Текст книги "Молитва из сточной канавы"

Хейнрейл подобрал нож, провел большим пальцем по смазанному лезвию.

– Боюсь, то, что ты натворила, не останется без ответа.

– Не надо, – громыхнул Шпат. – Я же сказал, заплачу.

– Ты у Братства на хорошем счету. Проступок совершила она, – произнес Хейнрейл.

А затем:

– Ой, что это?

Он приставил лезвие к горлу Кари, а потом подцепил им шнурок кулона у нее на шее. Кончик ножа заскользил вдоль плетения, натягивая шнурок, пока из-под рубашки Кари не выглянул амулет. На взгляд Шпата, смотрелся он как ограненный гагат или какой-то другой черный камень.

– Не трогай. Черт, да не трогай ты! Шпат, останови его, пожалуйста!

Хейнрейл рывком сдернул шнурок.

– Приму за часть платы. – Амулет пару секунд покачивался, переливаясь на свету лампы, а потом по волшебству фокусника вмиг исчез. Кари рвалась из хватки великана-громилы, брыкалась и плевала в Хейнрейла.

– Останови его! – умоляла она.

– Шевельнись, – сказал Холерный Рыцарь, – и она сломается.

– Шпат, придержи свою гостью, – приказал Хейнрейл.

– Не могу.

– Какой сознательный. – Хейнрейл швырнул Шпату одеяло, тот обернул им руки и аккуратно обхватил Кари.

– Тебя убьют, – шепнул он. – Не стоит оно того.

– Он мой. Мне его дала мать, от нее у меня больше ничего нет.

– Он принадлежит Братству, – сказал Хейнрейл. – Придет время, и он может к тебе вернуться, если ты того стоишь. Шпат расскажет тебе, что его отец делал с теми, кто противился Братству. Он поступал, как велит долг, так поступаю и я.

– У меня больше ничего нет, – произнесла Кари. Голос застрял в горле.

– Я его верну, – пообещал Шпат. – Но сейчас не время.

Холерный Рыцарь ехидно скривился и отступил к двери, не спуская настороженного взгляда со Шпата и Кари. Пальцы в броневых перчатках разминались, подбивая Шпата напасть.

Хейнрейл вздохнул.

– Ох, парень, не давал бы ты таких обещаний. – Он повернулся к выходу, ссутулившись, словно нес тяжкий груз. – Пришлю весточку. Дела движутся. Войска построены. – Присказка Иджа. – Пришлю тебе весточку.

А потом, через пару дней, пришел вызов – собираться в Башню.

Глава 7

Когда Эладора волнуется, то болтает без умолку. Никак не отлипнет от Кари, пока обе идут по Университетскому округу под ручку, словно парочка обычных учениц. Ничего особенного, просто две девушки пошли прогуляться, ожидая, когда одну из них посетит невероятное видение, когда город встанет на дыбы и опрокинется к ней в мозг. Ничего особенного, просто две девушки, а за ними шлепает невидимый Мирен – угрюмый, как сторожевой пес. Кари все пытается его отследить, но ее постоянно отвлекает Эладора.

Сейчас Кари предъявляют перечень всего, что случилось, когда она сбежала, и завуалированное обвинение в том, что она неблагодарная корова, коль не ценила кров, дарованный тетей Сильвой. Эту повесть Кари слышит в третий раз – за последние два дня.

– Мы, само собой, писали в дозор, вдруг ты здесь объявишься. Мы даже нанимали ловца воров тебя искать, точно ты взломщик какой, а матушку, конечно, категорически унижало, когда эдакий головорез рыскал у нас возле дома и лез с вопросами. Кажется, он подозревал, что мы за это как-то в ответе, представляешь! Как будто мы тебя запирали в подвале и заставляли прислуживать…

– Я оставила записку, – буркнула Кари.

– Да что же это за объяснение такое? Дескать, тебе тревожно. Дескать, видишь ли, тебе неуютно. Знаешь, что на самом деле неуютно? Это когда на поминках на десятый год все меня за тебя принимают! Куча народу, я их знать не знаю, подходят и соболезнуют по поводу кончины моего отца, а он-то рядом со мной сидит и краснеет, как свекольная свечка! А другие шептались, мол, мы тут тоже замешаны, будто это мы прокрались в дом и всех там поубивали.

