Текст книги "Никогда не связывайтесь с животными. О жизни ветеринара"

Глава 5. Фермеры

Сдается мне, что фермерам временами приходится несладко, так еще и я тут со своими приколами. И это нечестно. Фермеры все разные, а я люблю иногда подшутить. Есть среди них хорошие люди, а есть плохие, как и в любой другой профессии. И тем не менее я испытываю огромное уважение ко всем фермерам. Почему? Хорошо, я расскажу почему…

Они реально «создают вещи». В самом прямом смысле – своими руками, например выращивают еду. Без продовольствия мы не протянем дольше нескольких недель. И это будут долгие скверные недели. Мы живем в век, когда посредственности, безмозглые на вид селебрити (я сказал «на вид») загребают тысячи и тысячи долларов или фунтов стерлингов за то, что просто твитнули бренд трусов, которые они соблаговолили натянуть на себя сегодня. Профессиональные футболисты получают тошнотворно непомерные гонорары за то, что гоняют мячик по полю в перерывах между свиданиями с вышеупомянутыми «селебритями». По сути, многие из этих примеров демонстрируют на практике действие рыночных сил. Ведь кто, как не широкие народные массы, покупает билеты на футбольные матчи, скупает рекламируемую косметику и белье? Действие наших базовых инстинктов зачастую скрыто от нас самих, но его результаты проявляются в нашей экономической реальности. И тем не менее не побоюсь показаться старым скрягой и все-таки спрошу: «Вы это, на хрен, серьезно?»

Нам всем коллективно надо взяться за ум. Нам нужно продовольствие, и необходимо выращивать и производить его у себя в стране, в Соединенном Королевстве. Я практически никогда не слышу при обсуждении сельскохозяйственных вопросов, чтобы всерьез упоминалась продовольственная безопасность. Способны ли мы у себя производить продовольствие по мировым ценам? Вероятно, нет, неспособны, если хотим делать это экологически грамотно, с учетом высоких стандартов благополучия сельскохозяйственных животных, рыночной заработной платы для фермеров и так далее.

Другие государства часто не отвечают нашим стандартам по многим параметрам. И нас это не останавливает – мы покупаем иностранную продукцию в ущерб нашим собственным, отечественным производителям, хотя зачастую мы делаем это по незнанию. Часто бывает, что продукция завозится в страну из-за границы, переупаковывается здесь как произведенная в Великобритании – это же пародия на отечественную пищевую промышленность и злонамеренный обман наших добропорядочных граждан. Как мы можем настаивать на том, чтобы наши фермеры придерживались этических и экологических стандартов, в то время как их зарубежные конкуренты наверняка так не делают?

Что будет, когда случится «самое плохое»? Болезни, климат, война и международные дипломатические стычки могут затронуть поставки продовольствия. Разве не будет разумным уметь прокормить самих себя? И уж конечно, мы не сможем отправлять помощь другим, если будем сами голодать.

Фермеры производят продовольствие, и мы обязаны их уважать. Говоря «мы», конечно же, я имею в виду не только нас с вами, но и наших политиков. По всей стране фермеры с пугающей скоростью забрасывают хозяйство и перестают заниматься фермерством, потому что их жизнеспособность подорвана и работа становится невыносимой, особенно в мелких хозяйствах. Если мы допустим исчезновение таких маленьких ферм, то с ними очень скоро уйдут в небытие те навыки и умения, что требуются для ведения хозяйства. Вам может показаться, что это неважно, но я ведь уже упоминал продовольственную безопасность. Я считаю абсолютно необходимым уметь производить большую часть нашей еды и сохранять способность это делать даже в самых критических ситуациях. В этом мире нет ничего определенного, мы можем контролировать и защищать только то, что мы сами производим в пределах границ своего государства. Я не хотел бы прослыть изоляционистом или же протекционистом. Я просто хочу иметь возможность пользоваться преимуществами мирового рынка, но при этом быть готовым к худшему.

