Текст книги "Ангелы в белом"

Гарик Кричевский
Ангелы в белом

© Кричевский Г. Э., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Ангелы в белом

Интродукция

«Вообще-то я не люблю шансон, но ваши песни мне нравятся!» – слышу я от людей, представляющих себя эстетами, но по какой-то причине стремящихся вызвать мое расположение. А еще бывает такое: подходит пузатый мужик лет пятидесяти и вещает, улыбаясь: «Большое спасибо – я вырос на ваших песнях!» Или, скажем, симпатичная девчонка со смартфоном: «Можно селфи? Вы так нравитесь моей МАМЕ!»

«Не удивляйся! – размышляю я. – Время безжалостно! Привыкай, пиши мемуары!»

Скажу прямо: мемуары – это не ко мне, другое дело – истории! В моем понимании (а писатель я непрофессиональный, как, собственно, и музыкант) «история» – это литературно пересказанное (в идеале непосредственным очевидцем) реальное событие. Мне часто советовали издать сборник историй, из тех, что я рассказываю за бутылкой вкусненького в кругу близких друзей. Довольно долго я «тормозил», и объясню почему: во-первых, одно дело – рассказать, другое – написать. Вживую присутствует особое настроение, определенный драйв; ты манипулируешь энергией, импровизируешь, добавляешь элементы актерского мастерства – часто выходит довольно симпатично, особенно если компания хорошая!

На экране ноутбука все выглядит по-другому!

Рассказы становятся не такими яркими, порой даже нудными – пропадает динамика!

Говорят, Сократ верил в преимущества речи над написанным текстом! Отсутствие визуального ряда трудно компенсировать даже изящно написанным текстом – и все же я решился!

В мои планы входит создание трилогии под общим названием: «Скрипач в законе». Первую книгу «Ангелы в белом» осмелюсь предложить вам, мои потенциальные читатели.

Для начала я вдохновился коллекцией личных историй, датированных двумя годами, а именно с момента окончания школы и до поступления в медицинский институт. Я не случайно выбрал этот период моей юности с 1980 по 1982 год, когда после окончания средней школы оказался на должности санитара в психиатрической больнице, а позднее – на пятой станции «Скорой помощи», параллельно играя на бас-гитаре в вокально-инструментальном ансамбле пивзавода «Колос»! Согласитесь – полный сюр!

Итак, если вы готовы к погружению в период позднего застоя – поехали!

События и персонажи – реальны! Имена героев изменены. Выражаясь языком голливудских сценаристов, «любое совпадение является случайностью»!

Кульпарковская

Годы, минуты, мгновения, стремительно пролетевшие после окончания школы и до поступления в мединститут, формируют цепь парадоксальных, но довольно впечатляющих событий. На голову музыканта-любителя и потенциального абитуриента с задатками профессионального распи…яя свалилась целая гора «прелестей» начала жизненного пути. В повествовании я обойду стороной амурные страсти во избежание последствий ментального мазохизма.

В то время поступить в мединститут задача была непростая. Хорошего аттестата и знаний недостаточно! Необходимы деньги, безупречная биография, «правильная» пятая графа! В этом контексте мои позиции казались проигрышными во всех отношениях! Наша среднестатистическая семья не принадлежала к элитному кругу советской номенклатуры, чьи мажорные отпрыски легко поступали в престижные вузы. Мои демократично-либеральные родители – обычные врачи. Среди друзей нашей семьи преобладали медики, актеры, инженеры. Партийных и гэбэшных боссов не было и в помине – ну какой мединститут! Пока родственники искали возможности для моего поступления, как тогда выражались, блат, выяснилось, что, ко всему прочему, очень желательно иметь рабочий стаж. На семейном совете приняли решение отправить меня в санитары. Кто-то из маминых знакомых предложил блатное место в образцово-показательном третьем отделении Львовской областной психиатрической больницы.

К моему удивлению, это считалось невероятно круто! Социальное неравенство культивировалось в психиатрических больницах. Третье отделение предназначалось для высшей касты советских людей. В отличие от других, обычных отделений, третье выглядело как санаторий номенклатурной элиты. В отделение попадали обладатели солидной должности или блата.

