Текст книги "Свет невозможных звезд"

2
Корделия Па

Уходя от Второй городской тарелки, «Тетя Жиголо» выхлопом двойного термоядерного двигателя осветила запущенные улицы и норы. Крепкая старушка двадцать минут вгрызалась в небесную темноту. Тряслись стены и палуба. На двадцать первой минуте она миновала невидимый энергетический занавес, скреплявший тарелку и не дававший ее воздуху рассеяться в пространстве, и тогда главный двигатель отключился. По всей длине корпуса заработали маневровые сопла, разворачивая корабль к неизвестной мне цели. «Тетя» начала ускорение. Когда она набрала необходимую для прыжка в высшие измерения скорость, вступили в действие могучие силы, скопившиеся во фрактальных витках внутри ее лязгающего металлического сердца. Эти потоки энергии, направленные вдоль торчащих из ее носа лопастей, прорвали в ткани вселенной круглую дыру. Звездный свет по ее краям разбивался на радужное гало. Посреди открылась туманная, продутая ветрами пустота.

«Тетя Жиголо» гнала вперед, к созданной ею червоточине; далекие холодные звезды освещали ее тупой нос. На пороге портала она развернула сетчатые остроконечные крылья, черные на фоне космической тьмы, и простерла их перед собой, ища опоры почти в неосязаемой ткани гипера. По обшивке заиграли щупальца тумана, но она была упряма, как мотылек, притянутый ревущим пламенем газовой горелки. Снова заработали термояды, и она очертя голову ринулась в бездну.

Я, в главном пассажирском салоне за носовой рубкой, побледнев, цеплялась за подлокотники и таращила круглые глаза. Рядом сидела равнодушная Ломакс.

Из вентиляции тянуло застоявшимся воздухом с металлическим привкусом. На взлете помещение сотрясалось, словно погремушка в руке великана. Проход в червоточину дался еще тяжелей, еще хуже, чем я ожидала, однако, как только мы вышли в гипер, полет стал плавным. Палуба еще подрагивала, но Ломакс своим примером показала, что уже можно отстегнуть ремни безопасности и без особого труда встать на ноги.

– Пойдем, – позвала она. – Хочу показать тебе рубку.

Я отстегнулась, но осталась сидеть.

– Зачем?

– Затем, что этот корабль теперь твой дом, так что неплохо бы с ним познакомиться.

Я оглядела швы переборки и дотронулась до материнской цепочки на шее.

– Мой дом?

– Да. – Ломакс бросила взгляд на люк в передней стене. – Паук не в восторге, но так хотел старик.

– А старик – это мой отец?

Ломакс скрестила руки на груди.

– Я же сказала: «Тетя Жиголо» – его корабль. А он велел взять тебя на борт.

– Он здесь? Я с ним увижусь?

– Не так сразу. Мы его подберем на следующей остановке. Пока здесь только Гант и Броф. Гант – пилот, а Броф – механик. Драфф, естественно. Ты с ними потом познакомишься.

В салон проскользнул Паук.

– Как там? – спросила его Ломакс.

– Не так уж плохо, – ответил он, привалившись бедром к дверному проему.

– В Редлуме будем вовремя?

– Через пару дней.

– Хорошо. – Ломакс крепче сжала свои локти. – Не хочу и лишней секунды терпеть ту штуку на борту.

Длинные пальцы Паука теребили бороденку. Уголки губ тронула усмешка.

– Артефакт как артефакт, шкип. Мы ли не таскали их сотнями?

– Нет, – покачала головой Ломакс, – с этим что-то не то. Он мне не нравится. У меня от него мурашки по коже. Чем скорее сгрузим его с корабля и передадим Хагвуду, тем я буду счастливее.

Она обернулась ко мне:

– Ты выросла на тарелках. Знаешь, что такое артефакты?

– Какие?

– Любые, – пожала плечами Ломакс.

Я облизнула губы.

– Мы с Мики – старьевщики.

– Стало быть, ты и сама их находила?

– Нечасто. – Я почесала щеку. – Ничего крупного. Несколько целых ваз, странные статуэтки, всякая ерунда. Больших денег на этом не заработаешь, только-только чтобы прожить.

– Да ну? – дернула бровью Ломакс. – Такие вещи, особенно произведения искусства, стоят целые состояния. Похоже, вас облапошивали?