Во-вторых, мы воспеваем сельский ландшафт нашей великой страны. Наша сельская глубинка прекрасна. Часто, когда я еду на вызов ранним утром, чтобы оказать медицинскую помощь занемогшей животинке где-нибудь в глуши, куда можно добраться только на квадроцикле (а многие современные фермеры обожают таких четырехколесных коней), то компенсацией за издержки своей профессии мне служат чудесные виды нашей природы. В такие моменты я любуюсь бескрайними полями под лазоревыми небесами, и дух захватывает оттого, что ощущаешь безграничность красоты нашего мира. Такая благодать бесценна. Вдруг кажется, что все в мире именно так, как оно должно быть, и тогда ты проникаешься глубокой осмысленностью жизни и чувствуешь, что принадлежишь к чему-то великому. Понятное дело, что потом ты залезаешь по локоть в брюхо какому-нибудь животному, пытаясь помочь ему родить. А когда тебе это удается и ты видишь новорожденного теленка или ягненка, пытающегося сделать свой первый вдох, то никакая слизь и сопли не способны испортить этот волшебный момент. Ведь это новая жизнь! И ты ей помог появиться на свет! Не какие-то фармацевтические гиганты, не их подпевалы селебрити, а лично ты. Позже, когда развесишь на двери машины сушиться свой ветеринарий халат, стоишь, подставив солнцу лицо, и такое чувство удовлетворения и великого свершения находит на тебя, что трудно описать. Это просто замечательное ощущение.

Тот мир, что мы видим у себя в стране, по большей части творение рук человеческих. Можно даже сказать, что у нас не осталось дикой природы; все, что мы видим вокруг себя, даже в сельской местности, – все это создано человеком. Поля, луга, леса, реки, каналы, канавы и изгороди – все они подверглись воздействию человека или были созданы руками людей. Тысячелетиями этими людьми были фермеры. Никто не скажет наверняка, в какой момент человечество перешло от собирательства и охоты к сельскому хозяйству. Скорее всего, это была медленная, постепенная смена типа жизнедеятельности. Можно спорить, когда и где конкретно это началось, но я о том, что на каком-то перекрестке веков мы начали изменять мир для того, чтобы улучшить его, а заодно свою собственную долю.

Фермеры сохраняют и формируют нашу сельскую местность.

Постепенно мы переходили от натурального хозяйства, при котором практически каждый держал свой огород или выращивал скот, к такой форме хозяйствования, при которой отдельные фермеры стали специализироваться на отдельных видах деятельности, а полученные излишки продавали. И с этого началось формирование современного общества. Только с появлением излишек продовольствия некоторые индивиды смогли освободиться от бремени забот о пропитании и задумались о других целях. Сельское хозяйство позволило увеличить плотность населения. У все большего числа людей появлялись узкоспециализированные навыки и умения, высвободилось больше времени на размышления, что позволило вносить в жизнь все больше инноваций. Появилась натурфилософия – предшественница науки. Когда именно зародилась наука, мы тоже не можем сказать точно. Хотя именно неуверенность ни в чем и составляет основу науки. Но мне кажется, можно без сомнения утверждать, что Леонардо да Винчи определенно не пахал в поле и не сеял фасоль, когда создавал свою Мону Лизу. Про него мы точно знаем, что он придумал идею вертолета и заприметил ту особу с загадочной улыбкой, которую нужно было кормить и содержать. Плотники, кузнецы, сиделки, солдаты, шерифы, матушки и короли – всех нужно было кормить, но они могли выполнять свою работу, только если были свободны от необходимости производить самим себе пищу.

Фермеры построили или, скажем точнее, помогли построить нашу цивилизацию в таком масштабе, что никому из звездного актерского состава современных сериалов не под силу.

Фермеры исключительно важны.

