Текст книги "Жизнь наоборот"

Батанов боролся с собой, но никак не мог принять окончательное решение. В отделе должен дежурить опытный оперативник, а кого задействовать, если все с ночи? Его взгляд упал на Кузину. Константин Петрович даже лицом просветлел. Удачное решение. В уши залез визгливый гудок утреннего трамвая. Звенит, словно его тащат на буксире по рельсам. Батанов раздражённо потряс головой, стряхивая с ушей трамвайный звон:

– Кузина!

Алина распахнула глаза навстречу окрику. Она была наготове. Хотела быть со всеми приветливой и дружелюбной, несмотря на служебные тяготы. Надо быть ко всем внимательной, и тогда жизнь и карьера взлетят наверх. Мечта исполнится. Она будет на равных в отделе. И с опытными сотрудниками, и с неопытными.

– Слушаю вас, Константин Петрович!

Лучезарная улыбка осветила кабинет. Оперативники глухо замычали, что означало плохо скрытое, внутреннее и коллективное ржание. Это был триумф всеобщего озарения. Батанов нашёл козла, точнее, козу отпущения.

– Кузина, дежуришь до 18.00.

– А как же?..

Немой вопрос остался без ответа. Батанов распределил оперативный состав по графику, сотрудники молча кивали в ответ. Никто не сопротивлялся, не ссылался на тревожно проведённую ночь. Батанов удовлетворённо хмыкнул: действительно, гениальное решение нашёл; и снова поднял Кузину:

– Где результаты патрулирования? Главк на проводе!

– Мне кажется, Константин Петрович, – начала Алина обиженным тоном, но Батанов перебил её, несколько грубовато, но снисходительно:

– Когда что-то кажется, надо обязательно перекреститься. Ты крещёная?

– Д-да.

Она едва не рыдала, но держалась изо всех сил. Самое обидное, что Воронцов сидел рядом и его руки мелко подрагивали. Дима явно сочувствовал Алине, но помочь ничем не мог. Оперативник всегда остаётся один на один с судьбой и начальством. Даже если этот оперативник – вполне себе симпатичная блондинка с длинными, как итальянские макароны, ногами. Алина уже передумала улыбаться. Она возвышалась над всеми: высокая, прямая, с прищуренными от злости глазами.

– Без этих твоих «кажется», плиз! – бросил Батанов.

Алина прикусила губу и отодвинулась от Воронцова, чтобы не видеть его подрагивающие пальцы.

«Буду стоять до последнего патрона!» – подумала она.

– Так вот, никакая это не банда! – сказала Алина, угадывая движение рук Димы Воронцова: он сжал пальцы в кулаки и надавил костяшками в стол.

«Переживает за меня», – обрадовалась Кузина.

– Что ты имеешь в виду? – вскинулся сонный Батанов.

Его глаза заблестели то ли в предвкушении предстоящего позора Алины, то ли от радости грядущего раскрытия резонансного преступления.

– Это были свои!

Оперативники глухо замычали, но на сей раз мычание означало факт коллективного осуждения. Коллеги сомневались в сообразительности и смекалке Кузиной. Она окинула надменным взглядом присутствующих и продолжила, слегка сбиваясь на эмоции:

– Это были свои! Грабители пришли в знакомое помещение, они были уверены, что их не задержат.

– С чего ты взяла?

– Дело в том, что дверь в магазине запирается в 22.00. Продавец открывает по звонку. По словам Ларисы-продавщицы, грабители ворвались в половине двенадцатого, а не в 22.30, как было заявлено. Она не помнит приметы преступников. Твердит про два пистолета и две сумки. У грабителей не могло быть две сумки. Забирал кассу один, второй стоял – со слов Ларисы. Так что, описание событий не соответствует реальному положению ситуации. Она путается в показаниях, а собственник магазина – Иван, уклоняется от опроса. Позвольте, Константин Петрович, вызвать Ларису и Ивана в отдел?

В этом месте Алина вспомнила, что она уже вызвала потерпевших в отдел, не испросив заранее разрешения у руководства. И от собственной самостоятельности и инициативы Алине стало теплее на душе. И ничего, что пошли уже вторые сутки, как она на работе. Зато у Воронцова перестали дрожать руки. Парень разжал кулаки и слегка развалился на стуле. Успокоился.

