Текст книги "Наследники"

Глава 14

Он долго смотрел на меня. Затем медленно кивнул.

– Значит, увольняетесь?

– Совершенно верно.

– Дозволительно мне узнать причину?

– Дозволительно. Но, боюсь, вы не поймете.

– А вы попробуйте.

– Мне не нравится, когда меня используют. Я пришел сюда работать. А не перегрызать кому-то горло ради вашего удовольствия.

Синклер молчал.

– Вы вполне могли отпустить Дэна Ритчи на покой. С достоинством, не потоптав ногами.

Тут он обрел голос.

– Вы в этом уверены? – спросил он вкрадчиво.

Я кивнул.

– Дэна Ритчи следовало растоптать, – продолжил он тем же тоном. – И я думал, что вы понимаете это лучше других. Вы же сами сказали, что он слишком стар для такой работы.

– Я не сторонник эвтаназии[16]16
  Умерщвление безнадежно больных (по гуманным соображениям).


[Закрыть].

– Есть только один способ борьбы с раковой опухолью. Вырезать ее. Если этого не сделать, смерть неминуема. Другого пути нет. Дэн Ритчи – такая вот раковая опухоль. Он работал в компании двадцать пять лет и весь вышел. Вы это знали. Я. Но не совет директоров. Те-то полагали, что он по-прежнему приносит пользу. И многие поверили ему, когда он обвинил вас в напрасных расходах. Конечно, я мог бы отпустить его с миром. Но такой итог не убедил бы директоров в том, что Ритчи уже не способен принимать адекватные времени решения. А убедить надо было. И сделать это мог только один человек. Вы.

– А если бы я проиграл? Что тогда?

– Вы не могли проиграть, – отрезал он. – Иначе я не позволил бы вам потратить столько денег.

Он нажал несколько кнопок на пульте дистанционного управления, и за моей спиной ожили экраны выстроившихся вдоль стены телевизоров.

– Взгляните на них.

Я повернулся, а он продолжал нажимать кнопки, меняя каналы.

– Влияние телевидения несравнимо ни с чем. И мы только начинаем это осознавать. Через пять лет телевидение будет решать, кто станет очередным президентом Соединенных Штатов. Через десять оно превратит планету в наш большой двор. Через пятнадцать перенесет нас на Луну.

Сердитое движение руки, и экраны погасли.

– От всего этого вы хотите уйти. Только потому, что игра слишком грубая. А вы чересчур чувствительны и не желаете никого обижать. Ваше стремление к максимальному рейтингу – детская забава. Управляя телевещательной компанией, вы формируете образ жизни людей.

Можете нести им добро, а можете – зло. Выбор ваш. И судить о том тоже вам. Вы один на вершине. Чем больше у вас зрителей, тем сильнее ваше влияние. Я полагал, вы это понимаете, но, возможно ошибался.

Он помолчал.

– Я не собирался произносить речь. Когда-то давно, во Фригии, веревки завязали в такой узел, что их никто не мог распутать. Гордиев узел. Существовала легенда, что тот, кто распутает его, станет королем. А Александр Македонский взял да разрубил его мечом. Просто и без затей. Пятидесятый этаж был нашим Гордиевым узлом. Он пустовал четыре года. Я намеревался отдать его человеку, который станет моим преемником. А для того, чтобы обосноваться там, нужно-то было лишь попросить меня об этом. До вас никто до этого не додумался. Я думал, вы и есть наш Александр. Он тоже был молод.

Синклер отошел к окну. Не посмотрев на меня.

– Я приму вашу отставку. Но сначала прочтите служебную записку, что я дал вам, когда вы пришли.

Молча я взял со стола лист бумаги. Черновой вариант заявления для прессы.

СПЕНСЕР СИНКЛЕР ТРЕТИЙ ОБЪЯВИЛ СЕГОДНЯ, ЧТО ОН СОХРАНЯЕТ ЗА СОБОЙ ПОСТ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТА ДИРЕКТОРОВ «СИНКЛЕР БРОДКАСТИНГ КОМПАНИ». ОДНОВРЕМЕННО ОН ОБЪЯВИЛ О НАЗНАЧЕНИИ СТИВЕНА ГОНТА ПРЕЗИДЕНТОМ «СИНКЛЕР БРОДКАСТИНГ КОМПАНИИ». МИСТЕР ГОНТ ОСТАЕТСЯ ТАКЖЕ ПРЕЗИДЕНТОМ «СИНКЛЕР ТЕЛЕВИЖН».