В-третьих, почти все фермеры, которые мне встречались, чертовски много работают. В современном мире мало кому приходится ежедневно так гнуть свою спину. А последствия бездействия или же неграмотного хозяйствования наступают мгновенно. Цена ошибок выражается в количестве больных или павших животных, неурожаях или же пропавшем молоке. Тут нельзя отложить дела на завтра или закрыть ноутбук в надежде, что отчет напишет себя сам. Плохие вести не заставят себя ждать, они настигают немедля! Часто это означает, что предстоит еще больше тяжелой работы тогда, когда меньше всего хочется ее делать. Например, вытаскивать поздно ночью огромного быка из ямы, куда тот провалился, а при этом еще идет дождь со снегом и вода затекает тебе в разодранный рукав, ты весь до ниточки промокший и продрогший до костей. И это после долгого и тяжелого дня на ферме. Я знаю, о чем говорю, потому что мы тогда с фермером по очереди откапывали быка. Помню, как во время летних каникул я работал на молочной ферме. Мне нужна была практика, и я устроился туда в качестве подсобного рабочего, чтобы немного подзаработать, ну и принести в университет справку и практические знания с молочной фермы. В мои непосредственные обязанности входило ухаживать за коровами и доить их, однако на ферме ко мне относились как к чернорабочему и потому никогда не обделяли дополнительными заданиями: снести киркой кирпичные перегородки, чтобы перестроить коровник, помыть из пневматического шланга стены снаружи сельхозпостроек и тому подобное. И что интересно, на ферме не существует понятия «работать сверхурочно», ведь фермеры работают в целом на себя.

Фермеры работают много, как и ветврачи.

Следует также отметить, что много фермеров проводят большую часть времени в одиночестве или же в компании своей овчарки, в результате этого у них отмечаются любопытные идиосинкразии. Некоторые относились ко мне с нескрываемым презрением, а другие обращались как с дорогим гостем. Помню, как-то отелилась одна корова в три часа утра, до этого мне пришлось добираться туда всю ночь, потом с ней возился до утра, а фермер в благодарность решил провести для меня экскурсию по своим новым коровникам. Коровники были хорошие, спору нет, но мне так хотелось добраться побыстрее до дома и спать завалиться. Никакие вежливые ахи и вздохи не могли прервать этот тур по сараям. Я брел понуро за фермером, хмыкал невразумительно время от времени при названии каких-то изощренных архитектурных и сельскохозяйственных терминов, о которых понятия не имел. Когда осмотр территорий подошел к концу, я стал поспешно сматывать удочки. Но мой клиент ни в какую не соглашался меня отпустить; я просто обязан был зайти к нему в дом. С едва скрываемой тоской я поплелся за ним в дом, снял свои резиновые сапоги, помыл руки в прихожей. Когда мы зашли на кухню, я, скрепя сердце и сжав зубы, приготовился к тому, что мне сейчас будут рассказывать об устройстве кухни. Однако напрасно я так думал. На самом деле, оказывается, его жена тоже не спала ночью и уже приготовила для нас большой и вкусный стол. Как же я был им благодарен и смущен тем, что так плохо о них думал до этого! Снова и снова я получаю поддержку и средства к существованию от многих фермеров лишь по одной простой причине: они в душе очень добрые люди.

Однако я хотел бы предостеречь всех юных ветврачей от самопожертвования и призываю принимать решения, помня о собственном здоровье и безопасности труда. Отдельные личности будут иногда пытаться переложить бремя ответственности на ваши плечи, причем совершенно неоправданно. В ветколледжах такому не учат, по крайней мере – нас, и подобных советов мы не слышали. Отчетливо помню случай, когда меня вызывали, чтобы усыпить корову. В то время по стране распространялась опасность губчатой энцефалопатии крупного рогатого скота (ГЭКРС), в результате чего ни одно животное старше 30 месяцев не должно было попасть в пищевое производство. Всех животных старше 30 месяцев подвергали эвтаназии, но правительство платило фермеру компенсацию за каждую голову по рыночной цене. Животное убивали и сжигали, а фермер получал за него по цене мяса. Также оговаривалось, что такие животные до убоя должны быть здоровыми и отвечать стандартам пищевой промышленности. И потому все явные признаки болезни исключали возможность получить компенсацию по этой схеме. Однако будем честными: такое положение могло трактоваться весьма свободно. Часто ветврача звали в последний момент, чтобы убить животное, прежде чем оно само умрет. Если же оно погибало до приезда, то оно явно было слишком больным, чтобы участвовать в этой программе.

