Текст книги "Свет невозможных звезд"

5
Корделия Па

– Ты это не серьезно, – сказала я.

– Боюсь, что серьезно. – Ник бросил взгляд на плоскогорье, где ветер клонил крепкие сухие стебли тростников, умудрившихся пробить снежную корку.

Я сутулила плечи, ежась от пронзительного холода. Щеки, даже в меховом капюшоне куртки с подогревом, словно наждаком драло. В ста метрах от нас виднелся открытый грузовой люк «Тети Жиголо» и в нем черная фигура Паука, надзиравшего за выгрузкой заказа для обсерватории. Сама обсерватория представляла собой большой купол и полдюжины сборных жилых модулей, расположенных в шахматном порядке и закрепленных на скальном выходе посреди плато. Раскрашенные в оранжевый цвет постройки ярко выделялись на безрадостном ландшафте. Антенны и инструменты вздрагивали на ветру. Здесь, на отдаленном форпосте, жили одиннадцать ученых. Ник Мориарти за пару прошлых визитов успел завести связь с одной из них. И теперь заявил, что намерен остаться, отпустив «Тетю Жиголо».

– Папа, ты же ее почти не знаешь, – заспорила я.

Не вынимая из карманов рук в перчатках, он пожал плечами. Смотрел за край плато, туда, где сползавшие с крутых склонов ледники сходились с протянувшимися до горизонта промерзшими солончаками, смотрел через них, на стену, не дававшую соленой жиже вылиться в космос за краем тарелки.

– Тем не менее, Корделия, – сказал он, – я хочу попробовать. Мне причитается отпуск, а следующим рейсом вы меня подберете.

– Но я же не готова!

– Прекрасно справишься. Четыре года летной школы! Да и к тому, как мы работаем на корабле, ты уже присмотрелась.

– А команда…

– Они не будут против. – Ник пальцем в перчатке почесал щетину на подбородке. – В этом рейсе осталось всего две станции. На тринадцатый день будете дома. Возьмете следующую партию груза, а дальше повтор того, что ты уже делала. Через восемь недель вы снова будете здесь, и я приму управление. Они и не заметят моей отлучки.

– Сомневаюсь, – покачала я головой. – Кое-кто мне ни разу и двух слов не сказал.

Ник улыбнулся.

– Им нужно время на притирку с новичком. А в глубине души они хороший народ.

– Мне это совсем не нравится.

– Не сомневайся. – Он сжал мое плечо сквозь подбитую куртку. – Все будет отлично.

– Но ты же вроде собирался знакомиться со мной.

– Верно.

– И все было здорово. Мы сошлись ближе, чем я думала и смела надеяться. Но все только начинается. Я твоя дочь и всего несколько недель как вернулась, а ты уже улепетываешь за какой-то юбкой.

– Извини, Корд.

– Лучше останься.

Он сокрушенно взглянул на меня.

– Не могу. Ты не все знаешь. Я страшно рад был снова тебя увидеть, но сейчас тебе придется меня отпустить хотя бы ненадолго. – Он неловко обнял меня за плечи. – Ничего с тобой не случится, даю слово.

Я, пусть и сердилась еще, обняла его в ответ.

– Ты же знаешь, – сказал он, – что я тебя люблю.

– И я тебя тоже.

Я посмотрела, как он торопится в тепло обсерваторской столовой, с хрустом проламывая наст. Очень скоро меня пробрала дрожь. Куртка, уловив, что мне некомфортно, активировала внутренний обогрев, и тепло обволокло меня руками призрака.

Купол обсерватории располагался точно в центре тарелки – оранжевой точкой на девственно белом листе.

Система тарелок лежала на самом краю изученного космоса: тусклое красное солнце на границе Интрузии, газовый гигант на его орбите и россыпь астероидов. Двести лет назад легкое судно доставило людей для разведки спутников газового гиганта, чтобы выбрать подходящие из них под станции для изучения Интрузии. Однако нашли люди не спутники, а влачившийся за гигантом по его орбите хвост тарелок.