– Молодец, вызывай, опрашивай! Дорошенко, останешься в отделе за старшего. А я в – Главк. Алина, подготовь справку о результатах патрулирования!

Все разом шумно выдохнули и разом поднялись. Трудная ночь осталась позади. Коза отпущения всех выручила. Всегда бы так!

* * *

В дверь громко постучали. Да что там постучали – затарабанили. Там-там-там! Грохот, как на войне. Хотя Алина никогда не принимала участие в военных действиях, а артиллерийскую канонаду только по телевизору слышала, да и то вполуха. Впрочем, телевизор она не смотрит ровно с того дня, как пошла работать в уголовный розыск. Теперь у неё каждый день на войну похож.

– Войдите!

Снова грохот, борьба с дверной ручкой, наконец, в кабинет вошла, точнее, ворвалась парочка из магазина «24 часа».

– У вас дверь сломана! – пробасил Иван недовольным тоном.

– Да! – поспешно подтвердила Лариса.

«С мужчинами-оперативниками так бы не разговаривали. Видят во мне девушку, а не сотрудника полиции».

– Ну, не дверь, а ручка, – вежливо согласилась Алина.

Почему-то не хотелось втягиваться в скандал на ровном месте.

– Сами приглашаете, а дверь не открывается, – обидчиво констатировал Иван, оглядывая скудную обстановку крохотного кабинетика.

– Здравствуйте! – Алина училась на ходу.

На грубость лучше ответить приветствием, чтобы охладить пыл потерпевших. Вполне возможно, эти двое мнимые потерпевшие.

– Почему вы закрываетесь? – продолжал придираться Иван.

– И снова «здравствуйте!» – упорствовала Алина.

Лариса, не спросив разрешения, уже присела на стул у двери. Иван стоял столбом, насупившись, продолжая нагнетать внутренний гнев.

– Присаживайтесь! Вот здесь, – Алина кивнула на стул, стоявший у стены.

Она помолчала, придумывая первую фразу, способную ввести Ивана в разумное состояние. Пока он кипит, как электрический чайник, ничего толкового не получится.

– Постою! Мы спешим. Говорите, что надо.

Алина вытащила из стола два листа чистой бумаги и протянула Ивану.

– Опишите приметы преступников. Ещё раз. Те описания, что вы уже давали, нам не помогли. По вашим описаниям мы никогда никого не найдём.

– А вы ищите! Это ваша работа. Наша – людей кормить, а ваша – защищать нас. Ищите!

– Да, – подбросила свой пучок соломы Лариса, – ищите! Мы уже всё написали.

Алина вздохнула. Напрасно старалась. Бумага сиротливо повисла в воздухе. Потерпевшие не желают повторения процесса.

– Всё да не всё! Ничего, посидите, может, вспомните что-нибудь. Ваши документы, пожалуйста!

Оба безмолвно положили паспорта на стол. Алина взяла паспорт Ивана и увидела белорусский адрес:

«А-а, так он из Белоруссии. И Лариса оттуда же. Земляки. Может, они муж с женой? Штампа нет. Сожители, скорее всего».

Кузина удивилась собственной смелости. Впервые заговорила на профессиональном языке, пока, правда, мысленно. Ещё недавно слово «сожитель» пугало её, она внутренне сжималась, словно слышала нецензурную брань.

– Вы вместе живёте? – спросила она, перелистывая страницы.

– Почему вместе? – вскрикнула Лариса. – Ничего не вместе. У нас всё отдельно!

Иван хрипло засопел. Сейчас снова закипит. Алина посмотрела в окно, на стол, на стену. Что она хочет понять? Что? Это обычный грабёж. «Глухарь». Можно понять поведение потерпевших. Оба уставшие, обычные люди, они хотят спать, есть, мыться. И она тоже устала. А ещё целый день впереди.

– Ваша регистрация не совпадает с местом проживания. Будьте добры, напишите адреса, где вы снимаете жильё.

Она снова протянула два листа бумаги. На этот раз всё обошлось вполне мирно. Иван и Лариса быстро записали адреса и посмотрели на дверь.

«Понимают, что никто не будет искать грабителей. “Глухарь” он и есть “глухарь”», – подумала Алина, протягивая паспорта.

