Текст книги "Минус одна минута. Книга вторая. Маски приоров"

Равнина

…Тимофей услышал осторожный стук в дверь и быстро сгреб разбросанные вокруг него по низкой софе книги. Потом подумал секунду и вернул все на место. Так обычно стучала Ася – вот и пускай она увидит, чем он занимается: книги будут весьма удачной декорацией для разговора, которого все равно не избежать. Потом он поспешно встал и подошел к двери. Асе он любил открывать сам: это казалось ему более интимным.

Она вошла и остановилась на пороге, как всегда, чуть покачиваясь всем своим тонким, как у негритянской статуэтки, телом.

– Ты работал… Я тебе помешала?

– Не обращай внимания. Успею, – и он сдержанным жестом пригласил ее присесть в соседнее с софой кресло.

Она задержалась около софы, разглядывая раскрытые книги, потом обернулась к Тимофею с непонятной улыбкой:

– Опять Галилей? Готовишься?

Он сделал удивленное лицо:

– К чему?

– Я же знаю, у тебя какое-то выступление перед народом. Будешь снова говорить о нем?

Тимофей несколько замешкался с ответом, хотя вопрос отнюдь не был неожиданным или неудобным для него: просто в присутствии Аси ему было трудно удержаться на тонкой грани между точностью ответов и желанием быть открытым в той мере, какую прежде он позволял себе только с Германом. Точнее, с обоими Германами…

– Мне это важно. И я рад, что для остальных это наконец-то тоже стало важно. Поэтому – да, я снова буду говорить о нем.

Ася улыбнулась тонкой насмешливой улыбкой и бросила мимоходом, усаживаясь в предложенное кресло:

– Твои встречи с населением как-то очень похожи на встречи секты…

Нет, он, конечно, готов к разговору на эту тему – но зачем же так уж прямо?.. Впрочем, именно это его всегда и восхищало в каждом разговоре с Асей: странный контраст между утонченной внешностью пугливой волоокой газели и беспощадной откровенностью стремительного ума.

– Любая секта предполагает получение ее основателем хоть какой-то выгоды, – возразил Тимофей с чуть заметной укоризной в голосе. – А мои встречи с людьми, которые тоже интересуются Галилеем, не предполагают ни поклонения мне, ни каких-то пожертвований, ты же знаешь.

Ася с любопытством посмотрела на него:

– Ты же не хочешь, чтобы я держала свои сомнения при себе?

– Конечно, нет, – улыбнулся Тимофей. – Я хочу, чтобы ты была сама собой. Мне действительно интересно все, о чем ты думаешь.

– Почему?

В устах любой другой женщины этот вопрос звучал бы как настойчивое предложение обозначить свое неравнодушие к ней – но только не у Аси. Тимофей ни секунды не сомневался: если бы она хотела знать, как он к ней относится, то спросила бы об этом прямо.

– Потому что ты совершенно не похожа на меня, – признался он. – Я почти никогда не могу предсказать ход твоих мыслей.

– А у остальных можешь?

Он кривовато улыбнулся и честно сказал:

– Почти у всех и почти всегда.

– Ответ настоящего приора, – усмехнулась Ася, не отводя взгляда.

– Ася, я понимаю, ты слышала обо мне много дурного… Поэтому и сейчас не веришь в мою искренность, – медленно заговорил Тимофей.

Сейчас он отчаянно желал бы быть в полной мере искренним – и так же отчаянно сожалел о невозможности этого. Может быть, позже. Во всяком случае, очень хотелось бы надеяться на то, что позже это станет возможным.

– Только ты многого не знаешь. Ты не знаешь, например, что последняя волна смертей забрала у меня моего единственного друга. Я знаю, о Лосеве ты тоже вряд ли слышала что-то хорошее…

Даже вранье про дружбу с Лосевым сейчас было мучительным – как, собственно, и любое другое вранье. Но это вранье она, по крайней мере, никак не сможет проверить.

– А потом я начал думать, откуда берутся эти смерти. И знаешь, что я понял? Вирус – это фикция. Нет никакого вируса, и никогда не было.

