Текст книги "Саркис и Лаппочка"

В балете легенды ходят рядом…

(Из рассказов Ольги Лаппо)

Родня моя из деревни Хрост Борисовского района, там почти все жители Лаппо. Говорят, после 1812 года здесь остались некоторые французы – отсюда и фамилия. Мама с отцом развелись, отец старшую сестру признавал, а меня нет, в этом смысле моя судьба похожа на судьбу Саркисьяна.

Отец, Григорович Александр Адамович, был заместителем прокурора речного пароходства Гомеля. Власть вскружила ему голову: считал себя царьком, вел разгульную жизнь, любил вино и женщин. Однажды разбушевался, вытащил револьвер и стал размахивать им перед маминым лицом. Мама схватила меня под мышку, выпрыгнула в окно и побежала. Отец стрелял нам вслед.

Когда я стала балериной, отец как-то пришел на спектакль и был очень мною горд. Вечером все собрались у нас дома. Я обращалась к отцу по имени-отчеству, и он обиженно сказал:

– А я тебя в военный билет вписал…

Мама, Мария Алексеевна, работала учителем физики и математики. Как все учительницы, она больше занималась чужими детьми, чем своими. Мы жили вчетвером на ее маленькую зарплату: мама, бабушка, старшая сестра и я. Бабушка болела, не вставала с кровати. Сестра, Инна Григорович, была намного старше меня. Она закончила геофак, работала геологом, изучала пыльцу и споры геологических отложений Беларуси, постоянно уезжала в экспедиции. Мной никто не занимался, не говорил, что делать, – я была предоставлена сама себе, хозяйничала дома, рисовала, занималась художественной гимнастикой во Дворце пионеров у Зинаиды Алексеевны Щербины.

Идея отдать меня в балет принадлежала моей сестре Инне, которая была знакома с Александрой Васильевной Николаевой, примой белорусского балета и преподавателем Минского хореографического училища.

Николаева училась в Санкт-Петербурге сначала в школе русского балета у Акима Волынского, потом – в хореографическом училище, танцевала с Вахтангом Чабукиани и Константином Сергеевым. Приехала в Минск по контракту на год, а осталась на всю жизнь. Она была яркой, модной, темпераментной. Такими же были и ее героини: Зарема, Китри, Царь-девица, Зоська из балета «Соловей», Надейка из балета «Князь-озеро». Александра Васильевна была фанатично предана балету: однажды танцевала спектакль с воспалением легких, замазав гримом следы от «банок» на спине. Выступала до 1960 года, до 54 лет, потом долго работала педагогом, даже когда ей было уже за 80. В театре ее любовно звали «баба Шура»…

Посовещавшись с Александрой Васильевной и утвердившись в мысли отдать меня в балет, сестра растягивала меня, гнула во все стороны, готовила к экзамену в хореографическое училище.

Вообще-то, подготовиться к поступлению нельзя. В балете первый и главный отбор проводит природа. Она или дает тебе шанс, или нет. Из-за отсутствия данных приемная комиссия отсеивает порой 95 % поступающих.

Балет – профессия, которую просто трудолюбием не освоишь. Хотя и без трудолюбия тут делать нечего. У девочек и мальчиков, «поступивших в балет», должно быть тело с правильными пропорциями (чтобы оценить их, есть даже специально рассчитанный коэффициент), должны присутствовать гибкость, растяжка, выворотность, достаточная длина шеи, особое строение стопы, легкость и высота прыжка. А еще нужны крепкое здоровье, музыкальный слух, чувство ритма. Подумайте, много ли ваших знакомых могли бы в принципе по своим природным данным стать артистами балета? Немногие, правда? Так что балет – работа для избранных, интересная, трудная и красивая работа, и если у вас есть данные и желание – не мешкайте!

Когда говорят про балетного танцовщика, всегда первым делом сообщают, чей он ученик. Потому что балету учат индивидуально, преемственность и связь поколений просматриваются ясно и очевидно.

Моим педагогом была Нина Федоровна Млодзинская. Она родилась в Санкт-Петербурге в дворянской семье, училась в Вагановском училище (тогда оно называлось Петроградским) у Елизаветы Павловны Гердт, Ольги Иосифовны Преображенской и Агриппины Яковлевны Вагановой.