МИСТЕР СИНКЛЕР ОТМЕТИЛ..

Дальше читать я не стал.

– Вы могли бы мне сказать.

Тут он повернулся ко мне. Его губы искривились в сухой улыбке.

– Вы не дали мне такой возможности.

– И вы не изменили своего мнения после того, что я здесь наговорил?

– Я же попросил вас прочесть этот пресс-релиз, не так ли?

Я вновь посмотрел на листок, что держал в руке. Президент «Синклер Бродкастинг компани» – вот уж действительно вершина. Я положил листок на стол.

– Нет. Благодарю, но мне это не подходит.

– Почему? – резко спросил Синклер.

– Я слишком молод, чтобы умереть, – и с тем вернулся в свой кабинет.

В восемь вечера мы еще лежали в постели, забыв про ужин. Я пробежался пальцем по ее позвоночнику, ухватил за ягодицу. Сжал. Крепкая, упругая.

– Тебе нравится? – спросила Барбара.

– А что тут может не нравиться? Попка – моя слабость. Я думал, ты знаешь.

Она затянулась сигаретой с «травкой».

– Не только попка.

Я взял у нее сигарету, перекатился на спину, глубоко затянулся.

– Шампанское еще осталось?

– Сейчас посмотрю, – Барбара села, вытащила бутылку из ведерка со льдом. Наполнила мой бокал, передала мне, налила себе.

– Попутного ветра.

Мы выпили. Я чувствовал себя на седьмом небе. Шампанское и марихуана. «Дом Периньон»[17]17
  Одна из лучших марок французского шампанского.


[Закрыть] и «Золото Акапулько». Ни с чем не сравнимое сочетание.

Я поставил бокал на столик, положил сигарету в пепельницу и потянулся к Барбаре. Тут же она пришла в мои объятья. Наши губы слились.

– Ты такая теплая. Внутри и снаружи.

– Я тебя люблю.

Я обхватил губами левый сосок, когда зазвонил телефон. Не обращая на него внимания, я двинулся ниже.

– Телефон, – выдохнула Барбара.

– И черт с ним, – я добрался до островка вьющихся волос. Но она уже взяла трубку. – Скажи, что меня нет.

Странное выражение появилось на ее лице.

– Мой отец внизу. Он хочет подняться сюда.

Я взял трубку.

– Слушаю.

– Вас спрашивает некий мистер Синклер, сэр, – сообщил швейцар. – Пропустить его?

Я искоса глянул на Барбару.

– Да, – положил трубку и встал. Прошел в ванную, почистил зубы. Умылся, причесался. Надел халат и вернулся в спальню.

Барбара сидела на кровати, накинув на плечи пеньюар. Я наклонился и поцеловал ее.

– Не уходи. Я быстренько избавлюсь от него.

Синклер, конечно, сразу понял, что я не один.

– Я не помешал? – обеспокоился он.

– Нет, нет, – я провел его к бару. – Что вам налить?

– Виски с водой. Без льда.

– Шотландское?

– Конечно.

Я налил ему виски, себе – бренди. Он сразу перешел к делу.

– Почему вы утром ушли? Мне кажется, я выразился достаточно ясно.

– Это точно, – кивнул я. – Но я понял, что еще не готов. Особенно после вашей лекции. Мне надо многому научиться.

– У вас и так большие успехи. Учитесь на ходу.

– Нет, нет. Даже и в этом случае мне потребуется два года, чтобы подготовиться к той работе, что вы предлагаете мне сегодня.

– Вы по-прежнему намерены увольняться? – прямо спросил он.

– Нет. Во всяком случае, не сейчас.

Тут Синклер улыбнулся.

– Благодарю. Мне бы не хотелось терять вас.

– Я это знаю.

