Текст книги "Китай"

Еда, ты – мир!

После работы я возвращаюсь на том же университетском автобусе в город, вылезаю у ворот кампуса и некоторое время раздумываю, куда пойти. Близится время ужина. Сегодня мне не с кем отправиться на трапезу. Сидеть одному в ресторане, когда вокруг тебя громоздятся столы с шумными компаниями, вращаются блюда на круглых подставках в центре, стоит дым коромыслом, сквозь ор телевизора слышатся звон посуды и выкрики официанток – удовольствие сомнительное. Чувствуешь себя прокаженным. Тем более, твоя лаовайская физиономия выделяется на общем фоне, словно голый красный обезьяний зад посреди благородной ореховой шерстки. К тебе и не подсядет никто – как в университетском автобусе. С одной стороны, это хорошо – никто не пристанет, не двинет по голове бутылкой. Лишь сильно подвыпившая компания может обратить на тебя внимание, и тогда самый старший в ней перегнется через спинку стула и протянет тебе сигарету – знак дружелюбного расположения у китайцев. Это своеобразное угощение надо принять, и при этом совершенно неважно, куришь ты или нет. Дальнейшего общения и расспросов лучше избежать, притворившись непонимающим по-китайски ни слова – иначе высока вероятность, что тебя попытаются напоить или просто используют для развлечения. Причем все это проделают с искренней доброжелательностью и хлебосольством, без всякого злого умысла. Примерно как мы сами кормим козочек и кроликов в контактном зоопарке.

Какое-то время я колеблюсь, не отправиться ли мне в местный «Макдоналдс» или KFC. Там-то можно спокойно в одиночестве пожевать куриные крылышки или чизбургер, пялясь в окно на прохожих. Вообще подобные заведения хоть и считаются официально сетями «быстрого питания», но на самом деле никакого отношения к быстроте еды не имеют. Ведь в них не соблюдается главный принцип – «быстро взял, быстро съел и быстро ушел». Пожалуй, лишь персонал работает довольно споро, как и полагается в таких закусочных. Но клиенты – совсем другое дело. Они и едят не спеша, и просто сидят подолгу. А то и вообще спят за столиками, в любое время дня. Если на улице лето, то народ заходит посидеть и отдохнуть от жары в кондиционированной прохладе. С наступлением зимы, когда дома промерзают из-за отсутствия отопления, а греться электрическими приборами для многих накладно, в этих закусочных любят собираться пенсионеры из соседних домов, посидеть в дармовом тепле и пообщаться. Хотя они ничего не заказывают, их не гонят прочь. Наоборот, сотрудники часто им предлагают стаканы с горячей водой – китайцы верят в ее целебные свойства и заодно согреваются ей в холодный сезон. Школьники кучкуются в любое время года компаниями человек по десять-пятнадцать и делают уроки. Один со страдальческим видом что-то решает и пишет, остальные переписывают друг у друга по цепочке. Если в заведении есть небольшая игровая комната, заботливые бабушки приводят туда своих внуков и внучек – покататься с пластиковой горки и полазить по лесенке. Доступная бесплатная радость. По неизвестной причине детских площадок, так привычных нам в российских двориках, у китайцев во многих кварталах нет вообще. В дорогих и закрытых шлагбаумами компаундах их еще можно найти, но это все равно большая редкость для города. Доходит до смешного – из-за отсутствия песочниц детишек из окрестных домов водят на стадион университета, поиграть в яме для прыжков в длину…

Видеть детей мне на сегодня больше не хочется – китайские студенты, в принципе, те же дети, только возрастом постарше. Я решаю отправиться в ресторан и выбираю первый попавшийся, без особых изысков, с заурядным интерьером. Но совершенно очевидно, что хороший. Выбрать хороший ресторан в Китае очень легко. Надо лишь направиться туда, где больше всего людей. Рядом может быть еще пара-тройка очень похожих ресторанов, но совсем пустых. Конечно, с наступлением «часов еды» – это половина двенадцатого дня и пять часов вечера – и они заполнятся до отказа, ведь народу много и все хотят есть. Лучше всего прийти чуть раньше основного наплыва и выбрать то заведение, где уже сидит народ. Китайцы могут во многом не разбираться, могут делать некачественные вещи и откровенно тупить могут, но зато в еде они первоклассные специалисты и подходят к ней со всей обстоятельностью. на которую способны. Так что если ресторан набит людьми под завязку, это неспроста. Хочешь вкусно поесть – иди туда.