– Так это не вы? – То ли она хотела схохмить, то ли съязвить, но Эладора явно не собиралась шутить на эту тему. Наверно, лучше бы Кари тоже помалкивать. Все-таки это ее отец, ее семья и все прочее, но при жизни они казались ей чужими – и оставались чужие мертвыми.

Эладоре наверняка хотелось дунуть отсюда подальше, но надо было держать Кари под руку ради профессора Онгента. Сестра утешилась тем, что больно дернула Кари, ведя за собой в переулок, и еще заставила при этом больно споткнуться.

– Ты говоришь ужасные вещи. Мать просто опустошило. А где носило тебя? По кораблям чужестранцев – и одни боги знают, чем ты там занималась.

Если честно, Кари до конца и не помнила, что погнало ее в путь. Очень давно это было, и из жизни в доме тети Сильвы ей нравилось вспоминать лишь чердак да старые сараи на заднем дворе. Она лазила по ним часами, исследовала. Сломанные инструменты, пустые бочки и клети. Прочие неопознанные предметы из прошлой жизни сельской фермы, что ныне оказались не к месту в ее новом воплощении загородной усадьбы. Кари завораживал этот хлам: ржавые вещи-занозы под кожей жилища. На ум пришли лекции Онгента по археологии, но он сокращал былое до отдельных событий, до поминального списка уже свершенных деяний и уже разрушенных городов. Такое чувство, будто профессор кого-то заживо хоронит. Это привело ее мысли к Шпату.

Уже тогда ей было известно: чего бы она ни искала – не найдет ни в загородном доме тети Сильвы, ни в книгах, которые тетя заставляла читать, полных благих наставлений и мудрых мыслей. Ей самой нравились только те книги, где описывались иные края, заморские земли.

Тихо, как тень, рядом пристроился Мирен.

– Что-нибудь чувствуешь, Кариллон? Не избавлюсь от ощущения, будто ты не стараешься, – тараторила Эладора. – Не стану притворяться, будто понимаю суть явления, но уверена, ты могла бы стараться и поусерднее. Ты уже делала записи? Почерк у тебя отвратительный, но разве это мешает прилежно вести дневник? Ты не настолько сведуща, чтобы судить, что важно.

– Нет, – призналась Кари. Ей бы солгать, – пришла мысль, – чего-нибудь выдумать, а то вдруг Мирен доложит отцу, и тот прекратит потакать своей странной прихоти. Мирен, как узнала она, тоже жил с ними на улице Желаний, хотя у него, видимо, свой способ приходить и уходить тайком, потому как ни за что не поймешь, дома ли он, не услышит ли. Обман напрягал ее теперь не так остро. Афера длилась уже два дня кряду, и свобода от жутковатой тюрьмы ловца воров лишь слегка перевешивала тягостную повинность не удавить Эладору. Кари не так боязно было идти на грабеж, как изображать воспитанную студентку, но она будет дурой, если попросту все бросит, не разобравшись, что случилось той ночью, когда они вломились в Башню. Может, у нее получится сочинить еще что-нибудь про упырей.

– В этом вся ты, – фыркнула Эладора.

Разъяренная, Кари отклонилась от задуманного маршрута по университетским предместьям, на перекрестке свернула направо, а не налево. По булыжникам вдогонку зацокали черные туфли Эладоры. Мирен, как тень Кари, без усилий подстроил шаг. Краткий мрак под аркой, потом гул толпы резко возрос, когда они ступили на широкую улицу на Священном холме. Серые рясы студентов разбавили черные – жрецов и священников. Зашумели уличные зазывалы, продавцы мощей, попрошайки рядом с возами. Кари накинула капюшон: любой просящий милостыню калека в два счета продаст ее Хейнрейлу. Она ускорилась вдоль по улице Святого Бархуса, что лепилась к восточному, отвесному скату холма. На правой стороне у всех сооружений имелось по два ряда входных дверей. Одни открывались сюда, на Святого Бархуса, но зайди внутрь, спустись на пару этажей и обнаружишь второй ряд – выходы на проспект Цветов. Кари повернула к спуску с нелепо скошенными ступенями.

