Текст книги "Молот и крест. Крест и король. Король и император"

Бургред, король Мерсии, одного из двух великих и еще не завоеванных викингами королевств Англии, задержался у входа в свои покои, отослал свиту и челядь, сбросил мантию из куньих шкур, дозволил снять с себя промокшие от снега сапоги, заменив их туфлями из сыромятной кожи, и приготовился насладиться моментом. Повинуясь приказу, его ждали юноша с отцом, а также этелинг[32]32
  Принц, князь в англосаксонской Англии.


[Закрыть] Альфред, который представлял его брата Этельреда, короля Уэссекса – еще одного уцелевшего крупного английского королевства.

Их тревожила судьба Восточной Англии: ее король умер и не оставил наследников, его поданные деморализованы и растеряны. Однако Бургред знал, что если он двинет войско и силой присоединит страну к Мерсии, то ее жители воспротивятся и англичане пойдут на англичан, как уже часто бывало. Но если поступить хитро, послать к ним их собственного человека – кого-нибудь благородных кровей и в то же время обязанного королю Бургреду решительно всем, включая приведенную с собой армию, – что ж, это они могут и проглотить.

Тем более что сей благородный и благодарный юноша был сыном столь полезного отца! Того, кто своим обликом (тут Бургред позволил себе мрачно улыбнуться) убедительно свидетельствовал против викингов. Кто отвергнет такое подставное лицо? И впрямь лицо – да с ним еще тулово.

Бургред молча благословил тот день, когда две лошади с двумя седоками доставили подвесные носилки с калекой из Йорка.

Очень кстати пришлась и юная красавица. Сцена вышла донельзя трогательная. Белокурый юноша с откинутыми власами пал на колени перед отцом, не успели того извлечь из носилок, и принялся молить о прощении за брак, заключенный без родительского согласия. После всего, что выпало на долю этой пары, ей можно простить и большее, но нет, молодой Альфгар воплощает собой дух праведности. Настанет день, когда этот дух возвысит Англию над всеми народами. «Благопристойность, – размышлял Бургред. – Gedafenlicnis».

На самом же деле коленопреклоненный Альфгар прошептал иное: «Отец, я взял Годиву в жены. Я знаю, что она мне наполовину сестра, но молчи об этом, иначе я заявлю перед всеми, что ты не в своем уме. А после с тобой может случиться несчастье. Безрукому недолго и задохнуться. И не забывай, что мы оба твои дети. Если преуспеем, то внуки твои сделаются принцами. Или кем познатнее».

И Вульфгар, когда оправился от потрясения, нашел это приемлемым. Да, они совершили инцест – кровосмешение, как выражаются англичане. Но так ли тяжек этот грех? Его собственная жена Трит предалась блуду с язычником-викингом – и кто хоть слово упрека сказал? Если у Альфгара и Годивы родится дитя, как у легендарных Зигмунда и его сестры, то это чадо всяко не будет хуже приблудного гаденыша, которого сдуру выкормил он, Вульфгар.

Когда король мерсийцев вошел в покои, мужчины встали и поклонились. Единственная женщина, красавица из восточных англов, с печальным лицом и ясными глазами, присела в новомодной франкской манере. Два прислужника, приглушенно заспорив о том, как соблюсти этикет, приподняли умягченный подушками ковчег с Вульфгаром и поставили вертикально, после чего снова прислонили его к стене. Повинуясь знаку, слуги расселись по местам: стулья поставили для всех, кроме короля и хеймнара. Вульфгара тоже вознесли на высокое кресло с подлокотниками. С обычного стула он рисковал свалиться.

– До меня дошли вести из Эофорвика, – начал король. – Свежее ваших, – кивок в сторону Вульфгара, – и приятнее. Тем не менее они расположили меня к действию. Похоже, что после того, как Церковь сдала город и короля Эллу…

– Правильнее сказать – после подлой измены королю Элле со стороны тех, кого он защищал! – перебил его этелинг из Уэссекса.

Бургред нахмурился. Этот юнец не слишком уважал королей, а старшее духовенство и вовсе ни во что не ставил.