Я уставилась на ладони, не зная, куда девать глаза.

Женщина похлопала меня по плечу:

– Не принимай близко к сердцу. С предложением и спросом всюду одинаково. На том богачи богатеют, что бедняки потеют. Это везде так.

Я хмуро обвела взглядом стены.

– Богачи – такие, как вы?

Раздался безрадостный смешок.

– Нет, милая. Мы не богатые, куда там. Мы не продаем груз, мы его только доставляем. Просто курьеры. – Ломакс расплескала ботинком натекшую на полу лужицу конденсата. – Разве богатые так живут?

– А мой отец?

– Он всегда увлекался артефактами. По-моему, и возит их затем, чтобы проводить время рядом с ними. Он часами торчит в трюме – просто любуется.

– Когда я его увижу?

– Скоро. Мы сейчас летим за ним. – Ломакс закусила нижнюю губу. – Эти две недели Ник занимался довольно деликатными переговорами на Редлуме.

– Отца зовут Ник?

– Ты не знала? – Она коротко остриженным ногтем почесала лоб. – Да. Ник Мориарти.

– Мориарти.

Имя оставило на языке странный привкус. Я потерла глаза и, подняв взгляд, увидела, как смягчилось лицо Ломакс.

– Не волнуйся, детка. На тебя много всякого навалилось сразу. Все будет хорошо.

– Но чего же он хочет?

– Хочет, чтобы ты жила с ним на корабле.

– Почему?

Улыбка Ломакс стала чуть жестче.

– Готовит себе смену.

– Какую смену?

– На место капитана этого корабля.

Я закрыла глаза.

– И что мне теперь делать?

– Он оставил тебе сообщение. – Ломакс постучала подушечкой указательного пальца себе по губам. – Записал, перед тем как мы его сбросили. Оно у него в каюте.

– Можно посмотреть?

– Пойдем со мной.

Женщина протянула руку, а я, не зная почему, приняла ее и позволила поднять себя на ноги. Мы вдвоем прошли к переднему люку, в носовую часть корабля. Ноги наши плюхали по мокрой палубе.

На пороге люка Ломакс обернулась:

– Паук!

– Что?

– Найди уже эту треклятую протечку.

Он лениво вздохнул:

– Есть, шеф.

Капитанская каюта пряталась под рубкой, в нижней половине тупого корабельного носа. В нее вел люк в полу коридора между мостиком и остальными помещениями.

– Спать пока можешь здесь, – сказала Ломакс. – Если решишь остаться, получишь отдельную каюту, но ее еще нужно расчистить. Мы ею пользовались вместо кладовки, и ты не поверишь, сколько там скопилось хлама.

Я склонилась над открытым люком, заглянула в комнату. Отсюда виден был только трап и кусок голой металлической палубы.

– Прокрути отцовское сообщение, возьми все, что захочешь, из пищевых принтеров в гостиной и поспи. По твоему времени уже, наверное, два часа ночи.

– Но… а Мики?

– Ничего с твоим братом не случится.

– Он сводный брат, – уточнила я и дернула плечом, сама не зная, зачем вздумала вдаваться в подробности. – Мать одна, отцы разные.

– О нем не волнуйся, у него все будет хорошо.

– А дядя? Мики должен будет заботиться о дяде.

– Ручаюсь, он справится.

Я потерла глаза. От меня не укрылось, что женщина старается быть со мной доброй, но ей это трудно дается.

– Извините, – вежливо спросила я, – как мне к вам обращаться?

– Мое имя Тесса, но, как ты уже поняла, все называют меня Ломакс.

– Вы хорошо знакомы с моим отцом?

– Думаю, знаю его не хуже других. – У нее дернулись уголки губ. – А может, и получше некоторых.

– Какой он?

Ломакс решительно покачала головой.

– Уже поздно. Сообщение отца ты найдешь на кристалле у кровати, там, где он оставил. Ну же, спускайся.

Она помогла мне свесить ноги в люк и нащупать ступеньку. Проследила, как я грохотала по стальным перекладинам. Я-то лично не боюсь ни высоты, ни замкнутых пространств. Давно отвыкла бояться, промышляя в городе разным старьем.