На входе меня встречают две девчонки в длинных красных платьях. Они кричат мне «Добро пожаловать!», а я разглядываю их ноги, виднеющиеся в длинных разрезах платьев.

Девчонки распахивают дверь, и я вваливаюсь в прохладу зала.

Стойка с кассой и непременная пластиковая, золотистого цвета пучеглазая кошка, ритмично качающая лапой. Это непременный атрибут многих заведений – подобных кошек ставят в ресторанах, магазинах, агентствах по продаже билетов и аренде недвижимости, прочих частных конторах – для привлечения денег и успеха. Но кошка – существо не шибко серьезное, может и не справиться с поставленной важной задачей, поэтому в помощь ей на особом возвышении устанавливают будду. Или лысого и толстого, добродушного, или черного и воинственного, с копьем, в доспехах и свирепым выражением лица.

Народу в выбранном мной ресторане еще немного – занято лишь несколько столиков вдоль огромного окна и один круглый стол в глубине зала. Возле окон любят сидеть парочки, а вот за большим столом сидит компания мужиков в деловых костюмах и две тетки лет сорока, в платьях с блестками и с высокими начесами на головах. На стеклянной подставке в центре стола исходит паром огромная кастрюля. Вокруг нее множестово тарелок с закусками. Лаобань, то есть начальник и самый старший из компании, плешивый и очкастый, внимательно листает меню и комментирует его. Вся компания угодливо и корпоративно смеется, кивая. Меню всегда выдается лишь одно, в обязанности официантки входит способность безошибочно угадать, кому именно вручить его.

Коротышка-официантка, на вид совсем еще девочка-подросток, ведет меня к столикам на двоих, они стоят вдоль стены. Но я усаживаюсь за свободный столик у окна, на четверых. Меню, не открывая, откладываю в сторону и, стараясь попадать в правильные тона, спрашиваю тхебань ню жоу.

Вкусная это вещь – «говядина на горячей сковороде». Мясо обычно нежное, сочное, с грибами. Сковородка, больше напоминающая утятницу и часто сделанная в виде силуэта быка, приносится накрытая крышкой. Там внутри все бурлит, шипит, шкворчит и булькает. Требуется выждать несколько минут, пока чуть утихнет клокотание. Когда снимаешь крышку, к потолку взвивается столб пара. Масло вокруг мяса еще пузырится, но блюдо уже можно есть. Я люблю угощать им друзей-иностранцев, особенно тех, кто только прибыл в Поднебесную. Обязательно прошу оценить особую мягкость мяса, и когда пробующий соглашается, рассказываю тайну приготовления. Чтобы добиться такого качества, повар подвергает говядину обработке особыми ферментами. А именно – держит во рту нарезанные кусочки, не жуя, конечно. Где-то с полчаса, смачивая их слюной. Мясо от этого размягчается и приобретает нежный вкус. И только потом его жарят. Конечно, если заказов много, одному повару не справиться, поэтому на кухне есть специально обученные люди, вся работа которых заключается в том, чтобы держать мясо во рту и сплевывать его на сковороду.

Вид слушателей меня всегда забавляет. Палочки замирают в их руках. Рты остаются полуоткрытыми, в них виднеются недожеванные кусочки. А какие взгляды! Будто у ребенка, которому сначала подарил игрушку, а потом тут же, на глазах у него и разломал.

По секрету скажу – конечно, мясо во рту никто на кухне никто из поваров не держит. Все это чушь, разумеется. Но лучше все равно не знать, почему оно такое мягкое. Вкусное – и хорошо. Ешьте на здоровье, не пожалеете.

