Текст книги "Ангел мщения"

Глава 11

Сергей Голубев – молодой крепкий малый двадцати восьми лет с задатками лидера и амбициями представителя руководящего звена – страдал от страшного похмелья. Страдал он этим уже неделю. Напился сразу, как его отстранили от работы. А потом все похмелялся и похмелялся. И все никак не мог остановиться. И главное, что даже не понимал уже: хочет ли он останавливаться.

Его жизнь, такая налаженная, такая комфортная, закончилась в момент взрыва в зале суда, который он был приставлен охранять вместе с другими охранниками. Вернее, они охраняли, а он вел регистрацию посетителей, поскольку должность у него была иная. С большей зарплатой, с большей ответственностью.

Правильнее, он должен был вести регистрацию, но не вел.

Еще правильнее, вел, но из рук вон плохо. И если уж совсем правильнее, то регистрировал лишь тех, кого видел впервые. Многие из тех, кто явился на это заседание, где должны были избирать меру пресечения двум хулиганам, уже были ему знакомы. Не лично, нет. В лицо просто их знал. Журналисты, любопытные, трое пожилых людей – жильцы из дома по соседству. Эти ходили в зал заседания, как в театр. Наслаждались действом.

Какой смысл брать их на карандаш? Голубев не видел в этом смысла. Тем более что заседание было не показательным. Должно было закончиться уже через пару часов выносом решения по мере пресечения, и все.

– Да я даже не ожидал, что это заседание такое внимание привлечет! – ныл он в кабинете серьезного чина в штатском. – Как повалил народ, как повалил! Сутолока образовалась. Я не справился с наплывом посетителей, тем более что один охранник в этот момент отлучился в туалет, а второй вышел покурить.

– Ничего себе! – тихо возмущался серьезный чин, заглядывая проницательными глазами на самое дно души Голубева. – Сколько сразу нарушений Устава. Будто специально все было подстроено. Скажите, гражданин Голубев, это ведь специально все было подстроено, так?

Сергей не понимал, куда тот клонит. Какие признания из него вытягивает. Он ныл, что не виноват. Просил прощения за халатность. Даже принимался плакать, жалея жертв. И сообщить ничего существенного, как ни странно, не мог.

Его забывчивость суровый чин в штатском назвал нежеланием сотрудничать со следствием, чем вызвал новый поток жалких слез Сережи. Его отпустили под подписку о невыезде. На работу являться запретили до вынесения результатов служебной проверки. Он плохо соображал в тот момент, что это значит. Пока один из охранников, который с ним на пару проявил халатность, ему не пояснил:

– Могут ограничиться выговором, могут уволить. А могут и посадить, – вздыхал тот, страшно потея в коридоре перед кабинетом следователя. – Все замкнулось на нас, Голубев. Мы – конечное звено. Мы проморгали. Люди погибли. И объясняйся теперь, не объясняйся, все без толку. Как они решат, так и будет.

– А что решат-то? – заглядывал в рот охраннику Голубев.

Тот ему казался опытным, бывалым.

– Из кого сделать козла отпущения, Голубев. На ком замкнуть все. Кого решат сделать стрелочником, того и сделают. Так что жди…

Сидеть и ждать просто так Голубев не мог. Поэтому принялся пить. И пил уже неделю. А сегодня утром вдруг решил завязать. Не потому, что ему дозвонился наконец его начальник и пообещал вступиться за него. И даже сказал, что не все так плохо. И что он запросто может отделаться выговором. А потому, что его молодой и крепкий организм вдруг начал подводить.

Перво-наперво в туалете, куда он с утра потопал по нужде, вдруг подогнулись ноги и он упал на коленки, едва не разбив себе нос о край унитаза. Не смог открыть кран в ванной, чтобы умыться, это второе. И третье, что было самым страшным, ему вдруг начало мерещиться всякое.

Он жмурился, лежа на диване, содрогался всем телом. Молился, пытаясь прогнать призраки. Не выходило ничего. Его обступали какие-то люди, что-то бормотали, совали ему под нос сумки, в которых теснились термосы разных цветов и размеров.

– Все, это «белочка»! – вынес он себе приговор.

Сполз с дивана. Отправился на кухню. Нашел в аптечке марганцовку. Навел в трехлитровой банке слабый раствор и часа два промывал желудок. Потом, измученный, уснул прямо на полу у дивана. Проснувшись в три часа дня, обрадовался тому, что призраков нет. Он в квартире один. И поплелся на кухню. Вспомнилось, что пару дней назад соседка – Мария Ильинична – приносила ему в кастрюльке куриный бульон. Она страсть как жалела его. И даже пьяного уговаривала обратить внимание на ее внучку, засидевшуюся в девках до тридцати лет. Он спьяну, кажется, пообещал жениться. И даже спросил:

– А если меня посадят, она меня ждать будет?

