Текст книги "Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)"

– Простите, княгиня, – прервал ее барон. – Этот француз и был, вероятно, мой предок… Но ведь вашего отца звали не Александром.

– Его звали Алессандро Франсиско дель` Пьомбо, князь Гроссето. Меня зовут Элиза Перуджина Алессандро дель` Пьомбо, княгиня Гроссето, я была последней наследницей нашего рода.

– Простите, княгиня, что прервал Вас! – барон подошел к Элизе и присел на краешек дивана, где она располагалась.

– Я продолжаю. План моего отца, который он передал через Мерсье, был очень прост. Меня должны были «похитить» во время прогулки и доставить в Кротоне, где князь взял бы меня на борт своей тартаны и отплыл на Сицилию. Тетушке тоже предлагалось спастись, но она не хотела ставить экспедицию на грань срыва, так как очень болела в то время. Она считала, что Борджиа не посмеет убить ее, так как она находилась в косвенном родстве с его братом герцогом Гандиа. О, кто мог знать, что вскоре и Жуан падет от руки этого мерзкого властителя! Итак, Мерсье просил у меня только согласия на побег, чтобы действовать наверняка. Я помолилась и дала таковое! Никто не мог знать, что этот план был во всех деталях известен Цезарю, что он хотел лишь использовать мое мнимое освобождение, чтоб свести счеты с князем Алессандро. Теперь я понимаю, почему мы так легко ушли от охранников Борджиа, покинули Рим! Все было рассчитано заранее.

Мне не хочется подробно описывать наше путешествие по объятой войной Италии. Должна заметить, сударь, что мсье Арно держался со мной подчеркнуто вежливо и исполнял мои приказания, но эта маска лживого человека и была отныне его истинным лицом! Мы миновали Казерту, Салерно и Паолу, до Кротоне оставалось не так уж далеко. И тут я, пожалуй, впервые почувствовала недоверие к французу… Слишком не похоже было, что он опасается чего-то, а ведь его измена Цезарю могла стоить жизни. Он часто говорил с двумя своими спутниками по-французски, но я почти не понимала этот язык. Однако все же разбирала, что речь часто идет о деньгах…

Княгиня вновь замолчала, ее живые глаза увлажнились слезами, а рука, протянувшаяся, чтобы вытереть их, задрожала. Генрих Мерсье так остро ощутил желание покончить с этими воспоминаниями, что готов был отдать за это всю остававшуюся у него жизнь. Но девочка, махнув рукой, быстро успокоилась и продолжала.

– Деньги были тем кумиром, служа которому ваш предок надеялся обрести свое счастье… Одним словом, когда возле Кротоне мы встретили посланца моего отца, я уже чувствовала, что все кончится плохо. Надо сказать, что еще раньше я вытребовала для себя острый кинжал, который Мерсье дал мне весьма неохотно, и думала, что в нужный момент сумею пустить его в ход. Мой брат Патрицио учил меня этому, когда мы были все вместе. Он говорил: «Знай, сестра, что иногда лучше умереть, чем влачить позор бесчестья!» Мерсье согласился с посланцем, что, как только тартана князя приблизится к Кротоне, он передаст меня и получит свое вознаграждение. Теперь он был очень испуган и не решался идти до конца. Посланец пообещал ему содействие князя в возвращении на родину, но Мерсье холодно встретил это предложение. Он чего-то ждал… Я никогда не забуду ту ночь, последнюю ночь моей дневной жизни. Мерсье оказался гнусным предателем, он до конца выполнил план мерзавца Борджиа.

Как только он получил деньги, он передал меня Джузеппе, бывшему нашему слуге, теперь сподвижнику отца, и попрощался со мной, но как-то необычно, с ухмылкой. На лодке, кроме меня и Джузеппе, было двое людей князя, и мы торопились к тартане, стоявшей неподалеку. Однако гроза и сильный ветер все время относили нашу лодку в сторону… Неожиданно мы услышали пушечные выстрелы: два корабля испанцев блокировали тартану и расстреливали ее теперь, не давая уйти в море. Конечно, отец мог спастись, бросив меня и своих товарищей. Но он был настоящим правителем и не мог так подло поступить. Они, наверное, все погибли… Три или четыре лодки, спущенные испанцами, чтобы добить утопающих, грозили теперь и нам. Джузеппе приказал приставать к берегу, он надеялся уйти от преследователей по суше. Но там нас ждал отряд из людей Борджиа, которым командовал… Арно Мерсье! Бой не был равным: еще до того, как мы пристали к берегу, двое из нас были ранены.