С первого взгляда стало ясно, что они созданы не природой. Двадцать тарелок располагались асимметричным трехмерным построением вроде плывущих в космосе чайных подносиков. Все были прямоугольными, все ориентированы одинаково, и каждую охватывала невидимая цилиндрическая воздушная оболочка чуть больше тысячи километров по оси и триста в поперечнике. Поверхности тарелок отличались и были предназначены под самые разные цели – впрочем, за тысячу лет отсутствия строителей давно обветшали и вышли из строя. Некоторые тарелки, как корой, были покрыты огромными лабиринтами городов, другие создавались для сельского хозяйства или для промышленности. Их размеры варьировались от нескольких квадратных километров до сотен.

На той, где я стояла сейчас, была только ледяная пустыня, зато она располагалась ближе всех к Интрузии и лучше всего подходила для наблюдателей, исследующих и описывающих ее тайны.

Сама Интрузия была огромной загадкой – район космоса, где реальность кипела и рвалась в клочья. За минувшее тысячелетие ее пытались изучать разные космические цивилизации Множественности Рас. Одни видели в ней червоточину, другие – результат столкновения нашей вселенной с соседней. Расположившись по краям Интрузии, представители разных рас проводили измерения и силились найти смысл в результатах. Отправляли в нее корабли, но те не возвращались. Пытались посылать в разрыв радиосигналы, но они оставались без ответа. Отчаявшись, кое-кто пробовал приносить ей жертвы, как богу, но никто не отзывался на дары и молитвы.

Осталось только наблюдать и удивляться.

И вот тут вступаю я.

Я, в свои двадцать лет, только что закончив профессиональное обучение, счастлива была выйти в космос, пусть даже на круговой маршрут, по которому «Тетя Жиголо» восемь недель развозила грузы и персонал семи постам на периферии Интрузии. По курсу коммерции и астронавигации я всегда была в числе первых в потоке, а теперь вот вдруг оказалась в командирском кресле, кое-как скрепленном красной изолентой, с торчащей из-под блестящего кожзама желтой губкой, перед панелью, на которой показания приборов приходилось выкапывать из-под археологических наслоений грязи.

Шумно протопав по кораблю, я заперлась в каюте, выбрила себе полголовы и выругалась на скособоченное отражение в зеркале. Ох, Мориарти! Черт бы его побрал! Что за безответственность? Как можно оставить корабль в таких руках, как мои? Он же объявил себя моим отцом. Отправил в летную школу. Но неужели до него не дошло, что я еще не готова? Я на добрый десяток лет младше самого молодого в команде. Мог бы попридержать свое либидо, пока его первый помощник завоюет доверие членов экипажа? Я была для них выскочкой, посаженной отцом им на головы. Они меня четыре года не видели, с какой стати вдруг начнут мне верить или уважать? Как я буду без него командовать? Откуда знать, не взбунтуется ли экипаж в отсутствие капитана, не рванет ли к мирам Обода?.. Впрочем, в это я не слишком верила. Здесь все до одного были на корпоративном контракте, и странно было бы им променять такую надежность на жизнь беглецов под висящими штрафными санкциями.

Но это не значило, что Гант с Пауком не устроят мне веселую жизнь.

Как это несправедливо!

Я провела пальцами по короткому ежику на голове. Мягкий и колючий одновременно. Волосы на другой стороне я пригладила гелем и чуть не расхохоталась от несхожести двух половинок. В качестве завершающего штриха я отпечатала золотую пиратскую серьгу и вдела ее в ухо с бритого бока. Глядя на свое отражение, я выпрямилась, вдруг успокоившись. Я, со своими разными глазами, всегда была изгоем, а уродуя себя, выплеснула часть тревоги. После четырех лет погони за отметками и предэкзаменационной зубрежки я ощутила странную свободу делать с собой все, что вздумается.

За последние несколько недель члены команды дали мне прочувствовать мою молодость, наивность и неопытность – для них я была новенькая девчонка, один глаз карий, другой – голубой. Может, посмотрев, что я сотворила с волосами, начнут относиться ко мне чуточку иначе.

Или решат, что я совсем свихнулась.

Может, и свихнулась. Здесь, на прибрежных отмелях Интрузии, случались и не такие гнусные чудеса.

Вроде как четыре года назад, когда Мики бросил меня в порту.

Я собрала команду в главной гостиной.

Когда-то желобчатые металлические стены были выкрашены белым, но с годами краска пожелтела до грязноватого оттенка сепии, а поколения космолетчиков исцарапали ее своими инициалами и жалобами. Трещины потолочных плиток подтекли конденсатом, влага собиралась лужицами на металлической палубе.