Санитары в психбольницах получали немного больше своих коллег в обычных стационарах, а рабочий день был значительно короче. И все же я приуныл! Учитывая, что мои скромные представления о психиатрии в основном основывались на песне Высоцкого «Письмо в редакцию телевизионной передачи «Очевидное – невероятное», идея казалась полным абсурдом, но, как оказалось, были и свои неоспоримые преимущества! Рабочий день начинался в девять утра, и уже к двум часам дня я был свободен. Такой график позволял готовиться к вступительным экзаменам, а вечерами репетировать с группой на пивзаводе «Колос».

Когда я впервые зашел в кабинет заведующего третьим отделением Львовской областной психиатрической больницы, доктор Кущь убил муху сувенирной гетманской булавой! Удостоверившись, что муха повержена, заведующий откинулся на спинку кресла, положил булаву на заваленный разной всячиной письменный стол и хрюкнул… Почему-то я не удивился! Мне сразу бросились в глаза коричневые сандалии, надетые на полупрозрачные нейлоновые носки.

– Как, говоришь, твоя фамилия… хрю? – спросил Кущь.

– Кричевский! – ответил я на пониженной громкости.

– Кричевский… мда… хрю… – заведующий задумался. – А ты не родственник Абрама Кричевского, режиссера… хрю?

– Думаю, нет! По крайней мере, мне ничего неизвестно о таком родстве.

Заведующий громко чихнул, два раза хрюкнул и угрожающе приподнял булаву над столом.

– Подарок студентов курса повышения квалификации! – сообщил доктор Кущь. – Как говорил мой дед: «Если подарок нельзя выпить – подарок – х…ня!»

Я напрягся, но оценил пассаж. Заведующему явно повезло с дедом, но повезло ли мне с шефом? Кущь подошел к громоздкому серванту, заставленному книгами и фигурками советского фарфора. В углу нижней полки покоился череп с крупным отверстием на лобной кости. Перехватив мой взгляд, заведующий пояснил:

– Достался по наследству от предшественника – подарок Антона Кемпинского, знаешь такого… хрю?

– Нет! – честно признался я.

– Знаменитый польский психиатр… гений, можно сказать… хрю! – Заведующий открыл небольшую дверцу бара и извлек початую бутылку коньяка «Ужгород».

– Тебе не предлагаю… или как?

– Спасибо, мне с утра не зайдет, – честно признался я.

– Правильно делаешь… хрю – успеешь еще! – Заведующий налил коньяк в глиняную кружку «Трускавец 1975», блаженно сделал большой глоток и хрюкнул.

– А так можешь? – Неожиданно заведующий вскочил, расставил руки и принялся приседать на одной ноге. Учитывая возраст, вес и наличие брюшка, получалось у него довольно неплохо, но уместность происходящего вызывала сомнения.

Я несколько раз присел на одной ноге, демонстрируя лояльность к странной прихоти шефа.

– А так? – Заведующий двенадцать раз отжался от пола. В свою очередь, я отжался раз тридцать…

– Спину держи ровнее… хрю, и не прогибай грудную клетку! – поправил меня заведующий. Запыхавшись, доктор Кущь плюхнулся в кресло у письменного стола.

– Я так тебе скажу, Кричевский… хрю: если хочешь у нас работать – ничему не удивляйся и будь бдителен!

Сложно было не удивляться, если сам заведующий внушал некоторые опасения!

Выйдя из кабинета, я мысленно поздравил себя с началом взрослой жизни! Начало показалось мне довольно экзотичным… хрю!