Джузеппе крикнул мне, чтобы я не сдавалась живой, но в это время пуля сразила и его. Я спрятала кинжал в рукаве платья и надеялась увидеть Мерсье в последнюю минуту. Однако, он был слишком осторожен, чтобы самому хватать меня. Понимая, что от солдат Борджиа не уйти, а мой кинжал будет ими, несомненно, замечен, я крикнула предателю, что проклинаю его самого и весь его род до седьмого колена! Когда же солдаты Цезаря были в нескольких шагах от меня, я метким ударом поразила себя в сердце. Так я умерла – для людей, но не для рода Мерсье!

Княжна при этих словах резко встала и оправила платье. Мысль о месте вернула ее лицу живой румянец, губы ее были плотно сжаты, а во взоре вновь проступила твердость. Генрих, потупив голову, остался на месте.

– Я понимаю Ваши чувства, Ваше высочество. Я презираю Арно теперь не меньше вас, но без него не было бы меня, – устало сказал барон. – Впрочем, Вы пришли для своей мести… Что ж, я готов!

– Нет, барон… – покачала головой Элиза. – Я сама давно устала от своей второй жизни. Мое проклятие было исполнено, я хочу теперь успокоиться… А к Вам я не испытываю ничего дурного.

– Однако именно Вы поразили почти всех Мерсье после Арно! Вы или Ваше проклятие, не знаю… Все мои родственники, умиравшие по самым разным причинам, так или иначе видели Ваш образ перед смертью. Я прочел это в завещании, я слышал… В завещании было написано, будто я – последний Мерсье, кто может спасти наш род, кто может остановить… Спасти будущих потомков, вымолив у Вас прощение! Впрочем, я не чувствую больше, что способен просить вас об этом.

Казалось, Элиза несколько растерялась. Ее чувства говорили, что перед ней достойный человек, но… Может ли она простить род, по вине которого погибли ее родные? Или месть прекратится после… после смерти этого последнего Мерсье, лицо которого чем-то напоминало ей лицо предателя. Княжна тихо подошла к барону и заглянула в его глаза. Генрих также внимательно и будто по-новому посмотрел на Элизу.

Послышался громкий стук в дверь, это был Морелли, торопившийся приступить к своим обязанностям. Барон сделал знак княгине, что ей нечего опасаться. Но было уже поздно: Элиза, не раздумывая, бросилась к рамам картины…

Через секунду барон вновь остался один. Проклиная слугу, он медленно пошел открывать входную дверь. Под ноги ему попалась кошка, на сей раз его собственная… Он отпихнул ногой ее в сторону и снял засов. Входивший Джоб вынужден был выслушать от барона немало неприятных и обидных вещей в свой адрес.

6. Искупление

Генрих неторопливо прохаживался по своей комнате, служившей ему гостиной и кабинетом. Прошло больше двух недель с того времени, как он разговаривал с княжной из портрета, Все это время он почти не выходил из дому, надеясь вновь услышать Элизу. Но портрет молчал, он не оживал… Последние дни Мерсье уже точно не мог сказать себе, было ли явление княжны в реальности или оно было плодом его расстроенного воображения? Было почти восемь вечера. Внизу слышались переговоры раздраженного Джоба с кошкой на предмет покражи сала, свеча понемногу оплывала в светильнике. Стряпуха, нанимаемая бароном, только что ушла, приготовив изысканные блюда на завтрак.

Мерсье перенес картину к себе в комнату. Последнее время он изучил картину всю целиком, до последнего мазка. Он надеялся, что сумеет еще раз увидеть живую Элизу и услышать ее решение. Решение его судьбы! Но все было напрасно. Твердый взгляд девочки с портрета, казалось, замер с того времени, как рука художника четко отразила его. Черный кот из картины тоже ни малейшим движением не напоминал о своем недавнем земном воплощении. Генрих последний раз оглядел полотно и закрыл его тканью. Он потушил свечу и замер, прислушиваясь к движению внизу. Джоб внизу угомонился и, видимо, готовился ко сну.