Официантка кивает: есть тхебань ню жоу. К говядине я заказываю гун бао цзи дин – порезанную мелкими кусочками курицу с арахисом в кисло-сладком соусе. В некоторых туристических местах это блюдо готовят отвратно – с куриной кожей, хрящами, зачем-то крошат туда еще и огурцы. Хуже всего готовят для туристов на Хайнане. В шанхайском же гун бао цзи дин важен соус, кисло-сладкий, как и положено. И перца – в меру, чуть-чуть совсем.

Отдельно я заказываю гарнир – просто плошку вареного риса. Но я тщательно и настойчиво объясняю официантке, что рис мне нужен вместе со всеми заказанными блюдами, чтобы его принесли без опозданий. Официантка кивает, но я почти уверен, что она меня обманет и притащит рис в самом конце моей трапезы, когда все остальное будет уже съедено.

За столиком с компанией деловых мужчин и их спутниц уже вовсю идет трапеза – большая кастрюля исчезла, ее место заняла огромная бадья с лапшой, а официантки несут все новые и новые блюда. Прямо на скатерти, валяются объедки и выпавшие из тарелок куски – их кто-нибудь время от времени смахивает на пол.

На взгляд европейца китайцы едят крайне неаккуратно, не соблюдая никаких застольных норм и приличий. Почти поголовно чавкают, рыгают, сплевывают хрящи и кости на скатерть. Ковыряются в зубах и бросают зубочистки куда придется. Плюются, пердят и даже блюют, не выходя из-за стола, если чувствуют, что объелись или выпили лишнего. Блюют, конечно, не на стол, а под него, или деликатно отклонившись, чуть в сторону, в проход. Курят без остановки, стряхивая пепел на пол и туда же отправляя окурки.

Изнеженные лаоваи, наблюдая подобное, ужасаются, морщатся и долго потом обсуждают между собой. Когда-то я тоже негодовал и кривился от подобного. Теперь же делаю почти все то же самое, что и местные. Разве что не чавкаю – не вижу в этом смысла, и не блюю, потому что не объедаюсь. А все остальное это не грубость и бескультурье, а максимальная приближенность простых людей к своему комфорту. Только и всего. Даже как держать палочки – строгого правила нет, как хочешь, так и держи. Как хочешь, так и ешь. Главное – много ешь, делай это шумно, весело и удобно.

Европеец берет в левую руку вилку, в правую – нож, им отрезает от мяса кусочек, накалывает его на вилку, отправляет в рот, жует, вытирает губы салфеткой. Американец поступает рациональнее – держа приборы на европейский манер, нарезает весь кусок на более мелкие части, затем откладывает нож, берет вилку поудобнее, в правую руку, и с аппетитом ест. Но куда и тому и другому до практичного китайца! Нарезку он поручает повару. А потом ест в свое удовольствие, ловко щипая еду палочками. Причмокивая, порыгивая и разбрасывая лишнее по столу.

Компания что-то явно отмечает – на столе несколько бутылок вина, известной марки, сделанного по французской лицензии. Вино неплохое. Но китайцы разливают его по стаканам, наполняя их до половины, а потом смешивают со «спрайтом». «Зеленая свежесть» вперемежку с сухим красным им явно нравится – пьют с удовольствием. Никаких заморочек, что под этот напиток вкушать, у них, разумеется, нет. Сладкая свинина, острая говядина, вымоченные в китайской водке сырые креветки, пресная вареная рыба и жирная жареная утка – все одинаково хорошо и вкусно. Фруктовый салат из яблок, киви, бананов и обязательных помидоров – в Китае последний считается фруктом. Сверху непременный сладкий майонез – без него у фруктов в салате недостаточно насыщенный вкус. Свежие огурцы под арахисовым соусом, огурцы жареные с чесноком, огурцы черт знает с чем еще…

Приносят и мою еду. Разумеется, без риса.

Есть много вещей, которых по-настоящему трудно добиться от китайцев. В еде это чтобы зимой они не клали в колу лед и чтобы они приносили рис сразу, к основным заказанным блюдам. Сколь бы настойчиво ты ни просил их, ни повторял – лед все равно положат, а рис поставят на стол в самом конце. Такова традиция, и тебе ее не переломить, хоть изругайся у себя за столом. Проще смиренно согласиться, вычерпать лед самостоятельно, а пустой рис или оставить нетронутым, или «догнаться» им перед тем, как собираешься уже расплатиться.

