Текст книги "Сексуальная магия. Обряды и практики сексуальной магии"

Тем не менее, мы нередко видим, что строгое воздержание сменяется половыми излишествами. Правда, прислужницам солнечного храма в Куско предписывалась безупречная девственность, а римским весталкам вменялось в обязанность блюсти обет воздержания всю жизнь, более того – жрицы Афродиты Сикийской должны были бежать далеко от мужского общества и избегать всяких соприкосновений с ним. Однако мы, с другой стороны, видим любовные торжества, устраиваемые в честь Афродиты Урании, и необходимо заметить, что именно таким образом чествовали Афродиту во всей остальной Греции. Аскетизм и излишества тесно сплетаются и в культе Милитты у ассириян. Очень многие сторонницы её приносили в качестве «исключительной жертвы» своё тело, поступая таким образом сообразно требованиям культа; но одновременно с этим «владычица над жизнью и смертью», «претенциозная богиня» требовала от своих прислужниц клятву в том, что они останутся девственными всю жизнь. Точно так же иранцы чествовали богиню вод и покровительницу полового акта Анахиту жертвами обоих упомянутых родов. Жрицы её должны были сохранить полнейшую девственность, в то время как обязанность иеродул заключалась в том, чтобы отдаваться мужчинам, посещавшим их храм. То же самое происходило и в тех культах, где действующими лицами выступали жрецы. И здесь в пёстрой смене мелькают перед нами строгое воздержание и самооскопление рядом с самыми дикими сексуальными оргиями.

В пёстрой смене? Нет. Мы видим нечто ритмически правильное в этом приливе и отливе настроений, в смене самобичевания и половых излишеств. Сама жизнь отбивает такт этой музыке, звучащей то горьким плачем, то радостным ликованием. Боги, которым поклонялись, были богами жизни, ослепительной, радостной жизни, т. е. секса. Как разнообразны их имена, как различен их культ и как несходны между собою жертвы, приносимые им! И всё же они в основе своей одно и то же – Фаллос и Ктеис. В культе этих богов были воспроизведены все те стадии, которые проходит половой инстинкт в своём последовательном развитии – от пробуждения сексуальности до полнейшего упадка её. Можно было бы, по-видимому, с полным основанием предположить, что в подобном культе совершенно немыслим такой идеал, как, например, идеал асексуальности. На самом же деле это не так. Этот идеал явился результатом желания обрести что-нибудь устойчивое среди этого бесконечного хаоса разнообразных смен. Человек, гонимый и затравленный сексуальностью, мучимый страшными картинами, которые являлись отражением и прообразом божеской судьбы, – этот человек стоял перед глазами жрецов и глубоким трагизмом своего положения побуждал их возможно скорее найти средство вырваться из когтей этого буйного вихря. Но каково могло быть это средство, как не полнейшее отречение. В этом заключался известный отказ как от будущего, так и от прошедшего. Жрец и служитель идее вечного возвысился над потоком времени. Правда, год бесконечных лишений и отказов прерывался отдельными днями, исполненными самой разнузданной страсти, но вот эти-то дни и являлись жертвой, приносимой жрецом, и притом жертвой весьма значительной. Она означала полнейшее отпадение в сферу повседневности, в горнило адских страстей. Человек, возвышающийся над чувственным миром, погружался в поток времени. Понятно, что подобное отпадение было очень приятно для некоторых жрецов, и эротика отдельных личностей, несомненно, играла здесь очень значительную роль; тем не менее, этим нисколько не нарушалась цельность общего миросозерцания. Следует тут же заметить, что глубокая мудрость заключалась в этом требовании порвать цепь замкнутости и выступить за пределы жреческого аскетизма; дело в том, что этим предотвращалась излишняя отчуждённость жрецов от условий народной жизни.

Половое своеобразие, конечно, в определённых границах, является, как мы видели, необходимою принадлежностью жреческого служения, как в прошлом, так даже и в настоящем; аналогичное явление мы встречаем в чародействе и колдовстве, которые стоят за пределами государственного культа.