Однокурсниками Млодзинской были Оля Мунгалова и влюбленный в Олю Гоша Баланчивадзе, которому позже Дягилев придумал знаменитый псевдоним Джордж Баланчин. На курс старше – Петя Гусев. Про выпуск 1923 года писали: «Появились две отличные танцовщицы – Ольга Мунгалова и Нина Млодзинская», обеих взяли в Мариинский театр. Здесь Млодзинская танцевала до 1939 года. Критики писали о ее женственности и неповторимой красоте линий, о «совершенно особой нежной пластике рук». Она была естественна и невесома на сцене, не любила жеманства, называла его бескультурьем.

В Петербурге Нина общалась с партийными деятелями. К ней, красивой и элегантной женщине, «увидишь – оглянешься – не забудешь», обращались за помощью, если надо было что-то разузнать или уладить какие-то сложные политические вопросы. Ее брали с собой или посылали к оппонентам, чтобы она их «обаяла» и сгладила острые углы.

Она слишком много знала. Кто-то из «своих» написал на нее донос – Нине запретили работать в больших городах, и она уехала танцевать в Оперный театр Свердловска (теперь – Екатеринбурга). Этот театр, между прочим, называют школой кадров. Отсюда начинали свой путь легенды сцены: Сергей Лемешев, Иван Козловский, Ирина Архипова, Юрий Гуляев, Борис Штоколов. Вместе с Владимиром Преображенским, который потом работал в Большом театре и танцевал с Улановой и Лепешинской, Нина Млодзинская тоже стала легендой свердловского театра. В 1949-м ее отправили в Минск, где после войны формировали труппу Белорусского театра оперы и балета. Здесь Нина Федоровна стала танцевать ведущие партии и преподавать в хореографическом училище.

Нина Федоровна не признавала никакой музыки, кроме классики. Каждый день, начиная урок, она обращалась к концертмейстеру:

– Давайте «Рыбку».

Концертмейстером у нас была Юлия Киримовна, в прошлом вокалистка. Она брала первые аккорды и запевала своим красивым глубоким голосом:

 
Золотая рыбка по реке плывет…
 

Млодзинская подхватывала, и так они пели дуэтом, а мы под эту песню делали батман-тандю у станка. Потом я узнала, что это романс Станислава Монюшко на слова Адама Мицкевича:

 
Золотая рыбка по реке плывет,
На лугу малютка алы цветики рвет.
«Выйди, выйди, рыбка! Поиграй со мной!» —
Говорит малютка рыбке золотой.
 
 
Но взмахнула рыбка золотым хвостом
И ушла глубоко в свой зеленый дом.
«Выйди, выйди, рыбка!» Рыбка не идет.
На лугу малютка горьки слезы льет.
 

Млодзинская сидела, вытянув ноги, перед ней стояла тарелочка с тонко нарезанным сыром. Нина Федоровна ела сыр и вела урок. Она в совершенстве знала французский язык, поэтому балетная терминология из ее уст звучала божественно. Иногда Млодзинская что-нибудь показывала в полноги, чуть опустив веки: «Все начинается с дыхания, и первый вздох должны сделать руки». Она нас никогда не заставляла, просто показывала, но эти показы впечатывались в память на всю жизнь.

Нина Федоровна часто меня ругала: я была спокойная девочка, не очень понимала, что от меня хотят педагоги, не особо рвалась, не отличалась усидчивостью (смешное слово для балета, большая часть обучения в котором проходит на ногах!), меня даже хотели выгнать из училища, но мама пошла к Млодзинской и уговорила оставить.

Через несколько лет Млодзинская увидела меня в театре в балете Михаила Фокина «Шопениана». После спектакля она зашла в гримерку:

– Олечка, девочка моя, как ты меня порадовала! Я горжусь, что ты моя ученица. У тебя не руки, а песня…

Я чуть не заплакала. Услышать такие слова от Нины Федоровны, которая сама раньше блистательно танцевала «Шопениану», было счастьем. Ее исполнение было эталоном, совершенством, образцом безукоризненного вкуса. Каждый раз вспоминаю Млодзинскую, когда смотрю «Шопениану», и балет этот люблю: романтический и одухотворенный, маленькая жемчужинка классики.

Нина Федоровна часто рассказывала нам «про лучшую в мире балерину», легендарную Ольгу Александровну Спесивцеву, которую вместе с другими ученицами Вагановского училища имела счастье видеть почти ежедневно.