Постигая профессию

В образцово-показательном третьем отделении лечились «особо важные персоны»: всякого рода начальники, партийная номенклатура и торгаши (алкоголики, проходившие курс антинаркологической терапии). Попадались и обычные психбольные с самой широкой палитрой диагнозов. В мои основные обязанности входила фиксация пациентов во время инсулинотерапии. Эту методику любили применять советские психиатры: больного привязывали к койке (как у нас говорят: «фиксировали»), после чего вводили лошадиную дозу инсулина, искусственно вызывая гипогликемическую кому. Представьте: у вас завис компьютер и вы его перезагружаете. Приблизительно то же происходит с мозгом человека, когда он переживает гипогликемический шок. Больной впадает в беспамятство, сильно потеет, бредит… На пике процедуры пациенты часто становились агрессивными. Некоторые здоровяки легко разрывали простыни, которыми мы фиксировали конечности. В особо сложных случаях, когда мы не справлялись, приходилось прибегать к дополнительной помощи, привлекая врачей и сестринский персонал. Когда процедура достигала апогея, больному вводили инъекцию глюкозы, состояние пациента постепенно приходило в норму. Довольно быстро я втянулся в процесс и вскоре стал своим в блатном третьем отделении. Окончательно освоившись, я разделил пациентов на три группы: шизофреники, алкоголики и абсолютно здоровые, по той или иной причине находящиеся на лечении. Колоритные персонажи наблюдались во всех группах. Скажем, среди алкоголиков выделялась троица с забавным прозвищем КГБ – Коля, Гриша и Борис: мужики среднего возраста с лицами профессиональных адептов Бахуса, они вальяжно разгуливали по отделению в тренировочных костюмах, цепляя взглядом персонал, в надежде на понимание их насущной проблемы. Мужикам хотелось выпить! А пить им было категорически нельзя! Троицу подшили французским препаратом эспирал. Врачи сознательно вешали лапшу на уши алкоголикам: мол, после эспирала в случае попадания в организм даже незначительной дозы алкоголя человек может умереть! На самом деле это была полная чушь! В худшем случае пациент мог ощутить легкое недомогание и позывы к рвоте. Несколько раз КГБ пытались уговорить меня, чтобы я пронес в отделение бутылочку.

– Тройной счетчик, студент! – обещали мне КГБ. Я категорически отказывался.

– Мы уважаем твои принципы, но ты пойми и нас! Сложно так жить… Организм требует!

– Так вы же можете помереть, не дай бог! – прикалывался я.

– Все – под контролем! Перед употреблением ложка уксуса – и пей хоть цистерну!

Вынужден признать, в словах КГБ была доля правды. Кислотная среда значительно нейтрализует действие эспирала.

Топор

Когда работы не было, я без дела слонялся по отделению или смотрел телевизор в ординаторской, но иногда возникала необходимость помочь коллегам из других отделений. Приходилось сопровождать пациентов шестнадцатого «хронического» отделения к месту работы, в печально известный швейный цех.

В шестнадцатом содержались безнадежные больные; ремиссии у таких пациентов не бывает. Фактически они отбывали пожизненное заключение. За редким исключением, «хронические» никогда не покидали территорию больницы. Многие больные были вполне работоспособными, чем активно пользовалась администрация.

На территории больницы находилось небольшое швейное производство, где относительно вменяемые «хроники» работали в цеху по производству спецодежды. Шаркающей походкой больные ковыляли на работу, издавая странные внутриутробные звуки. По сей день мне непонятна этиология этих вибраций. В такие минуты я ощущал себя вертухаем Гулага. Надо признать – чувство отвратительное!

Отдельной группой на работу приводили женщин.

Женщины вели себя гиперактивно, иногда беременея после посещения туалета. Каким-то образом эти заторможенные люди, накачанные нейролептиками, успевали перепихнуться буквально под носом строгих санитаров-надзирателей.

Для большинства «хронических» работа была единственной отдушиной, вносившей некоторое разнообразие в монотонную жизнь.

Но были и другие времена!

В шестидесятые годы в больничном цеху наладили производство модных и очень дефицитных в то время болоньевых плащей. Любой пижон времен «оттепели» мечтал иметь в своем гардеробе болоньевый плащ. В отличие от «шедевров» Наро-Фоминского шелкового комбината, львовские цеховые плащи, сработанные психбольными, выглядели почти как фирменные изделия из далекой Италии! Эшелонами плащи разлетались по всему Советскому Союзу. Цеховики заработали миллионы, но когда история вскрылась, всех причастных, включая главврача больницы, расстреляли!