Как средние века, так и античный мир представляли себе ведьм и сивилл в образе женщин, наделённых чисто мужскими чертами; этим, конечно, указывали на тот факт, что они во всех отношениях отличаются от обыкновенных женщин. Но зачем это? Естественно, для того, чтобы можно было объяснить добровольное выступление этих женщин из всего прочего гражданского общества особой своеобразностью, глубоко заложенной в их физической природе. Люди смутно предугадывали, что обращение к оккультной области и связанное с этим обременение мозговой сферы обусловливают собою полнейший упадок и разрушение физических черт, свойственных природе женщины; от них не ускользнула и та мысль, что некий недостаток в половой организации усиливает склонность человека к магии. В обоих случаях мы наблюдаем два процесса, которые идут рука об руку, совершенно параллельно: отречение от половой жизни и усвоение чисто мужских особенностей. То же самое явление мы наблюдаем у мужчин, потерявших способность к половому общению; здесь заметно выступает наружу усвоение женских черт рядом с повышенной склонностью к медиумизму.

Так, Кардан и Парацельс, люди с ярко выраженными медиумическими особенностями, были совершенно импотентны, каковое обстоятельство сильно содействует развитию медиумических склонностей. Глубокими аномалиями в половом отношении отличался и Слейд, известный медиум Цёльнера. Элко в одной статье, написанной им по поводу пребывания Слейда в Берлине, говорит следующее: «Полиция положила конец медиумизму этой пробы; о нём как-то неудобно здесь упоминать». Подобно Слейду, гомосексуальны были также Бастиан, над которым производил свои опыты Гелленбах, и Эглинтон, известный английский медиум, к этой же категории относится и развенчанный будто бы издателями журнала «Zeitschrift fur Spiritismus» медиум Бернхард, который вызвал большой интерес к себе в Берлине, где он пользовался покровительством Эгберта Мюллера. Подобные же слухи носятся и относительно Хьюма, который показывал свои магические фокусы в доме Крукса в присутствии Наполеона III и других высокопоставленных лиц. Эти слухи не лишены некоторого основания; дело в том, что Хьюм отличался редкой, весьма утончённой чувствительностью. Всякий же мужчина, который обладает чувствительностью в более или менее значительной степени, носит на себе ярко выраженный отпечаток женственности. Это особенно ясно станет, если сравнить те свойства и отличительные черты, которые Райхенбах приписывает людям чувствительным, а Гиршфельд – гомосексуалистам. Оба исследователя располагают богатейшими знаниями и колоссальным фактическим материалом, относящимся к их специальности. Чувствительность же, в свою очередь, указывает на необычное тяготение к сфере оккультных явлений.

Половые аномалии свойственны не одним только мужчинам. Медиумы-женщины, которых вообще большинство, составляют самые разнообразные уклонения от типа средней женщины. Сюда присоединяется ещё тот факт, что различные процессы, протекающие в половой организации женщины, оказывают самое сильное влияние на её медиальность. Так, например, Райхенбах утверждает, что беременность и кормление сильно повышают восприимчивость женщины; с другой стороны, склонность и податливость всяким оккультным влияниям сильно понижается, когда ребёнка отлучают от груди; более того – имеющаяся медиальность совершенно исчезает вместе со вступлением в брак. Полный расцвет медиальности, как и магической одарённости, наступает у людей, одержимых безумием или сомнамбулизмом; она проявляется также в период полового созревания или после климактериума; во всяком случае, эта медиальность вполне отчётливо выступает при всевозможных половых аномалиях. На примере Флоренс Кук, этого знаменитого в своё время медиума, можно вполне ясно проследить тесную связь в развитии половой организации и медиумических задатков. Кизеветтер по этому поводу замечает следующее: «Первая ступень действительной материализации знаменуется выделением особого астрального тела; это явление имеет место как в период полового созревания, так и в моменты повышенной сексуальной возбудимости. Его можно было наблюдать у пятнадцатилетней девушки Флоренс Кук – с этим совершенно согласны все наиболее выдающиеся английские спиритуалисты; напротив, замужняя г-жа Корнер, которой был 21 год, сохранила лишь способность сомнамбулического блуждания. По сведениям, приводимым д-ром Джачини Лураджи, и Эвсапия Палладино отличалась ненормальной половой организацией; сюда он относит и большинство итальянских медиумов. В особую категорию следует отнести Полити и Томмази. Здесь необходимо упомянуть Анну Роти Е. П. Блаватскую, основательницу Теософского общества. Последняя, в силу antiflexio uteri, свойственной ей от рождения, была совершенно бесплодна; кроме того, она обладала ярко выраженными гермафродическими чертами. Другое дело Анна Рот; она отличалась строгой внешностью, так что из этого уже можно заключить, что и тут медиальность является результатом резких аномалий в половой сфере. То же самое можно сказать и о Фредерике Хауффе, Ясновидящей из Префорста, а также о мадам д’Эсперанс.