– Так что же нам делать? Дэн Ритчи пробил брешь в наших рядах.

– Я заслоню ее собой. При одном условии.

– Каком же? – поинтересовался он.

– Вы останетесь президентом «Синклер Бродкастинг». Чтобы не дать мне зайти слишком далеко и потерять дно под ногами. А если через два года ваше предложение останется в силе, я его приму.

Он долго смотрел на меня.

– Хорошо. Вы назначаетесь исполнительным вице-президентом «Синклер бродкастинг», сохраняя за собой пост президента «Эс-ти-ви». Так?

Я кивнул.

– Значит, договорились, – он протянул мне руку. – Хочу задать вам еще один вопрос, из чистого любопытства.

– Насчет чего?

– А что бы вы делали, не найди мы взаимоприемлемого решения?

– Уж во всяком случае, не волновался, – беззаботно ответил я. – У меня уже нет необходимости зарабатывать на кусок хлеба, – за его спиной Барбара вышла из спальни и я не удержался. – Забыл сказать вам, что на прошлой неделе я женился. На очень богатой девушке, отец которой хочет взять меня в семейный бизнес.

Он вытаращился на меня, как на идиота.

– Добрый вечер, папа, – подала голос Барбара.

Если он и изумился, то лишь на долю секунды. Протянул к ней руки и она приникла к его груди. Синклер обернулся и его рот расползся в широкой улыбке.

– Поздравляю, сынок. Тебе крупно повезло.

– Я знаю, сэр.

Улыбка стала шире.

– К чему такие формальности, если мы – одна семья. Зови меня папа.

Глава 15

– Черт побери! – взорвалась Барбара. – Я не могу застегнуть этот бюстгальтер! – она отбросила злосчастный предмет и повернулась к зеркалу. – Ты только посмотри на меня. О господи!

Я подошел сзади, положил ей руки на талию, затем охватил ладонями груди.

– Давай я буду твоим бюстгальтером.

Она глянула на мое отражение в зеркале.

– Тебе нравится? Ты бы гордился мною, если б меня пригласили на роль коровы в рекламном ролике о пользе молока?

– А что плохого в том, что мне нравится большая грудь? В Америке таких, как я – легион Она вывернулась из моих объятий и резко выдвинула ящик комода. Но не рассчитала, и ящик вывалился из паза, а его содержимое рассыпалось по полу. Она опустилась на колени средь нижнего белья и расплакалась.

Я присел рядом, вновь обнял ее.

– Я такая неуклюжая, – всхлипнула Барбара. – Ничего у меня не получается.

– Не надо волноваться, – успокаивал я ее. – Худшее уже позади. Осталось-то несколько месяцев.

– А мне кажется, это никогда не кончится, – она все еще всхлипывала. – Почему ты не отговорил меня.

Я отговорил. На первом году нашей семейной жизни.

Но на втором она уперлась, и никакие доводы не помогали.

«Каждая женщина имеет право родить ребенка, – твердила она. – Для того она и создана».

Я понимал, что не следует напоминать ей об этом. А потому поднял с пола, увлек к креслу, усадил.

– Давай лучше выпьем.

Принес ей полный бокал, она пригубила, скорчила гримаску, поставила бокал на стол.

– Отвратительный вкус. Дай мне лучше сигарету.

Я зажег сигарету, передал ей.

– У меня такая тоска. Никогда не испытывала ничего подобного.

– Выпей, – посоветовал я. – Тебе сразу станет лучше.

– А травки у тебя нет?

– Ты же знаешь, что нет. Билл сказал, что от нее ребенку только вред. Ты же не хочешь родить наркомана.

– Если он доктор, это не означает, что он знает все и вся. Неужели будет лучше, если он родится алкоголиком? Ты же угощаешь меня виски.

Я не ответил. Барбара подняла бокал.

– Одевайся и иди. Я останусь дома.

– Но он ждет нас обоих.

– Извинись за меня. Скажи, что меня тошнит. Ты же находишь предлоги, чтобы не прийти домой к обеду. Придумай что-нибудь, – она отпила из бокала. – Кроме того, я терпеть не могу этого коротышку. Он напоминает мне свинью.