Животное выбраковывалось (проще говоря, его убивали из-за недостаточной производительности – суровая, но необходимая реальность в производстве). У меня не было ружья, а потому расчет был на смертельный укол. Проблема в том, что смертельная инъекция – это еще и анестетик: если ввести его стоящему животному, оно может внезапно рухнуть на тебя и задавить, возможно, насмерть. Если инъекцию вводить животному в боксе (металлическое стойло с приспособлениями для фиксации и обработки), такой опасности практически нет. Ну разве что сломаете себе конечность, потому что недостаточно быстро увернулись. Открытый двор или загон лучше всего; тут есть где развернуться, можно убежать и не стесняться орать во все горло. Однако тот фермер посчитал, что все эти варианты не годятся. Ведь при любом исходе нам потом предстояло погрузить тушу в фургон для лошадей. Вот это будет сложно. Намного лучше, убеждал он, сначала завести корову в фургон – и там сделать ей укол. Так что она помрет там, где ему надо, весьма удобно. Ясен перец! А что если животное сразу упадет? Оно же меня размажет по стене фургона. Такой вариант небезопасен, я так ему и сказал. Фермер сослался на другого ветврача, женщину, которая до этого к нему приезжала, и у нее никаких проблем с этой операцией не возникло. Конечно же, такой наезд на мою мужественность я не мог проигнорировать. И все же я стоял на своем и усыпил животное во дворе. Фермер клял и бранил меня за непродуманный план. Хотя и признался потом, что та женщина-врач сломала себе руку, потому что корова на нее завалилась в фургоне. Но зато ему не нужно было суетится и затаскивать тушу, так что оно того стоило. Не сомневаюсь, что он сказал той женщине-врачу, что она сама виновата.

Слава богу, такие ситуации случаются редко, но имейте мужество и крепко держитесь своих убеждений. Если кто-то пытается сэкономить пару фунтов и при этом ставит под угрозу ваше здоровье и жизнь, то откажитесь.

Помните слоган L’Oreal: «Ведь я этого достойна»!

Также не разрешайте делать это им самим: вам будет совестно, если от фермера останется мокрое место.

Мне как-то на ум пришла мысль, что в каком-то смысле обычные люди и фермеры живут в параллельных мирах. Эти миры соприкасаются, но не пересекаются. Ехал я как-то на вызов, глянул поверх изгороди, что шла вдоль дороги, и узнал ферму – был там недавно. Так мы каждый день и проезжаем мимо ферм и фермеров, которые живут незаметно, отгородившись от нашего внимания своими изгородями. Наша современная разветвленная транспортная система предполагает, что мы пересекаем чьи-то сельхозугодья всю дорогу и ни разу не встречаем их обитателей – и уж тем более не представляем, как они живут. И в то же самое время фермеры являются неотъемлемой частью своего местного сообщества: они помогают друг другу, выручают своих соседей сельхозтехникой, покупают и продают скот, участвуют в сотнях мероприятий и событий, которые составляют суть аграрной системы. Летом рядом с моим родным городом трактора и фермеры работают с раннего утра и до поздней ночи, иногда по 20 часов в сутки, они спешат заготовить корма для животных на зиму. Зимой же встают с утра и доят коров на морозе, чтобы утром в супермаркетах и местных лавках было свежее молоко. Вся эта бурная деятельность неприметна и не принимается в расчет обычными людьми.