– Почти полдень, – пожаловалась Эладора. – Надо бы сходить…

ГДЕ ОТКРЫВАЮЩАЯ ГДЕ НАША СЕСТРА НАША СУТЬ НАША ТЕНЬ

Шум разметал Кари. Несравнимо громче, бесконечно ближе, чем удар грома. Она пошатнулась, наверняка это выстрел – прямиком в голову с близкого расстояния. Ничто другое не вызовет такой всепоглощающий грохот. Или на город обрушилось какое-то алхимическое оружие всеобщей погибели, драконья бомба, навроде той, что поразила Джашан. Она заелозила ладонями по лицу, ощупью искала кровь, разверстую рану. Может, вообще все ее кости растолкло взрывом в порошок?

– …На, – произносит Эладора, не ведая о кромешном разрушении Кари.

Пятьсот сорок четыре пары ног проходят по телу Кари. Черви копошатся под ее кожей, собираются в огромный ком в животе. Снуют сквозь распростертые руки. Шелестят сквозь пустоты в ногах. Позвоночник – это канат, великаны дергают за него и звенят ее головой. Она высотой четыреста футов, валко колышется над городом. Она чует едкий запах алхимических литейных цехов, видит острова в гавани, крапинки судов на фоне бликов полуденного солнца в воде.

…Обед…

Двое людей, один из них очень стар и слеп, мужчина и женщина. Опять рясы жрецов. Их тоже сейчас убьют, размотают у нее на глазах? Она не вынесет на это смотреть. У женщины под накидкой кольчуга. Можно ощупать любое колечко, любую заклепку. Прочувствовать вес меча за поясом и пистолета на правом бедре. Она знала, что женщина сильно устала и недавно мылась, избавлялась от пыли улиц и подземных туннелей. Пахло свежей водой, застоялым ладаном и слегка пованивало мочой из-за постыдного недержания старика. Кари воспринимала и слабость его ног, и ломоту в хрупких птичьих костях – совсем хилой опоре, и бешеную тревогу, стучавшую в сердце, пока он внимал докладу, – но слов женщины не услыхать. Слова потеряны.

Вот женщина поднимает на Кари глаза – как это у нее получилось, ведь взор самой Кари разбросан миллионом осколков, но все-таки смотрит – и ее застилает огонь.

Кари лежит на земле. Ноги – как намокшие струны. Понятно, она поранилась до синяков и крови. Она что, сверзилась со ступенек и падала до самого низа? Нет, Мирен на месте, он подхватил ее, не дал убиться насмерть. Она попыталась заговорить, во рту вкус рвоты. Ошарашенная Эладора неуклюже ищет блокнот, будто Кари всего лишь образец для наблюдений. Кругом толпа, ахает, перешептывается.

Дурнота, словно миллион мурашей, ползает в животе, сквозь вены, облепляет сердце, неуклонным маршем взбирается по хребту. ЧУ ПРЕДВЕСТНИЦА КРОВЬ МОЕЙ КРОВИ ДИТЯ МОЕГО ДИТЯ ВЕРНУЛАСЬ РАДИ ВОЗВРАЩЕНИЯ

– Заберите меня отсюда, – взмолилась Кари. Череп грозил расколоться. Перед глазами троилось, не меньше – как если бы мир разбился на стеклянные призмы. Накатила очередная волна тошноты, три волны, захлестывали, сталкивались. Кажется, она закричала, а может, нет. Больше она не чувствовала свое тело, она слишком велика, искусственные, твердокаменные распорки смели ее плоть и кости. Подцепила заразу от Шпата, в помрачении подумалось ей.

Мирен с Эладорой ее подняли, понесли в гору – это кратчайший путь до университета, но с каждым шагом боль нестерпимо росла. Бой трех кувалд вминался ей в голову, снова и снова.

– Вниз, вниз, – просипела она. Неясно, слышно ли им, неизвестно, сохранился ли язык, чтоб ей разговаривать. Она ослепла, но почувствовала, как солнце меняет положение на лице, и догадалась – ее поняли. Если б могла, она возблагодарила бы богов.

