Текст книги "Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945"

Германский фоэн

Пока Рейхспалац находился на реконструкции, Гинденбург использовал в качестве своей резиденции рейхсканцелярию, а Гитлер жил в отеле «Кайзерхоф», где также остановился и я. Однажды вечером, когда я сидел вместе с ним в его комнате, раздался стук в дверь. Вошел Ханфштангель и сказал Гитлеру, что только что закончил свой марш «Германский фоэн» и хочет его сыграть. Гитлер пригласил послушать и меня. Мы вошли в комнату Ханфштангеля, где стояло громадное пианино. Гитлер сел в углу, прислонившись спиной к пианино. Ханфштангель сыграл марш, который показался мне довольно необычным (Ханфштангель прожил много времени за пределами страны). Гитлер попросил его сыграть марш еще раз. Затем он сел рядом с Ханфштангелем и с помощью свиста исполнил для него весь марш от начала до конца. Он останавливался в отдельных местах, чтобы обратить внимание композитора на отрывки, которые, по его мнению, нужно было изменить. Я не лишен музыкального слуха. Я люблю музыку и всегда испытывал к ней интерес, но теперь я даже не буду пытаться воспроизвести хотя бы три аккорда из этого марша по памяти.

Гитлер и Муссолини встречаются в Венеции

18 апреля 1933 года в Венеции состоялась первая официальная встреча между Гитлером и Муссолини. Мы летели над Альпами при ясной погоде. Для Гитлера, точно так же, как и ранее для Геринга, это был первый полет над Альпами. Все увиденное произвело на него глубокое впечатление. Мы планировали приземлиться в Венеции в полдень. Но оказались уже почти на месте в 11.55. Гитлер решил: «Мы подождем немного и приземлимся ровно в двенадцать часов дня!» – хотя Муссолини уже было видно в толпе встречающих, собравшихся в аэропорту. Мы кружили над Венецией в течение пяти минут. Гитлер дал понять, что вид волшебного города произвел на него большое впечатление. Приветствия между ним и Муссолини казались исполненными искренней теплоты. Последний поднялся на борт самолета, он хотел ознакомиться с ним как можно подробнее, так как ранее много слышал о Ju-52. Я провел для него очень подробную экскурсию. Он был очень заинтересован и, будучи сам летчиком, неплохо разбирался в таких вещах. Позднее мне приходилось неоднократно с ним летать, и, как выяснилось, он был лихим пилотом.

Переговоры проходили в замке, расположенном в окрестностях Венеции. В них также принимали участие итальянский министр иностранных дел и его германский коллега фон Нейрат. Мы стояли в стороне, на расстоянии 100 метров. Мы могли видеть, что от сердечных приветствий мало что осталось. Конечно, мы не могли ничего слышать, но было заметно, что партнеры по переговорам выглядят разочарованными и злыми. Как Гитлер, так и Муссолини по нескольку раз топали ногами по земле и оживленно жестикулировали. Главным предметом переговоров был австрийский вопрос. Муссолини придерживался иной позиции, нежели Гитлер, и не мог согласиться с тем, что австрийским национал-социалистам надо дать полную свободу действий. Напротив, в тот момент он поддерживал действующее австрийское правительство, боровшееся с ними. Наши наблюдения лишили нас иллюзий, что стороны придут к взаимному согласию. И в самом деле, переговоры продолжались несколько часов, но во время обратного полета в Германию Гитлер не обмолвился о них и словом, ничего не рассказывал он о них и позднее. На протяжении почти всего полета он стоял рядом со мной, глядя задумчиво на постоянно изменяющийся волшебный мир Альп.