– Короля Эллу подвергли лютой казни. Это сделали язычники Рагнарссоны, из них же особенно отличился тот, которого прозвали Бескостным. Как случилось и с твоим господином, благородным Эдмундом, – добавил он, снова кивнув Вульфгару. – Но, судя по всему, это вызвало разлад в языческом стане. Рассказывают странную историю о том, что казнь была прекращена досрочно при помощи какой-то машины. Похоже, в Эофорвике все так или иначе связано с машинами. Однако новость важна, ибо армия викингов раскололась.

Удивленный и одобрительный гул.

– Некоторые из них покинули Эофорвик и сейчас направляются на юг. Это меньшая часть армии, но все равно солидная. И я обязан задаться вопросом: куда же они идут? Ответ таков: возвращаются в Восточную Англию, откуда пришли.

– К своим ладьям, – вставил Альфгар.

– Вполне возможно. И я не думаю, что восточные англы снова дадут им бой. Они лишились короля, а также слишком многих танов и доблестных воинов на Сторе, в лагере, через который ты столь отважно прорвался. Но ваше общее мнение таково, что викингов нужно разбить. – Бургред саркастически глянул на Альфреда. – Поэтому я пошлю в Восточную Англию полководца и сильное войско, которое будет поддерживать его, пока он не соберет собственное. Этот полководец – ты, юный Альфгар, сын Вульфгара. Ты уроженец Норфолка. Твой отец был таном короля Эдмунда. Твоя семья пострадала сильнее, чем любая другая. Ты восстановишь королевство. Правда, королевством ему уже не бывать.

Бургред встретился взглядом с молодым этелингом, Альфредом Уэссекским: истинный принц королевской крови – такой же белокурый и голубоглазый, как Альфгар. Но в нем было нечто странное, непокорное. С виду умен. Они оба знали, что дошли до камня преткновения. Бургред Мерсийский имел на Восточную Англию не больше прав, чем было у Этельреда Уэссекского. И тот, кто заполнит брешь, станет намного могущественнее другого.

– Какой же у меня будет титул? – осторожно осведомился Альфгар.

– Олдермен. Олдермен Норфолка и Саутфолка.

– Это два разных шайра, – возразил Альфред. – Нельзя быть олдерменом сразу двух шайров.

– Новые времена, новые порядки, – ответил Бургред. – Но ты сказал правильно. Со временем, Альфгар, ты можешь удостоиться нового титула. Священники называют это «субрегулус». Станешь наместником. Ответь, будешь ли ты верен мне и Мерсии? Моей Марке?[33]33
  Название Мерсия произошло от слова «марка», т. е. «граница». До начала VIII в. эта местность отделяла земли Восточной Англии от Средней Британии.


[Закрыть]

Альфгар молча пал королю в ноги и простер руки к его коленам. Бургред потрепал его по плечу и понудил встать.

– Мы все устроим по закону и выверим порядок. Мне просто хотелось знать, что мы достигли общего согласия. – Он повернулся к Альфреду. – И да, юный этелинг, я знаю, что ты не согласен. Однако передай твоему королю и моему брату, что отныне быть посему. Пусть он остается на своем берегу Темзы, а я останусь на своем. Но северная часть Темзы и южная часть Хамбера принадлежат мне. Целиком и полностью.

Бургред позволил напряженной тишине продлиться еще миг и решил разрядить обстановку.

– В новостях было кое-что странное. Великую армию всегда возглавляли Рагнарссоны, но все они остались в Эофорвике. О тех же, которые ушли, говорят, будто ими никто не командует – либо, напротив, вожаков слишком много. Сказывают еще, что среди вождей есть англичанин, и он, возможно, там самый главный. Гонец сообщил, что он из восточных англов, судя по говору. Но прозвище назвал лишь то, которым величают парня викинги, а они так скверно говорят по-нашему, что я и вовсе не признал человеческого имени. Его зовут Скьеф Сигвардссон. И как это сказать по-английски? Даже по-восточно-английски?

– Шеф!

Это произнесла женщина, молчавшая до сих пор. Даже не произнесла – выдохнула. Ее глаза, ее алмазно-чистые очи, зажглись жизнью. Муж взглянул на нее так, словно собрался ударить, а тесть выпучился и побагровел.

– Ты же видел его труп, – прохрипел он гневно, обращаясь к Альфгару.

– Еще увижу, – буркнул тот. – Дайте только людей.