– Рост – это от Бога.

– Я ненавидела бы его, будь он великаном, У него одна цель – использовать тебя.

– А у кого – нет? – я повернулся к зеркалу, довязал галстук. – Это моя работа. Служить людям.

– О господи, какое благородство! – она пренебрежительно фыркнула. – Похоже, ты начинаешь верить бредням моего папаши. Он-то частенько заявляет, что президент телевещательной компании – слуга народа.

– И все же моя работа – не самая худшая, – я надел пиджак. – Ты одеваешься или собираешься просидеть весь вечер с голыми титьками?

За круглым столом в «21» мы сидели ввосьмером. Сэм Бенджамин и его жена Дениз, Джек Сейвитт и актриса, интересы которой он представлял, Дженнифер Брейс, свояк Сэма с женой, имя которой я смог запомнить лишь через три недели, и мы с Барбарой.

Я оглядел стол. Сэм был в ударе. Показывал один из своих фокусов. Стодолларовый банкнот внезапно исчезал в его руках, а потом оказывался то в декольте актрисы, то в портсигаре Барбары. И Барбара, похоже, веселилась от души. Во всяком случае, смеялась громче всех. Но она видела эти фокусы впервые.

Я улыбнулся про себя. Сэм обожал фокусы. Иной раз я задавался вопросом, а кто он на самом деле – фокусник, актер, рекламный агент или сочетал в себе качества всех троих. И по мере того, как наши отношения становились все более близкими, я склонялся к последнему.

А познакомились мы следующим образом. Как-то раз, выходя после ленча из Норвежского зала в «Уолдорфе», мы увидели странную процессию, направляющуюся в Имперский зал. Четверо охранников в форме агентства Бринкса с пистолетами в руках, за ними еще двое, несущие здоровенный алюминиевый сундук с двумя позолоченными замками, в арьергарде – вторая четверка тоже с пистолетами.

– Что происходит? – спросил я.

– Сейчас выясню. – Джек поспешил к Имперскому залу, переговорил со швейцаром, вернулся.

– Презентация. Какой-то новый продюсер пригласил прессу и владельцев кинотеатров чуть ли не всей страны, чтобы показать, как надо продавать картину.

Я оглядел толпящихся у дверей Имперского зала. Пожалуй, тут были все акулы кинопроката.

– На обычную презентацию их не выманишь, – заметил я.

– Это точно. Но мне сказали, что в этом сундуке миллион долларов.

– Так пойдем посмотрим, – предложил я.

В дверях нас никто не остановил. Все смотрели на стоящий на столе сундук.

Я огляделся. Стены украшали десятки плакатов. Картинки разнились, слова оставались неизменными.

САМЮЭЛЬ БЕНДЖАМИН ПРЕДСТАВЛЯЕТ:

«ИКАР»

ФИЛЬМ, ГАРАНТИРУЮЩИЙ МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ

Я улыбнулся. По крайней мере, этот продюсер не собирался клясть телевидение за то, что оно отбирает зрителя у кинотеатров. Он пришел, чтобы бороться за свой фильм. Понравились мне и фотографии. На одной полуодетый мужчина с рельефной мускулатурой, одной рукой обнимал почти что голую девицу, а другой отражал удар меча. На другой тот же мужчина взлетал над сражающимися воинами на могучих крыльях.

– Дамы и господа! – прогремело из динамиков.

Все взоры устремились к сцене. Тут я впервые увидел его. Небольшого росточка, с широченными плечами, этакий квадрат в черном костюме и белой рубашке. С черными волосами и мясистым, блестящим от пота лицом.

– Большинство из вас не знает меня. Я Сэм Бенджамин. Практически никто из собравшихся здесь не видел моей картины. Называется она «Икар». Но одно я вам пообещаю прямо сейчас, – он вытер лицо носовым платком. – После презентации вы запомните и меня, и фильм.

По его знаку охранники подняли сундук и направились к сцене. Из кармана Бенджамин извлек большущий золотой ключ, поочередно открыл оба замка, отступил назад.

