Текст книги "Хижина дяди Тома"

Глава II
Мать

Элиза выросла и воспитывалась в доме своей госпожи. Ее баловали, как общую любимицу.

Тем, кому приходилось путешествовать по южным районам, должны были броситься в глаза своеобразное изящество, мягкий голос и миловидность, которыми так часто отличаются мулатки[4]4
  Мулаты – потомство от браков европейцев с неграми.


[Закрыть] и квартеронки. У квартеронок этой особой, свойственной им привлекательности нередко сопутствует и ослепительная красота.

Защищенная от всех невзгод заботливостью своей госпожи, Элиза расцвела, превратившись в красавицу-девушку, не подвергаясь при этом тем соблазнам, которые подчас превращают для рабыни ее красоту в роковой источник гибели. Она вышла замуж за умного, развитого и талантливого молодого мулата по имени Джордж Гаррис, принадлежавшего одному из соседних плантаторов.

Этот молодой человек был отдан своим хозяином внаем на ткацкую фабрику, где благодаря своей ловкости и живому уму слыл лучшим рабочим. Он изобрел машину для очистки хлопка, которая, если учесть уровень знаний и положение изобретателя, свидетельствовала о его исключительных способностях в области механики.

Красивый, умевший прекрасно и с достоинством держаться, Джордж Гаррис пользовался на фабрике всеобщими симпатиями. Ввиду того, однако, что он перед лицом закона был не более чем вещь, все эти исключительные способности оказывались собственностью узколобого, бездушного тирана-хозяина. Услышав об изобретении Джорджа, он прискакал на фабрику с целью лично убедиться в том, что сумела сделать его «живая собственность». Владелец фабрики встретил хозяина Джорджа очень предупредительно и поздравил его с тем, что он владеет таким ценным рабом.

Джордж водил своего хозяина по фабрике, показывал машины и в радостном возбуждении говорил так гладко, держался так прямо, выглядел таким красивым, что его господина охватило неприятное чувство от сознания собственной неполноценности. На кой черт его рабу изобретать какие-то там машины, свободно повсюду бегать и поднимать голову в присутствии белых людей? Он не замедлит положить этому конец. Он заберет его обратно, вернет к лопате и мотыге, и тогда посмотрим, будет ли он расхаживать с такой важностью! К величайшему удивлению владельца фабрики, он тут же потребовал плату, следуемую за работу Джорджа, и заявил о своем намерении забрать его с собой.

– Но, мистер Гаррис, – воскликнул фабрикант, – я этого никак не ожидал!

– Возможно. Но разве этот раб не моя собственность?

– Мы охотно повысили бы плату за него!

– Меня это вовсе не интересует. У меня нет необходимости отдавать своего раба внаем, когда мне этого не хочется.

– Но у него, по-видимому, к этому делу особые способности.

– Вполне возможно. Хотя до сих пор он никогда не проявлял особых способностей на тех работах, на которые я его ставил.

– Но вы только подумайте: ведь он изобрел эту машину! – воскликнул один из рабочих, не предполагая, что этими словами он вредит Джорджу.

– Еще бы: машину, которая сберегает труд! Не правда ли? Меня вовсе не удивляет, что он такую штуку изобрел. Это как раз дело, подходящее для негра. Все они только и мечтают, как бы поменьше работать. Пусть собирается!

Джордж, слыша эти слова из уст человека, власть которого над ним, как он знал, была ничем не ограничена, словно оцепенел. Скрестив руки, он крепко сжал губы, но в груди его клокотал вулкан самых горьких чувств. Его большие темные глаза сверкали, как раскаленные уголья. Он тяжело переводил дыхание, и дело, возможно, кончилось бы опасной вспышкой, если бы фабрикант, коснувшись его руки, не шепнул ему:

– Подчинись, Джордж. Отправляйся сейчас с ним. Мы попытаемся как-нибудь помочь тебе.

Хозяин Джорджа уловил этот шепот, хотя не мог разобрать слов. Это еще больше утвердило его в намерении проявить всю силу власти, которой он обладал, над своей жертвой.

Джорджа доставили обратно в поместье и заставили выполнять самую грязную работу. Внешне он покорился, стараясь подавить каждое непочтительное слово, готовое сорваться с его уст, но сверкающий взгляд и мрачные складки, прорезавшие лоб, были достаточно красноречивы и служили лучшим доказательством того, что человека нельзя превратить в вещь.