* * *

Шеф, находившийся почти в двухстах милях севернее, в очередной раз обернулся в седле проверить, не отстал ли арьергард. Было важно, чтобы воины держались плотно, в пределах слышимости друг друга. Шеф знал, что по раскисшей дороге за ними следует отряд вчетверо больший, который не может напасть, пока викинги удерживают тридцать заложников – певчих из обители Святого Иоанна и их настоятеля Саксвульфа. Не менее важно было и сохранять темп, пусть даже после изнурительного ночного марша, дабы опередить вести о своем приближении и предотвратить любые приготовления к встрече.

Они двигались на запах моря – и вот, когда одолели небольшую возвышенность, их взорам открылся безошибочный ориентир: мыс Фланборо-Хед. Шеф крикнул и яростно махнул головному отряду, чтобы тот прибавил шагу.

Гудмунд немного отстал, продолжая держать под уздцы коня настоятеля. Шеф подозвал его жестом.

– Будь рядом, и давай-ка аббата поближе ко мне.

Он с гиканьем пришпорил своего подуставшего мерина и догнал кавалькаду в тот самый миг, когда она вся, сто двадцать пиратов и тридцать заложников, обрушилась с протяженного склона на убогий городишко Бридлингтон.

Вспыхнула паника. Женщины кинулись врассыпную, подхватывая оборвышей-малышей с синюшными ногами; мужчины схватились за копья и тут же бросили их; некоторые помчались на берег, чтобы укрыться в лодках, вытащенных на грязный заснеженный песок. Шеф повернул коня и вытолкнул вперед, как трофей, настоятеля, безошибочно узнаваемого в его черных одеждах.

– Мир! – прокричал он. – Мир! Мне нужен Ордлаф!

Но Ордлаф, бридлингтонский рив, уже был перед ним – тот самый человек, который схватил Рагнара, хотя никто его за это не поблагодарил. Рив нехотя принял ответственность и отделился от своих людей, в изумлении рассматривая викингов и монахов.

– Покажи им аббата, – велел Шеф Гудмунду. – И не подпускай тех, кто сзади. – Он наставил палец на рива Ордлафа. – Мы с тобой уже встречались. В день, когда ты накрыл сетью Рагнара.

Спешившись, Шеф глубоко воткнул алебарду в песчаную почву. Приобняв рива за плечо, отвел его в сторонку, чтобы не было слышно разгневанному аббату, и принялся увещевать.

– Это невозможно, – произнес Ордлаф чуть погодя. – Ничего не выйдет.

– Почему? Да, здесь открытое море и холодно, но ветер-то западный.

– Юго-западный с уклоном на запад, – машинально поправил Ордлаф.

– Пусть будет на траверзе, так и пойдешь вдоль берега до самого Сперна. Это не больше двадцати пяти миль. Доберешься, когда стемнеет. И суша все время будет под боком, я же не прошу тебя переплыть море. Если погода изменится, бросим якорь и переждем.

– Да мы надорвемся, пока доберемся до Сперна…

Шеф ткнул большим пальцем себе за плечо:

– У вас будут лучшие в мире гребцы. Поса́дите их на весла, а сами устроитесь за рулевым, как господа.

– Ну а… вдруг, когда я вернусь, настоятель пришлет людей и спалит все дотла?

– Ты сделаешь это для спасения его жизни.

– Вряд ли он будет благодарен.

– Не спеши возвращаться. Задержись и спрячь то, что мы тебе заплатим. Это будет серебро из монастыря. Твое серебро. Хватит, чтобы выплачивать денежный оброк много лет. Переплавь его, закопай – им нипочем не найти!

– Ну а… откуда мне знать, что ты не перережешь мне глотку? А заодно и моим людям?

– Неоткуда… но выбор у тебя небогатый. Решай.

Рив помедлил еще немного. Он вспомнил своего шурина Мерлу, которого этот самый аббат обратил за долги в рабство. Подумал о жене и детях Мерлы, кормившихся милостыней с тех пор, как глава семейства в ужасе бежал.

– Ладно. Но пусть все думают, что ты обошелся со мной круто.