Охранники знали, что от них требуется. Они подняли сундук и перевернули его. Водопад тугих пачек вылился на стол, места не хватило, пачки посыпались на пол. Казалось, денежный поток никогда не кончится. Толпа ахнула.

Я повернулся направо, налево. Никто не мог оторвать взгляда от груды денег. Потом я посмотрел на маленького человечка на сцене. Более он не казался маленьким.

Наоборот, стал выше многих. И последняя его фраза полностью соответствовала действительности. Такое не забывается.

– Пошли, – прошептал я Джеку.

Он повернулся ко мне, когда мы вышли в вестибюль.

– Этот парень – чокнутый. Рискнуть миллионом долларов. А что, если…

– Наведи о нем справки, – оборвал я его – Ты серьезно?

Я кивнул.

– Естественно.

На такие выдумки способны лишь два типа людей. У кого есть все, и те, кому нечего терять, а потому они рискуют всем. И для них не имело значения, повернется к ним фортуна лицом или нет. Мужества и решительности этому парню хватало с лихвой.

То, что я узнал, еще более заинтриговало меня, а потому следующим утром я поехал в его контору. Четыре комнаты в одном из административных зданий в Рокфеллеровском центре. Там носились люди, теснились столы, на полу валялись бумаги.

Я стоял посреди этого водоворота, с любопытством наблюдая за происходящим. Но довольно быстро ко мне подошел мужчина. Как Я потом узнал, Роджер Коуэн, свояк Сэма, финансировавший все его затеи.

– Вы владелец кинотеатра или коммивояжер? – спросил он.

– Пожалуй, и тот, и другой.

– Уточните, пожалуйста, вы хотите что-то купить или продать?

– Купить.

Тут его губы разошлись в улыбке.

– В таком случае, прошу в кабинет. Мистер Бенджамин незамедлительно примет вас.

Когда мы вошли. Сэм разговаривал по телефону. Коротко глянул на меня и знаком предложил мне сесть.

Роджер торопливо убрал лежавшие на стуле бумаги.

– Договорились, – бросил Сэм в трубку. – Вам остается пятьдесят процентов дохода от показа фильма, и я плачу до тысячи долларов в неделю на рекламу.

Он положил трубку и перегнулся через стол, протягивая мне руку.

– Сэм Бенджамин.

Я пожал руку. Крепкую и мускулистую. Сэм только казался толстяком. На самом же деле под костюмом бугрились мышцы.

– Стивен Гонт.

Он воззрился на меня.

– Тот самый Стивен Гонт?

Я кивнул.

– Каким ветром вас сюда занесло?

– Вам нужны деньги. Они у нас есть.

– Я не знаю, кто сказал вам об этом, но это все ложь.

Мы в полном порядке.

Я поднялся.

– Тогда я попусту потратил время.

– Подождите. Ну куда вы так спешите? С чем вы пришли? Говорите прямо.

– Двести тысяч долларов за показ вашего фильма по ти-ви.

– Это невозможно. Если об этом узнают, владельцы кинотеатров устроят мне бойкот.

– Деньги сейчас, сообщение о сделке – через два года. К тому времени фильм уже окупится.

– Вы принесли чек? – он улыбнулся. – Сегодня мне нужно внести арендную плату за помещения, а не то нас выкинут на улицу.

Глава 16

Мы отказались от предложения подвезти нас до дома и пошли пешком, наслаждаясь теплой летней ночью. Пересекли Пятую авеню, постояли у витрин Сакса. Ярко освещенных, наполненных спортивными товарами. Я повернулся к Барбаре.

– Неплохо посидели, правда?

– Да, – рассеянно ответила она, занятая собственными мыслями.

Мы двинулись дальше. Она молчала, пока мы не повернули на Сорок девятую улицу.

– Зачем он тебе нужен?

– Художественные фильмы. Снятые для показа в кинотеатрах. Он как никто умеет раздобывать их.

– А в чем, собственно, проблема? Их же полным-полно.

– Их много, я согласен. Но неиссякаемым их поток не назовешь. А телевидение за неделю показывает больше фильмов, чем Голливуд выпускает за год..

– Так почему вы не снимаете их сами?