Однажды я увидел, как на новенькой «Ладе»-«шестерке» цвета «мокрый асфальт» к цеху подъехал старший мастер. При его зарплате рублей сто сорок – сто шестьдесят все говорило о том, что дело покойных цеховиков в какой-то мере живо и процветает! Как говорится, место оказалось намоленное!

В конце ноября я буднично сопровождал «хронических» на работу в цех. Нестройную колонну возглавляли две дородные медсестры, напоминающие колхозных доярок. Замыкал шествие возрастной санитар Орест Погиба.

– Начальник! Помоги! А, начальник? – обратился ко мне мужчина лет сорока. В его грустном взгляде читалась беспробудная тоска.

– Чем могу быть полезен?

– Отпусти, начальник! Домой охота!

– Это не в моей компетенции, такие вопросы я не решаю!

– Врачи – сволочи и садисты! А у тебя глаза добрые! – жалобно пояснил «хронический».

– Вернись в строй, Сулима! – грозно скомандовал Погиба. – По аминазину соскучился?

Мужчина наклонился, пытаясь поправить язычок ботинка. Когда колонна остановилась, больной резко вскочил и, прихрамывая, стремительно побежал в сторону больничного забора. «Хронические» беспокойно переглядывались, издавая странные звуки, напоминающие гогот пингвинов. Я рванул за Сулимой. С другой стороны мчался Погиба, извергая порции мата и междометий. Беглец пытался вскарабкаться на высокую больничную стену, но сорвался и угодил в крепкие объятия Погибы.

– Ну шо, спортсмен! – почти нежно произнес Погиба. – Идем до доктора… Уколють – будешь как цветочек в вазе!

Шизофреник Ярослав Сулима никогда не покидал «Кульпарковскую», фактически отбывая пожизненное. Обитатели больницы наградили Сулиму прозвищем Топор.

Когда-то Ярослав числился обычным пациентом, не представляющим социальной опасности. Долго и безуспешно Сулиму лечили, а точнее, подлечивали от целого букета психопатологических процессов. На выходные и праздники Ярослава охотно отпускали домой, под ответственность родственников.

В первое воскресенье сентября брат забрал Ярослава домой. Позавтракав в кругу семьи, Ярослав пробежался по программе телепередач в газете «Высокий замок». Искренняя, почти детская улыбка озарила обычно грустное лицо Ярослава Сулимы. Программа обещала передачу «Клуб кинопутешественников». Ярослав, предвкушая долгожданную встречу с недоступными для советского человека заморскими странами, включил телевизор «Огонек». Но вместо любимой программы шел старый фильм о Ленине…

Ленин выступал перед толпой матросов на броневике. Ленин на Всероссийском съезде Советов рабочих депутатов…

Несколько минут Ярослав просидел в оцепенении. Очнувшись, он вышел на балкон и одну за другой выкурил две сигареты. Вернувшись, Ярослав обнаружил, что ничего не изменилось! Вместо приятного ведущего Сенкевича на экране продолжал мелькать «картавый вождь пролетариата»!

Ярослав незаметно для домашних проскочил в коридор, где из старого платяного шкафа извлек топор. Спрятав рубящее орудие под подолом старомодного плаща, Ярослав Сулима покинул отчий дом…

Осенний город утопал в зелено-золотых красках бабьего лета. Солнечный день, сдобренный теплым ветерком, аккомпанировал вальсирующей листве. Прохожие бросали удивленные взгляды на странного мужчину, одетого не по погоде. Вскоре перед Ярославом показалась знаменитая жемчужина львовского центра – величественное здание оперного театра. Но «храм искусств» не интересовал Ярослава! Пациент шестнадцатого отделения Сулима стремительно направился к памятнику Ленину на «стометровке». Бронзовая фигура Ленина величественно возвышалась на гранитном постаменте, символизирующем трибуну. Вождь смотрел вдаль, в то время как на его патинированную голову безнаказанно испражнялись голуби… От голубиного помета складывалось ложное впечатление, что на лысине вождя пробивается светлый пушок девственных волос.