Еда – основа основ китайской жизни. До недавнего времени люди в Поднебесной даже приветствовали друг друга вместо привычного нам сейчас «нихао!» вопросом «чи лэ ма?». То есть «поел ли?». Никакая другая тема не способна вызвать такой же живейший интерес китайца. Еда – не только любимая тема разговоров. Если видите китайца в состоянии глубокого размышления, можете быть уверены: в девяти случаях из десяти он размышляет о еде. Даже деньги и квартирный вопрос уступают теме еды, что уж говорить про погоду, политику, спорт, искусство и все остальное. Чтобы «оживить» китайского собеседника, сделать ему приятное – надо завести речь о еде и внимательно слушать. Собеседник будет очень польщен ролью эксперта и с гордостью поведает вам множество невероятных рецептов самых диковинных блюд, даже если на деле это будет всего лишь способ приготовления простого лукового супа.

Китайцы вообще гордятся всем своим, ну а уж национальной кухней – особенно. И, надо признать, на то есть основания. Это целая философия жизни, с ярко выраженным китайским характером. Это основа китайской культуры. Главная прелесть в том, что она вполне доступна и приятна в изучении даже тем, кто не в силах освоить иероглифы, которые тоже являются частью культуры.

Грубо говоря, есть несколько главных направлений в этом важнейшем из всех китайских искусств. Северная кулинарная школа – изобилие лапши, пельменей, а рис не в особом почете. Мне кажется, именно в силу географической близости к России северного Китая и еда этого региона ближе всего для нас по вкусу. Разве что в пельменях не несколько сортов мяса, как у нас, а фарш вперемешку с капустой и травами, но к этому быстро привыкаешь и даже начинает нравиться. Южная шанхайская славится сладкими и кисло-сладкими блюдами. Сычуаньская – ужасно острая. Такое у них все перченое, что сами китайцы шутят: даже если попросить сычуаньцев не класть специи в еду, их сковорода настолько пропитана острыми перцем, что блюдо все равно получится огненным. Ну а всякими деликатесами типа живых новорожденных мышат можно угоститься в провинции Гуандун. Но нужно ли? Такие «изыски» далеко не всем китайцам по нраву, и хотя у многих из нас бытует представление о жителях Поднебесной как о едоках всякой необычной дряни, это далеко не так.

Через еду прагматичные и жизнелюбивые китайцы познают мир. В каждой провинции – кухня своя, особенная и неповторимая. Да что там, в каждом городе готовят по-своему! А в самом городе – в каждом квартале возможно свое, уникальное именно для этого места, приготовление. Нюансы очень важны и ценны. Съездить на выходных за сотни километров от дома, чтобы поесть «знаменитые вкусные пампушки» в каком-нибудь захолустье, – это очень по-китайски. Впечатления о заграничной поездке у китайца тоже складываются в первую очередь из описаний еды. Много-много раз я слушал от знакомых китайцев, исколесивших Европу, перечень стран, где было «вкусно» и где, наоборот, «невкусно». У каждого, разумеется, свой список предпочтений. С молодыми проще, западная еда им может даже нравиться. А вот пожилым почти везде – «бу хао чи», то есть совершенно невкусно. Вот потому во время турпоездок китайцев организованно, целыми автобусами, завозят в специально созданные огромные китайские столовые и рестораны. В Москве несколько таких мест, и одно из них – внутри спорткомплекса «Олимпийский». Ежедневное столпотворение шумных китайских туристов у входа в ресторан на фоне огромного золотого купола Московской соборной мечети придает этому месту весьма необычный колорит.