Когда я спустилась, Ломакс поставила на место тяжелую крышку над моей головой.

– Утром увидимся! – крикнула она.

Я не отозвалась. Остановившись под трапом, скользнула взглядом по тускло освещенному помещению.

Каюта моего отца.

Она оказалась меньше, чем я ожидала, – может, четыре на два метра. Стены были украшены старинными морскими картами с завернувшимися, потемневшими от времени углами. На спинке стула висела кожаная куртка.

«А это, должно быть, его койка», – подумала я.

Простыни были смяты, но в изножье постели лежал свежеотпечатанный спальный мешок. Рядом стоял маленький круглый кристалл-плеер. Из порта торчал торец кристалла, мигал красный огонек: «Непрочитанное сообщение». Я нерешительно взяла машинку в руки. На чехле виднелись бесчисленные мелкие царапины и потертости – судя по ним, плеер использовали рьяно.

Я столько лет гадала, кто я такая, откуда взялась и почему так не похожа на всех. Теперь в моих руках были ответы. Только хватит ли у меня храбрости их выслушать?

Пусть я большей частью самоучка, но об эксперименте с котом Шредингера слышала. И сейчас впервые поняла, как должен чувствовать себя гипотетический экспериментатор перед тем, как открыть коробку. Я всю жизнь мечтала и строила догадки. Лежала ночами, свернувшись под холодным одеялом, слушала, как храпит Мики, и жадно представляла, как меня найдет отец. Мать унесла сведения о нем в могилу, но это не мешало мне воображать его отчаянно смелым, богатым и красивым. А теперь меня мучило сознание, что, как только я включу запись, всем этим утешительным фантазиям придет конец. Все, что я понапридумывала и чему хотела верить, рухнет перед единственной жестокой правдой. Он из вероятностной волны превратится в конкретную, определенную личность – и мой мир резко уменьшится в размерах.

Я села на край койки. От простыней шел слабый пряный запашок: смесь мужского пота и старого дешевого одеколона. Я дрожащими руками пристроила плеер на колени и набрала в грудь воздуха.

Выбора на самом деле не было. Я должна была услышать сообщение, что бы в нем ни содержалось, добро или зло. У меня в животе словно пауки ползали, доводя до тошноты. Я с трудом сглотнула, чтобы не дать им подобраться к горлу, и, напрягаясь каждым мускулом, нажала кнопку.

Над плеером, над моими коленями, прочно расставив ноги, утвердилась двенадцатисантиметровая голограмма Ника Мориарти. Я с легким разочарованием увидела, что волосы у него не белые, а глаза одинакового цвета. На самом деле для космомэна он выглядел успокоительно нормальным. Носил подбитую мехом кожаную куртку (ту самую, смекнула я, которая висела теперь на стуле) и почти такой же, как на Ломакс, комбинезон. Твердый подбородок зарос щетиной, а волосы на висках поседели.

– Я говорю с Корделией Кармин Пандорой Па, дочерью Жасмин Па с Альфа-тарелки?

Голос у него был низкий и хрипловатый, с незнакомым легким акцентом.

– Да. Мм… здравствуйте.

Крошечные глаза сфокусировались на мне.

– Приветствую тебя, Корделия. Меня зовут Ник. Ник Мориарти, и Тесса должна была уже объяснить, что я твой отец.

Каждое слово падало, как камешек в темный колодец, и эхом отзывалось у меня в голове. Я рассеянно потянулась к стулу, тронула мягкую подбивку куртки.

– Приятно познакомиться, – сказала я, не придумав ничего лучше.

Маленькая фигурка изобразила слабое подобие официального поклона: резко дернула вниз подбородком.

– Взаимно.

Я-то ожидала увидеть обычную запись, поэтому помахала перед его лицом:

– Вы меня видите?

– Увы, – с сожалением развел руками Ник. – Это просто проекция. Я ничего не вижу. На кристалле в этом плеере содержится схема моего сознания, а программное обеспечение передает мне информацию о твоем лице и голосе, но это совсем не то, что видеть.

– Схема сознания?

– Схема моего мышления. Как в симуляторах. Программа позволяет мне говорить и реагировать, но в сущности это просто догадки на основании моего поведения в прошлом.

Сердце у меня в груди застыло камнем.