Шеф притворился, будто пришел в ярость, влепил риву затрещину и выхватил из ножен кинжал. Рив поспешил прочь, выкрикивая распоряжения горстке мужчин, собравшихся в нескольких ярдах. Те нехотя подчинились и взялись сталкивать рыбацкие лодки навстречу приливу, ставить мачты, расправлять паруса. Викинги плотной гурьбой подступили к воде, гоня вперед своих пленников. Английские всадники, державшиеся в пятидесяти ярдах от них, сорвались с места, готовые вмешаться до того, как заложников вывезут в море, но были остановлены видом клинков, сверкнувших над выстриженными макушками.

– Вели им осадить назад, – резко сказал настоятелю Шеф. – Когда мы погрузимся, я отпущу половину твоих людей. А остальных с тобой вместе посажу в ялик, когда отплывем.

– Надеюсь, ты понимаешь, что лошадей нам больше не видать, – мрачно заметил Гудмунд.

– Ты сам их украл. Добудешь новых.

* * *

– …Мы, стало быть, вошли в устье Хамбера на веслах. Тут и стемнело, и мы расположились на ночлег в местечке, где нас нипочем не заметить, а утром двинулись вверх по реке вас встречать. И не с пустыми руками.

– Много взяли? – осведомился Бранд, сидевший среди других членов импровизированного совета.

– Я прикинул, – ответил Торвин. – Алтарное блюдо, подсвечники; ящички – маленькие такие, в которых христиане хранят пальцевые кости своих святых; коробка для святых даров, штуковины для разжигания ладана да еще монеты – много монет. Я думал, монахам запрещено владеть имуществом, но Гудмунд говорит, что если потрясти их хорошенько, то кошельки найдутся у всех. Ну и за вычетом того, что он дал рыбакам, у нас осталось девяносто два фунта серебра. А главное – золото. Венец, который ты снял с изваяния Христа, оказался из чистого золота, и он увесист. Отчасти золотое и блюдо. Это еще четырнадцать фунтов. Пересчитываем золото на серебро из расчета восемь к одному и получаем восемь стоунов, то есть еще сто фунтов в придачу к твоим девяноста двум.

– Итого двести фунтов, – задумчиво произнес Бранд. – Надо разделить их между экипажами, а те пусть делят дальше промеж себя.

– Нет, – возразил Шеф.

– Ты часто повторяешь это слово в последнее время, – заметил Бранд.

– Это потому, что я знаю, как действовать, а остальные – не знают. Деньги не предназначены для дележки. Это армейская казна. За ней-то я и отправился. Если мы ее разделим, то каждый немного разбогатеет. Я хочу использовать ее так, чтобы все разбогатели всерьез.

– Если преподнести такой довод, то армия, думаю, согласится, – сказал Торвин. – Ты добыл эти деньги, тебе и решать, как ими распорядиться. Но каким образом мы разбогатеем всерьез?

Шеф вытащил из-за пазухи маппамунди, которую снял со стены в монастыре.

– Взгляните, – предложил он.

Десяток голов склонился над большим листом пергамента. На лицах написалось недоумение при виде чернильных каракуль – большее или меньшее.

– Можете прочесть? – спросил Шеф.

– В середине, где маленькая картинка, – подал голос Скальдфинн, служитель Хеймдалля, – написано «Иерусалим». Это священный град христиан.

– Лгут, по своему обыкновению, – подхватил Торвин. – Вот эта черная кайма – океан, великое море, которое окружает Митгард, то есть мир. Они, как и следовало ожидать, утверждают, будто их священный город пребывает в центре всего.

– Смотрите по краям, – громыхнул Бранд. – Ищите знакомые места. Если их переврали, то и все остальное ложь и Торвин прав.

– «Dacia et Gothia», – прочел Скальдфинн. – «Готия». Это, должно быть, страна гаутаров, которые обитают южнее свеев. Если только не Готланд. Но Готланд – остров, а здесь изображен материк. Рядом же… рядом у них Bulgaria.

Совет покатился со смеху.

– Болгары – враги императора греков, что в Миклагарде, – сказал Бранд. – От гаутаров до болгар добираться два месяца, и это кратчайшим путем!

– С другого края Готии у них Slesvic. Ну хоть это понятно. Нам хорошо известен датский Слезвик. Тут еще что-то написано: «Hic abundant leones». Это означает «Здесь много львов».

Вновь грянул хохот.