Ярослав подошел к постаменту, деловито оглянулся, извлек из-под плаща топор и принялся рубить гранит… Топор опускался на камень, издавая неприятный скрежет. Вскоре у памятника собрались «благодарные» зрители. Люди не верили глазам! Безумный смельчак делал то, о чем мечтали многие, но не решались даже подумать о подобном! Ярослав рубил гранит, не замечая усталости. Пот градом катил по лицу, заливая глаза, Сулима потерял резкость. Он не мог видеть, что его труд практически бесполезен. Камень не поддавался, чего нельзя было сказать о топоре. Лезвие сильно затупилось, на плоскости появилась трещина. Ярослав безжалостно рубил трибуну вождя, изредка издавая внутриутробный стон. Крошки гранита разлетались, превращаясь в мелкую серую пыль…

Очень быстро у памятника собралось такое количество зевак, как бывало на митинге в день рождения Ленина. Сулима неистово рубил камень. Люди тревожно наблюдали… Молодежь довольно улыбалась, старшее поколение напряженно безмолвствовало…

– Руки вверх! Немедленно прекратите! – прокричал внезапно появившийся молоденький лейтенант милиции. Лейтенант пытался достать пистолет из кобуры, но что-то пошло не так, кобура не открывалась. Ярослав, не обращая внимания на призыв милиционера, ритмично опускал топор на «святой» гранит. Наконец-то у милиционера открылась кобура, и страж порядка произвел предупредительный выстрел в воздух.

– Брось топор! Стрелять буду! – Ярослав не удостоил взглядом милиционера, продолжая калечить памятник.

Скорее всего, на такой случай у советской милиции не было четких инструкций, и лейтенант действовал по наитию. Милиционер открыл прицельный огонь по Ярославу, находясь в пяти метрах от памятника. Хлопки выстрелов пистолета Макарова напоминали взрывы новогодних хлопушек. Лейтенант стрелял в Ярослава, но тот продолжал, как ни в чем не бывало, рубить постамент.

– Холостые! – пронеслось по толпе зевак. – Им боевые не дают! – Но толпа ошибалась! Милиционер стрелял боевыми. Вот только ни одна пуля не попала в Ярослава Сулиму! Видимо, лейтенант был «способным» парнем! Несколько пуль угодили в гранит постамента, оставив на камне характерные пулевые сколы. Когда патроны в «макарове» закончились, Ярослав развернулся к милиционеру. По толпе пробежал тревожный шепот. Лицо Ярослава излучало неистовый охотничий азарт. Лейтенант справедливо предположил, что вместо памятника, возможно, начнут рубить его! К сожалению, он оказался прав! Сулима поднял топор высоко над головой и решительно бросился в сторону милиционера! Издавая жалобный крик, лейтенант убегал от безумца, одной рукой придерживая фуражку. Толпа разразилась трагикомическим смехом. Не смешно было только лейтенанту. Милиционер мчался по улицам древнего города, предварительно израсходовав обойму патронов, ни один из которых не попал в цель! При виде этой сюрреалистической картины люди испуганно расступались. Пробегая по Армянской, «охотник» и «жертва» попали в поле зрения местных хиппи.

Ничуть не удивившись, один из хиппи, глубоко затянувшись «непростой папироской», философски изрек:

– Напрасно он убегает! Менту выпала редкая возможность быть обезглавленным от топора кровожадного психа! В честь мента назвали бы улицу, и пионеры приносили бы к его памятнику цветы!

Устав от погони, Ярослав выбросил испорченный топор и отправился домой в надежде посмотреть «Клуб кинопутешественников». Но на Подвальной его схватили сотрудники местного отделения милиции.

С тех пор Ярослав Сулима по прозвищу Топор не покидал стен психиатрической больницы…

Полезные знакомства

В третьем отделении проходил «курс терапии» известный львовский карманник Зюма.

Долгие годы Зюма оттачивал навыки в трамваях, троллейбусах и другом общественном транспорте, подрезая «лопатники» у беспечных советских граждан. Зюма слыл мастером своего дела, заслужив репутацию достойного представителя «старой школы». Работал Зюма виртуозно, строго соблюдая воровской кодекс: стариков и детей не обижал, последнего не брал…

Зюму уважали как в воровском мире, так и «на другом берегу». Но и «на старуху бывает проруха»!