Так что, несмотря на тягу китайцев к так называемому «фуд-туризму», это относится больше к границам Центра мира, то есть к Китаю. А вся периферия мира – это другое. Лишь отдельные любознательные храбрецы покидают по вечерам гостиницу и пробираются в какие-нибудь наши «Елки-Палки», заказывают там русские национальные блюда и с содроганием разглядывают принесенные им окрошку и холодец. Самые отважные, возможно, даже пробуют, но только для того, чтобы отпрянуть от блюда и вспомнить родину – великую страну с самой прекрасной на свете едой.

Братья наши меньшие

Китай удивляет постоянно. Густым и теплым шанхайским вечером я шел по мосту через какую-то районную речушку. Было душно, влажно, будто в огромной теплице. Над моей головой перекидывались туда-сюда летучие мыши. Ползли желтоватые от смога и освещения облака, назревал дождь, от которого не станет ни прохладнее, ни легче. Я спешил домой. Неожиданно в темноте прямо передо мной возникло нечто небольшое, продолговатое, похожее на черепаху. Это и была черепаха, самая настоящая. Она беззвучно плыла в воздухе, слегка покачиваясь на уровне моих глаз, едва не задевая лицо. Я замер. Сверкнула молния, и тут из предгрозового воздуха соткался еще и старичок на велосипеде. На самом деле он вырулил из-за моей спины, а черепаху он обмотал веревкой и за кончик этой самой веревки держал в вытянутой руке. Он ее хотел продать для вечернего супа. Но, разглядев во мне иностранца, долгое время из деликатности молча крался за мной по мосту на велосипеде, прежде чем решил соблазнить на покупку, просто показав свой превосходный товар. Да и правильно – чего зря говорить-то, ведь лаоваи все равно неразумные и китайскую речь понимать не способны.

Черепаху я у него купил. Счастливый старичок умчался прочь в темноту, а я спустился к реке в поисках подходящего места, куда можно было выпустить покупку. С собой я ее забрать не мог – я не ем черепах и держать ее дома тоже не было возможности. Уж не знаю, как дальше сложилась черепашья судьба.

А вообще быть животным в Китае нелегко. Само слово «животное» по-китайски дословно означает «движущаяся вещь». Во многих случаях и отношение к братьям нашим меньшим у китайцев соответствующее. Как к потенциальной еде или как к вещи для получения прибыли, развлечения, или какой-нибудь прикладной пользы – например, выпендрежа перед соседями и прохожими. До уровня члена семьи, как у нас, китайскому питомцу дорасти не удается почти никогда. Тут не принято слишком очеловечивать животных.

Мой договор на аренду квартиры категорически запрещает держать в ней любых домашних животных. Но я нашел выход и все же завел себе друга. Его зовут Конфуций. Так-то у него вообще никакого имени не было раньше. Он живет в маленькой фруктовой лавке на соседней с моим университетом улице. Хозяева лавки – классические «коричневые человечки», китайцы-простолюдины откуда-то из глубинки. У таких не принято давать имена животным. Просто – кошка, собака, да и всего делов. Пришлось придумать ему имя самому. Конфуций целыми днями находится возле дверей лавки и о чем-то непрерывно думает, смешно шевеля бровками. Конечно, беспородный – с рыжей спиной и головой, лапы и хвост с животом белые. Глаза – умные и печальные.

Мимо едет и гудит транспорт, входят и заходят в лавку покупатели – Конфуций отрешенно лежит, сидит или стоит, не обращая ни на что и ни на кого внимания. Такой постоянно размышляющей о чем-то собаки я раньше никогда не встречал. На днях обнаружил его достаточно далеко от лавки – аж метрах в пяти. Песик пустился в дальнее путешествие, не иначе. Решил пообщаться с ним. Протянул руку – с опаской ожидая, что залает на меня или тяпнет. Не тяпнул. Осторожно погладил его. Он закрыл глаза и обомлел, замерев. Минут десять так и провели с ним.

«Ты его хоть изредка-то гладишь?» – спросил я хозяина лавки. Ответ и даже взгляд, каким меня тот удостоил, я заранее знал, конечно. Такими глупостями заниматься серьезным людям некогда. Разве что лаоваи могут себе позволить почудить – они все богатые, им больше делать нечего.