Во время своей работы на фабрике Джордж познакомился с Элизой и женился на ней. Владелец фабрики благоволил к нему, и Джордж пользовался правом располагать свободным временем по своему усмотрению.

Миссис Шельби отнеслась к их союзу благожелательно. Со свойственной большинству женщин склонностью к сватовству она радовалась возможности выдать хорошенькую Элизу за человека ее же круга, который во всех отношениях так хорошо подходил к ней. Их обвенчали в большой гостиной Шельби, госпожа собственноручно украсила чудесные волосы невесты флердоранжем и приколола свадебную вуаль, которая, казалось, никогда не украшала более прелестной головки. Не было также недостатка ни в белых перчатках, ни в вине, ни в сладких пирогах, и собравшиеся гости восхваляли красоту невесты и щедрость госпожи.

В течение нескольких лет Элиза часто виделась со своим мужем, ее счастье было омрачено только смертью двух первых ее детей.

После рождения маленького Гарри Элиза постепенно стала ровнее и спокойнее. Любовь и забота о ребенке исцелили раны ее сердца. Молодая мать окрепла и поправилась. Она считала себя счастливой женщиной. Но все это блаженство внезапно кончилось, когда ее муж был грубо оторван от увлекавшей его работы и оказался вновь в железных лапах своего законного владельца.

К величайшему удивлению владельца фабрики, мистер Гаррис… заявил о своем намерении забрать Джорджа с собой.

Верный своему слову, фабрикант через несколько недель после ухода Джорджа посетил мистера Гарриса. Он надеялся, что тот уже остыл и будет сговорчивее. Кровно заинтересованный в возвращении этого на редкость одаренного рабочего, он использовал все средства и доводы, чтобы заставить Гарриса отпустить Джорджа снова на фабрику.

– Можете не стараться, – с непоколебимым упрямством ответил Гаррис. – Я знаю, что делаю.

– Я и не осмеливаюсь вам что-либо предписывать, мистер Гаррис, – сказал фабрикант, – но мне казалось, что вам прямой расчет сдать мне этого раба на предложенных условиях.

– О, я великолепно разбираюсь в этом деле, – возразил Гаррис. – В тот день я отлично видел, когда приехал за ним, как вы шептались и подмигивали ему. Но меня не так-то легко провести! Мы, слава богу, живем в свободной стране! Этот негр принадлежит мне, и я могу делать с ним все, что мне заблагорассудится! Вот как обстоит дело.

Таким образом, для Джорджа угас последний луч надежды. Ему было ясно: предстояла жизнь, полная страданий и непосильного, отупляющего труда. А жестокое обращение и самые изощренные мучительства, продиктованные злобой и властолюбием, сделают этот труд еще более горьким.

Какой-то человеколюбивый ученый-юрист сказал: «Нельзя придумать для человека худшего применения, чем повесить его». Нет, он ошибся. Бывает и хуже.

Глава III
Супруг и отец

Миссис Шельби уехала, как собиралась, в гости. Элиза, грустная, стояла на веранде и глядела вслед удалявшемуся экипажу. Вдруг чья-то рука неожиданно легла на ее плечо. Она обернулась, и радостная улыбка осветила ее лицо.

– Джордж! Неужели это ты? Как ты меня напугал! Как я рада, что ты пришел! Миссис до вечера не вернется домой. Пойдем ко мне в комнатку, там нам никто не помешает.

С этими словами она ввела его в хорошенькую комнатку, выходившую на веранду. Здесь она обычно проводила время за шитьем, готовая в любую минуту поспешить на зов своей госпожи.

– Как я рада! Почему ты не улыбаешься? Погляди только на Гарри, как он растет!

Мальчуган, уцепившись за юбку матери, чуть-чуть испуганно сквозь спадавшие на глаза кудри поглядывал на отца.

– Ну, разве он не хорош? – проговорила Элиза, откидывая кудряшки со лба ребенка и нежно целуя его.

– Лучше бы ему вовсе не родиться! – с едкой горечью проговорил Джордж. – Лучше бы мне вовсе не родиться!

Удивленная и испуганная, Элиза упала на стул и, прижавшись к плечу мужа, разразилась слезами.