– Значит, я не на самом деле с вами говорю?

– Нет, девочка, – покачала головой фигурка. – Извини. Настоящий Ник ждет тебя в другом месте. Я же сказал: просто запись. Симуляция.

– А ты чувствуешь себя живым?

– Не думаю. – Ник поскреб пробивающуюся на подбородке щетину. – Трудно сказать. Я могу вести себя и чувствовать, как Ник, но по большому счету я не он. У меня нет самосознания. Я просто эхо, доносящее его слова. – Он выдохнул, раздувая щеки. – Кстати, что тебе рассказала Тесса?

Я облизнула губы.

– Ну, например, что ты хотел, чтобы я заменила тебя на этом корабле.

– Правильно…

Мне впервые почудилась грусть в его глазах.

– …Я не молодею и когда-нибудь соберусь передать семейное предприятие преемнику.

– А сейчас что я тут буду делать?

Ник всплеснул руками.

– Учиться всему, что же еще? Я отправлю тебя в летную школу. Когда вернешься, будешь моим старшим помощником, пока я не решу уйти на покой. Это хороший корабль, он нас куда хочешь доставит. – Ник подался вперед, едва не высунувшись из сферы проекции. – С собственным судном ты будешь сама себе хозяйкой. Пока нам платят за перевозку грузов, мы с тобой можем жить свободно и чисто, и никто не вправе нам указывать, что делать и как себя вести.

– Как ты сейчас?

Он улыбнулся волчьей улыбкой:

– Именно так, черт побери.

– Но я ничего не понимаю в управлении звездолетами. – Я потерла левый глаз правой рукой и сдержала зевоту. – Я старьевщица. В космосе никогда не бывала.

– В твои годы и я не бывал. Деревенский паренек, родился и вырос в Марках. Я и в город-то не выезжал, пока не стал взрослым. Но я очень старался и потому скоро выучился. В наше время иначе нельзя было.

Я опасливо прищурилась на его изображение и вспомнила «Тетю Жиголо». Паника выплеснулась из меня словами:

– Это слишком! Я даже не знаю, с чего начать.

– Тесса введет тебя в курс дела, а через пару дней вы и меня подберете.

Я встряхнулась. Годы промысла закалили меня против слишком выгодных на словах сделок.

– Мне надо подумать. – Я зевнула, потирая лоб. – Если тебя на несколько часов выключить, ты вспомнишь этот разговор, когда снова включу?

– Главное – меня не перезагружать.

Я потянулась к кнопке на плеере.

– Вот и хорошо. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, доченька.

У меня словно застряло что-то в горле и не хотело глотаться.

– Не зови меня так, пожалуйста.

– А как? – озабоченно спросил Ник.

Я потеребила мочку уха.

– Только не так. Пока не надо.

Он не имел права изображать любящего отца. Не заслужил еще.

Если, конечно, он и вправду мой отец. Я отчасти подозревала обман, жестокий розыгрыш. С сиротами вроде меня чудес просто не бывает.

– Если уж надо как-то обратиться, зови меня Корделией, – сказала я. – В конце концов, это мое имя.

– Хорошо, извини, – понимающе кивнул Ник. – Пусть будет Корделия. – Он подпер ладонью подбородок. – А ты как будешь меня звать?

Нажимая большим пальцем выключатель, я шумно вдохнула носом и ответила:

– Это потом.

Проснулась я в спальном мешке. Плеер стоял на подушке, и в каюте, пока я отдыхала, ничего не переменилось. Никто ничего не трогал. Лежа на спине, я скользила взглядом по потолку, пытаясь увидеть мир глазами отца. Это, что ни говори, была его кровать. Несколько книжонок в бумажных обложках на металлических полках, придержанные медной проволокой, – его книги; и обтрепанные навигационные карты на стенах тоже его. Я решила, что над кроватью висит карта заливов и берегов Земли. Она изображала скопление зеленых островов, окруженных линиями глубин и какими-то непонятными значками. Контуры суши были ничем не заполнены, не то что на подробных зарисовках, которыми пользовались мы, старьевщики, – там обозначалась каждая комната и каждый проход. Тех, кому были предназначены эти карты, путь к цели интересовал больше самой цели: для них течения и мели были важнее городов и селений.