Фермеры заслуживают нашей коллективной благодарности от всего сердца.

Глава 6. Полярный медведь

Я родом из маленького городка на западном побережье Шотландии. Это сельская глубинка, где фермерство является одной из основных опор местной экономики. Я вырос вместе с другими детьми с окрестных ферм, так что теперь меня легко принимают за своего в сельском клубе регби, потому что я отличаю kaie («телочек») от stirks («бычков»). В местном диалекте английского языка используется много шотландской лексики, слов родного языка Роберта Бернса, национального поэта Шотландии. Робби Бернс родился близ города Эр – всего в часе езды к северу от моего городка. Шотландский язык необыкновенно красивый, а некоторые словечки настолько выразительны, что их смысл доходит до вас каким-то чудесным образом, даже если вы не знаете этого языка. Думаю, что небольшой словарик не помешает:

Fankle/фанкл – запутанный или спутанный;

Shoogle/шугл – трясти или теребить;

Braw/брау – хороший, замечательный;

Keek/кик – быстрый взгляд исподтишка;

Gey/гей – довольно, значительно;

Dreich/дрейх – скучный, мрачный, серый и (или) сырой (о погоде);

Eejit/иджит – идиот;

Haver/хавер – нести чушь;

Wheesht/вишт – тишина, стихать.

Уверен, если я вам скажу, что погода сегодня дрейх, неважно, на каком языке вы говорите, вы непременно захватите с собой ветровку.

Мне повезло, мы жили в районе с протяженной береговой линией, красивыми холмами и относительно тихими сельскими дорогами. Я с умилением вспоминаю наши поездки на берег моря, когда был маленьким. В моем детстве мы жили в одном доме с мамиными родителями. Мой брат и я были очень близки с бабушкой и дедушкой, они были нашими вторыми родителями и практически вырастили нас. Вся семья, шестеро человек, садилась в машину и выезжала на побережье, где, кроме нас, практически никого и не было. Мы с братом лазили по скалам, обследовали пещеры, играли в лапту на песке, плавали в море. Даже наш дедушка, который потерял ногу во Второй мировой войне, всегда участвовал в наших играх; а когда окунался во воду, то непременно отстегивал свой протез. Обед или ужин мы готовили на костре, собирали поблизости хворост и ставили варить котелок с картошкой. Сейчас, когда вспоминаю эти детские приключения, всегда улыбаюсь и думаю, как мне повезло, что у меня было такое детство.

Когда мы уже были чуть постарше, нас также брали в походы по горам. Было время, когда наша большая семья вдруг заинтересовалась генеалогией. Тогда мы обходили все местные холмы в поисках заброшенных небольших ферм и других мест, связанных с прошлым нашей семьи. Когда я подрос, то перешел из младшего отряда скаутов в старший и стал участвовать в программе на премию герцога Эдинбургского. Скаутская организация могла предложить огромный ассортимент самых разнообразных обучающих программ, меня же всегда влекли к себе дикая природа и приключения. В детстве я читал запоем. Больше всего мне по вкусу были книжки, в которых описывались героические подвиги исследователей Антарктики Роберта Скотта, Эрнеста Шеклтона, а позже и Ранульфа Файнса. После гибели во льдах экспедиционного судна «Эндьюранс» Шеклтон со своей командой пересек паковые льды Антарктики прежде, чем добраться до острова Элефант. Не имея никакой связи с внешним миром и потеряв всякую надежду на спасение, Шеклтон и несколько добровольцев проплыли 800 миль по Южному океану в спасательной шлюпке, вооруженные лишь морским канатом да плотницким теслом, и первыми в мире совершили переход через остров Южная Георгия. Их уже давно считали пропавшими без вести или же погибшими, но вот два года спустя Шеклтон объявляется на китобойной базе в порту Грютвикен на северо-востоке острова Южная Георгия. В конце концов вся его команда была спасена, не в меньшей мере благодаря его лидерским качествам и решительности. Для меня история этого мужественного исследователя была самым захватывающим чтением.