В окрестностях Оберзальцберга все еще не было подходящего аэропорта для нашего Ju-52 (официально он назывался «Бёльке D-2201T»). Когда Гитлер вернулся в Мюнхен, он вызвал меня в Коричневый дом и объявил, что в ближайшее время мы перестанем зависеть от аэродрома в Зальцбурге, который находился на австрийской территории и по этой причине не совсем для нас подходил. Я должен найти подходящее место для аэродрома в окрестностях Берхтесгадена. Майор Гайлер и я сообща определяли с воздуха места, казавшиеся подходящими для этой цели, и наносили их на карту. Затем мы посещали эти же места уже на машине. Часть лужаек забраковали, поскольку, как это часто бывает в гористой местности, почва там была слишком вязкой. Неподалеку от аэропорта Зальцбурга мы нашли земли, на первый взгляд казавшиеся подходящими для этой цели. Мэр Райхенхалля определенно хотел «пригвоздить» нас к этому месту, но оно оказалось совершенно непригодным, поскольку поле имело всего 600 метров в длину и 100 метров в ширину. Мы проинформировали Гитлера, который немедленно дал разрешение на его расширение и сообщил обо всем в министерство авиации. Наш аэродром располагался в 11 километрах к северо-западу от Рейхенхалля и всего лишь в 2 километрах от летного поля Зальцбурга. Там были построены ангары для трех Ju-52 и возведено здание таможни. До 1938 года, пока аэропорт в Зальцбурге снова не стал нам доступен, мы пользовались этим летным полем общей площадью всего 800 квадратных метров. Впоследствии военно-воздушные силы использовали его для тренировки летчиков, которым предстояло действовать в условиях гористой местности.

Хофер – украшение партийного праздника 1933 года

Партийный праздник 1933 года был отмечен чрезвычайным происшествием. Гитлер летал каждый вечер из Нюрнберга в Байройт, откуда его доставляли машиной в отель «Бубе» в Бернеке, где он мог готовиться в тишине и покое к выступлению следующего дня. Однажды я рассказал Гитлеру, что прочитал сообщение в нюрнбергских газетах, утверждавших, что Хофер, руководитель национал-социалистов из Тироля, сбежал из тюрьмы. Несмотря на то что он был ранен, ему удалось перебраться через государственную границу. В настоящее время он лежит в госпитале в Бриксене. Я предложил забрать его оттуда и переправить на самолете в Нюрнберг. Гитлер решил, что это прекрасная идея. Он вызвал своего адъютанта Брукнера и приказал ему связаться с австрийским представителем Хабихтом, который должен был лететь вместе со мной в Италию.

На следующий день я доставил Гитлера в Нюрнберг, а затем полетел в Боцен. Гитлер проинформировал Хабихта, что он должен делать, и дал ему специальные инструкции на тот случай, если итальянские власти будут чинить нам препятствия. Мы прибыли в Боцен примерно в одиннадцать часов утра. Оттуда мы известили госпиталь в Бриксене. Хофер прибыл в Боцен на машине «Скорой помощи» в двенадцать часов дня, вместе с ним были его родители и дочь. Мы убрали несколько сидений в салоне самолета, чтобы освободить место для носилок. Я хотел подняться в воздух в 12.30, чтобы прибыть в Нюрнберг в три часа дня. Во время прохождения контроля служащий компании «Авио-Линес» взял наш летный журнал и пообещал, что мы быстро получим разрешение на вылет. Разрешение на самом деле мы получили довольно быстро, но затем появился комендант аэропорта, который сообщил мне, что я не могу лететь, поскольку из Бреннера получен крайне неблагоприятный прогноз погоды. Я объяснил ему, что только что прибыл оттуда и прекрасно знаю, какая там погода. Офицер сослался на имевшиеся у него инструкции. Я прождал час, а затем снова потребовал разрешения на вылет. Таинственное пожимание плечами стало мне ответом. Комендант кушает в это время! Это означало, что я должен ждать дальше и запастись терпением.

Я подозревал, что истинной причиной всего происходящего был отнюдь не прогноз погоды. Скорее всего, дело в моем пассажире Хофере. Герр Хабихт тщетно пытался вести переговоры с префектом Бриксена. Поскольку я был знаком с господами из германского посольства, я позвонил туда. Мне ответили, что ответственный представитель пытается получить для меня разрешение на вылет, но пока нет никаких результатов. Через два часа, когда я уже хотел подняться в воздух без всякого прогноза погоды, представитель таможенной службы отказался нас выпускать. Поскольку мы выполняли не регулярный рейс по расписанию, он хотел, чтобы мы переговорили с его начальником. Мои ссылки на то, что наши бумаги в полном порядке, а самолет является собственностью «Люфтханзы», которая заключила договор с итальянским правительством, отвергли, ссылаясь на некие «инструкции». Поиски начальника таможни продолжались несколько часов, но его якобы так и не смогли найти. Теперь на сцене появились представители иммиграционной службы и объявили, что у нашего пассажира нет паспорта. Тогда же одному из них пришла в голову мысль проверить паспорта и у всех членов экипажа. Цинтль, мой бортинженер, отправился перекусить, а мой паспорт находился в багажном отделении, ключ от которого был только у Цинтля. Короче говоря, еще одна неприятная сцена, результатом которой стала задержка вылета еще на несколько часов.