– Я десять раз ходил торговать в Слезвик, – сообщил Бранд. – И мне там встречались люди, которые рассказывали про львов. Это такие огромные кошки, а водятся они в жарких краях южнее Саркланда. Но в Слезвике нет не то что множества львов – ни одного! Ты зря потратил время, таща сюда эту – как ее там? – маппа. Это такая же чушь, как все, что христиане считают премудростью.

Шеф продолжал водить пальцем по надписям, бормоча буквы, которым выучился с грехом пополам у отца Андреаса.

– Тут что-то по-английски, – произнес он. – И почерк другой. Написано «suth-bryttas», это означает «южные бритты».

– Это бретонцы, – сказал Бранд. – Они живут на большом полуострове по ту сторону Английского моря.

– Значит, не такое уж и вранье эта маппа.

– Я все равно не понимаю, как она поможет нам разбогатеть, – проворчал Бранд. – Ты сам сказал, что для того-то она и нужна.

– Эта не поможет. – Шеф скатал пергамент и отшвырнул его прочь. – Но сама идея пригодится. Нам нужно узнать много важного. Вспомните: если бы мы не поняли посреди снегопада, где находится Риккалл, то керлы могли бы нас отрезать и перебить. Когда я пошел на Беверли, я знал направление, но нипочем не нашел бы монастыря без проводника, знающего дороги. Я отыскал Бридлингтон и человека, который вывел нас из ловушки, лишь потому, что побывал там раньше. Улавливаете, к чему веду? Нам известно много всякой всячины, но все зависит от людей. Никто по отдельности не ведает всего, что нам нужно. Маппа должна вобрать знания многих. Тогда мы сможем добраться до мест, где никогда не бывали, определить направления и вычислить расстояния.

– Значит, мы так и сделаем, изготовим познавательную маппу, – твердо сказал Бранд. – Теперь расскажи о богатстве.

– У нас есть еще одно ценное приобретение, – ответил Шеф. – И оно досталось не от христиан. Торвин тебе объяснит. Я выкупил его сам у Мунина, ворона Одина. Выкупил болью. Покажи им, Торвин.

Торвин извлек из-под рубахи тонкую квадратную дощечку. На ней были мелкие руны: каждую выцарапали ножом и наполнили красной краской.

– Это загадка. Тот, кто ее разгадает, найдет клад Редвальда, короля восточных англов. Именно за ним охотился осенью Ивар. Но тайна умерла с королем Эдмундом.

– Вот для чего нужна маппа, – уверенно изрек Шеф. – Если мы запишем каждую мелочь, какую знаем, то в конце концов соберем достаточное число кусочков, чтобы разгадать загадку. Но если не записывать, то успеем забыть первый, когда дойдем до последнего. И вот еще что… – Шеф отогнал непрошеное видение, воспоминание о том, как он взирал на землю с неимоверной высоты и прозревал ее так, как не под силу ни единому смертному. – Возьмем хоть эту маппу. В ней сокрыта одна важная мысль. Это как бы вид на мир сверху. Мы словно охватываем взором всю землю целиком, как умеет орел, и в этом заключается способ отыскивать разные вещи.

Задумчивую тишину нарушил шкипер Гудмунд:

– Но прежде чем смотреть и искать, нам нужно решить, куда податься теперь.

– Еще важнее решить, как командовать этой армией и по каким законам она будет жить, – подхватил Бранд. – В Великой армии мы жили по херманна лэгу, древнему завету наших воинов-предков. Но Ивар Бескостный нарушил его, и я не желаю к нему возвращаться. И мне известно, что амулеты есть не у всех, – он со значением посмотрел на Шефа и Гудмунда среди прочих, собравшихся за столом, – но я считаю, что нам придется условиться о новом законе. Я бы назвал его Вегманна лэгом – законом идущих Путем. Правда, первым шагом к нему будет открытый сбор, на котором вся армия решит, кого из нас наделить властью устанавливать порядки.

Они принялись обсуждать сказанное, и Шеф, как часто бывало, унесся мыслями прочь от яростных споров, которые не замедлили разразиться. Он знал, что предстояло армии: покинуть Нортумбрию, убраться подальше от Рагнарссонов; как можно быстрее пересечь шайры Бургреда, могущественного короля Мерсии; утвердиться в осиротевшем королевстве восточных англов и собрать с населения дань в обмен на защиту от королей, аббатов и епископов. Добытые средства удовлетворят даже Бранда.