Прошло еще несколько часов… Внезапно Мерсье почувствовал, что в его комнате что-то изменилось. Он с трудом открыл глаза, понимая, что княгиня Элиза где-то рядом. Барон быстро зажег свечу и заметил княжну всего в нескольких шагах от кресла. Она сделала ему знак молчать, и он сразу же подчинился ей. Спустя полчаса барон вновь попробовал привлечь внимание Элизы, но она, очевидно, пребывала в каком-то сомнамбулическом состоянии и не реагировала на его слова. Мерсье подошел ближе, взял княжну за руку и поцеловал ее. Элиза повернула к нему лицо, и Генрих с изумлением обнаружил, что она за это время постарела на несколько лет. Нельзя сказать, чтобы Мерсье испугался, но он сразу почувствовал себя как-то неуверенно. Отпустив руку княжны, он вернулся к креслу. Молчание продолжилось.

Наконец княжна привстала и нарушила странное молчание. Взглянув на барона, она спокойно произнесла: «Мне кажется, что это наша последняя встреча… Мне надо возвращаться. Хотя… Еще никогда я не чувствовала себя так, как чувствую сейчас».

– Если это касается меня, то я готов уйти! – промолвил Мерсье.

– Не могу сказать вам наверняка, Генрих, но я чувствую, что моя вторая жизнь закончится… – княгиня за все время впервые назвала барона просто по имени. – И это произойдет сегодня.

– Почему же Вы не возвращались раньше, – спросил Мерсье. – Я звал Вас, я хотел объясниться…

– Вы все сказали своей жизнью, – улыбнулась княжна. – Для Вас еще многое впереди, а для меня все сегодня заканчивается…

– Что же с Вами будет? – Мерсье волновался и подошел к ней ближе.

– Я вновь обращусь в фигуру на полотне! Без чувств и без мыслей… Моя месть окончена, значит, окончена и моя вторая жизнь.

Только теперь Мерсье осознал, что он ждал Элизу не для того, чтобы расстаться с ней… для того, чтобы быть с ней всегда. Мысль, что Элиза уйдет от него сегодня и никогда не вернется, была для него непереносима. Генрих вздохнул и неспешно подошел к столу. Он быстро наполнил стакан вином и высыпал туда из перстня какой-то белый порошок. Взяв стакан в руку, Мерсье повернулся к княжне.

– Возможно, для Вас, княгиня, это все равно, но я тоже решил уйти сегодня из жизни, – спокойно сказал барон. – Это не связано ни с местью нашего роду, ни с чем-нибудь иным. Просто, решение. И я его принял…

– Вы напрасно делаете это! – Элиза с некоторым сочувствием посмотрела на Генриха. – Уверяю Вас, никакой жизни после смерти для Вас не наступит. Просто покой …и мрак!

– Но разве жизнь не поход по мрачным путям Рока? Разве все, чего я достиг, не было отнято у меня за какие-то прошлые дела бывших людей? Я хочу спросить у Всемогущего: зачем же мне жизнь, если я не знаю, что произойдет со мною завтра!

– Вы пугаете меня, барон, – торопливо произнесла Элиза. – Невольно я стала роком для Вашей семьи, но я видела только образ Арно Мерсье и мстила ему, а не лично Вам!

– Но наказан был я, не так ли?

– Да это так, – с горечью произнесла княжна. Она выглядела теперь совсем беззащитной, потерянной женщиной. Черты лица ее исказились судорогой, казалось, она еще немного, и она заплачет.

– Тогда, после трагической гибели моих невинных сыновей, я решил свести счеты с жизнью. Ни поддержка друзей, ни похвалы короля не могли заставить меня смириться с этой утратой. Именно тогда отец призвал меня к себе и объяснил, в чем дело… Я решил жить, чтобы снять проклятие рода навсегда. Но теперь мне все равно! И более того, мне еще больше хочется не быть.

– Именно сейчас? – прошептала княжна.

– Именно сейчас! – сказал барон.

– Почему же? – спросила княжна, со страдальческим выражением посмотрев на барона.