Какое счастье, что информация о волнах дестабилизации вместе со всей толпой говорунов и иже с ними отбыла в Долину, не успев распространиться по Равнине…

– Я предположил, что дело вообще не в вирусе. Дело в том, что все устройство нашей жизни здесь нестабильно. И оно становится еще неустойчивее, когда мы все дружно начинаем бояться или злиться – пусть даже от скуки. Я долго не верил сам себе, потому что тогда пришлось бы признать, что я тоже виноват в смерти Лосева.

Ася вопросительно вздернула густые угловатые брови, и Тимофей с виноватым видом объяснил:

– Меня многие боялись. Я делал для этого все, не буду спорить. Я понял, что такой страх долго накапливается, а потом доходит до такого предела, за которым вся наша жизнь начинает разваливаться. Тогда и происходят смерти. Значит, я тоже виноват в смерти Лосева.

Теперь у Аси глаза были уже скорее сочувственные, чем насмешливые, и Тимофей мысленно поздравил себя с этой переменой – хотя одновременно и слегка устыдился.

– Когда я только начал это подозревать, я восхитился совершенством замысла Галилея. Потрясающая саморегулирующаяся система! Не нужны ни государство, ни полиция, ни законы: как только население Другой Земли поймет, что все устроено именно так – сразу станет ясно, как избежать смертей, столкновений и хаоса. Ты представляешь себе, как это важно?!

Он уже и сам не понимал, насколько актерствует, а насколько действительно восхищается галилеевой мудростью – и это, надо сказать, сильно упрощало ему задачу.

– Сначала я собирался держать это при себе: я же не знал, прав ли! Я сделал гелиос. Не смейся, мне действительно очень хотелось носить его на груди! Но потом…

– Потом Галилей все подтвердил? – тихо спросила Ася, глядя на Тимофея во все глаза. – Ты это хотел сказать?

Он кивнул, не сводя с нее глаз. Когда она смотрела на него вот так, без потаенной усмешки, без готовности в любой момент перестать доверять – ему начинало казаться, что между ними и вправду возможна полная откровенность. И что она – как раз тот человек, который сумел бы понять и принять его право на приорство. Настоящее приорство, которое обеспечено умением думать, принимать решения и платить за свои ошибки, а не такое идиотичное, как у Матвея или Капитана…

– Когда он сказал, что все обстоит именно так, я понял: это нельзя скрывать от остальных! Сама подумай, если я знаю, как сделать жизнь здесь безопасной и счастливой – разве я имею право этого не сделать?!

Ася глубоко вздохнула, и он понял, что выиграл. Она ему поверила. Главное – не потерять это доверие, когда придется рассказать ей правду.

– Люди не меняются, но тебе это все-таки удалось? Ты это хочешь сказать? И ты предлагаешь мне забыть все, что я о тебе слышала, потому что теперь это уже не про тебя? – безжалостно уточнила Ася.

Что ж, в какой-то мере это, видимо, правда. Или должно быть правдой, чтобы он имел возможность ответить ей с максимально возможной сейчас искренностью.

И, яростно отпихнув от себя оставшиеся сомнения, Тимофей твердо произнес:

– Да, это так. И ты можешь забыть обо всем, что ты слышала. Или у тебя самой есть ко мне какие-то претензии?

Ася поспешно замотала головой, от чего ее волосы на время взлохматились, а потом снова прилежно сложились в безупречную прическу.

– Я очень благодарна тебе. Мне даже неудобно: ты так со мной носишься… Я ведь могу и одна ездить к себе на виноградники. Там все равно твои экторы, тебе совсем не обязательно меня сопровождать!

– Мне это в удовольствие, – серьезно сказал Тимофей, неотрывно глядя на волнение в озерах ее огромных серых глаз. – Пожалуйста, не отказывайся.

– Да я и не думала, – смущенно призналась Ася. – Просто мне правда неудобно…

– Ничего не слышу. Ни одного звука. Даже губы не шевелятся, – бесстрастно сообщил он, переводя взгляд на змеящиеся улыбкой пухлые детские губы.

– Ну и ладно! – весело встряхнула Ася головой. – Тогда еще одна просьба: ты возьмешь меня на ваше очередное собрание?