Они враскачку поковыляли вниз по склону, по спускам улочек и каскадам лестниц, к прибрежью Блестки. Видения схлестывались и сражались друг с другом в сознании Кари, но с каждым шагом их давление спадало, пока неожиданно они не исчезли все сразу, и тогда все разом стихло.

Мирен почувствовал ее облегчение и отпустил Кари. Эладора пошатнулась от добавочной тяжести, и Мирен втолкнул их в переулок.

Он держал высвободившиеся руки неподалеку от ножа и провожал взглядом горстку людей из толпы, которые увязались следом, пока они наспех спускались. Вероятно, некоторые заметили не только то, как пьяной студентке поплохело под сенью святейших городских храмов.

Кари сплюнула, избавляясь от рвотных привкусов. Сердце неслось во всю прыть, она до изнеможения устала, но другого вреда, кроме головной боли, это, вернее, эти – видения – вроде не причинили. Тем не менее она лежала на обочине и чувствовала себя разбитой вазой. Ее куски снова склеили, но не было уверенности, что они опять не развалятся.

Эладора строчила в записной книжке.

– Ровно… полдень.

– Я разговаривала?

– В некотором роде. В основном несла чушь. Я все записала.

– Дай посмотреть.

Эладора отдернула блокнот.

– Сначала пусть посмотрит профессор Онгент.

Сейчас нету сил спорить.

– Замечательно.

– Ты что-нибудь видела? – Перо Эладоры дрожало.

– Целый хор картин… в основном про церковь. Почему я вижу церкви?

– Боги зовут скиталицу домой, – предположил Мирен. Первый раз он заговорил при Кари. Голос у него писклявее, чем она ждала, моложе и со смешинкой.

– Сомнительно как-то. – Кари подняла глаза на Священный холм. Лучи солнца ослепительно отражались от белого мрамора трех великих соборов, закружилась голова. Невыносимо представить обратный путь в университет той же дорогой.

Мирен помог ей привстать. Она привалилась к нему и позволила довести себя до кафе на углу. Эладора заказала всем троим, и от еды стало лучше. Кари сожрала все до крошки. Эладора элегантно обкусала сэндвич и половину оставила на тарелке. Мирен свою порцию расчленил: отделил мясо, хлеб и наполнитель, распихал по тарелке так, чтобы составные элементы лежали поодиночке и не соприкасались – а потом съел все по очереди. Кари своровала остатки у Эладоры и тоже проглотила. Через какое-то время она более-менее почувствовала себя собой.

– Пойдемте обратно к университету, – настойчиво молвила Эладора, поднимаясь со стула. Подскочил кто-то из обслуги, и она оплатила счет монетой, которой хватило бы Кари на взнос за свою половину Шпатовой квартиры за бо́льшую часть месяца.

– Не сразу, – сказала Кари. И двинулась на спуск, через Дол Блестки, выбрав кружной путь домой, лишь бы подальше от кошмаров Священного холма. Эладора поспешала следом, пугаясь опасных улиц, как прибитый щенок. В страхах родственницы Кари черпала злорадное удовольствие – с Мойки Эладора улепетывала бы с криком. Мирен шел на расстоянии от них, блуждая в собственных мыслях.

Они выбрались на улицу Философов, главную дорогу района, и толчея здесь сгустилась. По улице громыхала вереница повозок. На борту каждой – знак гильдии алхимиков. Красные флажки предупреждали об опасности, и народ расступался, пропуская повозки, подобно тому, как тает тонкий лед, стоит поднести раскаленное железо. Кари почудился странный отголосок того, что нашло на нее под звон церковного колокола. Повозки накрыты, но она догадывалась, что в них – обугленные обломки и горелые доски Палаты Закона. Точечные ранки на лице начало жечь, а из желудка поперла болезненная дурнота.

Эладора оторопело уставилась на нее.

– Чего?

– Ты плачешь, – ответила Эладора. Кари дотронулась до щеки. Щека оказалась мокрой, по ожогам и шрамам текли соленые слезы. Она годами не плакала, тем более так. Это похоронное шествие, подумалось ей, и пришлось против воли посмотреть на телеги, чтобы напомнить себе: на них везут мусор, а не тело того, кто ей дорог.