– Почему? Ровно пять лет назад умер мой отец. Да, он рассказал мне историю нашего проклятия, но он же и не счел нужным познакомить с завещанием деда, которого звали, как и меня, Генрихом. Эта забывчивость стоила жизни моим детям и детям моего брата! Я многое дал бы, чтобы прозреть именно тогда, а не год назад… Было уже слишком поздно.

– Что же было в завещании?

– Очевидно, мои прадед Арно, оказавшись во Франции, недурно устроился, но проклятие не давало ему спокойствия. Он обратился к колдунам и хиромантам, и они что-то посоветовали ему… Насколько я помню, совет был прост: найти этот портрет и уничтожить его. Тогда Арно стал тратить большие деньги на розыски портрета, едва не оставил нищим моего деда. Он все же нашел его… Но, как рассказывали…

– В ту минуту, когда Арно Мерсье занес руку, чтобы превратить мой портрет в лохмотья, провидение лишило его жизни.

– Вы называете провидением себя?

– Нет, я была только его орудием…

– После смерти прадеда Генрих Мерсье постарался продать тот дом, где умер Арно, но, кажется, так и не смог этого сделать. Он ничего не знал о проклятии рода, так как подлец Арно не счел нужным рассказать о своих преступлениях; он умер, не сказав никому ни слова… Для деда Генриха жизнь представлялась сносною, он верно служил Бурбонам, получал от них награды и почести. Он удачно женился и вскоре стал отцом троих детей. Никто не мог сказать о нем ничего плохого, сам он был человеком набожным и свято верил в своего Бога… И вдруг все пошло не так.

– Бог есть только один! – сказала Элиза, твердо посмотрев на барона. Тот, однако, не отвел в этот раз взгляда.

– Я не разделяю ни убеждений папистов, ни фанатизм протестантства. Но я верю в предопределение, моя судьба тому яркое свидетельство! Впрочем, я продолжу…

– Я внимательно слушаю, – кивнула Элиза.

– Сначала в религиозных войнах погиб старший сын Мерсье Франциск – надежда и опора семьи, затем от непонятной болезни угасла дочь Генриха Мария. Мой дед задумался над этими ударами судьбы, стал усердно молиться, но, видимо, Богу в то время было не до него…

– Вы богохульствуете, Генрих! – воскликнула княжна.

– Ничуть, – спокойно ответил Мерсье. – Я констатирую истину. Младший сын моего деда и был мой отец, его тоже звали Арно… Впрочем, это обычай в Наварре – давать внуку имя деда.

– Ваш дед действительно был порядочным человеком, судьба оставила ему сына… И род Мерсье не угас… тогда.

– Это было очень любезно с вашей стороны, – язвительно прибавил барон. – Несколько продлить страдания рода, который можно было уничтожить пятьдесят лет назад… Впрочем, с Провидением ведь не судятся, оно и судья, и палач в одном лице. Дед отправил моего будущего отца Генриха в Милан – к другу, потом они переехали во Флоренцию. Все это время из Арно усердно делали юриста, но это вовсе не пошло ему на пользу.

Сам же дед, забросив все остальные дела, ночами просиживал над бумагами своего отца; он догадался, что источник несчастий в прошлом его родителя. Был он большой ценитель поэзии… «Дрот метнуть в Перигоре до врат хватит ли сил мне под тяжестью лат?» – я навсегда запомнил эти строчки Бертрана из его уст. Прошли годы, прежде чем он восстановил всю цепь событий, приведших к Вашему проклятию, княгиня! Это был, видимо, счастливейший день его жизни, он поверил, что может спасти своего сына и меня, так как я уже родился… Но довериться моему отцу он не захотел, Арно-младший был чересчур беззаботным человеком и в чем-то унаследовал неразборчивость в средствах для достижения успехов. Мой дед лишь рассказал ему о проклятии рода Мерсье и сообщил, что средство противостоять этому он укажет в завещании. После этого он приехал в Париж, вошел в тот самый дом, где Вы томились так долго, и… Впрочем, вы знаете, как он умер, лучше меня.

– Никто из вас не мог дотронуться до холста, чтобы его в ту же минуту не поразило провидение. Ваш дед хотел уничтожить меня, я лишь защищалась, как могла, – княжна хмуро смотрела на Генриха. – Но Вам я дарую жизнь, Вы этого заслужили! Проклятие исполнено, мне нечего больше делать здесь…

– Жизнь мне уже не нужна, – барон встал и прошелся. – Мне лишь остается закончить свое повествование. Скоро рассвет, Вы уйдете вместе с ночью, как это бывает в старинных песнях, не так ли?