Не надо ей привыкать к этому слову. Собрание акционеров, собрание группы… Накал снижается. Ни к чему это, честное слово.

– С радостью возьму. Только это никакое не собрание, а… Просто встреча, что ли. Я рассказываю им о Галилее и о том, как устроена наша жизнь здесь. Понимаешь, я очень хочу уговорить их начать жить по-другому. И я счастлив, что ты мне поверила и признала мою правоту.

У Аси едва заметно дрогнули ресницы, и он тут же пожалел о последних словах.

– Пойми, я сам все время сомневаюсь в своем праве вести людей куда бы то ни было, – поспешно поправился он. – Я все время боюсь вернуться к себе прежнему – поэтому мне очень важно, что ты со мной согласна.

…Ближе к вечеру Тимофей торжественно свел Асю по ступеням к простой фиолетовой повозке, в которую была впряжена пара лошадей удивительной серо-стальной масти. Прежде Асе не приходилось их видеть, и она восхищенно застыла перед дивным зрелищем, а потом обернулась к Тимофею:

– Я могу их потрогать? Они вообще настоящие? По-моему, таких и в природе-то не существует…

– Как видишь, существует, – довольно улыбнулся Тимофей, с нежностью наблюдая, как осторожно она запускает пальцы в роскошную гриву жеребца-трехлетки.

Он незаметно кивнул одному из экторов, и тот быстро принес несколько морковок. Ася с восторгом приняла подношение и благоговейно скормила его лошадям.

Когда они уже сидели в повозке, Тимофей наклонился к Асиному уху и весело спросил:

– А ты заметила, что лошади у нас сегодня под цвет твоих глаз?

– Не заметила, но это, должно быть, эстетично, – с серьезным видом ответила она.

Когда они добрались до огромной фермы, которую на Равнине называли «ранчо Маргариты», там уже собралось человек триста.

– Ничего себе! – по-мальчишечьи присвистнула Ася, сходя с повозки перед входом на ранчо.

Тимофей повел ее к воротам, и она беспокойно обернулась на лошадей.

– Они останутся здесь? А почему им нельзя внутрь?

– Знаешь, я понял, что гелиос теперь много значит на Равнине, – заговорщически шепнул Тимофей. – Ничего с ними не случится.

– Причем здесь гелиос? – не поняла Ася и остановилась. – Это опять какое-то шаманство?

Тимофей ласково обнял ее за плечи и развернул к повозке:

– Успокойся, никакого шаманства. Посмотри: вон гелиос, видишь?

На лакированном боку повозки действительно тускло поблескивал бронзовый знак: солнце и три планеты на орбитах вокруг него.

– Мне уже многие верят и потому не трогают мою повозку. Конечно же, я не думаю, что гелиос сам по себе от чего-то защищает. Но зато все знают, что это моя повозка.

Владения Маргариты – высокой сухощавой немолодой женщины с длинным крупным лицом – и впрямь больше напоминали ранчо, какими их можно увидеть на экране. Прямо за низеньким забором начиналось огромное холмистое поле без привычных российскому глазу деревьев и ягодных кустов. Большой дом в центре поля отстоял от ворот не меньше, чем на полкилометра. Сейчас все пространство между домом и воротами было заполнено народом, расположившимся на траве.

Хозяйка встретила их у входа – хотя это только называлось, что она встретила их обоих: на самом деле она не сводила глаз с Тимофея. Было даже странно видеть такое преданное выражение на суровом лице женщины, привыкшей самостоятельно пахать, сеять и собирать урожай.

Ася тут же приотстала от Тимофея, предоставив Маргарите право на безраздельное владение мессией зарождающегося галилеанства. Та даже не заметила этого, шагая за Тимофеем с тяжеловесной грацией часового.

Заметившая приближение долгожданного оратора толпа возбужденно задвигалась. Мужчины почтительно вставали с травы, женщины просто радостно улыбались, провожая его взглядом к маленькому холмику на полпути между воротами и домом. Видимо, именно этот холмик предназначался Тимофею в качестве кафедры.

Он легко взбежал на него, и гелиос на его груди внезапно ярко взблеснул под лучом заходящего солнца.