Исследование медиумизма сильно осложняется преобладанием в половой организации медиума всевозможных аномалий, сопровождаемых к тому же различными истерическими явлениями. Надо полагать, что с этим согласен и Дюпре, приобретший богатый опыт благодаря результатам «Психологического общества». По крайней мере, это можно заключить из слов Кизеветтера, который говорит, что Общество постепенно устранялось от исследования медиумических явлений «…отчасти по мотивам совершенно непонятной скромности». Основанное затем Дюпре «Общество экспериментальной психологии» страдало от всевозможных мелочных придирок полиции. Причиною этого послужили, очевидно, факты, опубликованные Себальдом как под своим собственным именем, так и под различными псевдонимами. И в этом случае самым крупным препятствием в работах являлась ненормальная сексуальность, которую полиция приписывала самому экспериментатору, а экспериментатор склонен был отнести её на счёт медиумов; о последнем факте нельзя ничего определённого сказать. Однако следует заметить, что в данном случае прав, по-видимому, экспериментатор, так как мнение полицейских властей относительно медиумизма не особенно веско и убедительно.

Установленная нами тесная связь между явлениями медиальности и сексуальности находит себе подтверждение и в психической организации человека в виде параллельных явлений медиумизма и сомнамбулизма. Блестящее красноречие, которое мы наблюдаем обыкновенно у сомнамбулистов, медиумов и родственных им индивидуумов, их умение изящно, отчасти даже поэтически излагать тончайшие особенности своей психической организации – всё это в сильной степени напоминает нам аналогичные факты из периода половой зрелости и влюблённости. Всякий человек, даже самый бездарный, ощущает в чаду любви некоторый подъём своих духовных сил. В погоне за своей возлюбленной он становится вдохновенным оратором, даже поэтом, хотя стихи его весьма далеки от совершенства. Достаточно известно, что художники только тогда окрыляются творческой фантазией, когда они влюблены, и нет для них большего несчастия, как достигнуть обладания своей возлюбленной. В браке «муза» застывает, опьянение проходит, творчество художника приходит в упадок. Возбуждённое состояние, в котором находится влюблённый человек, не может удовлетворить обыкновенным человечески языком. Только ритм поэзии, как и ритм танцев, может доставить ему успокоение среди бурного потока чувств, внезапно нахлынувших на его душу. Точно так же и человек экстатичный обретает покой в ритмических движениях. Ритм же представляет собой эротический элемент. Есть нечто общее между человеком влюблённым и сомнамбулистом, – это односторонность мышления. Все они схожи с безумцем и художником, т. е. с людьми, которых неотвязно преследует одна и та же мысль. Фишер говорит: «Тот факт, что внимание сомнамбулы сосредоточено в ограниченной сфере определённых предметов, объясняется отчасти чрезмерным углублением его в свои бредовые идеи».

В сфере этих идей сомнамбулист достигает изумительной прозорливости. Он подчиняет им решительно все явления, с которыми ему приходится сталкиваться в жизни; он старается всё использовать в интересах углубления и осуществления своих идей. Медиум находится под непосредственной властью образов, возникших в процессе его бессознательного творчества, подобно мечтателю, который всецело отдаёт себя в руки людей, измышленных его фантазией. То же мы видим и у сомнамбулиста; разница заключается лишь в том, что здесь играет очень значительную роль магнетизёр. Отношения между сомнамбулистом и магнетизёром совершенно такие же, в каком находятся два влюблённых друг в друга человека.