Как-то летним вечером молодые опера приняли Зюму «на кармане» в трамвае четвертого маршрута. Авторитетный Зюма воспользовался обширными связями, и вместо срока карманника упрятали в третье отделение с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз».

Чисто выбритый Зюма, приятно пахнущий французским парфюмом, разгуливал по отделению в импортной пижаме, запястье карманника украшали модные часы – ORIENT COLLEGE.

– Молодой человек! – обратился ко мне Зюма, пристально рассматривая кроссовки Puma. – Могли бы вы сделать мне одолжение?

Надо признаться, я был заинтригован.

– Судя по всему, у вас – неплохой вкус и некоторые возможности. Достаньте мне, пожалуйста, японскую магнитолу и приличные кроссовки… Бюджет неограничен!

В напускной вежливости карманника чувствовалось высокомерие, присущее аристократам криминального мира.

– Думаю, это возможно! – произнес я уверенно. – Как срочно?

– Скучно здесь, вокруг – одно жлобье и психи! – жаловался Зюма. – Желательно как можно скорее – хорошие вещи скрашивают бытие!

Я обратил внимание на пластичные и длинные, как у профессионального пианиста, пальцы карманника. Легко представить, как виртуозно эти «пальчики» проникают в карман и извлекают ваше портмоне…

Зюма вручил мне солидную пачку денег:

– Мне кажется, этого должно хватить. Удачи, молодой человек!

Я сделал несколько звонков знакомым фарцовщикам, и уже через пару-тройку дней «товар» был у меня. Когда я доставил заказ в третье отделение, Зюма не скрывал радости:

– Я в вас не ошибся! Хотите быть успешным – держитесь правильных людей!

Интересно было бы лицезреть шкалу «правильности» в понимании Зюмы. Тем не менее я заработал оклад главврача минимум за квартал! Жизнь налаживалась – мечты сбывались! Я купил «паленый» гитарный усилитель Marshall и ковбойские сапоги на скошенном каблуке работы югославских кооператоров.

Вскоре Зюма привел очередного клиента – завбазой Червоноградского импортторга товарища Петренко. Путь заслуженного работника торговли в третье отделение психиатрической больницы оказался весьма своеобразным.

Накануне проверки отделом по борьбе с хищением социалистической собственности товарищ Петренко, заметая следы крупного хищения, поджог склад с импортными дубленками. Дефицитный товар сгорел дотла! Говорят, что не горят только рукописи – дубленки сгорели! В итоге обладатель обширных связей, ударник коммунистического труда Олег Владимирович Петренко очутился не за решеткой, но в третьем отделении областной психиатрической больницы с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз».

Я обеспечил Олега Владимировича кроссовками, спортивным костюмом Adidas и сигаретами Marlboro. Клиент остался несказанно счастлив!

Мне светила перспектива стать личным поставщиком «элитных психов».

Обитатели «трешки»

С материальной точки зрения работа меня вполне устраивала, но хотелось познавать медицину в более расширенном формате. Смущал откровенно узкий профиль.

Довольно быстро я ознакомился с основами клинической психиатрии. Больным, как правило, назначали аминазин и галоперидол, в особо тяжелых случаях проводили шокирующую своей жестокостью электрошоковую терапию: пациенту пропускали ток через головной мозг, вызывая судорожный припадок. Процедура напоминала пытки в «застенках гестапо», но в некоторых случаях это был единственный способ помочь больному.