– Я вам позвоню ещё, – сказала она многозначительным тоном.

Впрочем, Алина не собиралась им звонить. В эту минуту перспектива раскрытия преступления казалась настолько безысходной, что ей хотелось как можно быстрее избавиться от этой парочки. Иван и Лариса догадывались, о чём думает симпатичная девушка за казённым столом. Никто никого искать не станет. Примет преступников нет. Свидетелей нет. Ничего нет. Вместо инкассации произошла кассация. В большом городе таких ограблений совершается великое множество. И этот грабёж – иголка в стоге сена.

После ухода потерпевших в закутке остался тяжёлый запах. Хотя внешне оба выглядели вполне благополучными людьми, не бомжи, не с улицы. Предприниматели, продуктами питания торгуют. Алина открыла окно и проветрила помещение. Продержаться бы до вечера. Дома сейчас хорошо, мама ждёт, может, она что-нибудь вкусненькое приготовила. При мыслях о доме стало немного легче. Хотя со вкусненьким не выгорит. Мама не любит готовить. Вечно жалуется на отсутствие денег. Пенсии матери на жизнь не хватает, а оклад дочери целиком ушёл на обновку. Всё равно дома хорошо. Алина сдвинула бумаги в стол и схватилась за телефонную трубку. Звонил дежурный.

* * *

По дороге в дежурку встретился Денис Хохленко. Немного вертлявый, глаза бегающие, весь дёрганый какой-то. Сейчас начнутся насмешки. Кузина приняла боевую стойку.

– Ну что, Алина Юрьевна, есть перспективы по грабежу? – спросил Хохленко, пряча взгляд.

Непонятно, о чём он думает. Хочет казаться своим, всегда пристанет, что-нибудь скажет, и непременно ласковое, приятное, но от его добрых слов становится мерзко, а в бегающие глазки невозможно заглянуть, ускользают.

– Перспективы всегда есть! Даже в морге! – бодро отчеканила Алина.

Слегка прижавшись к стене, она благополучно миновала раскинутые руки Хохленко. Почему в мире столько несправедливости? Если бы на его месте появился Воронцов с распростёртыми объятиями, как было бы славно! Не судьба, вместо Димы дорогу перегородил противный Хохленко. Но пришлось изображать милую девушку.

– Рад за тебя, – приуныл Денис, видимо, поверил в перспективы раскрытия грабежа.

Пусть верит. Главное, что дорогу уступил.

– А ты как? – соблюдая формальности, крикнула на бегу Алина.

– Домой отпустили!

От неожиданности Кузина споткнулась и чуть не упала, но вовремя притормозила. Очередная несправедливость! Всех по домам распустили, а её дежурить заставили. И куда Воронцов подевался? Неужели, забыл попрощаться? Ах да, они же коллеги. Братья по разуму. А с братьями обращаются по-братски. Алина мотнула головой и понеслась дальше по коридору.

В дежурной части ждал участковый. На территории района новый грабёж. Двое в масках ворвались в магазин впритык перед инкассацией, два пистолета, две сумки… Всё по прежней схеме. Магазинчик из серии «24 часа». Просроченные продукты, переклеенные ярлыки, устаревшая маркировка. Явочное место для ночных посетителей. Странно, но и это происшествие можно было внести в разряд житейской несправедливости. Ночной грабёж расценили как резонансное преступление, а утренний записали в разряд обыденных. На осмотре места происшествия всего два сотрудника: участковый и оперативница. А ночью согнали весь личный состав отдела. Пригнали под барабанную дробь, жёстко и бескомпромиссно, зато сейчас тишь и гладь, словно ничего и не случилось. Алина торопливо записывала показания продавщицы. Собственник магазина находился в отъезде. Закончив с рутинной обязанностью, Алина обратилась к участковому:

– Это ваша территория?

– Не-а!

В его возгласе звучало неприкрытое ликование. Было чему радоваться. Преступление совершено на чужом участке. Участковому меньше мороки.

– Алинка! Ты пиши здесь, пиши, а я пошёл?