Как будто у нее были те, кто ей дорог.

Повозки проталкивались через толпу, размеренно проезжали Дол Блестки в направлении квартала Алхимиков. Его дымовые трубы и охладительные башни поднимались над мысом сваленного в залив камня. Тучи желтого дыма нависали над башнями и отражались в илистых водах бухты. Новые городские храмы промышленности, соборы более грандиозные и величавые, чем те хлипкие часовенки наверху Священного холма, затмевают богов Хранителей. Вспыхивает флогистон. Шипит кислота.

Страх охватывает Кари, невиданный доселе ужас, неестественный, пришлый страх. По привычке воришки она закусывает губу, чтобы не заорать. Кровь бежит по подбородку, а она вытаращилась на растопыренные пальцы труб, и на мгновение кожу опалил немыслимый жар, окатил язык пламени, до того горячего, что она неминуемо должна расплавиться. Солнце покачнулось и ушло, и она опять начала падать.

И тогда Мирен поймал ее за руку и втащил обратно в переулок, а мимо шли сальники, и их грубо сляпанные лица изучали окрестности, нет ли здесь известных им нарушителей закона. Противиться напору сына профессора оказалось бессмысленно, и он повел Кари задворками и скрытными ходами Дола Блестки назад, к пыльному отцовскому кабинету над четырехугольником зеленой травы во дворе.

Эладора кипела от избытка сведений.

– Первый приступ произошел у нее в полдень, профессор. Она закатила глаза и упала на ступенях возле пекарни Фентона. В этот раз опять активировалась речь, но даже я не понимала ни слова. Возможно, это был прототейенианский язык, поэтому с помощью записанных звуков вы могли бы…

Онгент снисходительно улыбнулся.

– Эладора, будь так добра, принеси мне библиотечный том «Духовной и светской архитектуры в Пепельную эпоху» Талиса.

– Но я сделала заметки. – Эладора бряцала пачкой листов, взяткой, какой покупается доступ в профессорский кабинет.

Онгент деликатно, но твердо забрал у нее бумаги и показал на дверь.

– Спешить некуда. До вечера еще долго.

Эладора кинула умоляющий взгляд на Мирена – тот занял место возле двери и ножом чистил ногти. И головой не повел, когда отец закрыл за Эладорой дверь.

Онгент обратился к Кари, беспокойно ерзавшей посреди комнаты. Пульсация головной боли прошла, но по-прежнему давит слабость и глаза щипало от слез.

– Значит, происходило это дважды, – сказал Онгент. – Не более?

– Разве только в снах. Я их не помню. Сегодня первый раз после тюрьмы, как я… – Кари подыскивала правильное определение. – Потеряла себя.

Онгент велел ей присесть. Пришлось сгрести ворох листов и прочего хлама, чтобы расчистить местечко на диване. Онгент стоял у окна, заложив руки за спину, потом резко втянул воздух. Кари узнала эту повадку – прошлым утром он так же открывал свою лекцию. Она непроизвольно зевнула.

– За пределом материального царства существуют стихийно-элементарные и духовные силы, – начал Онгент. – Различные культуры обладали широким набором способов как для описания, так и применения этих сил на практике. Ты назвала бы их чарами или колдовством, божьими чудесами или происками демонов. Бесконтрольные, эти силы разрушительно воздействуют на материальный мир, поэтому их необходимо аккуратно сдерживать или заключать в нужные нам формы. Чародейство, к примеру, есть искусство обуздывать вольную мощь первостихий. Чародей завлекает эти дикие силы в материальный мир, одновременно пропуская их через разум, и сознанием упорядочивает их структуру, выстраивает в пригодной и полезной конфигурации, которую простодушный человек назовет заклинанием. Подобным образом алхимия пробуждает волшебную энергию, сокрытую в определенных соединениях вещества, и – в сцеплении с катализаторами и собственной волей алхимика – вызывает реакции, что придают той энергии форму и направление.