Девчонки с восторгом смотрели, как Спесивцева по три часа подряд репетирует в классе. Они смотрели, как она ходит, как укладывает волосы, как сумочку держит, как одевается в простые платьица, и никаких безделушек! Они просто смотрели на нее и обожали. В ней было что-то неземное. Да что девчонки из хореографического! Сам фееричный Аким Волынский из любви к Спесивцевой встал к балетному станку в шестьдесят лет! Лучше всех про Спесивцеву сказал историк балета Вадим Гаевский:

«…Очень трогательная и очень тревожная балерина, сложность не только техническая, сложность психологическая. Она наполняла роли таким содержанием, которое до этого никто не предлагал».

Судьба Спесивцевой повторила историю ее главной героини Жизели: уехала в Америку, вышла замуж за богатого человека, заболела, муж устроил ее в частную клинику, внезапно умер на улице. Следующие 22 года Спесивцева провела в клинике для душевнобольных в одной комнате с двадцатью настоящими сумасшедшими. В 1963 году младшая дочка Льва Толстого Александра забрала ее к себе на Толстовскую ферму, специально созданную под Нью-Йорком для русских эмигрантов. Здесь Ольга Спесивцева прожила до 96 лет и умерла в 1991 году. А родом Спесивцева из Ростова-на-Дону, так что она землячка Виктора Саркисьяна.

Матильду Кшесинскую Млодзинская тоже видела, отзывалась о ней с большим уважением и сердилась, когда про Кшесинскую сплетничали: ах, она пользовалась покровительством высокопоставленных персон, ах, она была любовницей царя. Нина Федоровна рассказывала, что Кшесинская была очень талантливой, страстной, высокоорганизованной балериной и женщиной. Кшесинская прожила 100 лет и умерла в Париже в 1971 году. «Матильда Феликсовна принадлежала к аристократии, не то что сегодняшние…» – подчеркивала Млодзинская.

Нина Федоровна жила недалеко от театра, на улице Чичерина, и мы порой забегали к ней после репетиций. Когда Млодзинской не было дома, дверь открывала ее мама. В кружевном чепчике, словно героиня из старого фильма про дворян, она говорила особым петербуржским четким голосом: «Ниночки сейчас нет дома».

Острого язычка Нины Федоровны в театре боялись. Она, как Фаина Раневская, непрерывно выдавала ироничные фразочки – это было ее способом мышления.

Как-то в 90-х я встретила Млодзинскую в коридоре театра: «Как дела, Нина Федоровна?» Она невесело усмехнулась: «Ты радио слушаешь? Снижаем себестоимость…»

Как-то зашли с Ниной Федоровной в овощной магазин. Она прикрыла нос шалью: «Это не овощехранилище, а овощегноилище».

Приведу эпизоды, ставшие классикой. О них вспоминает в своей книге доктор искусствоведения Вера Михайловна Красовская, урожденная петербурженка, также учившаяся у Вагановой и танцевавшая в Мариинке.

…Ваганова спрашивает Млодзинскую:

– Нина, вас лепят?

– Да, а вас?

– Тоже. Но вас, говорят, голой?

– Да, а вас в шубе?

…В балете «Пламя Парижа» крестьяне пытаются проломить бревном ворота замка феодала. Однажды ворота распахиваются сразу, но кордебалет продолжает таранить воображаемое препятствие до конца музыкальной фразы. Млодзинская задумчиво: «Наш балет всегда ломится в открытые ворота».

…В театре работала репетитором знаменитая балерина, которой было за 80 лет. Когда она проходила мимо – высокие каблуки, затянутая поясом тонкая талия и сверху пуховая пелерина – Млодзинская иронично комментировала: «Прах… одетый… в пух».

На самом верху Белорусского оперного театра, там, где сейчас после реконструкции находится верхняя сцена, был огромный декорационный зал. Мы проходили его насквозь, если нужно было попасть из одного репетиционного помещения в другое.

Здесь всегда сильно пахло краской: художники писали декорации, а много-много женщин сидели прямо на полу и вручную их сшивали. Нина Федоровна величественно шла впереди, закрывая нос краем шали, и приветствовала каждую из женщин, каждой лично кланялась: «Здравствуйте». Эти тетушки работали за копейки и сидели в театре безвылазно, некоторые всю жизнь.

У Млодзинской было три или четыре больших королевских пуделя, она их сама выгуливала. Когда пудели умерли, она стала подбирать и выхаживать дворовых кошек и собак. Одно время у нее их было около 14. Когда Нина Федоровна почувствовала себя плохо (а сдала она резко из-за онкологической болезни), переживала, что собаки ее будут никому не нужны, и что никто не будет о них заботиться. Нина Федоровна говорила: «Я общаюсь не с людьми, а с животными, они не предают». Она обожглась на предательстве и не доверяла людям.