– А куда же она денется-то. Конечно станет ждать.

Из этого заверения он даже пьяным сумел сделать вывод: дела у внучки Марии Ильиничны никуда не годятся. Наверное, она очень, очень, очень страшная.

Он достал из холодильника маленькую блестящую кастрюльку, поставил на огонь. Дождался, когда разогреется, и выпил бульон прямо через край кастрюльки. Порадовался тому, что не затошнило, и пошел в ванную. Там в горячей воде он провалялся час. Вычистил наконец зубы. Первый раз за неделю. Побрился. Руки тряслись, конечно. Если бы не электрической бритвой брился, порезался бы. А так вышло хорошо.

Он прочистил ножи, аккуратно уложил бритву в коробку. Как-никак, подарок. Прощальный подарок его девушки Стаськи. Подарила на двадцать третье февраля и свалила со словами, что все кончено, что она устала. Он долго потом ломал голову: от чего конкретно она устала, но так и не понял. И даже поблагодарил ее, что свалила до женского праздника, не заставив его тратиться понапрасну.

Но что характерно! После ее ухода у него как-то все не заладилось. То в квартире что-то не так: батарея подкапывать начала, кран так и остался непочиненным и подтекал в ванной, пыль скапливалась гораздо быстрее, чем при Стаське. И машина без конца не заводилась. И тут, бах, еще и по службе проблемы.

Все зло от баб, решил он, заваривая себе зеленый чай после того, как вышел из ванной. В них причина. Он отхлебнул огненного сладкого чая и поморщился. Ну не любил он зеленый чай. Стаська всегда настаивала, утверждала, что в нем больше пользы, чем в черном. А он и к черному был равнодушен. И от кофе не балдел. Пивка баночку выпить – это да, это наслаждение.

– Так, стоп! – приказал себе Сережа, рассматривая в темном стекле кухонного окна свою опухшую физиономию. – Только вылез! Какое пиво!

Он медленно брел в комнату с чашкой чая, когда его тормознул звонок в дверь. Он глянул в глазок и даже обрадовался, увидав на лестничной клетке Марию Ильиничну с какой-то миской в руках.

– Сереженька, очухался? – заулыбалась соседка широко. – Вот молодец, вот хвалю. И даже побрился. Вот умница! Я войду?

А уже вошла. И даже дежурные туфли со стоптанными задниками скинула. И успела шагнуть по коридору к его кухне.

– А я тебе картошечки принесла с рыбкой жареной. Будешь?

– Даже не знаю, Мария Ильинична, что сказать.

Сергей пожал плечами. Голода он не испытывал. Его мучили физическая слабость и душевная тоска. Есть он точно не хотел.

– Давай, давай, к столу. Сейчас я тебя накормлю и поговорим.

Мария Ильинична вовсю хлопотала на его кухне. Доставала приборы, тарелки, выкладывала картофельное пюре, куски жареной рыбы, хлеб. Даже хлеб принесла! Видать, у внучки дела совсем плохи.

– Садись и ешь, – приказала Мария Ильинична, усаживаясь напротив. – Чтобы все съел до крошки!

Удивительно, но он и правда все смел с тарелок. Было невероятно вкусно.

Насытился, разомлел, заулыбался. И вдруг, сам не понимая, как это у него вырвалось, спросил:

– Как там ваша внучка поживает? Когда вы уже нас познакомите?

– Ой, Сереженька, даже не знаю, как сказать. – Мария Ильинична виновато улыбнулась. – Уехала моя внучка-то. К матери в Сибирь уехала. Решила там счастья попытать.

– Надо же, как печально, – сложил он губы горестной скобкой, ничуть не печалясь, как раз наоборот. – А вы вот меня все равно не бросаете, спасибо вам, Мария Ильинична.

– Виновата я перед тобой вроде как, Сереженька. Наобещала с три короба, а девчонка – фьють и улетела, как птичка. Но это ничего. Мы тебя без невесты не оставим. Парень ты хороший. С углом. Так что… Все у тебя будет. Вот проблемы свои решишь и…

– Какие проблемы?

Он насторожился, перестав потешаться про себя над пожилой женщиной. Неужели он спьяну ей все выболтал? Как, как она узнала?