Теперь Конфуций меня узнает среди прохожих. Это нетрудно, впрочем, даже для собаки – я довольно сильно выделяюсь из китайской толпы. Песик вскакивает и бежит на своих коротких лапках за ежедневной «пятиминуткой нежности». Недавно угощал его наггетсами из Макдоналдса. Конфуций, выросший на объедках типа китайских блинов и баоцзы, сначала не мог понять, что это такое. Нюхал с недоумением, поднимая брови домиков. Противники фастфуда, наверное, скажут – даже такая собака понимает, что это не еда… Ну да, ага. Едва песик осознал, что это съедобная вещь и осторожно попробовал первый кусок, потом мигом сожрал всю принесенную коробку. На днях хозяин лавки сообщил мне, что скоро вокруг все начнут сносить под новостройки и магазинчик переедет в другой район. Я узнал их новый адрес – далековато, но все же буду навещать своего дружка, хотя бы изредка. Он ведь ко мне привык и привязался. Как умею и могу, я ухаживаю за ним. Когда глажу его, ладонь быстро становится грязной – Конфуция никто не моет, разумеется. Однажды купил ему красивый ошейник от блох и теперь он щеголяет в нем, заодно обретя статус полноценного домашнего пса – местные городские власти с недавних пор озаботились проблемой бродячих животных и всякую собаку без ошейника стали приравнивать к бесхозным, с соответствующими для нее печальными последствиями.

Кошкам в Китае живется чуть проще. По крайней мере, на них пока не пал строгий взор службы по отлову животных. Худые и осторожные, они вечерами крадутся вдоль стен и заборов в поисках пропитания. Однажды я видел, как такую бедолагу пугал прохожий – солидный дядька профессорского вида, в костюме, очках, с портфельчиком. Увидев сидящую возле мусорного бака кошку, он резко сменил маршрут и направился прямо к животному, громко затопав ногами. Кошка метнулась в сторону, пронеслась вдоль контейнеров и припаркованных возле них машин. Вдруг замерла, увидев впереди меня. «Не бойся, я же – лаовай!» – сказал я ей. Кошка, будто поняв, без опаски прошмыгнула мимо и скрылась в густой темноте кустов.

Каждый раз, когда рассказываю о китайских кошках, невольно вспоминаю одну из них, тихую и особо ничем не примечательную. С ней я познакомился на северо-востоке Китая в одной из школ с изучением иностранных языков. До этого я преподавал лишь студентам вузов – людям относительно взрослым, но мне было интересно попробовать что-нибудь новое. Жизнь и работа в школе запомнились мне многим. Новая местность, новые знакомые, новые условия. Но, пожалуй, самым ярким впечатлением стал случай с кошкой и ее котятами. Расскажу о нем именно так, как он навсегда врезался в мою память.

…Кошка начала кричать под вечер. Хорошо, что школьники уже разъехались по домам на выходные. В субботу они всегда сваливают пораньше, еще засветло. Кампус пустеет, смолкает шестидневный гвалт. К семи часам останется немного народу: охрана в будке возле ворот, дежурная тетка на первом этаже нашей общаги, да мы, учителя-лаоваи. Окна общежитского коридора выходят на школьный двор – видны выложенные плиткой дорожки, невысокие фонарные столбы и фигурно остриженные кусты. Чуть дальше вечно неработающий фонтан и скульптурная группа – несколько гипсовых детей с волевыми лицами. Китайские пионеры-герои, погибшие в борьбе за народное счастье. Из наших комнат вид куда прозаичнее – на серую бетонную стену, она отделяет территорию школы от соседнего финансового института. Между стеной и общагой не больше пары метров, и эту узкую щель активно использует хозобслуга – дворик завален досками, ржавыми остовами двухъярусных кроватей, скелетами велосипедов, тележками и тачками разных размеров и кондиций, лопатами, граблями и еще черт знает чем. Поверх всего добра натянута бельевая веревка, на ней с достоинством висят безразмерные линялые женские трусы и майки. Это наша аи, тетушка-работница, затеяла сегодня днем постирушку. Сама она лет пятидесяти, довольно худощавая. Но трусы у нее просто огромные, причем не в ширину, а в длину – наверняка надежно прикрывают и пупок, и почти полностью бедра. Они покачиваются на легком ветру прямо под моим окном, на серо-шершавом фоне. Напоминают мне детство на даче – точно такое же белье было у бабушки, точно так же оно колыхалось между яблонями, над грядками с укропом и петрушкой…