– Элиза, бедная моя, как нехорошо с моей стороны так огорчать тебя, – проговорил он с нежностью. – Но мне слишком тяжело! Уж лучше бы ты никогда не встречалась со мной… Быть может, ты была бы более счастлива…

– Джордж, Джордж, как можешь ты так говорить! Наверно, произошло что-нибудь ужасное… Или должно произойти… Мы еще совсем недавно были так счастливы!

– Да, любимая моя, – проговорил Джордж. Притянув к себе ребенка, он посадил его на колени и медленно провел рукой по его густым волосам. – Он вылитый твой портрет, Элиза, и ты самая красивая женщина, какую я только видел. Да и самая хорошая к тому же. И все-таки – лучше бы я никогда не встречался с тобой!

– Джордж, да что это с тобой?

– Горе, одно только горе и несчастье! Жизнь моя горька, как полынь. Горе грызет мое сердце!.. Что я такое? Бедное, беспомощное вьючное животное! И тебя я тоже тяну за собой в пропасть. Какая польза от того, что я прилагаю все усилия, стараясь что-нибудь сделать, чему-нибудь научиться? К чему я еще существую на свете? Лучше бы я был мертв!

– Джордж, дорогой мой, грешно так говорить, – прошептала Элиза. – Я знаю, как тяжело у тебя на душе с тех пор, как тебе пришлось оставить место на фабрике. И господин у тебя жестокий… Но умоляю тебя, потерпи еще немного, и, может быть…

– Терпеть? – прервал он ее. – Да разве я не был терпелив? Разве я хоть слово промолвил, когда он явился и увел меня с фабрики? Я отдавал ему весь свой заработок до последнего цента, а ведь все говорят, что я хорошо работал.

– Разумеется, это ужасно! – сказала Элиза. – Но ведь ты сам знаешь: он твой господин.

– Мой господин! А кто сделал его моим господином? Я всегда думаю об этом. Какие права он имеет на меня? Я такой же человек, как он, и более толковый, чем он. Я лучше знаю дело, чем он. Я лучше читаю, чем он, у меня лучший почерк. И научился я всему сам, не ему я этим обязан; я учился, преодолевая препятствия, которые он ставил на моем пути. И вот я спрашиваю: какое право он имеет превращать меня во вьючное животное? Забрать меня с места, где я мог сделать многое, чего он даже и понять не в состоянии, и нагрузить меня работой, которую может выполнять любая лошадь? Он говорит, что выбьет из меня самомнение, заставит на брюхе ползать. Он наваливает на меня самую тяжелую и грязную работу.

– Джордж, дорогой, ты пугаешь меня. Я никогда не слышала от тебя таких слов. Я чувствую: ты готов сделать что-нибудь ужасное! Меня не удивляет твой гнев. Но умоляю тебя: будь осторожен, хотя бы ради меня, ради Гарри!..

– Я был осторожен, был терпелив, но дольше терпеть не могу. Хозяин пользуется любым поводом, чтобы оскорбить и помучить меня. Я надеялся, что, если я хорошо буду справляться с порученной мне работой и вести себя спокойно, у меня будет оставаться хоть немного времени после рабочего дня на чтение и на то, чтобы учиться. Но чем больше он убеждается в моей выносливости, тем больше он наваливает на меня работы. Он говорит, что, хоть я и молчу, он все же видит, что во мне сидит дьявол. И, может быть, он не так уж не прав: этот дьявол когда-нибудь вырвется наружу, и так, что это вряд ли понравится хозяину… Пусть он имеет это в виду!..

– О Господи! Что же нам делать? – с глубокой печалью прошептала Элиза.

– Не далее как вчера, – продолжал Джордж, – когда я грузил на телегу камни, сын мастера Гарриса, маленький мастер Том, не переставая щелкал бичом, стоя подле самой лошади. Конь заволновался. Я вежливо попросил мальчика перестать. Но он разошелся еще больше. Я еще раз обратился к нему с той же просьбой. Тогда, повернувшись, он принялся хлестать кнутом меня. Когда я удержал его за руку, он поднял неистовый рев и бросился к отцу жаловаться. Тот прибежал совершенно взбешенный, закричал, что научит меня понимать, кто мой господин, привязал меня к дереву, нарезал тут же длинных прутьев и, вручив их молодому мастеру, сказал, что он может пороть меня, пока не устанет. И тот воспользовался разрешением… Он еще когда-нибудь вспомнит об этом!

Лоб Джорджа прорезали гневные морщины, и в глазах загорелся опасный огонь. Дрожь пробежала по телу Элизы.