А сам он пока займется картой. И загадкой. И коль скоро войско Пути возьмется обезопасить шайры от других хищников, придется снабдить его новым оружием. Новыми машинами. Вот что сейчас самое главное.

В уме предстали очертания небывалой катапульты, и он как бы начал чертить – опять же мысленно. Но его отвлек зычный голос, который ворвался в полугрезы, неистово требуя, чтобы совет выделил место для всех потомственных ярлов.

Туда вошел бы его отец Сигвард, отряды которого почти в последний момент присоединились к покидавшей Йорк колонне. Шеф предпочел бы, чтобы Сигвард остался вместе со своим зубастым, как жеребец, сыном Хьёрвардом. Но может быть, им все-таки не придется общаться. Глядишь, армия так и не примет закона о ярлах.

Шеф вернулся к размышлениям, соображая, чем заменить громоздкий противовес. У него вновь зачесались руки – хотелось взяться за молоток.

Через четыре недели этот зуд унялся. Шеф стоял на стрельбище за зимним станом войска идущих Путем, готовый испытать катапульту. Никакой римлянин не признал бы в этой машине творение своей нации.

– Опускай! – крикнул Шеф расчету из восьми человек.

Длинный брус со скрипом опустился к его нетерпеливым ладоням. С двух крюков, закрепленного и свободного, свисала кожаная праща с десятифунтовым булыжником.

– Взялись!

Восемь дюжих викингов, расположившиеся у другого плеча катапульты, ухватились за веревки и напряглись, готовые тянуть. Шеф ощутил, как это плечо прогнулось под их и его весом – оно имело шестнадцать футов в длину и было сделано из ладейной мачты, спиленной чуть выше палубы. Он почувствовал, что вот-вот оторвется от сырой земли.

– Тянем!

Викинги налегли; каждый вложил в рывок всю силу и вес; они сработали дружно и складно, как будто брасопили рею посреди неспокойной Атлантики. Короткое плечо катапульты нырнуло, длинное – взмыло. Петля внезапно закрутилась с ужасающей силой, достигла свободного крюка, который был снят со своего кольца, и опорожнилась.

Булыжник вознесся в пасмурное небо. Показалось, что он надолго завис в высшей точке дуги; затем камень начал длительный спуск и, наконец, расплескал фенлендскую[34]34
  Фенленд – местность в Кембриджшире и Линкольншире. В описываемое время была сильно заболочена.


[Закрыть] грязь в двухстах пятидесяти шагах от катапульты. С десяток зрителей припустили через стрельбище, состязаясь за право схватить снаряд и прибежать с ним обратно.

– Опускай! – гаркнул Шеф во всю мощь легких.

Его помощники, как всегда, не обратили на это ни малейшего внимания. Они ликовали и с гиканьем хлопали друг друга по спинам, разглядывая место, куда угодил булыжник.

– Считай, на целый фарлонг улетел! – восхитился кормчий Бранда Стейнульф.

– Опускай! Это проверка на скорость! – закричал Шеф опять.

Команда мало-помалу вспомнила о его существовании. Корабельный повар Ульф неторопливо подошел и похлопал Шефа по спине.

– На скорость проверишь, когда нагнешься без портков, – сказал он дружески. – Если понадобится стрелять быстро, мы сделаем. А сейчас пора и заправиться.

Его товарищи согласно кивнули и сняли свои джеркины с похожего на виселицу каркаса катапульты.

– Знатно потешились, – похвалил гебридец Кольбейн, щеголявший новеньким амулетом Пути, фаллосом Фрейра. – Жрать охота, вернемся завтра.

Шеф гневно и разочарованно проводил их взглядом до частокола, за которым теснились палатки и наспех сработанные лачуги зимнего лагеря идущих Путем.

Идея усовершенствованной катапульты пришла ему в голову при наблюдении за рыбаками Ордлафа, когда те натягивали снасти. Мощь гигантской камнеметной машины йоркских монахов, разломавшей таран Рагнарссонов три месяца назад, обеспечивалась противовесом. Сам же противовес поднимался стараниями людей, которые были приставлены к лебедке. Все, что он совершал на самом деле, – заряжался силой людей, приложенной к рукоятям.