Два раза в год (весной и осенью) в отделение поступал студент политехнического института, профессорский сын Саша Степанов. Высокий блондин с прекрасной фигурой пловца страдал шизофренией. К счастью, Саша чувствовал, когда у него начинается обострение, и добровольно приходил на госпитализацию. У Саши было незавидное прозвище – Гитлер. Когда болезнь рецидивировала, Саша переставал спать, становился агрессивным и разговаривал исключительно на немецком языке, выбрасывая руку в нацистском приветствии. Каждые две минуты комсомолец Саша выкрикивал: «Хайль Гитлер!» Наступал момент, когда Гитлера приходилась закрывать в палате для буйных, где уже находились «серьезные люди»: маршал Жуков, в миру бывший главбух СУ-24 Анатолий Вадимович Белых, Владыка Вселенной Гвидор – больной Эрик Маргулис (инженер-электронщик Эрик стал Гвидором после того, как в третий раз получил отказ на выезд в Израиль). Имелся в палате и агент британской разведки МИ-6 Ким Филби, урожденный Василий Федышин.

Привязанный к койке Саша-Гитлер кричал: «Возмездие не за горами! Рыцари Великого Рейха найдут и накажут всех партизан!» Партизанами Саша называл санитаров, врачей и пациентов отделения. Уже через пару-тройку сеансов электрошоковой терапии недуг временно отступал, и Гитлер превращался в обычного студента машиностроительного факультета Сашу Степанова. Однако с незавидной регулярностью, каждой весной и осенью, Саша возвращался в больницу печально привычным для всех Гитлером…

Среди пациентов отделения выделялся персонаж из постоянных клиентов – Валера Пепельница. Предупреждаю, рассказ не для слабонервных – особо впечатлительным советую пролистать! Какое-то время Валера не привлекал моего внимания. Пациент вел себя спокойно, дружелюбно и весьма замкнуто. Как у всех «постоянных», у Валеры имелось прозвище. Валеру называли Пепельница…

В период обострения Валера активно курил… Казалось бы, что здесь такого? Но проблема заключалась в том, что Валера тушил бычки исключительно о головку собственного члена! При этом он не кричал, не стонал, а блаженно улыбался!

Через пару «сеансов» слизистая головки превращалась в сплошную язву, но это не останавливало человека-Пепельницу. Валера мужественно продолжал тушить сигареты о многострадальную плоть, лучезарно улыбаясь! Лечили Пепельницу одновременно психиатр уролог…

Как-то Валера попросил у меня сигарету.

– Курить хочешь? – мой вопрос носил риторический характер.

– Да нет! – честно ответил Валера. – Залупа чешется, притушу бычок – глядишь, полегчает!

Через какое-то время я привык к особому климату психбольницы. С некоторыми пациентами у меня наладилась коммуникация. Однажды я обратил внимание на корпулентного мужчину лет шестидесяти, не спускавшего с меня глаз. Пациент заискивающе улыбался, стремительно направляясь ко мне с солидной папкой, заполненной листками формата А4.

Поэт Микола Коровай складывал вирши, поэмы и четверостишья, навязчиво читая свои «произведения» всем, кто попадал в его поле зрения. Коровай мог часами ходить за мной, умоляя послушать новый стих. Чтобы вам был понятен уровень «поэзии», приведу пример: однажды Коровай прочел «шедевр», врезавшийся мне в память:

 
«Все солдаты под действием воды
Превратились в воны, боны,
Пляшки и купоны!»
 

По иронии судьбы, лет через восемь, в разгар перестройки, в купоны превратились наши деньги… Творил Коровай в основном ночью, днем донимал персонал и пациентов.

Особо невезучим «посчастливилось» выслушать довольно длинную поэму «Лед» – произведение о гуцульском парне, ударнике труда и комсомольце. Однажды гуцул-комсомолец прогуливался вдоль замерзшего озера, покрытого льдом, и услышал крик о помощи. Ребенок провалился под лед! Комсомолец, не раздумывая, бросился в ледяную прорубь. Ребенка он спас, но сам герой умер от простуды!

– Было бы логичнее, если бы парень скончался от пневмонии! – осмелился предположить я. – От простуды, как правило, не умирают!

– Что такое пневмония? – спросил Коровай, насупившись.

– Воспаление легких!

– Нет! – категорически возразил Коровай. – Он умер от простуды, вода же в проруби очень холодная!