В конце концов пришел комендант и объявил, что он является ответственным лицом и что если бы я сразу обратился к нему, то не ждал бы сейчас разрешения на вылет. Это было уж слишком! Я страшно разозлился и указал ему, что вплоть до сегодняшнего дня не было принято извещать военного коменданта о своем прибытии. Синьор Каноньеро, директор «Авио-Линес», в моем присутствии протестовал против превышения комендантом его полномочий. Когда я снова затребовал разрешения на вылет, указывая на то, что у нас на борту находится раненый, который изнывает в духоте пассажирского салона, он только пожал плечами. Мы продолжали ждать!

Тем временем Хофер поведал мне свою историю. Он сидел в тюрьме в Инсбруке, когда там неожиданно появились три товарища по партии. Перед этим они связали охранников и сунули каждому из них в рот кляп, после чего отобрали у них ключи от его камеры. Перед тюрьмой его поджидал автомобиль, доставивший его к границе. Он добрался до окрестностей Штайнаха в Бреннерской долине. Когда его побег из тюрьмы обнаружили, полиция организовала погоню. Полицейские открыли огонь по машине. Хофер выпрыгнул из нее и бросился бежать в сторону итальянской границы. Множество полицейских «бросили» на то, чтобы поймать беглеца до того, как он доберется до границы, и это им почти удалось. Тем не менее он смог спрятаться в рощице карликовых сосен, росшей возле границы. Несколько раз преследователи проходили совсем рядом с его укрытием. Когда Хофер решил, что полицейские прекратили поиски, он продолжил свой путь. Но те заметили его и открыли огонь. Одна из пуль попала ему в колено и сбила с ног, но он все-таки смог доползти до границы. Австрийцы потребовали его выдачи, но итальянцы отказались и поместили раненого в госпиталь в Бриксене.

Наконец, около шести вечера из германского посольства пришло уведомление: итальянское правительство заверило, что нам будет дано разрешение на вылет. Через десять минут комендант аэропорта в Боцене подбежал к нам и сообщил, что вылет разрешен. Полковник, который, как и большинство людей, с которыми нам приходилось иметь дело, пытался скрыть свои истинные намерения за многочисленными извинениями, теперь старался представить все случившееся в наиболее благоприятном для себя свете. Он даже предложил нам остаться на ночь, поскольку уже сгустилась тьма, но я торопился и к тому же не имел ни малейшего желания далее оставаться в этой стране споров относительно сфер ответственности и бюрократической волокиты. Я ответил со смехом: «Не бойтесь! Я знаю маршрут над этой частью страны очень хорошо и не боюсь ночных полетов!» Итак, летный журнал был мне возвращен, и мы наконец поднялись в воздух.

Мы летели с Хофером, его родителями и дочерью в Мюнхен, потому что у нас не хватало горючего, чтобы прямиком отправиться в Нюрнберг. К тому времени, когда мы достигли Бреннерского перевала, уже стояла кромешная тьма. Над Мюнхеном я заметил, что у нас не горят бортовые огни. Мне не оставалось ничего другого, кроме как заходить на посадку, ориентируясь только по освещенным окнам в домах. В то время еще не существовало специальных прожекторов для освещения аэропортов. Самолеты сами себе должны были обеспечивать освещение. Но почему не горят бортовые огни? Конечно же, стремясь как можно быстрее покинуть Италию, мы совершенно забыли засыпать магний в колпаки, расположенные на крыльях самолета. Поскольку использование магния часто вело к авариям и даже пожарам, обычно его запрещали использовать, исключение делалось только для ночных полетов. Когда самолеты стояли в ангарах, механики старались не оставлять магний в осветительных колпаках. В противном случае он давал такой жар, что мог прожечь дыры в металлической поверхности крыльев, которые, понятное дело, в ангаре не охлаждались под напором воздуха.