– Так приходил к тебе на минувшей неделе один долговязый, тьфу, такой прилипчивый! – Соседка сморщила лицо, виноватый взгляд ерзал по кухне. – Я ему и так и эдак, а он не отстает. И все карточку свою мне сует и сует в руки. Позвоните и позвоните, как проспится. Ты, то есть.

– И кто это был?

– Так вот кто. – Соседка достала из кармана темного домашнего халата визитку и с выражением зачитала: – Капитан Арский Валерий Иванович. Из полиции он. Уголовный розыск.

С этим типом Сережа точно еще не беседовал. И даже чуть повеселел. Уголовный розыск это не так серьезно, как то ведомство, которое истрепало ему все нервы и довело до запоя.

– Так что делать-то, Сережа? Звонить или нет? Просил же. Обещала же!

– Звоните, Мария Ильинична. Мне-то что.

– Не напьешься, не сбежишь? – Она глянула на него суровым недоверчивым взглядом.

– Нет, – пообещал он.

– Хорошо.

Она ушла, собрав свою посуду, а Сережа снова вытянулся на диване, прикрыв глаза. Если он уснет, уснет настолько крепко, что не услышит дверного звонка, он не виноват. Он не обязан сидеть под дверью, как пес, и ждать какого-то там капитана! Если он им так нужен, пускай вызывают повесткой.

Хотя…

Это не вариант. Лучше все же поговорить на своей территории, чем потеть на жестком стуле, пытаясь угадать свою участь в непроницаемых глазах того, кто ведет допрос.

Он и правда задремал. И даже успел что-то увидеть во сне. Что-то неясное, некрасивое и тревожное, как видения, которые преследовали его давеча. И странно, но проснулся сразу же, как тренькнул дверной звонок. И чуть не бегом кинулся к двери.

– Добрый вечер, – представился высокий малый, стоило Сереже открыть дверь. – Капитан Арский. Я войду?

Сережа не стал спрашивать у него документы. Он видел этого мента. Тот слонялся со скучающим видом по коридору, когда Сережа ждал вызова в кабинет в том ведомстве, куда ему страсть как не хотелось бы возвращаться. Когда этот капитан несколько раз прошел мимо скамейки, на которой Сережа сидел вместе с охранником, тот прошипел ему на ухо:

– Капитан из уголовного розыска. Крутой!

– Да? А чего он тут делает?

Ответа у охранника не было, и о капитане они вскоре забыли. Было чем голову забить.

И вот он тут – на его пороге. Высокий, жилистый, опасный.

– Так я войду? – повторил вопрос Арский, продолжая стоять на лестничной клетке.

– Входите, – покорно отступил в сторону Сережа Голубев. – Входите, товарищ капитан, раз уж вы здесь.

Глава 12

Часы в его гостиной были плохонькими. Они частенько бежали вперед. Еще чаще отставали. Иногда останавливались даже с новой батарейкой. Поэтому он не мог с точностью сказать, как долго они сидят с капитаном в его гостиной, ведут беседу, что-то чертят, рисуют, иногда шутят, но все больше пытаются освежить память Сережи, которую он изрядно подпортил недельным запоем. Его память сейчас была как побитая молью шерстяная шаль! Где ни тронь – дырка!

А Арский действительно был крут. Он вел себя очень правильно. С пониманием. Он не пытался обвинить. Не угрожал. Он пытался заполучить Сережу в союзники, в помощники. Пытался заставить его вспомнить, залатать дыры в его прореженной водкой памяти.

– Сергей, послушай, давай с самого начала, – раз в пятый повторил Арский, переворачивая очередную исчерченную страницу своего блокнота. – Ты успел зарегистрировать почти всех посетителей до начала заседания, так?

– Так. Почти всех.

– Даже девчонка, которая пронесла в зал взрывное устройство, попала в журнал. Правильно я понял?

– Ну, д-да, вроде так, – с запинкой произнес Сережа.

Он вдруг засомневался. Понял: чем больше он проговаривает все события злополучного дня вслух, тем меньше они кажутся ему правдой.

– А что тебе не нравится, Сергей?

– Я как-то не уверен, она была с сумкой или нет, – вымолвил он почти шепотом и побледнел. – Точно!

– Что точно? Не она?

– Точно: не уверен!

– Ладно. Хорошо. – Арский подавил тяжелый вздох. – Идем дальше.

– Ага. Идем. – Он уставился на капитана, как на поводыря, так ему с ним рядом все становилось ясно и понятно. – Но вот теперь я точно не уверен, что она была с сумкой.

– Если с сумкой была не она, не Иванова Алла, тогда кто? У кого-то ты проверил сумку перед тем, как пропустить в зал?