Более я не возражал…

Однажды у «поэта» похитили рукопись – ученическую тетрадь в косую линейку. Подозреваю, это сделал кто-то из пациентов, уставших от творчества поэта. Вскоре Микола прочел с интонацией Маяковского:

 
«Поэмы ворует говнюк, негодяй!
Напишет другую поэт Коровай!»
 

На смерть Джона Леннона Коровай написал «хокку»:

 
«Длинноволосого Битла
Убила жирная смерть!
Японка-жена живет… вот!!!»
 

Признаюсь: один из шедевров Коровая я цитирую по сей день:

 
«Надрывая мощный голос,
Генерал дает приказ!
У меня в тарелке волос!
Значит, повар – ПИДАРАС!»
 

Единственным искренне преданным поклонником поэта считался шизофреник-онанист Сергей Коваль. Любые эмоции, как положительные, так и отрицательные, вызывали у Сергея эрекцию, после чего он начинал активно мастурбировать, независимо от места и времени. Сергей мог часами мастурбировать у окна, любуясь покрытыми инеем ветками, одиноким каштаном, или просто дрочить под одеялом, разглядывая больничный светильник на потолке. Когда Коровай читал стихи, Сергей незамедлительно начинал мастурбировать в блаженном порыве преданного поклонника.

В третьем отделении обустроили довольно уютный холл с цветным телевизором «Электрон». В то время это считалось невероятно продвинутым.

Пациентам разрешалось несколько часов в день смотреть телевизор. Как-то в холле собрался аншлаг: выступал Генеральный секретарь КПСС Леонид Ильич Брежнев! Речи Брежнева имели грандиозный успех у пациентов. Самой популярной была знаменитая фраза Генерального секретаря: «Социалистические страны идут прямым курсом нога в ногу!» У Леонида Ильича она звучала приблизительно так: «Сосиски сраные идут прямым курсом на говно!»

Больные собрались в холле, внимательно слушая Брежнева, многие посмеивались над дефектами речи «дорогого Леонида Ильича». Несколько минут послушав Генерального секретаря, Сергей достал член и принялся мастурбировать! Пациент Коваль смотрел на экран глазами, полными любви и уважения к вождю, в то время как его руки ритмично «передергивали затвор»!

– Молодец! – хвалил Сергея Зюма. – Думаю, не каждый человек в Советском Союзе может безнаказанно дрочить на Брежнева!

Форс-мажор

Я искренне заблуждался, полагая, что за полгода работы в психиатрической больнице многое знаю и ко всему привык. «Ничему не удивляйся и будь бдительным… хрю!» Иногда, теряя бдительность, я разгуливал по отделению среди, как мне казалось, «безобидных психов», о чем-то мечтая или сочиняя песенки. Как правило, беспечность наказуема!

Пятница, конец рабочей недели. Я направлялся в раздевалку для персонала. В коридоре отделения – никого, кроме Олега, высокого мужчины лет тридцати пяти, водителя-дальнобойщика. Пациент топтался у окна, провожая меня грустным взглядом человека, напичканного нейролептиками. Дальнобойщик страдал классической шизофренией – временами он слышал голоса. В целом, Олег заслужил репутацию спокойного больного, не доставляющего особых проблем. Напал Олег коварно, со спины, обхватив мою шею железной хваткой. Он был значительно выше и тяжелее, ему удалось повалить меня на пол. К счастью, борьба в партере – мой конек еще со времен занятий в секции дзюдо. Я как-то вывернулся и заломил нападавшему руку, после чего удачно провел «санкаку-дзиме» – удушение, вызывающее циркулярную гипоксию. В такой ситуации противник сдается, но я имел дело с душевнобольным! Я предположил, что «сеанс закончен», и на мгновение ослабил хватку. Это оказалось ошибкой! Олег коварно нанес мне сильный удар в голову, я поплыл, но успел придавить сонную артерию противника! Даже теряя сознание, больной продолжал отчаянно сопротивляться! На помощь подоспели санитары, дежурный врач и заведующий. Санитары ловко «упаковали» пациента в смирительную рубашку и, как раненого тюленя, потащили в «буйную» палату. Неожиданно Олег открыл глаза и начал плеваться. Его взгляд казался вполне осмысленным.