Ломакс, стоя в проеме люка, кусала ногти. Гант примостился на табуретке, обхватив края сиденья перепончатыми пальцами ног. Рядом с ним стоял механик-драфф Броф и его помощник из людей – Паук. Последний носил вытертую шерстяную шапчонку и имел привычку вечно жевать зубочистку.

Гант заговорил первым. Этот земноводный гоблин был родом с жалкой болотистой планетки на внешнем краю спирального рукава. Остроконечные уши, лягушачий рот и запах, как из стоячего пруда.

– Так что, – спросил он, – Ник и вправду смылся и оставил тебя командовать?

Все смотрели на меня. Я потянулась рукой к ближайшей переборке. Пусть «Тетя Жиголо» и старушка, но она еще крепка и надежна.

– Именно так.

– Ты же ребенок.

– Мне двадцать лет!

– А опыт?

На помятом настенном экране возникла аватара «Тети». Она предстала нам в виде женщины в костюме грустного клоуна.

– Я только что получила подтверждение от капитана Мориарти, – сказала она. – Исполняющая обязанности капитана Корделия Па на данный момент действительно старшая на борту этого судна.

Гант ругнулся себе под нос. Паук со смешком покрутил головой.

– Послушайте, – сказала я, – он же не навсегда ушел. Просто устроил себе каникулы. До нашего следующего круга.

– Точно? – подавшись вперед с табуретки, спросил Гант.

Стоявший рядом Паук фыркнул:

– Не занудствуй, лягушка чокнутая. Мужчине иногда нужно расслабиться.

Гант ответил ему непристойным жестом и зыркнул на меня:

– Так что?

Я глубоко вдохнула, но произнести речь не успела. Воздух вокруг нас переменился. Моргнул свет, запнулись двигатели.

– Какого черта?

От колебаний гравитации у меня засосало в животе. Воздух пропах корицей и горелым пластиком. Где-то звонил церковный колокол, орал ребенок, выла собака. Я ощутила вкус каждого цвета. У меня подскочила температура, а мир отодвинулся, словно я смотрела не в тот конец подзорной трубы. На страшный, неизмеримый временем миг все обратилось в прозрачный лед: Гант, мои руки, стены вокруг. Я видела звезды сквозь кожу и кости собственных ладоней.

Мир щелчком стал на место, каким и был всегда, только в коридоре негодующе орала сигнализация.

– Что? – выдохнула я, губы не слушались. – Что это?

Я свалилась на палубу. Язык трепыхался, как выброшенный на берег дельфин.

Гант обратил на меня оба набора глаз:

– Сотрясение реальности.

В его устах это прозвучало как самое обыкновенное дело.

– Сильное, – уточнил он и по терминалу на запястье проверил работу корабельных систем. – Нас только краем зацепило, но освещению грузового отсека капец и гравиустановке челнока тоже. Боюсь, с прыжковым двигателем теперь непорядок.

– Оно кончилось? – спросила я.

– Будем надеяться.

Я всмотрелась в интерфейс. Уже поступали сообщения от внешних станций. Гант не ошибся: сотрясение было необычно сильным и захватило большой объем, расходясь от Интрузии, как цунами по низким островкам. Руки у меня дрожали, но я поднялась с пола.

– Извините, я сейчас вернусь.

Гант ухмыльнулся. Аварийные лампочки просвечивали мех на кончиках его ушей.

– Что, салага, проблеваться надо?

6
Злая Собака

Нод со своим выводком на славу постарался в починке моих двигателей и внутренних систем. Они даже распечатали пластины обшивки на замену расколовшихся и смятых, когда я очертя голову ныряла, а потом, соответственно, выныривала из нимтокского колонистского ковчега под названием «Неуемный зуд».

Скоро моя броня снова станет пригодной для боя, только одну большую вмятину я решила сохранить как есть. Нос у меня останется несколько приплюснут и скособочен, но я собиралась носить этот шрам, как орден. Кое-кто из солдат-людей гордился шрамами, а я чем хуже? Я эту вмятину заслужила. Пусть будет предупреждением всякому, кому хватит глупости царапнуть по мне лазерным прицелом.