«Зачем накапливать эту силу? – спросил себя Шеф. – Не проще ли привязать веревки к короткому плечу и налегать прямо на него?»

Новая машина, которую викинги прозвали тяниметалкой, безупречно подходила для стрельбы небольшими камнями, грубо обтесанными в шары.

Она била по идеально прямой траектории, а прицелиться удавалось с погрешностью в пару футов. Снаряды буквально крошили мишень, превращая в пыль камни и пробивая, как бумагу, щиты. Когда викинги научились стрелять с наибольшим эффектом, дальность броска устойчиво повысилась до восьмой части мили. И Шеф был уверен, что, если бы его слушали и делали как велено, он мог бы довести скорострельность до десяти камней за время, необходимое для счета до ста.

Но его отряд не видел в катапульте оружие. Для викингов это была просто игрушка. Может, она однажды и пригодится против стены или частокола. Пока же она разгоняла скуку, царившую в зимнем лагере на болотах, где были строго запрещены даже обычные развлечения викингов, сводившиеся к набегам на окрестные селения в поисках денег и девок.

Шеф, напротив, считал, что метательные устройства хороши во всем. Их можно применять и против кораблей, и против армий на суше. Как выстоять строю под градом булыжников, который обрушивают воины, недосягаемые для луков, когда каждый снаряд неизбежно несет смерть или увечье?

Он осознал, что на него смотрит и скалится ватага возбужденных людей. Рабы. Беглецы из Норфолка и владений короля Мерсии, привлеченные в лагерь на болотистую равнину меж реками Нин и Уэлленд неслыханной вестью о том, что здесь с них снимут ошейники и будут кормить за службу. Им сказали, хотя они и не поверили, что новые хозяева не вернут их в рабство, когда снимутся с места.

У каждого оборванца было по десятифунтовому камню из тех, что они обтесывали день или два при помощи пары дрянных зубил, которых не пожалел Торвин.

– Ладно, – сказал Шеф. – Вытаскивайте колья, разбирайте машину, снимайте балки и заворачивайте в парусину.

Люди замешкались и переглянулись. Один, которого вытолкнули остальные, потупил взор и сбивчиво залепетал:

– Мы вот что подумали, господин. Ты родом из Эмнета и говоришь по-нашему, да и вообще… Ну и тогда…

– Ближе к делу.

– Мы решили, что раз ты из наших, то, может быть, дашь нам стрельнуть.

– Мы знаем, как это делается! – крикнул другой. – Смотрели. Мы не такие бугаи, но тянуть сможем!

Шеф вгляделся во взволнованные лица, оценил хилые от бескормицы мускулы. «Почему бы и нет», – подумал он. Ему всегда казалось, что главное в этом деле – голая сила и подобающий вес. Сейчас же пришла мысль: что, если важнее слаженность действий? Возможно, двенадцать тщедушных англичан управятся не хуже восьми тяжеловесов-викингов. Это было бы исключено, если бы речь шла о топорах и мечах. Но недавние рабы, по крайней мере, будут делать все, что им прикажут.

– Хорошо, – согласился он. – На пробу метнем пять штук. Потом посмотрим, сколько вы бросите, пока я двадцать раз сосчитаю до пяти.

Вольноотпущенники возликовали и устремились к веревкам.

– Погодите! Это будет испытание на скорость. Поэтому сначала сложите камни в кучу, чтобы не тратить времени на ходьбу. Теперь слушайте внимательно…

Спустя час новые подручные ушли складировать машину, которую уже называли своей, а Шеф задумчиво направился к хибаре Хунда и Ингульфа, где находились раненые и больные. Хунд встретил его на пороге, вытирая окровавленные руки.

– Как у них дела? – спросил Шеф.

Он имел в виду пострадавших при испытании другой машины – катапульты с подкруткой, или крутопульты, как называли ее викинги: того самого гигантского арбалета, который избавил от мук короля Эллу.

– Жить будут. Один лишился трех пальцев. Мог остаться без кисти, а то и без руки. Другому вдавило добрую часть ребер. Ингульфу пришлось резать, чтобы достать обломок из легкого. Но рана заживает хорошо, я только что нюхал швы. Гниения нет. Это уже двое за четыре дня, кого изувечила твоя машина. Что с ней неладно?