Мне через койку передавалась дрожь «Тети Жиголо», тащившейся по высшим измерениям на растопыренных магнитных крыльях. Сколько раз мой отец лежал здесь поутру, вслушиваясь в скрип гнущейся обшивки, в звон и урчание труб, в шаги по металлической палубе рубки над головой.

Шум шумом, но в каюте ощущалась удивительная тишина, и я только через несколько минут сообразила почему. Не хватало голосов тарелок – тихого шепота, ставшего таким привычным, что я перестала его замечать. Тарелки больше не шептались в моем сознании. Их утешительный говорок смолк. Поняв это, я чуть не расплакалась. Захотелось домой. Я вдруг показалась себе совсем маленькой девочкой вдали от родных мест. Эта девочка все теряла и теряла: сначала мать, а теперь и сводного брата, дядю, весь свой мир.

Или не только теряла?

Я подумала тогда, что все зависит от того, как посмотреть. Взяв плеер, стала вертеть его в пальцах. Ночной сон и сосущее ощущение под ложечкой придали мне бодрости. Впервые за несколько дней прояснились мысли. Я тут в тепле, в безопасности, и, если верить электронному призраку отца, за мной место на звездном корабле. Я опасливо дотронулась до шва на переборке. Холодный гладкий металл слабо вибрировал, и я тоже вздрогнула. Такой корабль стоит самое малое несколько миллионов.

Дверь напротив входа вела в тесную ванную, где я смыла под душем грязь и пыль последних дней. Завернувшись в попахивающее плесенью полотенце, я нашла свежеотпечатанное белье и аккуратно сложенный на нижней полке шкафа корабельный комбинезон. Одевалась я в спешке. Когда застегивала молнию на груди, взгляд упал на отцовскую кожаную куртку. Мне подумалось, не надеть ли ее. Но я тут же встряхнулась и полезла по трапу наверх в надежде добыть себе завтрак.

Ломакс ждала меня с пластиковыми чашками в обеих руках.

– Как ты себя чувствуешь?

Я сдержала зевоту.

– Намного лучше. Выспалась.

– Прослушала сообщение?

– Да.

Ломакс вручила одну чашку мне. В ней оказался кофе. Запах был намного ароматнее той коричневой жижи, что подавали в порту.

– Решила, что будешь делать?

Я нахмурилась:

– В смысле?

Чашка грела мне руки. От запаха бурчало в животе.

– Когда встретишься с отцом, что ты ему скажешь?

Я вдохнула парок и глотнула.

– Еще не знаю.

Под низким потолком в рубке «Тети Жиголо» было два поста управления с креслами среди множества экранов, табло и панелей. В воздухе плавали светящиеся точки объемной карты звездных окрестностей. Они смещались на глазах, как стрелка часов, крошечными рывками обозначая относительное передвижение корабля в гипере.

– Вот это – Редлум, – указала Ломакс на один огонек и провела пальцем к крошечной красной стрелочке, зависшей между звезд. – А мы здесь.

– Долго нам туда добираться?

– Еще примерно двое суток. – Она отпила из чашки точными птичьими движениями. – Времени познакомиться с кораблем вполне хватит.

Я коснулась спинки кресла-ложемента, казавшейся мне надежной опорой, но приборы вокруг были полны загадок и тайн. Как можно узнать такой огромный корабль за двое суток? Непостижимая металлическая махина с подвижными частями! Двигатели, способные проделать дыру в ткани самой вселенной! Разве можно за столь короткий срок разобраться, как они работают? Я стиснула пальцами спинку кресла. Маленькая, белоголовая и разноглазая Корделия… Кто я: старьевщица или первый помощник космического капитана? Я понятия не имела, как ответить на этот вопрос, но, пока не разберусь, остальному придется подождать.

По металлическим коридорам «Тети Жиголо» разнесся сигнальный гудок. Паук с Гантом пристегнулись на постах управления. Я примостилась за их спинами на откидном сиденье.

– Десять секунд, – глухо предупредил Паук.

Эти два дня я почти не видела его. Он большей частью сидел у себя в каюте, слушал нестерпимо громкую музыку, вылезал только в камбуз за едой и голос подавал лишь по необходимости.

Гант – другое дело… С этим похожим на брюзгливую лягушку существом я познакомилась вчера за завтраком, и с тех пор он ныл практически без умолку.