– Да. Проверил. Сто процентов! И термос видел. И внутрь заглянул. Чай там был, ароматный чай. И еще бутерброды. И все. Больше ничего.

– Кто тебе показывал этот чай? Мужчина, женщина, девушка, парень?

Сергей приложил к губам указательные пальцы, устремил взгляд на часы, неточно фиксирующие время. Эх, отмотать бы его на неделю назад! На тот момент, когда он еще не напился первый раз. Было бы куда проще. Но…

Но что-то, кажется, брезжит. Какая-то картинка рождается.

– Девушка. Это была девушка.

– Молодая? Сильно молодая?

– Я бы не сказал. Даже помятая какая-то. Одежда… – Сережа поводил по себе ладонью вверх-вниз. – Серое все, будто неопрятное.

– Красивая?

– Нет. Точно нет.

– Блондинка, брюнетка?

– Не блондинка, – быстро выпалил Сережа и тут же потух, глянул виновато. – Не помню.

– Ну, Сережа! – Арский подмигнул ему. – Запомнил бы ты блондинку! Точно. У них и взгляд-то особенный.

– А она не смотрела в глаза. Никогда не смотрела. – Голубев обнял себя руками. – Не блондинка она, точно.

– Что значит никогда не смотрела, Сережа? – вкрадчивым, ласковым голосом спросил Арский.

Так, бывало, говорила с ним мать, когда хотела добиться от него правды. Ласково, вкрадчиво, убаюкивая осторожность. И он, как лох, всегда попадался. Сейчас ему не грозило разоблачение. Сейчас ему пытались помочь.

– Что значит никогда? Ты что, видел ее и раньше? – помог ему Арский.

– Да, кажется, да. – Он обхватил ладонями затылок, зажмурился, пытаясь вспомнить хоть какой-то день своей службы. Что-то вспоминалось. – Да, она бывала. Поэтому я ее и не записал.

– Почему поэтому?

– Потому что она часто приходила. Со своей сумкой. Садилась, смотрела, слушала. Таких там несколько человек.

– Каких таких?

– Любопытных. Еще пенсионеры есть, из дома напротив. Те к нам ходили как на работу. А потом небось на скамеечке все перетирали. Сплетничали.

– Небось, – эхом откликнулся Арский, застрочив в блокноте. – Фамилии пенсионеров тоже не помнишь?

– Почему? Одну фамилию помню. Деда. Отставной военный. Бравый такой, седой. Коммунист! Все за правду воевал всегда со всеми.

– Так как его фамилия?

– Как? Так это…

И снова в памяти забрезжила дыра размером с кулак. Да что ты будешь делать!

Он прикусил губу до боли и, ахнув, пробормотал:

– Невский! Точно Невский! Звучно так. Я еще кино смотрел с похожим названием, поэтому и запомнил.

– Хорошо, молодец, – похвалил его капитан. – Давай еще про девушку. Если она ходила туда как на работу, то что-то ты должен был запомнить в ней. Глаза, рот, нос, походку, фигуру.

– Да, должен был. Но ни черта не помню. Серая! Неприметная. Лицо такое… Такое, как маска нераскрашенная. Не помню, капитан! Вы бы с пенсами поговорили. Может, они что вспомнят. Может, пересекались с ней на каком-нибудь заседании.

– А ты ее никогда не записывал?

– Почему? Раньше записывал.

– Раньше – это когда?

– Ну… Может, полгода назад. Как заступил на службу.

– На записях с камер узнать сможешь?

– Так не работали камеры в тот день, – напомнил Голубев.

– Я не про тот день, а про другие. Узнаешь, если увидишь?

– Наверное. Постараюсь…

Он ее не узнал и не вспомнил. Чудеса! И фамилий подходящих в журнале регистрации, повторяющихся более трех раз, не нашлось тоже.

– Придется проверять всех, – сонно отозвался Валера.

Он только что явился на службу, хотя натикало половину десятого утра. И широко, с хрустом зевал, поводя вокруг себя мутными глазами.

Майор не упрекнул. Он сам вчера вечером, между прочим, за семейным столом чревоугодию предавался, а Валера работал. Который день вечерами работает. И неплохо, скажем, работает. Ему удалось узнать то, что другим даже в голову не могло прийти. И он таки пошатнул основную версию, выдвигаемую коллегами из соседнего силового ведомства.

– Придется, – не стал спорить Новиков.

Скосил взгляд на верхний ящик стола. Там в пластиковой коробке лежали фаршированные вареной сгущенкой блинчики. Ольга навязала.

– Все равно не выдержишь без перекуса до обеда, Сереженька. Станешь магазинные пирожки жевать. Не стоит. Лучше ешь домашнее.