– Кто сделал этого человека моим господином? Вот что я желаю знать! – воскликнул он.

– Мне всегда казалось, – растерянно проговорила Элиза, – что мой долг повиноваться господину моему и госпоже. Так объяснял господин пастор. Он говорил, что я обязана быть покорной.

– Священники всегда так говорят! В твоих условиях, может быть, это хоть в какой-то мере правильно, – сказал Джордж. – Твои хозяева растили тебя, как родное дитя, кормили и одевали. Хозяйка была добра к тебе, учила тебя, так что ты получила хорошее воспитание. Поэтому они вправе и предъявлять к тебе известные требования. Но меня топтали ногами, осыпали бранью, били и в лучшем случае не обращали на меня внимания. Какие у меня обязательства по отношению к такому господину? Свое содержание я окупил во сто крат. Нет, больше я не хочу этого выносить! – воскликнул он, в гневе сжимая кулаки.

Элиза молчала. Никогда еще не видела она своего мужа в таком состоянии.

– Помнишь, – снова заговорил Джордж, – помнишь бедного маленького Карло, которого ты когда-то мне подарила? Эта собачонка была моим единственным утешением. Ночью она спала подле меня, а днем всюду бегала за мной. Она глядела мне в глаза с таким видом, будто понимала, как тяжело у меня на душе. Несколько дней назад я кормил Карло отбросами, подобранными мной у дверей кухни. Неожиданно появился хозяин. Он заявил, что я кормлю собаку на его счет и он, мол, не так богат, чтобы позволить каждому из его негров держать собаку. Он приказал мне привязать камень к шее собаки и бросить ее в пруд.

– Но ты не сделал этого, Джордж?! – воскликнула Элиза.

– Нет, я этого не сделал. Но хозяин сделал это сам, и он, и маленький Том еще швыряли в Карло камнями, когда он тонул. Если б ты видела, с каким укором несчастный песик глядел на меня, будто не понимая, почему я не прихожу ему на помощь!.. Затем меня еще избили за то, что я не исполнил приказания. В ту минуту мне это было безразлично. Мой хозяин еще поймет когда-нибудь, что я не из тех, кого ударами можно заставить покориться. Его час придет раньше, чем он успеет опомниться!..

– Что ты замышляешь? Джордж, умоляю, не делай ничего дурного! Если ты положишься на Бога, он придет тебе на помощь!

– Я не так настроен, как ты, Элиза. Мое сердце полно горечи. Я не могу положиться на Божью волю. Почему, если Бог существует, допускает он, чтобы совершались такие несправедливости?

– Джордж, муж мой, мы должны быть крепки в вере. Моя госпожа говорит, что Бог направляет все к лучшему, даже в тех случаях, когда нас как будто поражает величайшее несчастие.

– Это легко говорить людям, восседающим на мягких диванах и разъезжающим в каретах. Но попробовали бы они поменяться со мною местами. Тогда они, надо полагать, заговорили бы совсем по-другому. Я желал бы быть мягкосердечным и добрым, но сердце мое горит, и я не могу примириться с судьбой. Ты поймешь меня, когда все узнаешь…

– Что? Что? Говори скорее!

– Недавно господин мой сказал, что был дураком, позволив мне жениться на стороне. Он, мол, ненавидит мистера Шельби и все его отродье за их гордость и за то, что они задирают перед ним нос. От тебя, по его словам, я научился бог весть что воображать о себе. Он сказал, что больше не позволит мне ходить к тебе, что я должен жениться и жить безвыходно в его поместье. Прежде он говорил такие вещи, когда выходил из себя и ругался. Но вчера он объявил мне, что я должен жениться на Мине и поселиться с нею в хижине, не то он продаст меня на Юг.

– Но ведь нас с тобой венчал священник точно так же, как венчают белых, – сказала Элиза в недоумении.

– Да разве тебе не известно, что раб не имеет права жениться? – почти закричал Джордж. – В нашей стране это воспрещается законом. Я не имею права оставаться твоим мужем, если хозяин пожелает разлучить нас. Потому я и говорил, что лучше бы нам никогда не встречаться! Лучше бы мне не родиться на свет! Нам обоим было бы легче. И для этого бедного ребенка тоже было бы лучше, если б он вовсе не рождался. Кто знает, что ему еще предстоит в жизни…

– О, наш господин так добр!