– Будем снимать. Но сейчас это экономически невыгодно. Поэтому телевещательные компании пытаются перехватить фильмы друг у друга, и я должен быть уверен, что не переплачиваю.

– Ас чего ты взял, что он не берет с тебя лишку? Он из тех, что не забывает себя.

Я с уважением посмотрел на нее. Чувствовались отцовские гены.

– Ты права. Но мы ему нужны. Он честолюбив. Хочет создать собственную кинокомпанию. И мы можем ему в этом помочь. Так что наши отношения взаимовыгодны.

За разговорами мы дошли до нашего подъезда. Пересекли вестибюль, направляясь к лифту. В кабине Барбара раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но искоса глянула на лифтера и промолчала.

В квартире она буквально рухнула в кресло.

– Какое счастье, что существует система кондиционирования. Ты представить себе не можешь, как тяжело таскать в жару такой живот.

– Ты хотела что-то сказать в лифте.

– О, – она закурила. – На твоем месте я бы ему не Доверяла.

– И на чем основано твое недоверие к нему?

– Естественно, на мелочах. Мне не понравилось, как он себя ведет, – она затушила сигарету. – Не табак, а сырая солома.

– Договаривай, раз начала.

– Я считаю, у него нет чувства верности. Вспомни, как он третировал сегодня своего свояка. В первый раз, когда мы встречались с ним, он относился к Роджеру, как к полноправному партнеру. Роджер то, Роджер это, что ты думаешь, Роджер. Я не могла понять, в чем дело, пока ты не сказал мне, что Роджер финансировал его все эти годы.

– И что?

– Ты видел, что на этот раз все было иначе. Создавалось впечатление, будто Роджер – его лакей или вообще для него не существует. Малейший успех, и он относится к Роджеру с презрением. Каждый раз, когда Роджер начинал что-то говорить, Сэм затыкал ему рот, так что весь вечер тот молчал словно глухонемой.

– Сэму есть чему радоваться. Он вправе похорохориться. Не всякая картина приносит три миллиона долларов за двенадцать недель.

– Конечно, вправе, – кивнула Барбара. – Но не за счет человека, который полжизни поддерживал его.

– Я уверен, что ты преувеличиваешь. Ты же видела новый «линкольн», который он купил Роджеру.

– Видела, – подтвердила Барбара. – Но отдал ли он деньги, которые брал у Роджера в долг? – она тяжело поднялась. – Я вся в поту. Пойду приму душ и лягу спать.

Я подумал, что на этом разговор закончится, но она еще смотрела телевизор, когда я лег рядом с ней двумя часами позже.

– Мне он все равно не нравится.

К тому времени я и думать забыл о Сэме. Эти два часа я провел в гостиной, переключаясь с канала на канал.

Мы все еще не могли найти оптимальную программу на вторник.

– Кто?

– Сэм, – она повернулась на бок, не отрывая глаз от экрана. – Помассируй мне спину.

Круговыми движениями я начал массировать ей середину спины.

– Ниже, – я подчинился. – Так лучше, – она помолчала. – А ты видел, как он вытаскивал сто долларов из-за пазухи актрисы. Засунул руку так глубоко, словно хотел вместе с деньгами выставить на всеобщее обозрение и ее груди. А ей, похоже, нравилось, что все уставились на ее сокровища.

Я рассмеялся.

– Если его влечет женская грудь, то ему следовало подобрать другой объект внимания.

– Ты тоже вылупился на них. Я видела, какое выражение появилось на твоем лице. На всех ваших лицах. Вы хотели ее трахнуть. Сомневаться в этом не приходится.

– Да ты ревнуешь!

– Да, черт побери, ревную! Ты, должно быть, принимаешь меня за сумасшедшую, если думаешь, что мне нравится, как все эти шлюхи разве что не заголяются перед тобой, всем своим видом показывая, что отказа не будет, только намекни.

– Меня это не интересует. И потом, она охотилась не за мной, а за Сэмом.

– Это точно, – Барбара хихикнула. – Он такой вульгарный. В какой-то момент он решил, что на него никто не смотрит, взял ее руку и положил под столом на свою ногу. По его лицу я поняла, что его это возбуждает.