– Здравствуйте, мои дорогие! – сильным полетным голосом проговорил он так, что его слова пронеслись над всем полем, почти не потеряв громкости. – Марго, вы меня смущаете. Этот холмик мне напоминает амвон, ей-богу… Я же не читаю проповедей, я просто права не имею их читать. Ну ладно, будем считать, что отсюда меня просто слышнее.

Собравшиеся ответили весело-восторженным гулом, и Тимофей перешел к делу:

– Вы помните, в прошлый раз мы договаривались, что я расскажу вам, почему на Другой Земле умирают парцелы, которые вроде бы умирать никак не должны. Вы же не хотите умирать, правда? Я тоже не хочу. Поэтому я много об этом думал. В какой-то момент мне показалось, что я придумал. Но только совсем недавно я узнал точно. И мне страшно приятно, что мои жалкие интеллектуальные потуги оказались верными.

По полю прокатился послушный смех, и Тимофей широко улыбнулся.

Черт, как же сложно говорить, когда здесь Ася. Не надо было брать ее с собой, ей наверняка будет скучно второй раз слушать про дестабилизацию. Да еще нужно быть невероятно осмотрительным, чтобы не навести ее снова на мысль о секте или проповеди – но при этом прочитать все-таки именно проповедь. Вот же влюбленный дурак! Надо было не млеть от ее желания поехать вместе с ним, а тщательно подготовиться. Стоило хотя бы просто написать текст и выучить наизусть. Впрочем, теперь поздно есть самого себя: надо как-то выкручиваться…

– Все оказалось невероятно просто, поверьте! Сам по себе страх – это прекрасно! Он спасает наши жизни, заставляя нас защищаться от чего-то опасного. Но когда страха слишком много – он нас уничтожает. Точно так же и злость: именно она помогает нам добиваться того, чего мы хотим, когда нам что-то мешает. Но когда злости слишком много – она тоже уничтожает и нас самих, и все на нашем пути. Вы еще не поняли, к чему я веду? Тогда представьте себе: вы живете в низине, ваш город стоит вокруг прекрасного озера, вы все очень любите гулять у воды… А теперь представьте, что вы все, уходя из дома, забываете закрыть водопроводные краны. И вода течет, течет, собирается в ручейки… Этих ручейков много, они соединяются в потоки, и вся эта вода устремляется в озеро. Уровень воды в озере поднимается все выше и выше и наконец сметает весь ваш город и убивает всех, кто в нем жил и забывал закрывать краны. Точно так же происходит и с нашей с вами злостью, и с нашим страхом: они собираются в единый поток, и этот поток в какой-то момент становится таким мощным, что попросту убивает нас самих.

Все поле возбужденно зашумело, но Тимофей, повелительным жестом вскинув руку, возвысил голос:

– Как от этого защититься, хотите вы спросить? Все просто! Нам всем просто не нужно… Чего?

Он шутовским жестом приложил руку к уху, весь изогнувшись в сторону толпы, и по полю прокатилось дружное:

– Бояться!

Тимофей раскинул руки, будто благодаря толпу за невероятную сообразительность, и снова закричал:

– А еще чего нам не нужно?

– Злиться! – таким же радостным хором отозвалась толпа.

– А как это сделать? – коварно поинтересовался Тимофей, и поле накрыла растерянная тишина.

– Вы не знаете? А ведь все очень просто: нам нужно держаться вместе! Вместе мы сможем противостоять любой опасности, и нам не будет… как нам не будет?

Паства с облегчением от неожиданно найденного ответа завопила:

– Страшно!

– Вместе мы сможем справиться с любым препятствием, и нам не придется… чего не придется?

– Злиться! – продолжала восторженно реветь толпа.

– Точно! Но и это еще не все, – заявил Тимофей, и все затихли в напряженном ожидании.

– Еще есть скука! Скука приходит тогда, когда вы привыкаете к каждому действию, которое вам приходится совершать – день за днем, год за годом, век за веком… Именно тогда вы начинаете забывать закрывать краны! Но мы же не хотим умирать, правда?

Собравшиеся, уже вкусившие сладость хорового ответа, снова дружно грохнули:

– Нет!

– А значит, мы должны все время делать что-то новое! А для этого нам нужно… что?