Кошка кричит все сильнее. Я завариваю чай в кружке – опускаю в кипяток пару пакетиков заурядного черного чая. Такой уж я парень. Живу в царстве всевозможных чаев, но пью лишь тот, к которому привык с юности и чья дегтярная горечь мне милее всего. Завариваю и прислушиваюсь. Бедолага страдает уже почти час. С моего второго этажа разглядеть ее среди сваленного во дворике хлама невозможно. Там и днем сумрачно, а сейчас, когда стемнело, и вовсе ничего не разобрать. Кошку так и зовут – Мао. То есть просто Кошка. Она местная, школьная. Серая, худющая, в смешную «тигриную» полоску. Живет на задворках кампуса, держится ближе к охране, изредка совершая вылазки в столовую, где обитает вальяжный кот Бутчер. Такую кличку коту дал мой сосед по этажу англичанин Джо, а так-то наверняка того зовут или Кот, или он и вовсе без имени.

Кошка кричит не переставая, протяжно и с надрывом. Она рожает. Скорее всего, залетела от рыжего Бутчера. Тот сейчас безмятежно шляется бог знает где, а может, сыто дрыхнет в столовской подсобке. Плевать ему на нелегкую женскую долю.

Мне, никогда не имевшему домашних животных, всегда казалось, что кошки должны рожать легко и походя. Раз – и окотилась. Несчастная Мао явно не согласна. Вопли ее до жути напоминают человеческие. Я уже решаю свалить из общаги куда-нибудь до глубокой ночи. Но не уверен, что это прекратится к возвращению, или не продлится еще сутки. Я не знаю, как долго рожают кошки.

Кошачий крик не дает мне покоя.

Стук в дверь отвлекает от воплей. Открываю и вижу соседа. Джо, рослый парень с вьющейся шевелюрой и светлой бородкой, стеснительно вопрошает:

– Слушай, у тебя есть чай?

Этим вопросом он меня застает врасплох. На мгновение в голове возникает картина «Завтрак аристократа», и мне хочется стыдливо прикрыть стоящую на столе кружку, из которой свешиваются два хвостика с постыдными ярлыками. Угощать англичанина своим плебейским чаем мне неловко. К тому же, невеста у Джо – китаянка, наверняка он привык к разным улунам или пуэрам…

– Тебе какой надо? – зачем-то спрашиваю соседа, будто готов предложить на выбор.

Джо неожиданно складывает руки в молитвенном жесте и говорит:

– Какой-нибудь настоящий чай.

Слово «настоящий» он выделяет интонацией и с надеждой смотрит на меня.

– «Липтон»! – произношу я голосом врача-венеролога, сообщающего пациенту неприятную весть.

– О боже, да! – вдруг восклицает Джо. – Я в тебе не ошибся!

Лицо его светится от радости.

– Старый добрый черный «Липтон»! – продолжает он, чуть не приплясывая.

На всякий случай решаю уточнить и остудить его пыл:

– В пакетиках?

– Другого не видел и не знаю, – легко соглашается англичанин.

Со словами «Добро пожаловать в клуб, сынок!» протягиваю соседу раскрытую пачку и настаиваю, чтобы взял, сколько надо.

Вытаскивая пакетики, Джо неожиданно замирает:

– Ты слышишь?

Я прислушиваюсь и сначала не понимаю, в чем дело.

– Кошка замолкла! – говорим мы друг другу одновременно.

Джо просит его подождать. Через пару минут он заявляется вновь, с чашкой в руке и зовет меня с собой:

– Пойдем глянем!