– Пять.

Корабль вздрогнул, закрепляя крылья, и взвихрил первым касанием двигателей горькую ткань гиперпространства. В клубящемся тумане образовалась воронка. Затем середина ее раздалась, порвалась, открыв круглое пятно черного, забрызганного звездами космоса.

– Крылья отключил, – доложил Гант. – Даю полную тягу.

«Тетя Жиголо» вздыбилась в потоке гипертечений, заставив меня вцепиться в сиденье. Гант сдвинул рычажок на панели, и я почувствовала, как изменилась вибрация палубы – перешла в басовитый рев, от которого внутри все задрожало, словно мне пальцем щекотали диафрагму.

Старый корабль медленно втискивался носом в око червоточины. Когда он целиком вошел в дыру, дрожь усилилась. Странные гравитационные эффекты трепали корпус, отчего в животе у меня крутило и подпрыгивало. Туманное пространство вцепилось в нас жадными пальцами, не желая выпускать добычу.

А потом мы оказались на той стороне.

Сначала все молчали. Я сидела, слушая, как скрипят выгибающиеся пластины корпуса, приспосабливаясь к новой физической реальности. Гант с Пауком провели полную проверку сетей, пробежались пальцами по всем экранам, убеждаясь, что филигранные настройки звездолета не пострадали. Когда за мной наконец пришла Ломакс, на ее тонких губах играла редкая улыбка. Она два дня показывала мне операционные и жизнеобеспечивающие системы видавшего виды корабля, от причальных зажимов и грузового люка до устройств терморегуляции и биопереработки отходов. Ника Мориарти мы, по негласному уговору, не упоминали.

– Поздравляю с успешным первым гиперпрыжком, – сказала мне Ломакс и неумело поклонилась. – Теперь ты наша.

Я озадаченно заморгала. Наша – это чья? Ломакс, Ганта, Брофа и Паука связывала только преданность Нику. Я совсем не так представляла себе команду – ни у кого на корабле, кажется, не было званий и определенных обязанностей, и, насколько я могла судить, они не слишком друг друга любили. Просто у них пока имелась общая цель и не было других вариантов, только и всего. Знать бы, что будет, когда придет моя очередь отдавать им приказы.

– Спасибо, наверное.

Гант, все так же скрючившись над приборами, буркнул что-то себе под нос. Ломакс предпочла не услышать. Она подтянула к себе экран, развернула так, чтобы мне было видно изображение.

– Добро пожаловать на Редлум.

На дисплее зрелым яблоком в черном космосе висела планета. В мировом океане распластались три сухих, рыжеватых континента.

Я склонилась поближе и прищурилась:

– Где тут космопорт?

Почему-то ожидала, что отсюда он предстанет растянувшимся по суше вроде опухоли.

Ломакс покачала головой.

– Причаливаем к орбитальному доку. – Она стукнула пальцем по экрану и выделила станцию на орбите. – Там твой отец.

– На станции?

– Да.

Чуть позже, вернувшись в каюту Ника, я наскребла в себе отваги реактивировать запись.

– Привет, – сказал он, приобретая кажущуюся плотность над крышкой кристалл-плеера. – Выглядишь гораздо лучше. Чище и не такая бледная. Сколько времени прошло?

– Два дня.

– Два дня?

– Я была занята.

По правде сказать, я нарочно тянула: испугалась бури взбаламученных чувств и опасалась новой боли. Мне уже было известно, как тяжело терять родителей, и не хотелось проходить через это заново, особенно сейчас, когда из-под ног выбили все, что представлялось надежной опорой.

– Ломакс показывала мне корабль.

Голограмма Ника, как и в прошлый раз, была одета в куртку, лежавшую теперь на кровати. Он сунул руки в карманы и глянул на меня из-под косматых бровей.

– Что скажешь?

«Тете Жиголо» исполнилось самое малое двести семьдесят лет. Она начинала кораблем-разведчиком, созданным для исследования новых миров, открывшихся перед вступившим во Множественность Рас человечеством. Теперь, по прошествии многих десятилетий, она стала частным торговым судном, пахала свистящую бездну между обжитыми мирами вокруг Интрузии, доставляла от одной звездной системы к другой пассажиров и грузы. Все детали в ней меняли и латали по дюжине раз, но корпус был еще цел, скелет прочен. Пусть она выглядела местами побитой и потрепанной, но за такой срок службы честно отработала каждую из своих царапин и вмятин.