Не сработало. Кое-где раздались негромкие от неуверенности возгласы, которые было трудно разобрать, и Тимофей укоризненно оглядел поле и подсказал:

– Как нам нужно держаться?

– Вместе! – послушным ревом отозвалось поле, и Тимофей снова одобрительно закивал.

– То, о чем я вам говорю, не религия, – он внезапно перешел на доверительный и мягкий тон. – Вам ничего не мешает оставаться православным, иудеем или мусульманином. Вы можете быть атеистом и при этом быть галилеанцем, потому что галилеанство – это всего-навсего способ выживания на Другой Земле. Чтобы быть счастливыми – нам просто надо знать законы галилеанства, ценить их и соблюдать.

– Соблюдать! – уже без всякой подсказки согласно загалдела толпа.

Тогда Тимофей заговорил совсем уж величаво:

– И этих законов – всего четыре. Повторяйте за мной: мы вместе!

– Мы вместе! – хор был уже слаженным, как хороший симфонический оркестр.

– Страх – это преступление! – и он снова приложил ладонь к уху.

– Страх – это преступление!

– Злость – это преступление! – он взмахнул руками, как заправский дирижер.

– Злость – это преступление!

Он похлопал в ладоши, одновременно одобряя и подбадривая собравшихся, и торжественно завершил:

– Мы все время чем-то увлечены!

– Мы все время чем-то увлечены! – с восторгом согласилась толпа, и Тимофей сбежал со своего холмика вниз, в самую гущу собравшихся.

Ну все, пан или пропал. Лекция, конечно, все равно оказалась больше похожей на проповедь или, по крайней мере, на предвыборную речь. Тем не менее он надеялся, что Ася поняла все как надо, поэтому, активно обнимаясь и пожимая руки, озирался, отыскивая ее внимательные серые озера.

Тимофей стал пробираться сквозь оживленно гомонящую толпу к краю поля, где рассчитывал найти Асю и тихонько увезти отсюда, оставив народ самостоятельно обсуждать услышанное.

Она действительно стояла чуть поодаль от всех и с мягкой улыбкой наблюдала за тем, как он раздвигал собравшихся, игнорируя возможность вкусить всеобщего восхищения.

Тимофей подошел к ней и взял ее за руки:

– Ты меня осуждаешь?

– За что? – искренне удивилась она.

– Я боюсь, тебе все это показалось проповедью, и ты снова начнешь подозревать меня в желании создать секту, – непринужденно засмеялся он, скрывая беспокойство.

Ася улыбнулась, по-прежнему не сводя с него теплого взгляда:

– Не начну, не бойся. Как сказал кто-то умный, истину нельзя излагать так, чтобы ее поняли: нужно, чтобы в нее поверили. Наверное, ты все сделал правильно, – и неожиданно она погладила его прохладной ладонью по щеке.

Тимофей на несколько секунд замер, потом осторожно накрыл ее ладонь своей и сильнее прижал к своей щеке.

– Поедем домой? – шепотом спросил он, и Ася согласно кивнула, едва заметным дрожанием губ ответив на так и не заданный им вопрос.

Он, не обращая никакого внимания на чьи-то попытки задать ему еще какие-то вопросы, повел ее к воротам. Часть толпы, особо впечатленная его недавним выступлением, завороженно последовала за ними.

Когда они с Асей в сопровождении почетного эскорта подошли к воротам, со стороны Равнины к ним подлетел Капитан на рыжей лошади и яростно осадил ее прямо рядом с повозкой Тимофея. Его загорелое лицо исказила недобрая усмешка:

– О, прошу прощения у новоявленного пророка! Я, кажется, вас немного запылил? – осведомился он, продолжая гарцевать рядом с тревожно вскинувшимися серыми кобылами.

Тимофей слегка оттолкнул Асю назад и спокойно ответил:

– Ничего, я не гордый.

– И с каких это пор? – расхохотался Капитан. – Или ты перед моей морталкой выпендриваешься?

– Если бы я и выпендривался, то не перед твоей морталкой, а перед моей подругой Асей, – негромко уточнил Тимофей.