У нее была непростая судьба: общалась в Петербурге с элитой, донос, заключение, ссылка в Свердловск, смерть мужа при странных обстоятельствах, сын Евгений родился нездоровым… Нина Федоровна посвятила сыну жизнь, нашла ему жену, деревенскую девушку – у них родилась дочка. Сын стал талантливым скульптором. Хоть Млодзинская и говорила мне: «Не заводи детей, они тоже предадут», сама отдала сыну всю душу. И еще добавляла: «Олечка, я порочный человек, меня жизнь за это наказывает. Я получаю от жизни то, что заслужила». Она мечтала:

– Я хочу дожить до того времени, когда Ленинград будут называть опять Санкт-Петербургом и когда мне разрешат туда съездить.

Ее мечта сбылась. Питеру вернули прежнее название, а в 1983 году Млодзинскую пригласили на столетний юбилей Мариинского театра. Умерла Нина Федоровна в нищете в 1997 году в возрасте 92 лет. Отпевание проходило в Белорусском театре оперы и балета…

Из-за того, что хореографическое училище находилось тогда в Оперном театре, у нас было глубокое, почти круглосуточное погружение в мир балета. Мы бегали на все спектакли, нашим глазам открывалась работа всех ярких и интересных танцовщиков сцены, представителей московской и ленинградской школ. Они были нашими кумирами и педагогами.

Алевтина Александровна Корзенкова преподавала характерный танец и мастерство актера. Валерий Павлович Миронов вел дуэтный танец. Он и педагог, и танцовщик был очень светлый, и партнер абсолютно надежный. Балерины про него говорили: «С ним как у Христа за пазухой». Потрясающий Валентин Константинович Давыдов – необыкновенной красоты и культуры человек и исполнитель. Семен Владимирович Дречин, веривший, что «танец – это вам не два тура, двойной кабриоль и фуэте, а то, что между ними, связки танцевальные. Как все преподносится – это и есть танец, а трюки – только помощь в создании образа». Лидия Михайловна Ряженова, Нина Степановна Давыденко, Ирина Николаевна Савельева, Марина Петрова, Красовские Николай и Рая, Грищенко Михаил. Каждое имя – легенда…

Жизнь – сложная штука: приходят новые танцовщики, старые уходят из театра, и через три дня про них все забывают. А ведь те, кто начинал, – это фундамент, на котором дальше все развивается. Дом без фундамента не построишь…

Знаете, кто самый важный человек в театре? Главный пожарник Галкин! Когда в театре выступали гастролеры, он стоял насмерть и никогда не пускал нас, учениц хореографического училища, за кулисы. Всякими тайными ходами мы просачивались в оркестровую яму и оттуда смотрели на приезжих знаменитостей.

В тот раз на сцене выступал худой парень в полосатом свитере и помятой шляпе, знаменитый французский мим Марсель Марсо. Лицо его скрывалось под толстым слоем белого грима, глаза были обведены черной краской. За два часа выступления, не произнеся ни слова, он рассказал про своего героя Бипа все: не слишком везучий, недотепа, немножко Дон Кихот, немножко Дон Жуан, грустный одиночка, бесхитростный мечтатель, он пробивался сквозь невидимые стены и ухаживал за невидимой дамой.

Это был мой актер! Я поняла, что жизнь моя теперь изменилась навсегда. Прибежала домой, стала его копировать и приставать к маме:

– Он замечательный, неповторимый. Посмотри, похоже?

Я все время о нем говорила, а мама, смеясь, выпытывала:

– Он тебе как артист понравился или как кавалер?

Я подумала и сказала:

– Как кавалер.

Мне было 12 лет.