«Сомнамбулист проникается глубоким безысходным страданием при одной мысли, что магнетизёр находится вдали от него; он льнёт к нему, погружается в мрачную тоску, когда магнетизёр отказывает ему в ласке и доверии; но какая неподдельная радость охватывает его, когда магнетизёр подходит к нему со своим трогательным вниманием и заботливой мыслью. Шаг за шагом отношение между ними принимает более интенсивный, интимный характер, пока оно не завершается полным душевным слиянием. Чувство любви – вот что влечёт сомнамбулиста к своему магнетизёру…

Он делит все чувства и взгляды своего магнетизёра, читает в его мыслях… и не только в тех мыслях, которые занимают его в исключительный момент духовного взаимодействия между ними, но и в тех помыслах, которые витают в душе магнетизёра в любой момент времени. Духовная одарённость, специальные знания, даже научная система, которую исповедует магнетизёр, – всё каким-то загадочным образом переходит на сомнамбулиста. Он превращается таким образом в орган магнетизёра».

Гмелин делал себе незначительные уколы булавкой, а его сомнамбулистка ощущала в соответствующих частях тела острую боль; ей даже казалось, что Гмелин наносит эти уколы непосредственно ей. Сомнабулистка явственно слышала бой часов, которые магнетизёр держал у своего уха, стоя в отдалённом углу комнаты; она была уверена, что эти часы находятся перед её собственным ухом. Она бросилась вперёд, желая схватить их своими руками. Фишер причинял своему сомнамбулисту боль в течение нескольких дней при помощи уколов, которые он наносил самому себе, так что вызвал даже у неё в этом месте лёгкую опухоль.

То спокойствие, в которое погружается влюблённый человек, когда перед его глазами находится или объект его любви, или что-нибудь принадлежащее ему, вроде писем, волос, лент и т. д., мы наблюдаем также у сомнамбулистки при виде таких предметов, к которым прикасается магнетизёр. Если пучок волос, принадлежащих магнетизёру, положить сомнамбулистке под чепчик, то она непременно заснёт. Одна из сомнамбулисток Кернера прогоняла у себя всякую боль при помощи лоскутка материи, которую тот всегда носил на правой руке. Сомнабулистка Найка засыпала при помощи его шляпы, которую она прижимала к своей груди, как средство, благотворно действующее при всевозможных страданиях. Для объяснения всех этих фактов достаточно будет принять особую силу воображения, свойственного сомнамбулисткам, иными словами, ограничиться одним только действием внушения. Но, с другой стороны, те же факты указывают на наличие какого-то исключительного элемента во всех тех предметах, с которыми магнетизёр пришёл в непосредственное соприкосновение. Сюда, прежде всего, следует отнести те случаи, когда названные предметы сохраняли своё действие на сомнамбулистов, несмотря на то, что их неоднократно промывали, даже превращали в пепел, сжигая их. Остаётся невыясненным лишь вопрос о том, насколько здесь совершенно исключается действие внушения[17]17
  Fischer, a. a. О., II, 223–224.


[Закрыть].

Опыты д-ра Тричлера над мальчиком-сомнамбулистом Мэттью Шурром самым решительным образом доказывают, насколько тесна и неразрывна связь между сомнамбулистом и магнетизёром. Взаимодействие между мальчиком и врачом дошло до таких пределов, что врач в глазах мальчика перестал существовать как отдельное, самостоятельное лицо. Как-то раз Тричлер лежал в ногах этого мальчика, который спал глубоким сомнамбулистическим сном; но вот Тричлера позвали к другому пациенту, он поднялся, ступил несколько шагов, как вдруг раздаётся крик мальчика: «Что это тянет у меня в ногах, что это отрывается от меня?» При этом он обратил исстрадавшееся лицо к уходящему врачу, и следует заметить, что глаза его в этот момент были совершенно закрыты. Тричлер из сострадания к нему снова вернулся на своё прежнее место, и в один миг мальчик опять спокойно улёгся, сказав: «Теперь мне опять хорошо, теперь всё снова на месте». На вопрос «что на месте?» он ответил: «Ах! теперь мне опять хорошо, теперь всё снова на месте». Но объяснить свои слова он был не в состоянии[18]18
  Kiesers Archiv für den Thierischen Magnetismus.


[Закрыть]. Дюпре в своём труде «Die odische Individualität des Menschen»[19]19
  Übersinnliche Welt. 1899, III Jahrg. Heft 3. I, 168.