– Да, конечно. Но он может умереть, и дитя может быть продано кому угодно. Мы не смеем радоваться тому, что наш мальчик красив, умен, талантлив. Говорю тебе, Элиза: за каждый дар, которым природа наградила твое дитя, меч пронзит твое сердце, – эти дары сделают ребенка слишком ценным товаром, и тебе не удастся сохранить его при себе.

Эти слова тяжело легли Элизе на сердце. Снова перед ее внутренним взором мелькнул образ работорговца. Она побледнела, и у нее захватило дыхание, словно ей нанесли смертельный удар. Со страхом взглянула она на веранду, куда убежал мальчуган – его утомил чрезмерно серьезный разговор, и сейчас он с торжествующим видом скакал верхом на тросточке мистера Шельби. Она подумала, не рассказать ли мужу о своих опасениях, но подавила это желание и промолчала.

«Нет, нет, бедному Джорджу и так слишком тяжело, – решила она. – Я ему ничего не скажу. Да ведь это, может быть, вовсе и не так. Миссис никогда нас не обманывает…»

– Будь здорова, Элиза, будь мужественной. Я ухожу, – произнес Джордж.

– Ты уходишь, Джордж? Но куда?

– В Канаду[5]5
  Канада в то время была английской колонией в Северной Америке, где не существовало рабства. Невольник, попав в Канаду, переставал быть рабом.


[Закрыть], – сказал он, высоко подняв голову. – А когда я окажусь там, я выкуплю тебя. Это единственная надежда, которая остается нам. Я выкуплю тебя и мальчика. Хочу верить, что мне удастся выполнить это намерение.

– Господи!.. А если тебя поймают?

– Я не дамся им в руки, Элиза. Лучше смерть! Я буду свободен или умру.

– Но ведь ты не решишься на самоубийство?

– Этого не понадобится. Они сами убьют меня. Но живым они не продадут меня торговцам там, на низовье.

– Умоляю тебя, Джордж… Ради меня, берегись! Не соверши непоправимого… Не покушайся ни на свою жизнь, ни на чужую. Я понимаю… Искушение велико… Ты должен бежать… но будь осторожен и благоразумен…

– Хорошо, хорошо. Но выслушай меня, Элиза. Вот что я надумал. Мой хозяин решил сегодня послать меня со счетом к мистеру Саймсу. Он живет еще на милю дальше этой усадьбы, так что я должен был пройти мимо вашего дома. Хозяин, верно, так и предполагал, что я зайду к тебе, чтобы рассказать о своих делах. Мысль о том, что все «отродье этих Шельби», как он выражается, будет огорчено его решением, доставляет ему величайшее наслаждение. Я с самым покорным видом вернусь домой, сделав вид, что у нас с тобой все покончено. Кое-что я уже подготовил; кроме того, есть люди, готовые мне помочь. Еще до конца будущей недели я окажусь в списке «исчезнувших»… Не забывай меня, Элиза!

– Прощай, Джордж!.. Прощай!.. Мысленно я буду всегда с тобой!..

– Прощай! – проговорил Джордж и, взяв Элизу за руку, глубоко заглянул ей в глаза.

Они стояли так молча. Затем прозвучали последние прощальные слова и вздохи… Хлынули горькие слезы. Так расстаются люди, у которых надежда на возможную встречу висит на волоске, тонком, как паутина.

Глава IV
Вечер в хижине дяди Тома

Хижина дяди Тома была маленьким бревенчатым строением, почти вплотную прилегавшим к «дому», как негры обычно называют жилище хозяина. Перед хижиной раскинулся участок земли, где тщательно выращивались клубника, малина и множество разных ягод и овощей. Летом весь фасад хижины утопал в зелени и алых цветах буйно разросшегося индийского жасмина и распространенных в этих краях месячных розах, которые так густо переплелись, что почти полностью скрывали необструганные балки строения. Здесь же в скромном уголке имели право в полной красе расцветать и хризантемы, петунии и разные другие цветущие растения – радость и гордость тетушки Хлои.

Но войдем в комнату.