Я рассмеялся, продолжая массировать ей спину.

– Остается только позавидовать ему.

Она затихла, и я убрал руку.

– Не останавливайся. Мне так приятно.

– Так это хорошо.

Она вытянула руку и ухватила меня за давно вставший конец.

– Эй, да тебе тоже неплохо.

И начала поворачиваться ко мне.

– Не надо, – остановил я ее, притянул к себе, осторожно ввел член.

Она ахнула.

– Мне нечем дышать. Ты достал мне до горла!

Я рассмеялся и обхватил ладонями груди Барбары, начал целовать в шею. Ее крепкие упругие ягодицы прижимались к моим ногам. В телевизоре что-то загрохотало. Непроизвольно я посмотрел на экран.

Аккурат в то самое мгновение Барбара повернулась ко мне.

– Черт! Я знала, что так оно и будет, – голос ее сочился теплотой и удовлетворенностью. – Чувствовала, что ты найдешь способ работать и трахаться одновременно.

– Ваша жена очень плоха. Она потеряла много крови до того, как ее нашли. Вероятно, кровотечение началось еще во сне, а проснулась она уже от схваток. Попыталась выбраться из кровати, чтобы позвать на помощь, но потеряла сознание. Полагаю, она пролежала на полу три часа.

Просто чудо, что ее доставили сюда живой.

Двери лифта открылись и мы зашагали к ее палате.

Остановились у двери.

– Каковы ее шансы? – я не узнал своего голоса.

– Мы делаем все, что в наших силах. Нам пришлось почти полностью заменить ей кровь, – он посмотрел мне в глаза. – Я взял на себя смелость пригласить священника. На случай, что она католичка.

– Нет, она принадлежит к англиканской церкви, – и я прошел в палату.

Медицинская сестра через плечо глянула на нас и отступила от кровати. Барбара лежала белая, как полотно.

Ни у кого я не видел такой белой кожи. Трубочки от капельниц тянулись одна – к ее ноздре, вторая – к локтевому сгибу. Я приблизился, взял Барбару за руку.

Мгновение спустя она почувствовала мое присутствие. Веки ее дрогнули, глаза открылись. Шевельнулись губы, но я не расслышал ни слова, Я нагнулся к ней.

– Не пытайся говорить, Барбара. Все будет хорошо.

Наши взгляды встретились. В какой уж раз меня поразила синева ее глаз.

– Стив, – выдохнула она. – Так жаль ребенка.

– Неважно. У нас будут другие.

– Правда?

– Конечно. Как только ты выберешься отсюда и немного окрепнешь.

Она чуть улыбнулась одними глазами.

– Я тебя люблю.

– И я люблю тебя, – от моих слов губы ее разошлись в улыбке. – Я всегда любил тебя. Ты это знаешь.

Но ответа не последовало. Возможно, она уже и не услышала моей последней фразы. Ибо я понял, что она умерла, лишь когда подошедший доктор осторожно высвободил руку Барбары из моей.

После похорон я заперся в квартире. Я ни с кем не хотел говорить, никого не хотел видеть.

Первые пару дней телефон звонил, не переставая. Но я не снимал трубку и дал команду швейцару никого ко мне не пускать. На третий день звонки прекратились. Даже с работы никто меня не беспокоил.

Я, словно призрак, слонялся по комнатам. Она все еще зримо присутствовала в квартире. Запахом духов в постели, одеждой в шкафу, косметикой в ванной.

Телевизор работал, но я даже не взглянул на экран.

На четвертые сутки непрерывной работы трубка перегорела, но заменять ее я не стал. Вот тут наступили тишина и покой. Мертвая тишина Как в могиле. Там, где лежала Барбара.

В тот же четвертый день звякнул дверной звонок. Я сидел на диване. Позвонят и уйдут. Но звон не прекращался.

Я встал, подошел к двери.

– Кто тут?

– Сэм Бенджамин.

– Уходи. Я не хочу тебя видеть..

– А я хочу, – проорал он. – Откроешь сам или мне выламывать дверь?

Я открыл дверь.

– Ты меня увидел, – и начал закрывать ее.