– Да, барон, это так.

– У моего отца было двое сыновей, но мой брат Жан не прожил и десяти лет. Кажется, отец до конца жизни не верил, что он тоже жертва проклятия. Ведь он скончался в окружении родственников и домочадцев… А потом все опять началось, уже для меня! Скажите, разве невинные дети обязательно отвечают за грехи своих родителей? Или они продолжение цепи случайностей, которые именуются жизнью рода?! Скажите, княгиня?

– Разве не задавала я себе тот же вопрос, когда Борджиа держал меня как заложницу? Да, дети отвечают за грехи своих родителей, страдают за их преступления.

– Иного ответа, княгиня, я и не ждал от Вас… Смерть обоих сыновей заставила меня перерыть бумаги отца, и я с изумлением нашел завещание деда. Оно, как ни странно, было обращено ко мне. Там я узнал, как можно прекратить эти мучения… Возможно, я действовал осторожно, но верно…

– Жаль, что я не узнала Вас раньше, Генрих! – воскликнула Элиза. – Но Вы еще совсем не стары, Вы снова женитесь, еще будут дети. Будьте же счастливы с ними! Прощайте! Я ухожу из вашей жизни навсегда…

– Нет, подожди! – барон подбежал к Элизе и упал перед ней на колени. – Я не хочу покупать жизнь такой подлой ценой! К тому же я не могу жениться на женщине, если не полюблю ее.

– Что же тебе мешает? – Элиза взяла в свои руки голову Генриха и посмотрела ему в глаза. Казалось, она едва сдерживает слезы.

– Ты! – тихо, но твердо сказал Мерсье.

– Я ухожу и уже не вернусь, – Элиза отстранилась от барона.

– Это и есть причина. Я, так уж вышло, полюбил тебя… и хочу быть с тобой всегда.

– Но это совершенно невозможно, Генрих. Я неживая.

– Я тоже давно уже не живу, – барон попытался обнять княжну.

– Подожди, пожалуйста, подожди, Генрих!

Княжна Элиза подошла к рамам портрета. Казалось, она серьезно задумалась… Черный кот из картины оставил свою земную товарку и приблизился к ногам хозяйки. Мерсье отер с лица пот, обильно проступивший у него, и ждал решения своей судьбы. Внизу донеслось покашливание Джоба: слуга недоумевал, с кем это там разговаривает его хозяин.

– Запомни, я не властна над собою… Но точно знаю, что, если ты поцелуешь меня, то ты перестанешь жить здесь, но там тебе простятся все твои прегрешения и грехи твоих ушедших родственников. Решай сейчас сам! Я же простила тебя все.

– Мне все равно… Я ухожу не за отпущение грехов, а потому что я люблю тебя – такую, как ты теперь, – почти крикнул Генрих.

– Но это лишь видимость, я умерла сто лет назад…

– Весь мир – это видимость. Одна ты для меня реальна, – и барон вновь попробовал обнять Элизу. Она уже не отстранилась, их губы встретились в поцелуе. Страстно целуя девушку, Мерсье почувствовал, как смертный холод стал проникать во все его тело…

Барон уже не мог резко двинуться, не рискуя испустить дух. Твердую статность тела Элизы Перуджины постепенно заменял эфир. Последнее, что видел Генрих, была оплывшая и погасавшая свеча в комнате, а также его кошка, с изумлением следившая, как растворяется в воздухе ее внимательный хозяин. Так умер последний из рода Мерсье.

…Когда верный Джоб, по заведенному обычаю, поднялся к барону, чтобы разбудить его часов в десять утра, он не нашел в кабинете ни хозяина, ни его предполагаемой ночной гостьи. Недоумевая, слуга осмотрел всю комнату, не забыв заглянуть под кресла, но ничего, как нам понятно, не обнаружил. Тогда Джоб машинально бросил взгляд на портрет, принесенный из странного дома. Ужас пронял флорентинца до корней волос. С портрета на него смотрел страшный взор повзрослевшего на несколько лет Генриха Мерсье, барона де Г… Своей правой рукой он обнимал княжну из портрета, также несколько постаревшую, но сохранившую твердый беспощадный взгляд синеватых глаз.