Капитан спрыгнул с топтавшейся на месте лошади и подошел ближе:

– Слушай, чего ты добиваешься? Чтобы они считали тебя святым? Они пойдут за тобой, и ты будешь царем и военачальником всея Равнины? Тоже мне, придумал сказочку про Галилея, – и он с досадой шарахнул кулаком по бронзовому знаку на запыленном боку повозки.

В ту же секунду раздался оглушительный грохот, что-то угрожающе сверкнуло, и Капитан с воплем отлетел метра на два от повозки.

Все-таки инженерная мысль – великое дело. Смешно подумать, какое количество блистательных технических приспособлений было изобретено в средние века теми, кто создавал всякие религиозные чудеса: плачущие святые, истекающие кровью мучеников, саморазрушающиеся стены… Говорят, даже знаменитую плащаницу Леонардо можно считать предтечей современной фотографии.

Разумеется, наказание Капитана за попытку оскорбления гелиоса не прошло незамеченным: столпившийся у ворот народ благоговейно оцепенел в торжественном молчании.

Тимофей с бесстрастным видом подсадил Асю в повозку, уселся сам и тронул с места лошадей.

Сила тока рассчитана на удар, после которого человек должен потерять не сознание, а способность к передвижению – минут на двадцать, не меньше…. Этого вполне должно хватить, чтобы добраться до дома, не рискуя быть настигнутыми разъяренным Капитаном.

Но на всякий случай Тимофей чуть поторопил своих роскошных серых лошадок. Они с видимым удовольствием перешли с шага на легкую рысь, и довольно скоро повозка подкатила к воротам серого дома.

Экторы окружили вернувшегося хозяина. Герман стоял на ступеньках, придирчиво наблюдая за процессом выгрузки Тимофея с Асей из повозки и дальнейшего обслуживания папамобиля на четвероногой тяге.

Когда лошадей увели, Тимофей поймал взгляд Германа и сердито мотнул головой. Тот немедленно скрылся в доме, и Тимофей пристально взглянул на Асю:

– Ты хочешь к себе?

Та отрицательно покачала головой и взяла его за руку. Тимофей бережно обхватил ее пальцы и, изо всех сил стараясь не торопиться, повел ее по ступенькам в дом.

…Проснулись они уже ближе к вечеру. Тимофей, лежа на боку, с восторгом наблюдал за тем, как внимательно Ася оглядывала его спальню. Этой комнатой – как, впрочем, и всеми остальными в доме – он сам время от времени любовался. Как и везде в доме, низкий потолок и стены были будто вырублены внутри скалы и терялись в полутьме, слабо освещенной развешанными по стенам грубыми толстыми свечами, а пол был густо устлан шкурами. Роль одеяла-покрывала играли две шкуры, сшитые между собой так, чтобы с обеих сторон был мех, – правда, сейчас это одеяло без дела валялось на полу, потому что летом он обычно пользовался пледом из тонкой замши. Даже подушки на кровати были сделаны из нежнейшего беличьего меха – хотя, честно говоря, он не был вполне уверен, что в Скандинавии водятся белки.

– Ты сибарит, – чуть насмешливо сказала Ася, потираясь щекой о шелковистую замшу.

– Ты не понимаешь… Ты появилась здесь из других времен, когда уже стало можно мечтать о совсем других вещах, – печально улыбнулся Тимофей. – А я – из самого что ни на есть махрового советского прошлого, у нас были совсем другие мечты. Я хотел только двух вещей: делать то, что я придумываю, и жить в таких условиях, которые придумал тоже я. Поэтому здесь все так, как есть.

И он с гордостью окинул взглядом свою нору, как еще в его давнишних мечтах именовалась эта спальня.

– Все-таки ты странный, – честно призналась Ася. – Я не очень понимаю, как себя с тобой вести. Вроде бы мы почти ровесники, но ты здесь уже дольше, чем я вообще прожила… Значит, ты мне почти в деды годишься?

Разговор начал принимать не самый желательный оборот, и Тимофей решительно пресек ее попытки установить между ними хоть какое-то возрастное соотношение:

– Хочешь, я скажу, что для меня самое главное в наших отношениях?

Это был очень деликатный разговор, который он наедине с собой репетировал довольно долго – и, по его мнению, добился нужного тона.