[Закрыть] приводит одну сомнамбулистку Кернера; мягкие и тонкие волосы её приобрели ту же жёсткость и густоту, которой отличались волосы Кернера, благодаря тому, что она мыла голову в той же воде, в которой до неё мылся кернер. Люсиль, сомнамбулистка Доната, приобрела черты такого близкого сходства с Донатом, что их всюду принимали за брата и сестру. Подобное явление можно наблюдать и у супругов, которые в совместной жизни постепенно приобретают черты поразительного сходства между собою. В пояснение Дюпре говорит: «При всяком лечении с помощью магнетизма магнетизёр переносит свою жизненную силу, свою истинную эссенцию на магнетизируемое лицо». Действительно, под влиянием всех этих случаев, которые далеко не единичны, приходится согласиться с мнением тех людей, которые говорят об оккультном перенесении силы с одного лица на другое.

Отношение сомнамбулистов между собою тоже покоится на эротической почве. Д-р Дескотт производил опыты над двумя молодыми женщинами, причём он ясно подчёркивает, что они были «влюблены друг в друга». Находясь на далёком расстоянии друг от друга, каждая знала, что происходит с другой; каждая из них за три или четыре дня предсказывала те болезненные явления, которые постигнут как её саму, так и её подругу.

Сравните с этим то, что Гиршфельд говорит в своей брошюре «Berlins drittes Geschlecht»: «Я лечил от серьёзной нервной болезни одну даму из дворянского круга, гомосексуалистку, которая в течение многих лет жила со своей подругой. Ни разу в своей практике я не видел ещё такого полного перехода здорового организма в больной… Женщина, отличавшаяся редким здоровьем, была фактически как бы спаяна с больной подругой. Стоило прикоснуться к какому-нибудь болезненному органу больной подруги, вторая рефлекторно вся съёживалась; чувство неудовлетворённости, постигшее больную, немедленно отражалось на лице здоровой; плохой сон или скверный аппетит моментально сообщается здоровой».

Первый случай представляет собой повышенную степень второго. В последнем случае мы имеем полнейшее соответствие, выраженное, правда, в очень резкой и яркой форме. В первом же речь идёт об ощущении, которое обостряется под влиянием и повышенной чувствительности, свойственной сомнамбулизму, и страстной влюблённости. Сомнамбулисты поразительно точно определяют момент, когда их магнетизёр совершает то или иное действие. В этом случае они опять-таки сильно напоминают нам отношения, существующие между влюблёнными. Один молодой человек сообщил мне очень интересное наблюдение, которое он произвёл над самим собою. Стоило его другу быть неаккуратным при каком-нибудь заранее условленном свидании, как он, отделавшись от первого разочарования, с точностью определял тот момент, когда его друг придёт. Он определял момент, хотя для этого никаких данных не было. Это явление обыкновенно сопровождалось своеобразным физическим и духовным беспокойством, которое, правда, моментально исчезало.

До сих пор мы говорили о влиянии эротики на медиативность, сомнамбулизм, на деятельность жреца в области магии и в сфере посредничества между богами и людьми; далее мы подробно разберём роль эротики в явлениях одержимости. Теперь мы обратимся к вопросу о причинах подобных состояний и действий. Мы очень далеки от мысли совершенно исключить оккультный момент или свести его исключительно к эротическому элементу. Правда, в большинстве случаев он таков, но эротический характер его нисколько не исключает оккультного. Чтобы не ходить далеко за примерами, возьмём приведённый только что нами случай определения времени. Правда, повод и в данном случае чисто эротический, но вопрос о том, каким образом человек приобретает в таких случаях способность определять время, лежит всецело в сфере оккультизма. Одно несомненно: он находится в самой тесной связи с эротикой. Но если сомнамбулизм и медиумизм соприкасаются с половой сферой только в момент своего возникновения, то явления одержимости насквозь проникнуты сексуальностью. Трудно провести резкие границы между отдельными областями; в медиумизме, который носит лёгкий оттенок одержимости, как и в сомнамбулизме, мы нередко встречаемся с такими явлениями, которые следовало бы занести под рубрику «одержимость». С другой стороны, совершенно невозможно отграничивать одержимость инкубами и суккубами; всё это беспорядочным образом сплетается в один клубок самой дикой эротики. Создавая прекрасные и вместе с тем страшные картины, уходя всецело в своё магическое действо, душа человека освобождается от неотвязных привидений, созданных чрезвычайно возбуждённой и роскошной фантазией. Очень часто оккультный элемент, проявляющийся в одержимости, ограничивается созданием демона, безраздельно господствующего над всем. Это и должно было являться кульминационным пунктом оккультного воздействия в такое время, которое, подобно средневековью, всецело прониклось верою в бесов; то же самое можно видеть ещё в настоящее время у нецивилизованных народов, охваченных верою в духов. «Властвующий демон» потерял всякий оккультный смысл для нас, за исключением, конечно, отдельных спиритов, которые относятся к явлениям жизни с какой-то детской доверчивостью. Для нас этот демон, а пожалуй и целые толпы демонов, представляет собой не что иное, как продукт духовного «я», поражённого безумием; в подобных случаях мы говорим, что сознание этого человека претерпело «драматическое раздвоение», вызванное чрезвычайным раздражением преимущественно полового характера.