Вопрос поставлен правильно. В явном ликовании сквозит утверждение. Участковый вознамерился слинять. Алина хотела возмутиться, но передумала. А что подумает продавщица ограбленного магазина? Скажет, что сотрудники на осмотре места происшествия полаялись, как собаки. Потом греха не оберёшься. Кузина махнула рукой, соглашаясь. Иди, мол, иди, куда тебе вздумается. Она никак не могла вспомнить имя этого парня, а ведь они каждое утро встречаются на оперативном совещании у начальника отдела.

Беда с этими именами. В памяти совсем не держатся. А ещё говорят о феноменальных способностях оперов. Алина приуныла. У неё нет феноменальных способностей. Никаких. Её рвёт при виде обезглавленного трупа. Она не знает, о чём спрашивать потерпевших. А в данный момент вообще наступило полное отупение. От усталости хотелось лечь прямо на пол. Участковый под сурдинку убежал, и Алина подумала, как всегда невпопад, что у него приятный парфюм. Дорогой запах, какой бывает у богатых и успешных мужчин. В голове крутились пустые и никчёмные мысли: зачем участковому поливаться туалетной водой перед выходом на место происшествия? К тому же его имя упорно не всплывало в памяти, оставаясь за границей сознания, отчего Кузина злилась и никак не могла закончить процедуру с оформлением протокола. Путались цифры, кассы и инкассации. Кто и когда должен был приехать, почему опоздали, не предупредили, допустили?..

– Почему инкассаторы утром приезжают?

– А они вчера в пробку попали! Так и не доехали – ни утром, ни вечером. А вы чайку не хотите?

Продавщица включила огромный чайник. Алина покосилась на шумевшую посудину. Это не чайник, а титан, целая железнодорожная цистерна. Пока он вскипит, наступит поздний вечер. Придётся обойтись без чая.

– Нет, спасибо!

Алина полистала паспорт, и вдруг что-то кольнуло, будто изнутри царапнуло висок незримой иголкой. Продавщица родом из Белоруссии. Кажется, она из одного района с продавщицей Ларисой. Они землячки.

– Марина, как давно вы у нас?

– Где это у «вас»? – насторожилась Марина.

– В Петербурге?

Алина никак не могла заставить себя говорить, как все – «в Питере, Питер, из Питера!», не нравилось укороченное название любимого города.

– В Питере-то? Да года два уже, – думая о чём-то своём, сказала Марина.

Они помолчали, стараясь угадать, о чём думает каждая из них. Алина пыталась сопоставить факты, а Марина судорожно размышляла над странными вопросами. Вроде с регистрацией всё в порядке, штампы на месте, с участковым полное понимание. О чём задумалась милая сотрудница полиции? Делать ей нечего. Может, взятку вымогает? Марина искоса оглядела Кузину. Курточка модная, новенькая, ботиночки, будто только что с витрины, джинсы с дырками на коленях. Всё, как надо. Ей бы не в полиции работать, а по подиуму расхаживать.

– Я вас приглашу в отдел. Завтра. Или послезавтра. Придёте?

Алина собрала бумаги и засунула в папку. Всё-таки справилась с протоколом. Руки перестали дрожать. Она глянула на часы: до конца дежурства ещё целых четыре часа!

– Приду. Отчего не прийти?

И впрямь, почему не прийти в отдел по приглашению? Марина не удивилась. А могла бы возразить: мол, задайте все вопросы прямо сейчас, не тяните кота за хвост, пока гражданка Белоруссии проявляет законопослушание и демонстрирует лояльность к правоохранительным органам. Они сухо попрощались. Марина больше не предлагала угоститься чайком. Обе были вежливо-бесстрастны. Каждая осталась при своём мнении.

За оставшиеся четыре часа Алина выезжала ещё четыре раза: на разбой, на два грабежа и сработавшую сигнализацию. Последний вызов оказался ложным. Наверху кто-то забыл закрутить кран, и шальная вода залила первый этаж, замкнув все электрические приборы, включая охранительные. А когда пришло время идти домой, Алина надеялась, что дежурный предложит ей машину, но он сделал вид, что не заметил жалобных взглядов девушки. И она отправилась пешком.