– Рабочая лошадка, – ответила я.

Ник с озорством прищурил левый глаз.

– Ты про корабль или про Ломакс?

Я не смогла сдержать смеха.

– Про обеих.

Секунду мы делили одну ухмылку на двоих. Отвернувшись, я стала почесывать локоть. Не собиралась так ни перед кем открываться. От этого возникло неприятное чувство уязвимости.

– Хотелось бы знать, почему ты сейчас стал меня искать, – тихо сказала я. – Раньше я о тебе и не слышала, и вдруг выныриваешь откуда ни возьмись и осыпаешь подарками.

Ник замер на миг и поник.

– У тебя острый ум, – едва ли не с гордостью заявил он. – И ты права, это не просто так. Дело очень важное. – Он стал серьезным. – Корделия, мне действительно стыдно, что я тебя бросил, и хочется искупить вину.

– Правда?

– Честное скаутское. – Он втянул голову в плечи, словно желая спрятаться за меховым воротом куртки. – Кроме того, не думаю, что у нас с твоей матерью получилось бы. Слишком мы были разные. Ей не терпелось обзавестись хозяйством и жить, как все люди, а мне не сиделось на месте. Стоило провести пару месяцев дома, я начинал лезть на стенку. А мать была с характером. Видела бы ты, как она сверкала глазами, когда злилась. Попробуй мы жить вдвоем… думаю, поубивали бы друг друга.

Его слова звучали пустыми оправданиями, да, конечно, такими и были. Я сжала кулаки.

– А когда она умерла, что же ты меня не забрал?

Ник горестно покачал головой.

– Пока я узнал о ее смерти, вы уже жили с Калебом на другой тарелке. Я решил, что не стоит вмешиваться. Ты и без того нахлебалась. – Он поднял глаза. – Вот я и остался в стороне.

– Но помогать ты бы мог?

– Что сказать? – пожал плечами Ник. – Теперь же я здесь.

– Вот оно как? – возмутилась я; у меня горели щеки, краска заливала шею. – Ты таким способом хочешь загладить стыд за то, что бросил меня маленькую?

Ник опустил взгляд, смахнул невидимую пылинку с груди.

– Я пытаюсь устроить твою жизнь наилучшим образом, – понуро проговорил он.

– Устроить на свой манер! – взвилась я.

У него будто вся кожа на лице обвисла. Он упорно разглядывал руки.

– Тебе не нравится?

– Еще не решила.

– Послушай, – тяжело вздохнул он, – мне правда жаль, что меня не было рядом, когда ты росла. Не знаю, что еще сказать. Изменить прошлое не в моих силах. Остается только извиниться.

– Ты даже не подумал сам меня встретить.

Я помнила, что говорю не с ним. Когда увижу лично его, может, поведу себя иначе. А сейчас механизм позволял мне выплеснуть обиду и прорепетировать, что скажу ему настоящему.

– Ближе тебя у меня родных не было. – Ник кашлянул. – Послушай, я хочу тебе помочь. Только этого и хочу.

Кулаки мои то сжимались, то разжимались.

– А как насчет того, чего хочу я?

– Ты?

Этот вопрос его сбил. Обо мне он по большому счету и не думал.

Ник потер мочку правого уха и снова кашлянул.

– Корделия, у тебя впереди совершенно новая жизнь.

Два часа спустя, когда «Тетя Жиголо» вошла в док орбитальной станции над Редлумом, я стояла с Ломакс у внутреннего люка. Гант был у кормила, но большую часть работы делал корабельный компьютер-пилот. Я, не знаю зачем, решилась надеть кожаную куртку Ника. Почему-то показалось подходящим. Куртка была подбита какой-то «овчиной». На манжетах и воротнике белый мех торчал наружу, и мне было тепло и уютно. Уж всяко уютнее, чем в верной старой старательской парке, которую я швырнула на пол каюты. Ломакс, узрев меня в таком виде, шевельнула бровью, но промолчала.

За нашими спинами на автоматической грузовой платформе стоял артефакт, от которого Ломакс так не терпелось избавиться.