– С машиной все в порядке. Беда с этими норманнами. Они силачи и тем гордятся. Закручивают зубчатку туго-натуго, а потом один налегает всей дурью на рычаг, чтобы провернуть еще разок. Плечо лука срывается, и готово дело – увечье.

– Значит, виновата не машина, а люди?

– Вот именно. Мне нужны помощники, которые будут слушать, что им говорят.

– Таких у нас маловато.

Шеф посмотрел на друга в упор:

– Таких, которые не знают норвежского.

Семена его мыслей упали в благодатную почву.

Теперь, когда наступили зимние ночи, он будет вооружаться свечой и продолжать работу над новой маппой – подлинной картой Англии.

– Из приличной еды, как я понимаю, ничего не осталось, но каша-то найдется?

Хунд молча вручил ему свой котелок.

* * *

Сигвард неуверенно огляделся. Жрецы Пути соорудили священный круг, отгородились веревками с гроздьями рябины, вкопали копье и развели костер. Простых мирян опять не пустили, и в полумраке под навесом из паруса не было никого, кроме шести жрецов в белых одеждах и Сигварда, ярла Малых Островов.

– Настало время выяснить, Сигвард, насколько ты уверен, что приходишься отцом юному Шефу, – проговорил жрец Фарман.

– Это его слова, – ответил Сигвард. – Все так считают. И то же говорит его мать, а ей должно быть известно. Конечно, она могла сойтись с кем-то другим, как только сбежала от меня, – понятное дело, баба впервые осталась без присмотра. Могла и позабавиться. – Он оскалил желтые зубы. – Но я так не думаю. Она была из благородных.

– Пожалуй, основное я знаю, – сказал Фарман. – Ты забрал ее у мужа. Но вот чего я никак не возьму в толк: она сбежала от тебя, – во всяком случае, так мы слышим. Ты всегда настолько беспечен со своими пленниками? Как ей это удалось? И как она сумела вернуться к мужу?

Сигвард машинально почесал подбородок:

– Прошло уже двадцать лет. Но это было забавно. Я помню очень хорошо. Случилось вот что. Мы возвращались с юга. Не очень прибыльный выдался набег. На обратном пути я решил заглянуть в Уош, нет ли там чего путного – просто наудачу. Дальше все как обычно. Выгрузились на берег. Везде англичане, тоже как всегда. Мы заглянули в эту мелкую деревушку, Эмнет, и забрали всех, кого нашли. Среди них оказалась танова жена – забыл уже, как звали. Но саму ее запомнил. Она была хороша. Я взял ее себе. Мне было тридцать, а ей – лет двадцать. Союз неплохой. У нее был ребенок, так что распахана будь здоров. Но мне показалось, что муж ей не очень люб. Поначалу она дралась как кошка, но к этому я привычный – бабе приходится так поступать, чтобы ее не приняли за шлюху. Она взялась за дело всерьез, когда поняла, что проиграла вчистую. У нее была особая манера – приподниматься со мной на пару, когда собиралась кончить.

Торвин осуждающе хмыкнул. Фарман дал ему знак замолчать, держась за высушенный конский уд, который обозначал его служение так же, как молот – послушание Торвина.

– Но ладью качало, и это мешало потехе. Мы прошли чуток выше вдоль берега, и я нашел приличное место. Решил устроить небольшой strandhögg[35]35
  Высадка на берег (др. – сканд.).


[Закрыть]. Разжечь костры, обогреться, мяса пожарить, выхлебать пару бочонков эля да поразвлечься вечерком. Надо было поднять ребятам настроение перед плаванием. Но мы, разумеется, были начеку и береглись даже англичан. Вот, значит, выбрал я место. Песчаная полоса, позади – надежные высокие скалы да еще ручей, который бежал через вымоину. Я поставил там пяток человек караулить девок и еще по одному – на утесы с обеих сторон, чтобы дули в рог, если заметят чужой отряд. У каждого был кол, а к колу привязан канат. При виде неприятеля они должны были протрубить и спуститься по канатам, а застава от ручья примчалась бы своим ходом. У нас было три ладьи, мы их закрепили носами на берегу, а с кормы – якорями. Начнись спешка, нам всего и пришлось бы отдать швартовы, выбрать якоря и поставить паруса. Но главное, я запечатал берег накрепко, как брюхо монашки.