После дозаправки мы направились в Нюрнберг, на этот раз с исправными бортовыми огнями! Поскольку мы звонили из Мюнхена в Нюрнберг, предупреждая о своем прибытии, после посадки нас ожидала пышная встреча. Прожекторы горели так ярко, что прибытие Хофера можно было снимать для еженедельной кинохроники. Майор Либль произнес речь, в которой он назвал Хофера «мучеником Австрии». Хофер был размещен в «Вюрттембергерхофе» и стал украшением партийного праздника. Его приветствовали толпы людей, и он удостоился чести восседать рядом с Гилером в президиуме в течение целой недели.

Гитлер опасается покушения

Осенью 1933 года дотла сгорела деревня Эксельбронн возле Карлсруэ. Примерно в то же самое время в Эссене произошла автомобильная авария, в которой погибли 12 штурмовиков, и еще 23 получили серьезные ранения. Гитлер хотел посетить деревню Эксельбронн, чтобы предоставить ее жителям необходимую государственную помощь, а после этого он намеревался присутствовать на похоронах в Эссене. Полет был в высшей степени секретным, и поэтому надо было избежать любых задержек по незначительным поводам. Гитлер полагал для себя исключительно важным прибыть на похороны своевременно.

Утром 14 сентября, когда я готовил машину, совершая обычный испытательный полет, полковник Карганико, комендант аэропорта в Берлине, подошел ко мне. Он хотел выяснить, куда мы отправляемся. Но поскольку Гитлер приказал мне все держать в строжайшей тайне, я не мог ему предоставить требуемую информацию. Карганико был в отчаянии: «Баур, вы меня губите. Рейхсминистр транспорта требует, чтобы перед любым вылетом с Гитлером я был проинформирован о пункте назначения полета, поскольку это необходимо для обеспечения мер безопасности. А теперь вы собираетесь лететь в таких сложных погодных условиях и не хотите сообщить, куда направляетесь». Он пытался убедить меня все рассказать из соображений безопасности, уверяя, что не станет разглашать эту информацию. Чтобы его успокоить, я сказал, чтобы он оставил на усмотрение самого Гитлера решение, делиться с ним информацией о пункте назначения или нет. Когда Гитлер прибыл в аэропорт, я представил ему коменданта, и тот повторил свой запрос. Гитлер отреагировал с усмешкой: «Нет, это останется между нами. Баур такой опытный летчик, что можно отказаться от дополнительных мер безопасности, если он безоговорочно пообещает мне, что сам сможет обеспечить безопасность во время полета».

Итак, мы поднялись в воздух. Несмотря на то что пунктом нашего назначения был Карлсруэ, мы полетели на север, чтобы сбить со следа слишком любопытных, а затем повернули на юго-запад. Во время всего полета мы хранили полное радиомолчание, так что радиостанция в Берлине нас не запеленговала. И только за пять минут до приземления мой радист затребовал сводку погоды, направление ветра и его скорость. Еще находясь в воздухе, мы видели, что вся территория аэропорта заполнена тысячами людей. Сотни штурмовиков стояли в шеренгах. Я отправил радиста пригласить Гитлера в кабину пилота, чтобы тот сам мог взглянуть на ожидавшие его толпы. «Какой идиот их предупредил?» После приземления Гитлер обрушился на офицеров полиции, требуя объяснить, откуда пришло уведомление о его прибытии. Однако не получил ответа на свой вопрос. Позднее выяснилось, что это гестапо предупредило местного гаулейтера Вагнера о том, что Гитлер планирует секретный визит в Карлсруэ и что ему не надо организовывать торжественную встречу. Гитлер вынужден был общаться с делегацией встречающих и приветствовать штурмовиков, хотел он того или нет.

Хотя он отправился из Карлсруэ на автомобиле, понадобилось много времени для того, чтобы пробраться между людских масс, выстроившихся вдоль украшенных флагами улиц города, и выбраться на широкое шоссе, ведущее в Эксельбронн. Я остался ожидать возвращения Гитлера в аэропорту. Однако он не вернулся. Он добрался на машине до Бёблингена близ Штутгарта, куда мне было приказано прибыть, чтобы лететь вместе с ним в Эссен. Перед вылетом он отправил срочное радиосообщение, в котором Гитлер выражал сожаление, что не сможет принять участие в траурной церемонии. Кроме прочего, задержка в Карлсруэ случилась по причине собиравшейся грозы и сильного встречного ветра на всем пути следования. По расчетам выходило, что мы прибудем туда только через два часа после начала траурной церемонии. Гитлер хотел избежать этого любой ценой, поэтому решил не идти на похороны, а вместо этого посетить в госпитале раненых штурмовиков, полагая, что эта акция произведет желаемый пропагандистский эффект.