Благодаря этому разладу между первичным и вторичным «я», как говорит Майнерт, т. е. между страстью и рассудком, «целые группы субъективных представлений достигают чувственной осязаемости и силы непосредственных внешних впечатлений; определённая часть психической жизни объективируется, исторгается из души и противопоставляется ей, так что наступает раздвоение личности, раздвоение “я”». Аналогичное явление мы наблюдаем при меланхолии, делирии и умопомешательстве. Меланхолик или сумасшедший разговаривает или спорит с воображаемыми людьми; они – плоть от его плоти, кость от его кости. В споре они проявляют больше находчивости и остроумия, чем он, побеждают его, и ему нередко приходится выслушивать от них различные наставления.

Уиган приводит биографию одного интеллигентного человека, который отличался способностью видеть перед собою свой собственный образ. Сначала это вызвало в нём один только смех, причём казалось, что воображаемая фигура, его двойник, также смеялась. Но впоследствии его охватило такое раздражение, что он застрелился. Образ собственного «я» – это самое тривиальное измышление человеческой фантазии, которая ничего иного не в состоянии придумать. Это самое обыкновенное, самое избитое из всех привидений. Народная традиция сохранила очень простое средство вызвать к жизни свой образ: произносить ночью, находясь в тёмной комнате, своё имя и фамилию. Особенно удаётся это людям нервным, расположенным к грустной меланхолии.

Но как возникает раздвоение сознания? В нормальном состоянии мы отличаем субъект от объекта, субъективное представление от объективного, смотря по тому, налицо чувственное восприятие или нет. Совершенно обратное явление мы видим, когда начинает развивать свою деятельность магический полюс души. Здесь раздражение исходит изнутри; но так как оно в своём следовании по нервам, в направлении изнутри наружу, может достигнуть нашего сознания лишь в форме чувственного впечатления, то мы в глубоком заблуждении готовы приписать ему вполне объективную реальность. Случаи смешения субъективных и объективных представлений являются исключениями при сумасшествии, белой горячке, страстной экзальтации; напротив, при магической жизни духа именно это наиболее характерно. Развивая свою деятельность в сфере обоих противоположных полюсов, дух выражает собою гармонию, единство человеческого «я»; там же, где элемент бессознательности получает перевес, возникает раздвоение, двойственность, и коль скоро чувство, пробившееся из сферы бессознательного, проникает в область сознательной жизни, появляется нечто чуждое, постороннее, внешнее. На всех ступенях научного и нравственного развития человечества мы наблюдаем черты поразительного сходства у народов, которые уделили господствующее положение бессознательному полюсу духа. Тогда впервые возникает ощущение двойственной личности.

Предположим, что мыслящее «я» подавило в себе все те чувства и представления, которые не мирятся с религиозными и нравственными воззрениями его среды, и отодвинуло их далеко за пределы своей сознательной жизни. Но весь этот материал ведёт там, так сказать, свою особую уединённую жизнь, и вдруг это мыслящее «я» испытывает могучий напор целого комплекса чувств и представлений, которые с течением времени развились из всего этого материала, забытого и подавленного в себе. Здесь у нас налицо раздвоение сознания. Этот процесс, естественно, может получить широкое развитие лишь при том условии, что мыслящее «я» ослаблено какими-нибудь внешними влияниями. В бреду мы наблюдаем совершенно аналогичный факт; но в более сильной степени это проявляется в феноменах сомнамбулизма и медиумизма.