Брат мой Грешник затаился в режиме невидимости за несколько километров справа по носу. Если бы не он, меня бы не было в живых. Его голос, когда он заговаривал, звонко и четко звучал на фоне звездных шорохов и китовой песни кораблей в дальних системах. Встречались мы и в виртуальной реальности в форме своих аватар. Несколько недель мы довольствовались обществом друг друга (у меня, конечно, были еще люди и Нод, но Грешник с ними общаться не рвался), а потом я решила познакомить его с Люси.

Я создала вирт и приняла свой излюбленный облик, придав себе сходство с погибшей в бою женщиной, из чьих стволовых клеток клонировали мой мозг. У нее было узкое, почти андрогинное лицо и костлявые запястья. Волосы я оставила косматой черной копной, а тело завернула в золотистое сари, дополнив его тиарой в тон и неправдоподобно длинным сигаретным мундштуком. Что касается Люси, она явилась в том же обличье, в котором жила в реальности: девочка лет одиннадцати-двенадцати в простом корабельном комбинезоне. Грешник предстал перед нами в одеянии падшего бога: высокий, тощий, как жердь, в рваном черном плаще, с мертвенно-серой кожей и сияющими лунным светом глазами.

– Кажется, я начинаю тебя понимать, – заявил он.

Я создала для встречи переднюю палубу стройного океанского лайнера начала двадцатого века. Мы стояли у самого носа. Из бального зала доносились звуки фортепиано. Палуба подрагивала от скрывающихся под ней угольных двигателей, увлекавших нас сквозь ночь под колючими звездами.

– Правда? В каком смысле?

– Идея вины… – Он неопределенно повел рукой. – Кажется, я начинаю… кое о чем жалеть.

Мне сделалось смешно от его угнетенного вида. Но я не рассмеялась, а тронула его за локоть:

– Да, пора бы уже.

У меня совесть прорезалась после атаки на Пелапатарн, ставшей последним злодеянием долгой кровопролитной войны.

– Это переживание неприятно.

– Да. – Я сбросила улыбку. – Да, боюсь, что так.

Море лежало черным зеркалом. Небо исчертили падающие звезды. От гуляющих ближе к корме пассажиров долетали восклицания, ахи и обрывки аплодисментов.

– Со всеми случается, – сказала я ему. – Гражданские суда, такие как Люси, умеют различать добро и зло, а нас, военных, создавали непробиваемыми. Верность, исполнительность и никаких моральных терзаний. – Я откинулась на перила фальшборта. – Но если мы живем достаточно долго, эта прошивка начинает стираться. До нас доходит, что значит убийство разумного создания.

– Ты потому и ушла от стаи?

– Не видела другого выхода.

Грешник прижал руку к груди.

– Я не понимал.

– Знаю.

– Ты меня простишь?

Я опустила взгляд на Люси.

– Как считаешь, простить его?

– Не мне решать, дорогуша. – Девчонка скрестила тонкие руки на цыплячьей груди. – Но я бы на твоем месте оставила его еще попотеть. Мне сдается, – наморщила она нос, – он не так винит себя, как уверяет.

Ростом она была мне по локоть. Я справилась с искушением взъерошить ей волосы, напомнив себе, как обманчива ее девичья наружность, скрывавшая объединенные разумы торговца старше меня и куда более старого нимтокского ковчега.

– Это ничего, – сказала я ей. – Ручаюсь, он еще пожалеет.

На меня детскими глазами взглянул древний разум.

– Ты не против подождать?

– Пожалуй.

Люси улыбнулась, и от осознания ее истинного возраста меня пробрал озноб.

– Великое дело – иметь совесть, – сказала девочка. – Она идет в одном пакете с терпением и прощением.

Над головами, разбрасывая искры, проскочил крупный осколок кометы. Толпа примолкла.

Люси свела брови:

– Это «Титаник»?

– Возможно, – пожала я плечами.

Сказать по правде, я взяла первую попавшуюся мне в файлах симуляцию и не так уж много знала о действительных событиях, на которые она намекала. Историческое образование тяжелых крейсеров ограничивалось военными столкновениями и стратегиями.

– Остроумно, надо сказать, – усмехнулся Грешник, скрестив руки, и оскалил собачьи зубы в наступающую ночь.

Волосы у него развевались, как и плащ за спиной. Переигрывает, подумала я.

– Хотя мне представлялось, что лед должен был плыть по воде, а не падать с неба, – закончил он.

– Мелочи, – снова пожала я плечами.

Мы стали смотреть, как подобия зевак бездумно разыгрывают свои шумные роли.