Когда Кузина ввалилась в квартиру, она не чувствовала ни ног, ни рук, ни головы. Вместо тела была какая-то липкая масса, напоминавшая сладкую вату. Елена Валентиновна подхватила падающую дочь и потащила в ванную, по пути ругаясь и приговаривая, что в притонах и шалманах можно набраться вшей и разных других паразитов. Сначала Алине нужно отмыться и лишь после этого идти отдыхать. Непокорная дочь молча повиновалась. Она знала, что в таких случаях Елене Валентиновне лучше не возражать. Одно ничего не значащее слово – и вместо материнской ласки можно огрести добрую затрещину. А рука у матери крепкая.

* * *

В аптеке на Сенной толпились люди: они стояли, разбившись на очереди в три кассы, остальные четыре не работали. Духота и долгое ожидание вызвали в посетителях неприкрытую агрессию. Кто-то скандалил, кому-то наступили на ногу, несколько человек никак не могли уяснить, откуда начинается очередь. Так шумно бывает на вокзалах, рынках и в супермаркетах. Это те самые места, где любой обитатель каменных джунглей может открыто и безнаказанно проявить своё одичание. Когда шум заполнил собой всё помещение до потолка и, угрожая вырваться на Московский проспект, стал упорно долбиться в пластиковые окна, открылась ещё одна касса. Когда-то сухопарая и миловидная, но со временем погрузневшая женщина напоминала собой оплывшую и потухшую свечу. Угрюмый взгляд из-под низко опущенных век, тонкие волосики, вытянутые в ниточку поджатые губы составляли зловещий портрет какого-то чудовища, по ошибке одетого в женскую одежду.

– Мне, пожалуйста, что-нибудь от иммунитета, – просунулся в окошечко старичок, уставший от долго стояния.

– Что-нибудь? – визгливо переспросила женщина, слегка приоткрывая сонные глаза.

Старичок содрогнулся. На него уставились два слезящихся среза; сразу было не понять, что это, но это были глаза – узкие и безграничные, как смотровая щель. Они всасывали в себя, как насос. И там, в глубине, безумствовала бездонная пропасть.

– Да, – с достоинством вскинулся старичок, – что-нибудь от иммунитета.

– Нет таких лекарств. И болезни такой нету! От иммунитета не лечат. А тебе уже ничего не поможет! – яростно прошипела женщина, прикрывая смотровые щели, видимо, боясь самой себя, чтобы не наброситься на посетителя через крохотное окошечко. – От иммунитета только кладбище помогает.

Шёпот исходил такой яростью и злобой, что невольно перешагнул через барьер и достиг ушей каждого, кто толкался в очередях аптеки. Люди на миг замерли, затем в толпе появился ропот, постепенно нараставший по системе: громко-ещё громче-совсем громко. Народное возмущение выплеснулось на проспект, побесилось, поплясало и, не найдя сочувствующих и поддерживающих, вернулось в аптеку и покатилось в другую сторону помещения – туда, где сидела заведующая.

Она только что пообедала. Несмотря на обилие кафе и закусочных в районе Сенной площади, нормально перекусить было негде. Возможность отравиться преобладала над возможностью утолить голод за сравнительно небольшие деньги. Все офисные и учрежденческие работники таскали с собой контейнеры с домашней едой. Аптечные сотрудницы мало чем отличались от офисных, к тому же перерывы на обед были регламентированы, поэтому очереди в аптеке в середине дня оказывались грандиознее и скандальнее, чем утром и вечером.

– Чего там? – пробурчала заведующая аптекой.

Она только что начала готовить чайную церемонию, что в условиях тесного пространства сделать не так-то просто и занимало много времени. На столе, заваленном бумагами-счетами, стояло блюдечко с домашней выпечкой.

– Опять ЭТА чудит!

В том, что ЭТА снова чудит, никаких сомнений не было. Гул возмущения перекатился по полу и заклокотал под потолком. Заведующая тихо вздохнула. В аптеках не хватает толковых провизоров, вечная кадровая текучка выедает половину аптечного коллектива, но и с ЭТОЙ придётся расстаться. Прямо сейчас! Заведующая взглянула на закипающий чайник и прищурилась. Расставаться, так с музыкой. Никто не знает, как получилось, но в аптеке собрались одни блондинки, все светленькие и ни одной тёмненькой: ни брюнетки, ни шатенки. Молоденьких тоже не было. Немного странно было наблюдать за передвижениями полных, худых и среднего телосложения белокурых женщин. Размеренно и неторопливо, словно прощаясь с жизнью, блондинки подбирали лекарства для страждущих сограждан. Или уже простились.