Я на Саркисьяна сразу внимание обратила, еще на вступительном просмотре. Большие раскосые глаза, худющий, в чем только душа держится, но сумасшедший темперамент! Не очень сильное здоровье, но очень мощная энергетика. Трудоспособность невероятная, нечеловеческая. Он не замечал, сколько времени прошло с начала репетиции, и мне всегда надо было скандалить, чтобы его остановить. У него было невероятное желание танцевать. Я очень изменилась после общения с ним: Саркисьян научил меня азарту в работе, умению ставить цель и добиваться задуманного. Позже я попала на стажировку в Москву к Софье Головкиной и увидела, что там все артисты так же одержимы профессией, и не только балетные. Мы ходили на спектакли каждый вечер: на Таганку, в Ленком. Потом Витин конкурс, I Международный конкурс балета в Москве. Все стало по-другому. Я будто проснулась, и прекрасным принцем, который разбудил меня, был Саркисьян…

Он жил на стипендию в 14 рублей. Ее хватало на неделю. Еще несколько рублей присылала бабушка. Он ходил вечно голодным. Бывало, в общежитии они с мальчишками срезали чужие сетки-авоськи с продуктами, которые в то время часто висели за окнами.

Однажды после репетиции от нагрузок и голода Витя упал в обморок. Мы с подружкой проходили мимо, увидели, что с ним, привели в чувство, проводили в кабинет Клавдии Федоровны, отпаивали чаем. Потом я стала его домой приглашать и подкармливать. Витя рассказывал, как в Ростове-на-Дону они бегали после занятий разгружать вагоны, но сейчас такие нагрузки большие, что это нереально. После истории с обмороком Клавдия Федоровна потихоньку бросила клич, и мы, ученики и педагоги, стали собирать ему деньги на еду.

Витя был настоящий ростовский парень. Прямолинейный и хулиганистый, он остро реагировал на несправедливость, и, в соответствии с ростовским воспитанием, все вопросы решал просто – дракой. Его часто «разбирали» на комсомольском собрании, но весь класс и сама Клавдия Федоровна всегда вставали на его защиту.

Короче говоря, мы подружились. Когда выходили из училища, брались за руки и шли рядом. На следующий день все училище обсуждало:

– Они целовались! Ужас!

Мы поженились учащимися последнего класса, 5 февраля, накануне дня рождения Виктора, за пять месяцев до выпуска. Идея опять принадлежала моей сестре Инне, это она сказала: «Не пора ли вам оформить отношения?» Мы зашли после занятий в ЗАГС и подали заявление. После регистрации пришли домой с тортом.

– По какому поводу торт? – спросила мама, разрезая веревочку.

– Мам, сядь, пожалуйста, – сказала Инна. – Они поженились.

Что тут началось! Мама была в ужасе:

– На что мы будем жить, что будем есть? Еще один человек в семью! Вы легкомысленные!

Виктор ушел жить в общежитие, я осталась дома. Через месяц все родственники стали маму уговаривать:

– Манечка, что ты, это же дети. Ну поженились, ну что теперь сделаешь!

Мама разрешила, чтобы Витя вернулся и пришел к нам жить.

Как-то с утра телефонный звонок – это была Клавдия Федоровна:

– Марья Алексеевна, где они?

– Они спят.

И по школе разнеслось: «Они спят!»

– Спят?

– Да. Они поженились.

– Что?!!

Разразился скандал. Клавдия Федоровна бушевала. Мы знали, что та нас обожает, но тут она схватилась за голову:

– Вы что, дурачье, наделали! Вы же разойдетесь через 5 минут! Как вы жить будете? Вам же есть нечего!

Да, мы действительно тогда по-детски все решили, не задумываясь особо, мы вообще не понимали, что это такое – брак, семья. Но сколько лет прошло с 1967 года? Мы по-прежнему женаты и всю жизнь занимаемся общим делом – это важно. Мы подали «дурной» пример. Еще две пары поженились вслед за нами: Боря Марцинкевич со Светой Масаневой и Женя Минин с Ирой Кожуховской. И их браки тоже оказались прочными, они тоже всю жизнь вместе.

Мы закончили училище. Нас – все три пары – взяли в Оперный театр, мы стали вместе выезжать на гастроли. Когда меня отправили на стажировку в Москву к Софье Головкиной, Виктор остался жить у мамы, работал в театре, готовился к конкурсу, а мама откармливала его котлетками и борщами. Она у меня такой правильный человек, настоящий педагог, Виктор от нее многому научился. После конкурса нам дали квартиру, и мы стали жить отдельно. Все понемножку наладилось.

Однажды мама пришла в театр на балет «Кармен-сюита», в котором Виктор танцевал партию Тореро, и увидела, как публика стонала и безумствовала, встречая каждый выход Саркисьяна. Посреди этого восторженного ора мама тихонько сидела на своем месте и, сложив ладони перед собой, счастливо улыбалась. Я поняла, что она приняла моего Саркисьяна.