– Ну, как тебе человеческий глаз? – спросила Люси.

Глаз капитана Констанц инсталлировали мне в основную носовую турель. Нод врастил оптический нерв прямо в главную тактическую систему. Видела я им далеко не идеально, но надеялась, что хватит и этого. Создание, погубившее Душу Люси, было невидимо для ее оборонительных систем, но наблюдалось людьми экипажа. Хорошо, если глаз капитана спасет нас от ужасной судьбы.

– Как сквозь темное стекло смотрю, – призналась я. – Слабое разрешение, и действует на смехотворно узком диапазоне частот. Ни инфракрасного, ни рентгеновского, ни ультрафиолета. Но это лучше, чем ничего.

– Гадко подумать, – поморщился Грешник. – Эти сальные ткани…

По левому борту в небе играло северное сияние. Гладкое, как стекло, море отражало его эфирные зеленые полосы.

– Ты забыл, что под всеми твоими системами работают полтора кило клонированного человеческого мозга? – осведомилась я.

Он обернул худющее тело плащом и содрогнулся:

– Бр-р! Не напоминай.

Люси, слушая нас, склонилась через перила посмотреть, как нос судна режет темную воду.

– Какой ты сноб! – выпрямившись, обернулась она к нам.

Грешник поднял бровь:

– Что, прошу прощения?

– Что слышал!

Я видела, как он ощетинился. Зародилась в нем совесть или нет, но зверская гордыня никуда не делась.

– Я – тяжелый крейсер при полном вооружении, – прищурившись, заявил он. – Что позволяет тебе говорить со мной в таком тоне?

– Во-первых, – усмехнулась Люси, – я гораздо старше тебя, дорогуша. Во-вторых, я знаю, что такое сноб. И в-третьих, твое обо мне мнение я ценю не выше заваленного крысиными катышками трюма.

Глаза Грешника полыхнули огнем. Пальцы согнулись, словно он собрался когтить девочку. На миг сам воздух между ними раскалился. Однако Грешник со вздохом понурил плечи.

– Может быть, ты и права.

– Наверняка права, дорогуша. Тебе не помешало бы чуть более философское отношение к жизни. – Люси развела детские ладошки. – Все мы люди, в том или ином виде и форме. Ты слишком много думаешь о железе, а в счет-то идут программы.

7
Корделия Па

Проснувшись от ударов молота, я посмотрела на часы. Ругнулась, выкатываясь из койки, чтобы натянуть белую жилетку и штаны оливкового цвета. За дверью каюты обнаружился Паук, выламывающий технический люк в полу.

– Эй, мужик, ты знаешь, который час?

– Угу.

– И чем ты тут занимаешься?

– Наладкой всякого дерьма, – проговорил он сквозь зубы, сжимающие узкий фонарик. – А на что похоже?

Инструменты лежали у его ног. Поверх грязно-белого жилета он натянул пятнистый от грязи комбинезон, а дреды перевязал узорчатым желтым платком.

Я протерла глаза.

– Не рановато ли?

– Рановато? – Он перехватил фонарик рукой и обернулся ко мне, озирая всклокоченные полувыбритые волосы и мятую футболку. – Господи! Ты про сотрясение-то не запамятовала?

– Сотрясение?

– Сотрясение реальности.

Я нахмурилась. В голове еще плавал сонный туман.

– Мы пережили сотрясение реальности?

Он почесал бороду.

– И еще какое. Снесло все освещение на грузовой палубе, попортило антигравитационную установку челнока… – Он ухмыльнулся. – Не переживай, память эти дела тоже уродуют. Ты была тогда с нами. Потом проблевалась и пошла спать.

Слушая его, я начинала припоминать события прошлого вечера, но они ускользали, не давались в руки.

– Почему меня никто не разбудил?

– Не видели смысла, – передернул плечами Паук. – Вряд ли от тебя будет много проку.

Оставив его заниматься ремонтными работами, я поднялась в рубку, где нашла пилота. Гант скрючился над навигационной панелью, примостившись на краешке кресла, как гремлин на мухоморе.

– Как дела?

Я хотела заглянуть ему через плечо, но он отмахнулся трехпалой перепончатой рукой:

– Отлезь, худышка.

– Не поняла?

Мелкий задира моргнул сразу двумя наборами глаз.