Онгент, судя по голосу, развлекался, словно рассказывал длинный анекдот, только без смешной концовки. Кари знала, что такого рода рассуждения о колдовстве новы и противоречат традициям. Поколение тому назад Онгента-еретика сожгли бы у столба. Даже сейчас, выскажись он в подобном ключе в Уль-Таэне или Ишмире. Вместо этого Онгенту-профессору неплохо платят за то, что он раскладывает все на свете по миленьким умозрительным сундучкам. Кари не доверяла простым объяснениям. Улицы научили ее тому, что в простейшей вещи таится невидимый сложный подвох.

– А теперь обратимся к богам – не за наставлением или спасением, но как к предметам исследований. Божества, демоны и другие сверхъестественные сущности могут расцениваться как самоподдерживающиеся структуры первородного хаоса. Они могли наращиваться естественным путем, либо многие поколения поклонников своей слепой верой неосознанно оттачивали их форму. Такие самоподдерживающиеся структуры способны пропускать стихийную энергию сквозь гармонирующие с ними души – или, говоря иначе, святые являют в мир занебесную духовную благодать.

– Вы думаете, я святая? – с виду небрежно усмехнулась Кари, но мысль ее испугала. В Северасте, в храме, где она танцевала, жил святой. Молодой парень. Когда Танцор овладевал им, парень взмывал в воздух, буйно дрыгал ногами и закатывал очи. Чтобы не проглотить язык, он носил специальную ритуальную маску. Старшие священники толковали линии и знаки, которые чертила в воздухе его пляска, по непроизвольным рывкам конечностей гадали о будущем. Она была рядом, когда Танцор сломал парня. Его позвоночник хрустнул, голова запрокинулась, но танец длился и длился еще несколько часов, пляс несчастной марионетки незримых сил.

А еще была Божья война – к тем краям она не осмеливалась плыть, но слыхала рассказы. О том, как некоторые боги обезумели, обуянные жаждой лить кровь и нести ужас, превратили своих угодников в орудия гибели и творили кошмарные чудеса. У любой силы есть своя цена, и необходимо твердо знать, во что ей встанут эти видения.

– Не исключено. Большинство святых – приверженцы той или иной веры, но пути богов прихотливы и непостижимы. Ты могла привлечь внимание одного из божеств. Как магнит притягивает булыжник, по воле случая богатый, э-э, железом.

– Мне грезятся церкви, – согласилась она. – Нищего Праведника… и еще одна, тоже Хранителей. – До реформ вера Хранителей господствовала в городе. Поколением ранее как раз они бы Онгента и сожгли.

– Тише. – Онгент сел рядом, неуютно близко. – Кариллон, не буду лгать. Твой дар опасен. Городские власти косо смотрят на неизвестных святых и неучтенное волшебство. Что еще важнее – если ты не научишься обуздывать, управлять им, оно может угрожать твоей жизни и безопасности тех, кто тебя окружает. Если я продолжу исследования, а Эладора будет столь же скрупулезно вести записи, то, возможно, нам удастся раскрыть природу твоего дара, постичь, какая сила пытается через тебя говорить, но это займет много времени.

– Тут имеется «или». – Кари уловила в его голосе колебания.

– Имеется выбор. У меня самого есть крупица способностей к волшебству. С твоего позволения мы сможем попробовать поворожить вместе. Провести, э-э, обряд и выявить какую бы то ни было нечаянную духовную связь.

Нутро Кари велит ей бежать – и немедленно. Онгент слишком близко, чересчур довлеет. От него идет запах – пыль и старческий пот под завесой табачного дыма. Бывшая Кари, пару дней ранее, схватилась бы за нож или кинулась за дверь, но куда она от этого убежит?

– Ладно.

– Хорошо, так и сделаем. Потерпи минутку. – Онгент поднялся с дивана и зашарил по комнате, собирая ритуальные принадлежности. Череп, стеклянные пузырьки, медный прибор со множеством рычажков и линз, золотое перо. – Расчисти, будь добра, стол. – Он махнул на штабель книг и документов возле дивана. Кари подняла одну книгу и совершила открытие – под низом действительно находился старый потрепанный столик. Бумаги она посваливала на пол. Столешницу из полированного дерева покрывали серебряные руны.