Ужин в господском доме уже кончился, и тетушка Хлоя, которая в качестве главной поварихи наблюдала за приготовлением и подачей к столу кушаний, предоставив теперь уборку и мытье посуды низшим «кухонным чинам», вернулась к себе домой, чтобы приготовить ужин своему «старику». Это именно ее вы и видите у очага, где она с заботливым вниманием следит за чем-то шипящим на сковороде и время от времени торжественно приподымает крышку формы для печенья, откуда подымается не оставляющий никаких сомнений сладостный аромат чего-то вкусного. У нее круглое черное лоснящееся лицо, такое гладкое, что можно предположить, будто оно смазано белком, как приготовляемые ею к чаю булочки. Оттеняемое туго накрахмаленной пестрой головной повязкой, оно излучает довольство, веселье и – мы никак не можем этого скрыть – известную долю самоуверенности, вполне обоснованной у лучшей поварихи во всей округе – ибо таковой повсюду слывет тетушка Хлоя.

Своему поварскому искусству она предана телом и душой. Все куры, индюшки и утки во дворе при ее приближении становятся серьезны и обмениваются глубокомысленными замечаниями на тему о жизни и смерти. Так как все ее помыслы всегда направлены на фарширование и жарение, то вполне естественно, что каждой домашней птице, еще сохраняющей жизнь и склонной к размышлениям, она внушает глубокий страх. Ее пирожные, в своем бесчисленном многообразии, навеки остались для менее изощренных ее товарок неразгаданной тайной. Упираясь руками в толстые свои бока, она покатывалась со смеху, когда весело и гордо повествовала о бесплодных попытках своих соперниц, надеявшихся сравняться с ней.

Приезд в дом гостей и организация званых обедов и ужинов словно пробуждали ее к новой жизни. Для нее не было более желанного зрелища, чем груда дорожных чемоданов на веранде: они означали, что ее ожидают новые подвиги и победы.

В настоящий момент тетушка Хлоя внимательно следила за формой для печенья, и мы, предоставив ее этому приятному занятию, закончим описание хижины.

В одном углу стояла кровать, покрытая белоснежным покрывалом, а перед ней был разостлан ковер довольно большого размера. Ковер этот и кровать, перед которой он был разостлан, как и весь этот угол хижины, были в большом почете и по возможности охранялись от разбойничьего вторжения ребятишек. Словом, этот угол заменял гостиную. В другом углу находилась кровать гораздо более скромного вида, явно по-настоящему служившая постелью. Стену над очагом украшали очень яркие литографии – картинки из Священного Писания и портрет генерала Вашингтона[6]6
  Генерал Вашингтон, Джордж (1732–1799) – главнокомандующий войск США в борьбе с Англией за независимость, затем – первый президент Соединенных Штатов.


[Закрыть], нарисованный и раскрашенный так любовно, что сам герой, наверно, был бы крайне удивлен, если б это изображение попалось ему на глаза.

В третьем углу двое черноволосых ребят с блестящими карими глазами, сидя на грубо сколоченной скамье, внимательно следили за первыми попытками самостоятельного хождения их младшей сестренки. Попытки эти сводились к тому, что девчурка, с трудом поднявшись на ноги, мгновение покачивалась и затем снова падала. Каждое падение вызывало восторженное ликование окружающих, словно являлось небывалым достижением. К очагу был пододвинут стол с не совсем устойчивыми ножками. Он был покрыт скатертью. На столе выстроились цветастые чашки; другие признаки также указывали на ожидавшийся пир. За столом сидел дядя Том – лучший работник мистера Шельби. Ввиду того что ему предстоит стать главным героем этого повествования, мы должны возможно подробнее описать его. Это был высокий, широкоплечий человек, крепко сложенный, с черной, до блеска, кожей. На лице его лежала печать редкостной сердечной доброты и спокойного, рассудительного ума. Каждое движение его было полно достоинства и уверенности, но одновременно и доверчивой простоты и скромности.

Склонившись над столом, он медленно и усердно выводил буквы на лежавшей перед ним грифельной доске. В этом важном деле им руководил молодой мастер Джордж, красивый тринадцатилетний мальчик, исполненный сознания своего достоинства, как это и подобало учителю.

– Не так, не так, дядя Том! Тут три палочки, а не две! – воскликнул он, видя, что Том неправильно выводит букву «m». – Если ты начертишь две палочки, получится не «m», а «n».

– Да неужели? – с искренним удивлением проговорил дядя Том, почтительно и даже с некоторым восхищением следя за тем, как его юный преподаватель ловко выводит на доске нужную букву. Ухватив грифель своими толстыми, загрубелыми пальцами, он терпеливо начал снова выводить буквы, одну за другой.