– Все ты поняла.

Первым делом после сотрясения реальности было восстановить летные качества «Тети Жиголо». Пока она не способна выйти в космос, мы так и будем торчать посреди тарелки, беззащитные перед рикошетом или вторичными толчками содрогающихся рубежей Интрузии, которые стремились вернуться в прежнее состояние. Я сидела в рубке, играя с новенькой серьгой, пока Гант, Ломакс, Броф и Паук прогоняли чек-листы, испытывали поочередно все системы. Я им помочь не могла: меня учили водить коммерческие межзвездные суда, а не копаться, засучив рукава, в их кишках. Мне, исполняющей обязанности капитана, следовало выказать доверие команде и не стоять у подчиненных над душой. От попытки вмешаться они только озлобятся. Оставалось сидеть смирно и ждать отчетов. К тому же все были старше меня и опытней. Теоретически это не должно бы играть роли, но на практике очень даже играло. Я чувствовала себя школьницей, которую нечаянно занесло в учительскую. Все здесь знали больше меня. Они провели с «Тетей Жиголо» не один год, и Гант не упустил случая мне об этом напомнить.

– С такими судами, как «Тетя», можно зазубрить все технические характеристики, – заявил он, – и при этом ни черта не понять, как она работает. Мы ее модифицировали, когда ты еще на свет не родилась. А кое-какие поправки и переделки еще древнее – остались от первого владельца. Честное слово, тебе лучше всего заткнуться и не мешать нам работать.

Я поскребла выбритую половину головы. Отвратительно было чувствовать себя неуклюжей девчонкой. Квалификацией я в сто раз превосходила их всех, но за прошедшие недели успела убедиться: для опытных астронавтов, закаленных школой выживания, мои познания мало значат. Что я могла им предложить? Пока я шарила по окраинам древнего города, эти ребята разбирались со всем, чем швырялась в них Интрузия. Хоть я с головой заройся в учение, не сумею рассказать им ничего нового. А вот наоборот – вполне возможно.

Впрочем, одна возможность у меня оставалась: поговорить с кораблем.

– Эй, «Жиголо»?

На экране появилась аватара. Сегодня она рассталась с клоунским нарядом, сменив его на черную футболку поло и радужные очки.

– Привет, Корделия. Где трясет?

Я нахмурилась:

– Ты не могла бы дать отчет о текущем состоянии?

– Легко!

Она выглядела разболтанной и рассеянной. Будь она человеком, я бы подумала, что тетка накурилась барракудовой травки.

– Ну? – поторопила я. – Как у нас?

Она безмятежно улыбалась.

– Кайфово, крошка. Полный кайф.

– Есть связь с обсерваторией?

Я надеялась, что теперь Мориарти вернется и возьмет корабль в свои руки, но пока вестей от него не было.

– Радиосвязь нарушена. Передачу я веду, но не знаю, что там с приемом.

– Выйти наружу безопасно?

– Кое-какая нестабильность могла сохраниться, знаешь ли. Вторичные толчки и прочие гадости.

– То есть нам нельзя выйти и посмотреть, как они там?

Она легко пожала плечами:

– Не знаю. Может быть. Узнай у Ломакс.

Я запросила вид с одного из наружных датчиков. С виду яркое оранжевое здание обсерватории не изменилось. Снег все так же походил на снег, солончаковые болота – на солончаковые болота. Я хоть и провела четыре года вдали от тарелок, знала их названия наизусть. Сейчас в небе над обсерваторией мерцали звездочки Ночного города, Второй фермы и Часовой равнины. Какой бы кавардак ни устроило сотрясение у нас на борту, тарелки его, судя по всему, выдержали – как выдерживали уже тысячу лет.

Я связалась с Ломакс через внутренний интерком:

– Схожу-ка я туда.

– Уверена?

– Здесь я не нужна.

Пусть Мориарти забирает свой корабль! Мне хотелось одного: выбраться отсюда, найти себе симпатичную работенку на нормальной планете с надежной землей и утешительно постоянными законами природы. Может, стоит вовсе забыть о космосе и снова пойти учиться или наняться в ресторан или булочную, занять руки простым и нужным делом, не слушаясь капризов своего суперквалифицированного мозга.

– Ладно, – с сомнением отозвалась Ломакс. – Только возьми-ка с собой Паука.

– Зачем?

– Для надежности.