Я прихватываю свою кружку и мы спускаемся на первый этаж. За конторкой возле стеклянной двери сидит дежурная. Лицом она слегка похожа на лягушку в очках. Тетка громко, с подвизгиваниями, треплется на местном диалекте по телефону. Завидев нас, на мгновение смолкает и показывает четыре пальца. Мы непонимающе переглядываемся и тогда очкастая лягушка с гордостью изрекает:

– Четырех родила!

Мы догадываемся, что это она не о себе.

– Когда только успела узнать… – удивляюсь я.

– Да наверняка стояла над ней и наблюдала, как та мучилась, – роняет Джо и толкает дверь.

Снаружи ощутимо теплее и душнее после охлажденного кондерами воздуха общаги. Но чувствуется близость октября, вечера уже не такие невыносимые, как совсем недавно.

– Давай не пойдем смотреть, – останавливаю Джо, который уже завернул за угол. – Дадим ей прийти в себя.

Я ожидаю, что Джо заупрямится, но он неожиданно соглашается.

Мы направляемся в сторону смутно белеющего памятника пионерам-героям. Вокруг него несколько неудобных скамеечек. На одну из них мы усаживаемся и принимаемся отхлебывать чай. Как старики, сидим в темноте и молчим. На небо уже выползла одутловатая луна, растерянно зависла над крышами соседнего жилого квартала.

Со стороны выключенного фонтана тянет болотным душком.

– Комар! – вдруг говорит Джо и тычет пальцем в мое лицо. – Вот тут!

Хлопаю себя по щеке. На ладони видна маленькая темная клякса с раздавленным телом насекомого посередине.

– На лице тоже кровь, – разглядывает меня Джо.

– Да хрен с ней, – провожу рукой по щеке.

До нас долетают визгливые выкрики нашей дежурной, любительницы телефонных разговоров.

– До чего же китайцы шумные… – говорю приятелю. – Хотя есть ведь исключения. Твоя Грейс, например.

Китайского имени невесты Джо я не знаю, да никто и не зовет ее иначе, чем Грейс.

Джо кивает:

– Потому-то мы с ней вместе уже второй год.

Настает мой черед усмехаться:

– Это не срок, приятель. Но дай бог, у вас все будет хорошо.

Я знаю, что следующим летом Джо вернется в Англию, там они с Грейс планируют пожениться и жить.

– Считаешь, правильный выбор? – неожиданно спрашивает меня англичанин.

Пожимаю плечами:

– Твоя жизнь, мужик.

Чай допит. Пакетики мы выбрасываем в темень кустов. Я поясняю англичанину, видя его сомнения насчет правильности нашего поступка:

– Это питательное удобрение для растений. Как настоящее дерьмо.

Луна освещает лица погибших за светлое будущее пионеров. Но кто из них мальчик, кто девочка – в обморочной желтизне не разобрать.

По дороге к общежитию переглядываемся и киваем друг другу. Ладно. Взглянем одним глазком, все ли там в порядке с Кошкой, и уйдем.

Подходя к общежитию, видим сквозь стекло дежурную. Она восседает за конторкой, прижимая к лягушачьей своей голове телефонную трубку и громко квакает в мембрану. Я не понимаю ни слова, хотя и пытался когда-то освоить здешний диалект.

Завернув во внутренний дворик, оказываемся почти в тишине и темноте. Крики дежурной здесь неслышны. Из освещения – бледные квадраты окон. Горит свет в моей комнате, в комнате Джо и у старичка-япошки с третьего этажа. Ребята-американцы с первого свалили в город еще засветло.

Мы слышим слабое мяуканье. Жалкое и словно виноватое. Джо включает экран мобильника и вытягивает руку. Железяки и доски в этом мертвенном свете кажутся мне пейзажем из злой сказки. Словно в подтверждение, где-то в глубине, куда свечение едва достает, вспыхивают два глаза. Тускло-серебристые, будто неживые.

– Пойдем, приятель, – говорю я. – Мы тут лишние.

– Пошли, – соглашается Джо.

…Утром в понедельник привожу себя в порядок – скребу бритвой подбородок, шурую зубной щеткой во рту и плещу на лицо холодной водой. На школьном дворе что-то происходит. Это я понимаю по крикам, доносящимся снаружи.