Ася уютно уткнулась носом куда-то ему в шею и послушно закивала, отчаянно щекоча ему ухо волосами.

– Конечно, хочу…

– Ты считаешь, что я намного старше, но это ерунда. Здесь это не имеет значения. И то, что ты – мортал, тоже не имеет значения. Ты еще так молода, а от повторения смертей мои проповеди, – и он насмешливо хмыкнул, – могут и не спасти. Так что…

Он почувствовал, как ее подвижные плечи чуть заметно напряглись под его руками, и ощутил легкий укол совести: это была боль, необходимая для его планов. Хотя почему его? Для их общих планов. Иначе ничего не получится – просто не сможет получиться.

– Есть другое, более важное, что может нас разделить.

Ася высунула голову из-под его уха и вопросительно взглянула на него, начав тихонько водить пальцем по его губам.

– Это твоя способность видеть больше, чем могу видеть я, – страдальчески глядя в потолок, проговорил Тимофей.

– Не понимаю. Как это может тебе помешать? – смешно перебирая губами по его коже, спросила Ася.

– Я всегда буду понимать, что ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе. И значит, мне всегда будет тебя не хватать.

– Но ведь мне не обязательно смотреть на тебя, когда ты этого не хочешь, правда?

– А как ты будешь знать, хочу я или нет? Сама подумай: если ты спросишь об этом у меня – я просто не смогу сказать, что не хочу.

Теперь остался всего один шаг, но сделать его Ася должна сама. Нельзя, чтобы это предложение исходило от него.

И она его сделала:

– Если я пообещаю тебе, что никогда не стану смотреть на тебя, если ты в этот момент будешь не рядом со мной – ты мне поверишь? – продолжая волновать его легчайшими прикосновениями своих губ, спросила Ася.

– Как я могу тебе не поверить? – стараясь не вздохнуть слишком глубоко и слишком облегченно, засмеялся Тимофей и прижал ее к себе.

…Через час в дверь едва слышно постучали. Это наверняка Герман подавал знак, что у дверей стоит поднос с разными вкусностями, приличествующими случаю. Ася беззвучно засмеялась и сказала:

– Я так понимаю, от голода нам пропасть не дадут. Получается, отсюда вообще можно не выходить?

– А ты уже хочешь отсюда выйти? – осведомился Тимофей, делая все, чтобы ответ был отрицательным. Но Ася весело отпихнула его и сползла с постели вниз на шкуры.

– Меня больше устроит, чтобы ты обо мне скучал, чем чтобы я тебе наскучила.

– Вот еще! – возмутился Тимофей и снова потянулся к ней, но она отползла по шкурам назад и высунула язык:

– Ничего страшного, подождешь. Я пойду к себе, а тебе придется одному съесть все то, что сейчас стоит под дверью. Увидимся позже.

Когда она, наскоро одевшись, исчезла за дверью, Герман возник почти сразу же и с выжидательным видом застыл на пороге, глядя куда-то в угол. Тимофей ухмыльнулся его бесстрастию и сказал:

– Проходи уж, нечего изображать телохранителя.

Герман прошел и, подобрав под себя ноги, уселся на свое обычное место в спальне – на полу у стены.

– Слушай, у меня тут одна идея появилась… – задумчиво проговорил Тимофей, привычно подбирая слова: даже в разговорах с собственным эктором он не считал возможным расслабляться и излагать свои мысли кое-как. Потом он бросил короткий взгляд на безмолвно игравшего бровями Германа и поинтересовался:

– Как ты думаешь, Галилею нужен телескоп?

– Подарить хотите? – невозмутимо осведомился Герман.

– Балда, – хмыкнул Тимофей. – Я думаю, где он мог бы этот телескоп установить.

– Так вы сами у него и спросите, – посоветовал Герман, покосившись на хозяина.

Тимофей изумленно воззрился на него:

– Ты что, еще не понял?!

Герман тонко улыбнулся:

– Догадывался, но хотел, чтобы вы подтвердили.

– Вот же зараза, – с досадой проворчал Тимофей. – Ты когда-нибудь научишься вести себя так, чтобы меня не злить?!