Мне исполнилось 16, когда кто-то предложил подать заявку на место в экспедиции. Сама возможность участвовать в таком проекте казалась невероятной. Я был еще недостаточно взрослым, но после серьезного обсуждения с родителями решил подать заявку. Логика была следующей: мою заявку из-за возраста все равно отклонят, но я хотя бы обозначу свою заинтересованность, и это, возможно, зачтется мне в будущем, когда я снова подам документы на конкурс.

Как ни странно, но меня в конце концов пригласили на собеседование в башню, что является частью внушительного комплекса Университета Глазго. Старое здание университета в Гилморхилле выстроено четырехугольником с большим внутренним двором; оно вполне могло служить декорацией для исторической драмы или же быть местом расположения Хогвартса. С 1870 года в этих стенах размещается университет, который до сих пор является замечательным готическим примером в архитектуре и известной достопримечательностью. Можно со всей уверенностью сказать, что для 16– летнего сельского парня этот визит был великим испытанием. Я сидел в коридоре на мощной деревянной скамье и слышал, как из аудитории доносились голоса. Получилось так, что я нечаянно подслушал, как мужчина и женщина обсуждали мою заявку. К несчастью, я слышал, как женщина насмехалась над моими документами и пренебрежительно комментировала то, что я, например, состоял в кружке юных изобретателей своей школы – явно я был не самый крутой кандидат. То, что я услышал про себя, только усилило нервозность. Интервью прошло неплохо, хотя обладательница женского голоса сразу невзлюбила меня и пытала всякими каверзными вопросами, типа «расскажи о жизненном цикле полевых мышей на арктическом архипелаге Свальбард», что было предполагаемым пунктом назначения экспедиции. Я чистосердечно признался, что вообще не в курсе.

Ушел я с этого собеседования в подавленном настроении. Я также услышал, как один из экзаменаторов явно стебался надо мной, так что какие там могли быть шансы? Велико же было мое изумление, когда несколько недель спустя я узнал, что меня включили в резервный список. Я утешал себя тем, что это очень хорошая новость и означает она только то, что на будущий год меня точно возьмут в основную группу. Однако прошло еще несколько недель – и мне сообщили, что несколько человек из основного состава выбыли, так что меня посчитали! И я поеду в Арктику!

Моя семья, друзья и соседи здесь заслуживают особенной благодарности. Было много людей и даже компаний, кто помог мне деньгами, экипировкой, скидкой на снаряжение или просто дельным советом, всех их даже и не перечислить. Ушли месяцы на сбор средств, но в конце концов у меня собралось достаточно денег и было полное снаряжение, чтобы отправиться в путешествие. Прежде всего я хотел бы поблагодарить свою семью: они нашли большую часть средств, обеспечили, чтобы у меня было все необходимое, и разрешили ехать, несмотря на все препятствия и трудности.

Готовясь к поездке, я тренировался ходить в горы и проводил очень много времени на природе. Один раз родители высадили меня с моим другом где-то на полпути к дому, и мы с ним дальше пошли пешком, пересекли вересковую пустошь, спустились с холмов к поместью, прошли по длинной тропинке вокруг участка, прежде чем прийти домой. Когда мы шли через лесок, я заметил в кустах рядом с тропинкой какой-то предмет весь облепленный мухами. Мне показалось, что, может, тут дикий зверь прошел и оставил следы своей жизнедеятельности – не такая уж редкость – наткнуться на коровьи, овечьи или же оленьи какашки на пути через фермерские поля, пустоши и рощи. Но когда я подошел ближе, то рой мух поднялся и разлетелся, а я увидел, что они объедали мертвую кошку. Я наклонился, чтобы рассмотреть поближе; оказалось, что бедняжка попалась в силки, установленные под кустом. Я уже было отошел, а мухи опять вернулись к своему пиршеству, как тут кошка едва слышно мяукнула. Так она еще была жива!