Заведующая медленно кивнула женщине с мелкими блондинистыми кудряшками, та не спеша выдвинулась из тесного помещения, подошла к ЭТОЙ и что-то прошептала. Они долго препирались. Гул возмущения вновь выкатился на Московский проспект, нарастая и захватывая в свой ареал как можно больше народу. Старичок клонился книзу, его сгибал надвое предстоящий обморок. Наконец, ЭТА встала и, гордо тряхнув головой с тонкими прядями, прошествовала на «Голгофу». Она уже знала, что её уволят. Прямо сейчас. Так и случилось. Заведующая, трясущимися руками отодвинув блюдечко с выпечкой, подписывала приказ об увольнении. Всё произошло без слов, будто обе женщины долго готовились к акту прощания.

– Нинель Петровна! – со вздохом произнесла заведующая и многозначительно замолчала, словно мысленно продолжила диалог с бывшей уже сотрудницей аптеки.

– Вы ещё пожалеете! – крикнула ЭТА и, двинув рукой, задела блюдечко с пирожками, которое немедленно брякнулось со стола.

На полу выпечка выглядела совсем непрезентабельно. Растоптанный и униженный кусочек дрожжевого теста с черникой на сахаре. Заведующая проводила взглядом любимое лакомство. Что ж, пусть будет так. Ведь это не просто кусок пирога, это тяжёлый удар по талии и провокатор диабета. А ещё печень и поджелудочная. Всё равно жалко. Заведующая промолчала. Она знала, что отвечать нельзя. ЭТА непременно использует диалог против всех. Тогда придётся закрыть аптеку до утра. Работать она не даст. Не дождавшись выпада со стороны заведующей, Нинель Петровна слегка скукожилась и стала похожа на усохшую мумию.

– Ещё пожалеете, – прошипела она, наступая каблуком на черничный пирог.

И давила его, давила, словно под каблуком корчилась гадюка. Затем схватила трудовую книжку и выскочила в зал, где уже никого не было. Люди разошлись. Старичку выдали анаферон, и он отправился восвояси, что-то тихо шепча и чему-то удивляясь. Возмущения больше не было. Оно побушевало и притихло, притаившись в углу, с правой стороны от входной двери. Там не совсем комфортно, зато не дует и можно спокойно спать во вполне приемлемых условиях в ожидании очередного скандала.

* * *

Отмытая и накормленная Алина лежала на диване, укутанная двумя пледами, третий лежал на полу – на всякий случай, для надёжности: вдруг доченька замёрзнет. Елена Валентиновна сидела на кухне и разговаривала сама с собой. Алина прислушалась.

– Где это видано, чтобы ребёнок сутками пропадал на работе. Что это за работа такая? Там мужчин нет, что ли? Сумасшедшая Алинка, ты зачем выбрала эту профессию? Шла бы лучше в адвокаты, там говорят, денег куры не клюют, клиентов море, и все за всё платят. Бери – не хочу!

– Мам!

Нет, мать не слышит, продолжает ворчать. Алина попыталась крикнуть ещё раз, но голос ослабел. Это от усталости. Да, от такой работы не только голос пропадёт – вообще себя потеряешь и никогда не найдёшь. Ведь трое суток до дома добиралась. Как хорошо под пледом. Как хорошо дома. Говорят, британские учёные провели исследования и пришли к выводу, что тот, кто не ходит на работу и валяется под пледом, будет жить вечно. Ему не страшны старость и болезни. Любая смерть обойдёт стороной. На ком британские учёные опыты проводили? Интересно бы узнать.

– Мам! – С третьей попытки удалось докричаться до матери.

– Чего тебе? – озлилась Елена Валентиновна, возникая в дверях.

– Мам, а мне никто не звонил? Ты телефон зарядила?

Елена Валентиновна беззвучно открыла рот, так как все слова у неё закончились. Она онемела. Алина покосилась на мать, и поняла, что это надолго. Сейчас Елена Валентиновна соберётся с духом и выдаст такую гирлянду слов, что уши отвалятся.

– Мам, заряди телефон, пожалуйста. Вдруг мне позвонят.