– Не стоит кричать об этом на каждом углу, – шепнул ей Онгент. – Волхвование до сих пор считается сомнительной областью исследований, даже в нашу эпоху свободомыслия. «Иди в алхимию» – вот что обычно говорят перспективным студентам. Наплюй на фундаментальные основы и историческую теорию, отправляйся зашибать деньгу! Тьфу! – Он уже разговаривал сам с собой, расставляя рабочие материалы на столике. Завел колесико на медном устройстве, и глазницы черепа начали мигать колышущимся багровым светом.

– Вы сказали, определите, который бог пытается со мной заговорить. И что тогда? Вы это сумеете прекратить? Или мне надо будет показаться его церковникам и попросить помочь их?

– Отличные вопросы, моя милая, ответы всецело зависят от наших результатов. Давай браться за дела по порядку. – Он погасил лампу над письменной доской, погрузив комнату во мрак, не считая багрового свечения черепа. В его мерцании кожа Кари побледнела, подобно призраку; нечетко выделялись очертания Онгента. Ей будто слышался шепот, глухой, очень тихий – но это, должно быть, разыгралось воображение. Что-то прошелестело по листам, которые она спихнула со стола. В комнате стало сдавленно, гнетуще, таинственно – как в храме за секунды до явления божества. Кари сидела на краешке дивана и боролась с неодолимым порывом упасть на колени.

Это напомнило ей верхотуру в доме у тети Сильвы. Задняя лестница поднималась на старые мансарды. Их построил некий былой обитатель, а при нынешнем хозяйстве они оказались излишни. Те помещения были доверху набиты странной, диковинной утварью. Там валялся старый фермерский инструмент, старинные книги, старинные сокровища, раскиданные и притягательные. Некоторые орудия были острыми, ржавыми, и Сильва велела ей там не лазать. Маленькая Кари лежала в своей спальне и мечтала о чудесах запретных мансард, но когда позже она в самом деле забралась наверх, отперла дверь и заглянула туда, то ничего не нашла, кроме пыли и рухляди. Ребенком она поверила в то, что с ее появлением какая-то душа или сущность покинула чердак. Слишком хрупкое чудо не снесло вторжения, а может, она пришла неподготовленная и без подношений, поэтому нечем было соблазнить его остаться. Теперь у нее такое же чувство: она на пороге чего-то страшного, и вместе с тем хрупкого и изумительно-неземного.

Онгент бродил в темноте. Послышался стук, когда он рассадил колено о столик.

– Ай! Уй, уф-уф. – Он дохромал до окна, распахнул его. Кабинет затопил свет. Ожидание чудес пропало, его вытеснило другое чувство. Она открылась, и ее обнаружили! Она сморгнула, перед глазами мельтешит после вспышки: насекомые, с ее кулак, извиваются на столе, пришпиленные сверкающими копьями. На самом деле их нет, как нет и лиц, что пристально вглядываются в окно позади Онгента. Наверное, это череп сделал ее более восприимчивой к невидимым силам.

Ученый тяжело опустился к ней на диван.

– Готова, Кариллон?

Она закрыла глаза, зажмурила плотно-плотно, до боли. Когда огляделась снова, наваждения пропали – только Онгент сидит и держит светящийся череп, на лице заботливое беспокойство.

– Да, давайте попробуем.

– Возьми-ка этот талисман, пожалуйста. Не отпускай. – Он вручил ей череп. Ладоням горячо. Тоненькие завитки загадочной, тайной энергии с потрескиванием выползли из глазниц и обвились вокруг ее пальцев.

Онгент пробормотал несколько слов. Ничего не случилось. Он приладил медный инструмент, открыл флакон с едким снадобьем и смазал гладкую макушку черепа, а потом попробовал снова.

И опять ничего.

– Должно ли что-то…

– Ш-ш.

Онгент встал, прошелся обратно к окну, погруженный в раздумья. Уставился на город.

– Не отпускай череп, – приказал он.

Она сидела на месте, глупо сжимала череп, прислушивалась к отзвукам университетского двора за окном и к тяжелому дыханию Онгента. Ничего продолжало тянуться.

Потом оно ударило ее, потащило вниз и одновременно вверх. Она увидела город под дюжиной разных углов, и виды перекрывались. Крошечные многоногие существа ползали по ее костям. Вода плескалась в ее желудке. Ее левая рука в огне, зато правая – здесь, на черепе – невредима. В ушах вопят и ревут голоса. И это она не вся, ее больше, чем полагалось, словно есть конечности или органы, о которых она не ведала вовсе, есть хвост, что разматывал кольца и тянулся глубоко вниз, в темноту.