Позднее этим же вечером мы полетели в Бонн, где всегда совершали посадку в аэропорту Хангелар, поскольку это место находилось всего лишь в двадцати минутах езды на машине от Годесберга. Было хорошо известно, что Гитлер всегда останавливался в Годесберге, когда он находится по делам в западной части страны. В отеле «Дрезен» для него всегда была готова комната, а также комната для приема посетителей – вместимостью до четырнадцати человек. Мне и моему экипажу, а также членам штаба Гитлера всегда предоставлялись наилучшие условия для проживания. Отель очень удачно располагался прямо на берегу Рейна, и из его окон открывался прекрасный вид на реку. Вы могли наблюдать за снующими в разные стороны пароходами и лодками, а также любоваться горами Драхенфельса. На следующий день мы возвратились обратно в Берлин.

Похожая ситуация повторилась, когда Гитлер летал в Нюрнберг на похороны старого члена партии. Этот полет также предполагалось сохранить в секрете, но гестапо опять отправило уведомление. Увидев встречающие его толпы, Гитлер закипел от ярости и приказал немедленно лететь в Фюрт, где мы приземлились на бывшем военном аэродроме. Гитлер арендовал машину и на ней поехал на похороны вместе со своим ближайшим окружением.

Несомненно, осторожность Гитлера основывалась на постоянных опасениях за свою жизнь. Он чувствовал себя гораздо защищенней в воздухе, чем на поезде, где обеспечить безопасность гораздо труднее. Например, если требовалось совершить путешествие на поезде из Берлина в Мюнхен, то об этом, так или иначе, ставились в известность около пяти тысяч совершенно разных людей, включая сигнальщиков на разъездах. Поэтому осуществить покушение с использованием мины нажимного действия было не так уж и трудно. Гитлер менял свои маршруты внезапно, неожиданно и без всяких предварительных уведомлений. Используя подобную тактику, он старался обезопасить себя. Я приезжал в аэропорт за полчаса до вылета, но поскольку я часто летал с министрами и другими лицами, которых приказывал доставить Гитлер, то был единственным человеком, который достоверно знал, будет ли на этот раз на борту самолета он сам, или же это будет кто-то другой.

Поскольку для обеспечения безопасности полетов я должен был внимательно изучать сводки погоды, то постоянно запрашивал их у метеорологов всей страны, а не только из какого-нибудь определенного региона и ни в коем случае не конкретно по намеченному маршруту. Также для обеспечения безопасности я смог зарезервировать бортовой номер D-2600, хотя в то время уже действовала международная буквенная система. Чтобы получить эту привилегию, потребовалась долгая борьба с министерством авиации. Наличие такого номера давало ту выгоду, что самолет Гитлера сразу же узнавали во всех аэропортах рейха, будь то в Мюнхене, Кёнигсберге или Эссене. Мы всегда имели преимущество, когда запрашивали прогнозы погоды или пеленги. Если было необходимо совершить посадку в тумане и мы находились в воздухе вместе с другими самолетами, нам предоставлялось преимущество, тогда как другие аэропланы кружили, ожидая разрешения. А такое могло продолжаться до сорока пяти минут.

Мой общий налет – один миллион километров

К сентябрю 1933 года я в общей сложности налетал один миллион километров. То есть получается, что я двадцать пять раз обогнул земной шар по экватору. И я принимал поздравления по этому поводу с определенной долей удовлетворения. Опять я получил многочисленные почетные дары. «Люфтханза» наградила меня золотой стрелкой компаса, а «Юнкерс» прислал мне золотые карманные часы. Но больше всего я был рад фотографии с подписью самого Иммельманна, военного летчика времен мировой войны. Моя мать прислала ее с просьбой, чтобы я повесил ее в своем D-2600, который носил имя Иммельманна. Эта фотография была заключена в серебряную рамку и висела на почетном месте прямо перед креслом Гитлера.