– На что это похоже? – спросила я. – В смысле, космическая станция.

Женщина посмотрела на меня сверху вниз.

– Там довольно строгие меры безопасности. Все оружие остается на корабле, что не слишком по душе Пауку. Ни плазменок, ни ножей, ни острых палок.

Я старалась дышать ровно. Последние двое суток я прожила, как в коконе, в гулких коридорах и каютах «Тети Жиголо», а за люком ждал совсем новый мир. Там уже не получится уговорить себя, что я еще где-то на тарелках. Все изменится навсегда. Я застегнула молнию до самого горла и с удовольствием вдохнула уютный запах куртки. В животе все тряслось, не знаю уж, от страха или от волнения. Альфа-тарелку я почти не помнила. Большую часть жизни провела за обследованием окраин древнего города на другой тарелке. Сейчас мне предстояло шагнуть совсем в другую жизнь в световых годах от всего и всех, что я знала раньше.

Следом за Ломакс я пролезла в люк «Тети Жиголо». Корабль стоял на посадочных опорах. Проходя через огромный ангар, я таращилась на все подряд. Док протянулся на несколько километров во все стороны. Под его высокими сводами стояли самые разные звездолеты: от маленьких одноместных разведчиков до толстопузых грузовозов. Я заслоняла глаза от вспышек сварки, в ушах грохотало и лязгало, звенела перекличка механиков и докеров; ноздри вздрагивали от крепкого запаха пролитого углеродного топлива и машинной смазки, которой тут не жалели.

А люди!

Я тащилась за Ломакс, то и дело поражаясь здешней моде. На Второй городской жили просто, одевались по-деловому, в теплую и носкую одежду, не думая об украшениях и стиле. Я даже в новом комбинезоне и кожаной куртке чувствовала себя замарашкой рядом с пассажирами лайнеров и яхт, мимо которых мы проходили. Мужчины и женщины в строгих, хорошо пошитых костюмах, в цветных свободных шелковых платьях, в ярко раскрашенных скафандрах. А каких только причесок здесь не было – от разноцветных ирокезов до копны дредов! И тела обработаны косметологами на такой манер, какого я и вообразить не могла. С кораблей сходил самый разный народ: кто высокий и бледный, как привидение, с мечтательным, «за тысячу миль отсюда», взглядом, кто приземистый работяга с шестью, если не больше, конечностями и еще гнездами для инструментов на каждом суставе и костяшке.

Наконец мы вышли к эстакаде, спускавшейся на другой уровень. Здесь нас обработала на компьютере и просканировала охрана, после чего пропустила в основную часть станции, и мы оказались на широком балконе над многоэтажным рынком: сплошь магазинчики да ларьки.

Переводя дыхание, я навалилась на перила.

– Ты как? – спросила Ломакс.

Внизу пестрели толпы покупателей. Никогда я не видела столько народу разом, а стили одежды, виды тел и оттенки кожи сшибались у меня в голове и никак не могли улечься.

– Какая здесь… суета.

Ломакс двумя руками сжала перила и бросила взгляд на публику.

– Вот тебе Редлум. Мы называем его перекрестком. Здесь сходятся все звездные пути, корабли прилетают со всех сторон. Удобная стартовая точка, пересечение нескольких важных маршрутов. – Она покосилась на меня. – И конечно, множество народу через Редлум направляется посмотреть Интрузию.

Я нащупала в кармане и зажала в кулаке кристалл, хранивший личность моего отца.

– Где он?

Ломакс большим пальцем ткнула в сторону самоходного поддона. Захватить кристалл с собой посоветовала она – не знаю зачем.

– Нам прежде надо сделать дело.

Мы на лифте спустились на дно рынка. В открывшуюся дверь волной ворвались гомон и шум. Меня осаждали незнакомые запахи. На языке ощущался привкус цветов, жареного мяса и нагретого пластика. Между прилавками выступали жонглеры и глотатели огня. В воздухе манящими миражами висела голографическая реклама. Я видела прилавки с грудами ярких плодов и специй, с причудливыми нарядами, с мыслимыми и немыслимыми электронными гаджетами, и над всем этим – оглушительная, нестройная какофония человеческих и нечеловеческих голосов.