В руках девочки был черный кот, нагло посмотревший на Джоба и оставшийся крайне недовольным этим зрелищем. Фон картины представлял собой не что иное, как убранство той комнаты странного дома, где Марк и добыл полотно. Джоб, не в силах объясниться, вскрикнул и свалился на пол без чувств. Когда Морелли очнулся, никакой картины на стене не было.

7. Развязка

В этом году весна в Париже несколько задержалась… Но вот потеплело, и середина марта обещала быть последним пристанищем снега, уже совсем потемневшего и готовящегося исчезнуть навсегда. «Увы, где прошлогодний снег?» — спрашивал великий поэт. Был конец пятницы, предстояли выходные, и мещане весело переговаривались, обсуждая последние парижские сплетни. Все осуждали короля Генриха, пошедшего на союз с Беарнцем, и нагло грозили присягнуть Генриху Гизу, обещавшему парижанам вернуть их старые вольности и добавить новые. Обсуждали увольнение Кобаля, так и не смогшего отыскать причину исчезновения целого дома по улице Могильщиков. Однажды утром добрые горожане вдруг не увидели ни странного дома, ни чего-либо напоминавшего о том, что он здесь был.

Джоб и Марк мирно сидели в кабачке на улице Фepy и допивали последнюю бутылку крепкого рома. Весенняя погода располагала к пьянству и безделью, а Марк, в последнее время получивший у Плутовье существенное повышение, был полон самых радужных надежд на будущее. Несмотря на произошедшие события, Рапок не разорвал отношений с Джобом, а даже приблизил его к себе. Он справедливо решил, что сто пистолей стоили тех минут страха, которые он натерпелся в странном доме. Да и Джоб, оставшись без места, теперь (уже почти месяц) служил в лавке Плутовье младшим приказчиком; Марк же был теперь самостоятельным торговцем.

После таинственного исчезновения Мерсье Морелли обратился к парижским властям, и они, уяснив суть дела, наложив лапу закона на все имущество барона. Правда, Джоб благоразумно не стал посвящать власти в тайну его исчезновения, а лишь попросил выплатить ему жалованье за последний месяц. Жалованье ему мэрия, конечно, не выплатила, справедливо посчитав, что каждый в этом мире заботится о себе сам. Имущество барона было невелико, и в мэрии не рассчитывали, что родственники проклятого гугенота поедут в Париж за такими крохами. К тому же в это же самое время пропал целый дом, и, как это случилось, не мог объяснить никто.

Выпив свою порцию рома, Морелли, временно теперь снимавший комнату у Марка, вернулся к той теме, что была близка им обоим.

– Значит, было очень уж страшно в этом доме, да?

– Черт бы побрал тот дом да и твоего барона в придачу! – негодующе пискнул благодушествующий Рапок. – Ужасно страшно.

– А отчего же ты заорал тогда? – Джоб уже несколько раз задавал Марку этот вопрос, но тот лишь отшучивался.

– А-а-а… – лицо торговца исказилось от ужаса. – Тогда я увидал в этом ящике с полосами его самого, собственной персоной, вот так.

– Кого его? – не понял Джоб.

– Барона! Он сам встал из этого ящика и протянул мне картину!

– Не может быть! – Джоб решил, что над ним подшучивают. – Барон тогда не отходил от меня ни на секунду…

– М-да… возможно, тот был лишь очень похож на него… – Марк задумался. – Он был в другой одежде, такую сейчас почти не носят… Да, я бы многое отдал, чтоб узнать все об этом.

– Теперь уже его нет… – Джоб задумался. – Он ушел с этой картиной. Куда же?

– Ушел и ушел, что вспоминать былое…

– А все же он был добрый хозяин, – заметил Джоб. – Мы с ним ладили…

– Все этот проклятый дом! – воскликнул Ранок, опорожняя свой бокал.

– Да этот странный дом… Что же он все-таки значил?

– Теперь это и не узнать, – сухо заметил Рапок.

– Очень жаль! Мы многое узнаем слишком поздно…

Приятели переглянулись и на несколько минут важно замолчали.

Челябинск-Чебаркуль, март 1992; январь 1996 г.;

осень 2005 г.