Он и не особо спорил. Безропотно подчинился. Во всем, что касалось его желудка, он целиком и полностью полагался на мнение супруги. Может, и не следовало, а? Может, тогда бы он и не отрастил себе живот в тридцать пять лет и не завидовал белой завистью своему другу и напарнику. Тот был всего на пару лет младше его, тоже уже не юноша, а фигуру-то, фигуру сохранил великолепную.

– Ты представляешь, майор, сколько народу придется опросить? – с тоской пробубнил Валера и снова широко зевнул. – Представить страшно, сколько прошло за минувших полгода посетителей. Сколько было судебных процессов. Это сотни три, Серега!

– И чего? Страшно уже самому от своей затеи? Уже пожалел?

– Да нет. Не пожалел. Как жалеть, майор? Ты же знаешь, что я за справедливость. – Валера потер глаза, пощелкал себя по щекам ладонями. – Ни фига не выспался… Понимаю, конечно, что на погибшую можно все списать. Очень удобно. Но правды-то в этом нет.

– То есть ты считаешь, что взрывное устройство в зал заседания пронесла не Иванова? – Новиков прочертил пальцем по столу, резюмируя. – И наш основной свидетель – Голубев – может дать показания?

– Угу. – Валера прикрыл глаза, вытянул ноги, скрестил пальцы на животе, намереваясь задремать. – Но согласен давать их только нам. С коллегами нашими опасается связываться. Считает, что они ему статью тут же припишут за дачу ложных показаний. А он просто перепутал.

– Перепутал девушек, – подхватил Новиков. – Они что, настолько похожими были?

– Судя по описаниям, нет. Иванова была симпатичной, спортивного телосложения, резка в движениях, походка стремительная. Принимала решения так же. А та – вторая девушка – была другой. Она была…

Валера задумался. Он все пытался сформулировать невысказанную мысль Сережи Голубева. Второй день пытался сформулировать. Тот все мямлил, смотрел на него жалобным взглядом, словно помощи просил. И каялся, что не может ее описать. Вообще ничего о ней не помнит. В ней не помнит ничего. Никаких примет!

– Та вторая девушка была безликой, незаметной. Есть такая категория граждан. Незапоминающаяся у них внешность. Общаешься с ними, можешь даже дружить, а описать не возьмешься. Голубев говорит о ней – обычная. И группа пенсионеров, которые с ней иногда пересекались, тоже так же говорят. Самая обычная девушка. Глаза, рот, нос, волосы, руки, ноги. Как у всех. А какое это все, никто ни черта не помнит.

– Записи с камер?

– Какие-то давно уничтожены, на остальных ее нет. Наверное, давно не бывала в этом зале, – невнятно произнес Валера и вдруг, дернувшись всем телом, сел прямо. – Слушай, Серега! Что мне пришло тут в голову!

– Попробую угадать, – улыбнулся Новиков. – Что эта девица могла посещать и другие заседания? Другие громкие процессы?

– Зачет, майор! Сто баллов!

– Спасибо, – фыркнул Новиков, но, честно, был польщен похвалой друга.

Он иногда не успевал за стремительностью Валеркиных мыслей и дорабатывал их уже дома. А тут с ходу в тему въехал.

– Значит, что, Серега? Значит, нам надо проехаться по другим участкам. Сверить списки. Просмотреть записи с камер.

– Тоже работка ого-ого какая кропотливая, – печально закончил Новиков.

– Ничего, это все же лучше, чем опрашивать людей из списка регистрационных журналов за целых полгода. Все же лучше, – закончил не совсем уверенно Валера. – Не помнишь, дружище, какое у нас в городе в последнее время было самое резонансное дело? О котором трубили СМИ? И которое было на слуху?

– Так это… Наезд на мальчика, – вспомнил Новиков рассказы жены Ольги.

Та неделю встречала его у порога, каждый день с новыми подробностями. И когда она рассказывала, то глаза ее некрасиво округлялись. Лицо, искажаясь, делалось совершенно несимпатичным, и Новиков спешил сбежать от ее переживаний. И слушал вполуха.

– Подробностей не знаю, Валера, извини. Но процесс был громким. Точно.

– Что-то такое припоминаю. Но тоже без подробностей. – Валера запустил пятерню в густую шевелюру, почесал макушку, пожаловался: – Вот что бывает, друг, когда телевизор не смотришь. А когда смотреть? Некогда!

– Некогда.

– Ладно. Освежим. А теперь давай, доставай, что там у тебя сегодня в верхнем ящике стола, майор? Я не успел позавтракать.