Удивительнейшее явление сомнамбулизма есть не что иное, как пластическое завершение образов, являющихся в бреду… Перед болезненным сознанием сомнамбулиста проносятся яркие, прекрасные картины, исполненные живейшими красками; они появляются на поверхность, вызванные тем могучим инстинктом, который властно влечёт сомнамбулиста к созданию всё новых и новых образов; рождаясь, они совершают свой обычный путь, и, когда наступает конец всей этой беспорядочной, хаотической игре, они исчезают. Нет ничего удивительного в том, что сомнамбулист принимает их за явления непосредственной действительности; в этом отношении он ничуть не отличается от маниака, который свою idee fixe принимает за реальность. Оба они являются безвольной игрушкой в руках житейской действительности. Ведь и нам, людям нормальным, часто кажутся вполне реальными те мимолётные образы, которые проносятся в нашей голове и бредовом состоянии… Поразительным кажется это прозорливое, непосредственное понимание, этот искрящийся юмор, проникновенный разум, которые вплетаются самым причудливым образом в эту фантастическую игру. Особенно значителен заключительный момент, которым завершается процесс объективации этих фантастических образов: в этот момент воображаемый нами образ, сделавшись до известной степени властным и постоянным, проникается этим инстинктивным, светлым разумом, возвещает своими устами бессознательную мудрость, так что сомнамбулист, вслушиваясь в неё, принимает её за откровения какого-то высшего существа.

«Роковыми являются те случаи, когда видения приобретают неограниченную власть над сомнамбулистом; тогда сознание его совершенно поглощается, подавляется, и рядом с ним является постороннее “я”, приводящее его в состояние безумия. С наступлением безумия видения обыкновенно прекращаются, или, в крайнем случае, они теряются в этом чуждом, новом “я”, которое приобретает все привычки, манеры, мысли сомнамбулиста».

О психофизическом процессе, протекающем при явлениях одержимости, повествует Бельц; он наблюдал несколько подобных случаев в Японии. «Известно, что нормальный человек, у которого правая рука сильнее развита, чем левая, пользуется в своей духовной деятельности, особенно в области речи, левой половиной мозга, левша же – правой половиной. Отсюда легко заключить, что при явлениях одержимости другая половина мозга, находящаяся обыкновенно в состоянии покоя, начинает развивать усиленную деятельность. Обыкновенно это сопровождается болезненным ощущением в левой части груди, сильными подёргиваниями левой части рта и левой руки, и – тогда демон начинает возвещать свои истины. В то же время правая часть тела загорается протестом, правая рука производит всевозможные жестикуляции, словом, начинается работа в левой части мозга. Она, в буквальном смысле слова, вступает в борьбу с левой половиной тела, т. е. с правой частью мозга. Но так как двигательные центры лица и руки расположены в мозгу в ближайшем соседстве с двигательными центрами речи, то отсюда можно вывести следующее заключение: психическое действие самовнушения протекает в сфере покоящейся, остающейся в резерве части мозга. Скрытая работа, совершаемая ею, вызывает раздражение в ближайших мозговых частях, что проявляется в виде подёргиваний и парестезий. Но вот бурный поток мыслей, приписываемых какой-то высшей силе, с бешенством врывается и наполняет все центры и органы речи. Нормальное “я”, истощившись в жестокой борьбе с этим грозным напором, окончательно выбивается из сил и… буйный поток, свободно растекаясь, наполняет все поры его духовного существа. Новая автоматическая личность автократически господствует над всем; это продолжается до тех пор, пока не иссякнут болезненные раздражения. Ясно, что при обилии различных соединительных путей между обеими частями мозга и вторая половина его подвержена жестоким страданиям».

Аналогичные процессы, хотя и в более слабой степени, можно наблюдать и в явлениях медиумизма. Так, например, Селлинг приводит «своеобразный случай автоматического письма», где медиум, приступая к написанию, «ощущал какой-то холод в левой части темени, а левая рука нервно дрожала и подёргивалась; он вообще испытывал отдалённое ощущение безумия. Ударив три раза левой рукой по столу или по колену – в знак того, что можно приступить к делу, – медиум начинал выводить правой рукой какие-то штрихи и приступал к самому процессу писания лишь тогда, когда приносили все необходимые для этого принадлежности».