– А вы этого хотите? – с иронией отозвался Герман.

– Ладно, забыли. Я знаю только одно: он где-то в Первых горах. Где именно – совершенно непонятно. А мне позарез нужно его найти: я же не собираюсь все время морочить всем головы, как ты думаешь?

– Вы считаете, что телескоп должен быть на самом верху, на гребне? – предположил Герман.

– Между прочим, твоя сообразительность – это всего лишь комплимент мне. Не все рискнули бы создать себе таких толковых экторов, – с недовольной гримасой заявил Тимофей. – Так что нечего нагло ухмыляться, все равно не твоя заслуга.

Герман умолк, всем своим видом демонстрируя немыслимую покорность.

– А еще я думаю, что там, в горах, ночью очень тихо, – как ни в чем не бывало продолжал Тимофей, явно удовлетворенный таким исходом краткой перепалки. – Сам знаешь, с птицами и мухами у нас тут не очень…

Герман все так же не подавал никаких признаков жизни.

– Стало быть, если ночью подняться на гребень и сидеть тихо, то можно услышать…

– Конечно, можно. Если он именно в эту ночь решит посмотреть на небо. И если сидеть достаточно близко от этого самого телескопа, – язвительно заметил себе под нос Герман.

– Цыц! Не стоит меня разочаровывать. Сам подумай, что мешает мне очень тихо перемещаться с места на место? И что мешает мне делать это несколько ночей подряд? – грозно вопросил Тимофей.

– Мне показалось, у вас ближайшие ночи будут заняты… – протянул Герман, бросая невинный взгляд на хозяина.

– Вали отсюда, – с ледяной вежливостью ответил тот и отвернулся.

В конце концов, на данный момент свою функцию Герман уже выполнил: никаких значимых возражений насчет предполагаемого местонахождения Галилея не привел. Сомнения по поводу обнаружения телескопа в расчет можно не принимать: это – всего лишь вопрос терпения.

Когда Герман уже почти закрыл за собой дверь, Тимофей, внезапно передумав, все так же холодно сказал:

– Стой. Ночью пойдешь со мной. К двум часам подготовишь Императора и Тренера: они почти никогда не ржут. Копыта обмотаешь мягким. С собой возьмешь пару шкур. В два очень тихо постучишь в окно Асиного дома – в то, где спальня. Все понял?

– Как всегда, – ответил так и не обернувшийся Герман и вышел.

…Когда поздно ночью раздался стук в окно, Ася насторожилась.

Черт подери Германа! Сказано же было: очень тихо. Не мог просто поскрестись, что ли?

Тимофей ласково погладил ее по волосам и тихо поцеловал:

– Извини, моя хорошая. Мне надо ехать.

– Куда? – с любопытством спросила она.

Он загадочно улыбнулся и встал.

– Я помню свое обещание, – еле слышно произнесла Ася. – Возвращайся.

– Куда ж я денусь?! – засмеялся Тимофей, торопливо одеваясь.

Герман со скучающим видом стоял у ворот, держа в поводу обоих жеребцов – ладных, мощных, спокойно ожидающих предстоящего путешествия, – и смотрел, конечно же, в сторону от двери Асиного дома.

Тимофей, вышедший из дома с объемистым рюкзаком, негромко скомандовал:

– Выйди наружу и огляди Равнину. Если никого нет – поедем.

Двигаться им приходилось рваным темпом: поблизости от домов они сдерживали коней до неспешного шага, а в пустынных местах разгоняли их до быстрого галопа. В результате до подножия Первых гор они добрались часа за три.

Остановив Императора, Тимофей огляделся в поисках пологой тропы вверх. Нагнавший его Герман на Тренере осведомился:

– До гребня доберемся минимум за полчаса. До рассвета будет всего ничего. Смысл?

– А кто тебе сказал, что я рассчитывал именно на сегодняшнюю ночь? – сердито огрызнулся Тимофей. – Зачем, думаешь, я рюкзак с собой взял?

На самом деле он втайне торжествовал: моменты, когда Герман оказывался недостаточно сообразительным, безмерно радовали его – хотя и так было ясно, что эктор не может быть умнее своего хозяина.