Мы с товарищем смогли освободить кошку из ловушки. Помимо крайнего обезвоживания и раны на ноге от капкана, других повреждений на ее теле не было. Мы быстро посоветовались и решили постараться ее спасти. Я схватил животное на руки, и мы поспешили через лес в ближайшую деревню. Оттуда мы позвонили мне домой из красной телефонной будки, и я убедил своих родителей связаться с местным ветеринаром. Следующим пунктом плана было то, что мои родители приезжают за нами в деревню и забирают нас с пациенткой в критическом состоянии. Мы находились в нескольких минутах езды от нашего дома, и очень скоро на дороге показался наш семейный автомобиль. Мы быстро запрыгнули в машину и помчались в город, почти что нарушая скоростной режим на проселочной дороге. Всю дорогу я гладил кошку, пытаясь успокоить ее, ведь у нас были добрые намерения и мы хотели ее спасти. Однако кошка едва шевелила головой, потом жалобно мяукнула и… испустила дух на полпути к врачу. Поездка в ветклинику теперь была ненужной формальностью, кошку уже было не спасти.

Не могу ручаться, но, возможно, именно это событие повлияло на мой выбор будущей профессии. Я отчетливо помню, как переживал, когда представлял, сколько этому бедному созданию пришлось страдать, и как был разочарован из-за отсутствия навыков и оборудования, чтобы ей помочь. Помню свой праведный гнев на того, кто поставил капкан и не удосужился регулярно его проверять. Кошка там промучилась несколько дней. Может быть, нам удалось хоть немного облегчить ее страдания под самый конец? Может быть, она почувствовала хоть немного доброты перед самой смертью? Однако сейчас, попади я в подобную ситуацию, вряд ли бы справился лучше – обычно я не хожу на прогулки с внутривенными канюлями и растворами для переливания. Без своего ветеринарного образования, обучения, опыта, нужных лекарств и оборудования я был бы, скорее всего, таким же бесполезным, если бы нужно было экстренно спасать животное. Полагаю, что этот случай лишь подтверждает в очередной раз, что даже лучшие из намерений сами по себе недостаточны. Ветеринария – это техническое умение; чтобы она приносила пользу, требуются нужный персонал и нужное оборудование в нужное время.

Однако в тот момент до поступления в университет оставалось еще несколько лет. К тому же вот-вот наступит лето и настанет время экспедиции! Моя семья провожала меня в аэропорту. Должно быть, они очень сильно переживали за меня. Ведь когда я учился в начальной школе, всегда очень тосковал по дому. Довольно часто слезно просился домой, и меня забирали из школы на выходные. Однако в последний год начальной школы моя классная руководительница наотрез запретила это делать. Она оставляла меня в школе и как-то навсегда отучила от тоски по дому.

Первые несколько дней путешествия прошли как в тумане из-за сменяющихся поездов, самолетов и автомобилей. Мы приземлились в норвежском аэропорту Лонгйирбюен, прошли через паспортный контроль и увидели в стеклянной витрине чучело полярного медведя. Медведь был устрашающе огромен. Поначалу мы должны были жить в палатках у аэродрома. Нам рассказали, что этот полярный медведь задрал одну женщину-туристку прямо на виду у всех, кто сидел в зале ожидания. И это лишь одна из опасностей, которые нам предстоят в следующие недели. В команде я был младшим. В первый день вожатый отряда, Крис, отвел меня в сторонку и сказал, что, вероятно, при отборе была допущена ошибка. Я был слишком юным для экспедиции, следующим по возрасту шел 18-летний парень, а старшему было лет 25. Видимо, что-то перепутали в дате моего рождения, и на самом деле, по-хорошему, меня надо было отправить домой. Но раз я уже был с ними на месте, то мог остаться, если не струшу. Я выбрал остаться. И очень доволен, что не испугался тогда.