Взор становится отстраненным и спутанным. Сейчас Кари глядит из глазниц черепа в своих руках, глядит на собственное лицо. Ее рот шевелится, слова проклевываются, как жирные личинки, но ушей у нее нет, и она только смотрит. Не узнает себя в серой рясе студентки, с чистым лицом и причесанными волосами. Шрамики горят неестественным светом. Она хочет закричать, выпалить себе страшное предупреждение, но у черепа челюсти – и то нет. Онгент вырастает позади Кари – позади нее, миг вне тела, – и она уже забывает, кто такая сама, растворенная в этом потопе. Он кладет ей руки на плечи, что-то шепчет – ей или той твари, что говорит ее ртом.

Она пробует вернуться в тело, но спотыкается. Мир вокруг нее не просто потемнел, а отсутствует. Лишилась зрения. Она проваливается сквозь все слои Гвердона, чувствует, как волны разбиваются о валы ее хребтины, и вес складов, гулких храмов, людных рынков – а под ними всеми подземный мир, могильно-стылый и извилистый. Затем глубже. Она осязает лютую, немилосердную скорость падения в недра. Она вкушает грязь и перегной, вспышкой проносится нечто металлическое, злой химический привкус, а затем камень и камень. И камень. И кровь. В ушах стремительный свист, точно миллион подземных тягачей взвыл в туннелях. Черви ползут по ней, потом заползают под кожу, отделяя плоть от костей.

А потом она в незнакомом зале, в святилище – огней нет, но у нее очень много глаз, и она видит. Присутствие силы вокруг нее, как тень на душе. Кожа становится холодна и тверда, как железо. Ее рот – рты – молвят, не шевелясь:

СОЙДИ О ДОЧЬ

Это ее голос, хор ее голосов, но он вдобавок густой, обволакивающий и совершенно нечеловечий. Чуждое присутствие грозит сокрушить ее. Она тонет в нем. В панике молотит ногами…

…И у ее горла нож, холодная сталь впивается в шею, кровь струится из раны. Молодые, сильные руки хватают ее. Мирен оттаскивает ее от профессора Онгента, а тот, оглушенный, лежит на полу кабинета. У него сломан нос, лицо исцарапано ногтями Кари. Под ногами хрустят осколки волшебного черепа.

Мирен поставил ее прямо, а потом проделал что-то ногой и коленом – и поясницу прострелила невероятная боль, а ее нога онемела. Он крепче прижал нож и зарычал – буквально зарычал, животным звуком с оттенком вопроса – на отца.

– Все хорошо, Мирен. Отпусти ее. Тихонько. – Профессор перевалился на кресло и промокнул окровавленный нос платком в пятнах. Мирен опять скрутил Кари: одной рукой обхватил плечи и ткнул кулаком в спину. Ее правая рука оцепенело повисла. Он швырнул ее на диван, а сам встал между ней и Онгентом, глаза горят, ноздри раздуваются мелкими вдохами: сторожевой пес не дает нарушителю ступить за порог.

Тишину прерывал только кашель переводящего дух профессора да тихая матерщина Кари. Мирен неотличимо сливался с тишиной. Подобно привидению, он пересек комнату и закрыл окно, отсекая внешний мир. Нож по-прежнему в руке, и Кари внимательно за ним наблюдала.

– Что ж, – сказал Онгент, – прошло блестяще.

– Разве? – отозвалась Кари. – Я видела только… Не знаю. Можно попить?

– Непременно. – Онгент залихватски ей ухмыльнулся, но заляпанное кровью лицо не шибко ее ободряло. – Мирен, возьми, пожалуйста, Кариллон и… стой, нет. Иди найди Эладору, и пусть она отведет Кариллон домой. А потом немедленно ступай обратно. У нас много работы.

Мирен выскользнул из комнаты, кинжал исчез под серой накидкой. Ряса же Кари в крови – в основном профессорской и немного собственной. Она попыталась спрятать ее между складок.