– Лежи уж, не морочь мне голову!

И снова зажурчало ворчание, полилась вода, послышались звонки. Алина прислушалась. Нет, мать с кем-то из подруг разговаривает – судя по тону, на дочь жалуется. Старые песни о главном. Денег в доме не хватает. Надо делать ремонт в квартире, а не с чего: дочь всю зарплату на туфли спустила. Можно подумать, ремонт квартиры обойдётся в стоимость туфелек. Сквозь шумы и шипенье послышался телефонный звонок. Алина прислушалась. Сотовый! Это с работы. Она вскочила с дивана и помчалась в кухню.

– Мам, дай телефон! Прошу тебя!

– Не дам! Ты умрёшь на этой работе. Посмотри на себя – кожа да кости.

Недрогнувшей рукой Алина взяла телефон из рук матери:

– Не волнуйся, ничего со мной не случится.

– Да, Виктор Алексеевич! Вызывают? Всех?

Алина бросилась одеваться. Елена Валентиновна молча наблюдала за происходящим. Затем опомнилась и сказала ледяным тоном:

– Надеюсь, новые туфли ты не наденешь?

– Нет, Пуня, нет! Где мои старые кроссовки?

– На антресолях.

– Достань, пожалуйста! Я опаздываю.

Елена Валентиновна знала, что сейчас лучше не спорить с Алиной. Она уйдёт. В дождь, бурю, мороз, в пургу и метель. Сейчас ей даже ядерная война не страшна. Такая уродилась. В отца. Она же дочь главного инженера.

– Как дальше жить собираешься?

– Мама, что ты имеешь в виду?

– С таким характером, как у тебя, только в полиции служить!

– Мамочка, любимая! Ты самая заботливая мама на свете!

С этими словами Алина исчезла из квартиры. Дочь растаяла, как видение. Словно и не приходила домой, не отмокала в ванне, не лежала на диване. Елена Валентиновна, что-то беззвучно бормоча, собрала пледы и подушки. Алина стала взрослой. Старые методы воспитания не работают. Надо придумать что-нибудь новенькое. Дочь нужно вытащить из этой трясины. Пропадёт. Как пить дать – пропадёт! И родную мать не пожалеет. Надо что-то делать.

* * *

Работа нашлась, довольно быстро, словно сидела и ждала, когда Нинель Петровна её найдёт. Хорошая работа на дороге не валяется, её надо ждать, высиживать, как курица на яйцах. А здесь получилось наоборот – ждать не пришлось. Нинель Петровну взяли в церковную лавку торговать свечками и православной литературой. Есть ещё хорошие люди на белом свете. Знакомая по прежней работе пожалела и подсуетилась. Она в церкви свой человек, а у них как раз местечко освободилось, вот и предложила. Нинель Петровна согласилась: есть-то надо, голод – не тётка.

Теперь она сидела в утеплённом киоске с закрытым окном и открывала его лишь тогда, когда слышала нетерпеливый стук. Простудиться боялась. Холодно ещё, весна никак не придёт. То мороз ударит, то капель застучит. Природа обозлилась на людей, вот и выкидывает фокусы с климатом. Но всему приходит конец. Тепло быстро кончилось. Пришёл батюшка и сделал выговор, видимо, кто-то нажаловался, что киоск всегда закрыт. Пришлось открыть. Нинель Петровна сидела перед окошечком и зябла от сквозняка, раздражённо дула на замёрзшие руки и думала, что в аптеке условия были гораздо лучше. Там всегда тепло и светло, кипит чайник, а заведующая угощает сотрудниц пирогами. Это если она в настроении. Впрочем, если и не в настроении, тоже угощает, надеясь, таким образом уменьшиться в талии. Нинель Петровна усмехнулась, её-то фигуре ничего не угрожает в отличие от других. Пироги у заведующей вкусные. Что же не поесть? А заведующая пожалеет. Ещё как пожалеет. В окошечко просунулась чья-то рука. Нинель Петровна вздрогнула.

– Вы нам свечечку располовиньте!

– Как это? – удивилась Нинель Петровна.

– Так это! – её грубо передразнили, и непонятно было, кто там, снаружи, мужчина или женщина.