Нас разбили на «костры», отряды по 12–16 человек. В каждом «костре» было трое вожатых. Обычно было два старших вожатых и один младший, которого готовили на будущую смену. Поскольку у меня не было никакой формальной подготовки или квалификации, то меня определили в «костер» орнитологов, и звались мы просто – «Птицы». Нашей задачей было изучать местность и проводить орнитологические исследования. Однако местность, которую нам предстояло изучать, представляла собой мерзлую тундру, мощные ледники, изборожденные бездонными на вид расщелинами, из которых выпирают нунатаки – покрытые льдом горы. Надо было привыкнуть к соседству с полярными медведями, а еще к арктическому климату. Мы должны были пройти тренинг.

Как только мы заселились на базу, которая располагалась на побережье, нас запрягли перетаскивать тяжелые грузы в тренировочный лагерь в горах. Там мы будем учиться, как пользоваться ледорубом и альпинистскими кошками, ходить на лыжах и проводить спасательную операцию, если кто сорвется в расщелину. У меня сохранилась фотография, на которой я бреду в лагерь. Ростом я был 1,60 м, весом не больше 60 кг, а рюкзак был размером с меня. Но я был поджарый и крепкий, незадолго до похода участвовал в нашем местном триатлоне и занял первое место среди юниоров; к своей физподготовке я относился очень серьезно, и к тому же был весьма честолюбив. Конечно же, я не мог соревноваться в выносливости с другими, более взрослыми парнями из нашей команды. Помню, когда никто не видел, то я сгибался под тяжестью ноши и еле тащил свой рюкзак.

Перед тем как выдвигаться в лагерь в горах, нам показали, как стрелять из ружья по полярному медведю. До того я никогда не держал в руках оружие, да и остальные тоже были все чайники. На «костер» выдавалось только одно ружье, а то страшно представить, какая была бы суматошная пальба, если бы кто в отряде схватился в панике за оружие. В основном нас учили отгонять медведей от лагеря, используя кастрюли, сковородки и другую утварь, в надежде на более оптимистичные сценарии. Также каждую ночевку мы раскладывали сигнальные ракеты вокруг лагеря; если медведь наткнется на такую растяжку, пока мы спим, то в небо взлетит свето-шумовая ракета, осветит лагерь, и тогда, вероятно, зверь испугается и убежит. А звери ходили где-то рядом: мы часто видели их следы, но, по всей вероятности, они не считали нас чем-то вкусным, потому что никогда близко к лагерю не подходили.

Один раз мы тренировались в нашем горном лагере – отряд высадили перед глетчером; мы должны были подняться на лыжах по леднику до вершины, провести там несколько недель, занимаясь исследованиями, потом спуститься на то же место, где нас заберут. Единственным средством связи с внешним миром была высокочастотная рация. Она могла передавать и получать сигнал со всего мира, но, как обычно, рации печально известны непредсказуемостью работы и легкостью поломки, а еще они требуют сноровки и умений, чтобы успешно связаться с другой станцией. Антенну надо было вертеть в разные стороны, чтобы добиться передачи сигнала. Настроиться на правильную длину волны в правильном месте и так, чтобы антенна смотрела куда надо, означало часами сидеть на морозе, пытаться словить сигнал и закоченевшими руками все время разматывать тонкую проволоку, которая всегда запутывалась. Переговоры с другим оператором часто зависели от того, как волна отразится или отклонится в ионосфере. Любые атмосферные явления и даже время суток могли создавать помехи для связи. Иногда мы днями сидели без всякой возможности связаться с внешним миром. Да, славное было время, ни тебе мобильных телефонов, ни спутниковой связи, ни индивидуальных сигнальных маячков. Меня назначили связистом, и я старательно изучал все, что касалось высокочастотных волн. Но увы, меня практически тут же и разжаловали из связистов.