Но он уже вставил ногу в щель и навалился на дверь своими двумястами фунтами. Я отлетел назад вместе с дверью.

– Так-то лучше, – отдуваясь, он переступил порог, захлопнул за собой дверь.

– Что тебе надо? – пробурчал я.

– Пора тебе сбросить траур.

Я вернулся к дивану, сел. Он последовал за мной.

– Почему бы тебе не оставить меня в покое?

– Надо бы. В принципе, мне нет до тебя дела.

– Вот и хорошо.

– Но ты мне все еще нужен.

– Именно это и сказала мне Барбара.

– Правда? – он сощурился. – Она была умнее, чем мне казалось, – он прошелся по комнате, глянул на остатки еды на тарелках. – Когда ты ел в последний раз?

Я пожал плечами.

– Не помню. Если мне хочется есть, я звоню в бюро обслуживания.

– А выпивка у тебя есть?

– В баре. Наливай, сколько хочешь.

Он шагнул к бару, достал бутылку шотландского, наполнил до краев два стакана. Протянул один мне.

– Держи. Тебе надо выпить.

– Не хочу.

Он поставил один стакан на стол, вновь закружил по комнате, изредка прикладываясь к своему. А потом скрылся в спальне. Оттуда донесся какой-то шум. Я не сдвинулся с места. Но четверть часа спустя не выдержал и последовал за ним.

На полу лежала груда одежды. Сэм появился из ее гардеробной и добавил еще охапку платьев.

– Что ты делаешь? – завопил я. – Это же одежда Барбары!

– Я знаю, – он тяжело дышал, непривычный к физическим усилиям. – Но зачем они тебе? Или ты собираешься их носить?

Я наклонился и начал собирать юбки, блузки, платья.

Сэм вырвал их у меня из рук и грубо толкнул. Я попытался ударить его, но он перехватил мои руки, сначала одну, потом – вторую, и крепко зажал в своих.

– Она умерла! Умерла, и ты должен с этим смириться. Умерла, и тебе не вернуть ее к жизни. Так что незачем пытаться лечь рядом с ней в могилу.

– Ее убил я! Если б я не отослал ее, она бы не умерла.

Я был бы рядом с ней, когда это случилось.

– Возможно, ты ничего не смог бы изменить. Умирают все, каждый в положенное ему время.

– И это тебе известно, – с горечью бросил я. – Вы, евреи, похоже, знаете все на свете. Даже о смерти.

– Да. Даже о смерти, – голос его помягчел. Он выпустил мои руки. – Мы, евреи, общаемся со смертью шесть тысяч лет. И научились жить рядом с ней. Пришлось.

– И как же вы с ней живете?

– Мы плачем.

– Я забыл, как это делается. Последний раз я плакал в далеком детстве. Теперь я вырос.

– Попробуй, – упорствовал Сэм. – Тебе это поможет.

– Тебе придется научить меня.

– Я научу.

Он открыл дверь моей гардеробной, заглянул внутрь, взял шляпу, надел, повернулся ко мне.

Такой нелепый в шляпе, едва держащейся на макушке, с блестящим от пота, мясистым лицом, в очках в черной роговой оправе. Я едва не рассмеялся, но что-то остановило меня.

Передо мной стоял другой человек.

– На каждых похоронах и раз в год, на Йом-Киппур[18]18
  Религиозный праздник в иудаизме, отмечаемый через десять дней после Нового года.


[Закрыть], День всепрощения, мы произносим особую молитву. Она называется Каддиш.

– И она заставляет вас плакать?

– Да, – кивнул он – Потому что молитва эта не только о твоих мертвых, но и о всех тех, кто умер со времен оных, – он взял меня за руку. – А теперь повторяй за мной: Yisgadal, v'yiskadash…

Он подождал, пока я повторю.

– Yisgadal, v'yiskadash…

Я увидел слезы, выступившие за стеклами очков. Он открыл рот, чтобы продолжить, но голос изменил ему.

– Sh'may rabbo…

Я почувствовал наворачивающиеся на глаза слезы.

Закрыл лицо руками.

– Барбара! – воскликнул я.

И разрыдался.

Я рыдал.

Рыдал.

Рыдал…