Нинель Петровна смотрела на шевелящуюся руку и судорожно соображала, кому бы могла принадлежать эта рука. Женская, скорее всего: маникюр на ногтях виден, хотя делали его ещё в прошлом году, судя по остаткам лака.

– Ничего я не буду половинить! – воскликнула Нинель Петровна, возбуждаясь от человеческой наглости. В церковь ходят, а законов церковных не знают. Нельзя свечку половинить. Не положено. Пусть целую берут. Людям стыдно должно быть. Денег на Бога пожалели. – Это не положено!

В окрик она вложила всю скопившуюся ярость, одновременно отталкивая беспокойную руку, ощупывающую и трогающую книжки и свечи. Надо гнать таких людей подальше от церкви, чтобы не шныряли под ногами, не путались, к Богу просто так не ходили и не беспокоили его понапрасну своими пустыми и наглыми просьбами.

– Батюшка сейчас придёт!

За окном тоже крикнули, как будто гранату бросили, но угроза не подействовала: Нинель Петровна осталась непреклонной. Она была уверена, что служитель церкви её поддержит, придёт и прогонит нахалов, ведь свечи половинить нельзя. Грех это. Сказано же – пусть покупают целую. Всего-то сто рублей штука.

Батюшка пришёл и прогнал Нинель Петровну. За работу ей ничего не заплатили. Она хотела свечек с собой прихватить, чтобы хоть чем-то возместить упущенные возможности, но свечи в лавке пересчитали, включая те, которые она приготовила, чтобы взять с собой. Впрочем, сделали вид, будто не заметили, что свечки отложены – лежат себе и лежат на стуле, а чего разлеглись, кто их знает. Нинель Петровна ушла, что-то сердито ворча себе под нос.

Если бы кто-нибудь прислушался к ней, то смог бы разобрать некоторые слова про то, что все они ещё увидят, узнают и натерпятся от божьей кары. И такая искренность звучала в этих простых в общем-то словах, что слышавший их легко мог бы закончить свою жизнь инфарктом в лучшем случае, а в худшем – инсультом. Но никто не слышал Нинель Петровну: все бежали мимо, и всем было не до неё; люди на ходу думали, что пожилая женщина просто заговаривается. Ничего страшного. В Петербурге много сумасшедших.

* * *

Алина первой примчалась по тревоге, вторым подтянулся Николай Меркушев. Тоже старатель, ещё тот аккуратист и педант. Следом за Колей явился Батанов. Он хмуро оглядел отличников службы и нахмурился. Остальные оперативники зависали на телефонах. Кроме двух отбракованных, на работу никто не спешил. Батанов кивком подозвал Меркушева.

– Расскажи, Колёк, как там было на патрулировании? Днём на отдел повесили ещё три грабежа и разбой. «Глухие», как ты понимаешь!

– А кто дежурил по отделу? – заволновался Николай.

– Ну, это, она, а кто же ещё? – почти шёпотом пробормотал Константин Петрович.

Его раздражала бесшабашная девчонка. Стоит, переминается с ноги на ногу, ждёт, когда к ней обратятся. Субординацию соблюдает. Батанов выдохнул воздух и посмотрел на Меркушева: мол, что нарыл?

Николай наклонился к уху Батанова и что-то зашептал, изредка оглядываясь на Кузину. Алина вытянулась в струнку. Плохи дела. Меркушев что-то затеял против неё. Наговаривает начальнику на ухо гадости, не стесняясь её присутствия. А что если взять – и подойти к ним? Вот так, взяла и подошла? Но она осталась стоять в отдалении, сгорая от стыда. Точно что-то нехорошее наговаривает: вон, как у Батанова глазки разгорелись.

– Кузина!

Алина вздрогнула. Дождалась. Сейчас руководство выволочку устроит.

– Что ты там творишь? Ты с ума сошла?

– Где – там?

– Тебя руководство посылает на осмотр места происшествия для фиксации обстоятельств, а ты с потерпевшими личными домыслами делишься? Насмотрелась сериалов, звезда голубого экрана! Шла бы ты лучше в следствие, Кузина! Всем бы стало лучше. Вон Коле Меркушеву должность требуется. Он заждался, поседел, морщинами покрылся – всё ждёт, когда ты освободишь местечко.