– Как легко все дается этим белым! – произнесла тетушка Хлоя, собиравшаяся как раз смазать сковородку кусочком сала. – Погляди только, как он пишет, да еще и читает! – добавила она, на мгновение прервав свое занятие и с гордостью глядя на мастера Джорджа. – И приходит к нам по вечерам, читает нам вслух!

– Все это так, тетушка Хлоя, но я страшно голоден, – сказал Джордж. – Неужели пирог там в форме еще не скоро будет готов?

– Уж почти готов, мастер Джордж, – произнесла тетушка Хлоя, приоткрыв форму и заглянув туда. – Он уже почти такого коричневого цвета, как надо: настоящий светло-коричневый отлив. О, тут со мной никто не сравнится! На днях миссис велела Сэлли испечь пирог, чтобы она научилась это делать. «Да оставьте лучше, миссис, – говорю я ей. – Мне просто жаль дать портить хорошие вещи. Пирог поднялся только с одного бока – никакого в нем вида, никакого шика. Ну точь-в-точь мой башмак! Нет, оставьте уж лучше!»

С этими словами, в которых сквозило ее презрение к неопытности Сэлли, тетушка Хлоя приподняла крышку формы, и взорам открылся бисквитный пирог, которым вправе была бы гордиться любая городская кондитерская. Пирог явно составлял главную часть пира, и тетушка Хлоя деятельно принялась за последние приготовления к ужину.

– Марш с дороги, Мос и Пит, прочь, ребятишки! Отойди, Полли, медовое мое дитятко! Мамми даст сейчас что-то вкусненькое своей доченьке. Ну, мастер Джордж, отложите-ка книжки в сторону и сядьте поближе к моему старику. Сейчас я достану жареные сосиски, и первая сковородка маисовых лепешек мигом окажется на тарелках.

– Мне следовало бы к ужину быть дома, – сказал Джордж, – но я ведь разбираюсь в том, что вкусно, и предпочитаю поужинать здесь.

– Верно, верно, милый мой, – приговаривала тетушка Хлоя, накладывая на его тарелку груду маисовых лепешек. – Вы хорошо знали, что старая тетка Хлоя прибережет для вас самый лучший кусочек! Уж будьте покойны! – И, шутливо ткнув Джорджа пальцем в бок, она снова повернулась к своим кастрюлям и сковородам.

– Ну, теперь дело дошло до пирога! – воскликнул Джордж, когда шипение на сковородке затихло, и, подняв большой нож, он нацелился на долгожданный пирог.

– Ради бога, мастер Джордж! – вскрикнула тетушка Хлоя, удерживая его руку. – Не собираетесь ли вы резать его этим большим, тяжелым ножом? Он сразу опустится, он так великолепно поднялся! Вот тоненький старый нож, я всегда держу его отточенным на такой случай. Вот видите: пирог поддается так легко, как пух. Кушайте на здоровье, лучшего нигде не найдете.

– Том Линкольн говорит, – пробормотал Джордж с набитым ртом, – что его Джинни лучше готовит, чем ты.

– Эти Линкольны ровно ничего собой не представляют, – презрительно бросила тетушка Хлоя. – Насчет господских манер они и понятия не имеют. Можно разве поставить мастера Линкольна рядом с мастером Шельби? Господи боже ты мой! А миссис Линкольн? Умеет она разве войти в гостиную, шурша юбками, так плавно, так шикарно, как наша миссис? Нет уж, отстаньте от меня с вашими Линкольнами, мастер Джордж, невысокого полета они птицы!

И тетушка Хлоя откинула голову, как человек, уверенный в своем знании света.

– Но ведь ты сама говорила, – настаивал Джордж, – что Джинни хорошая кухарка.

– Говорила. И это правда. Добрую, простую кухню она хорошо знает. Она печет хороший хлеб, картофель у нее хорошо отварен, но с маисовыми лепешками дело у нее уже получается не совсем ладно. Что же касается всяких тонкостей, тут она способна ужас что настряпать! Она, скажем, готовит паштеты, но какая у них корочка! Умеет она разве приготовить настоящее слоеное тесто так, чтобы оно во рту таяло, расходилось, словно оно воздухом надуто? Я однажды ходила туда, когда мисс Мэри выходила замуж и Джинни показывала мне свадебные пироги. Вы ведь знаете, мастер Джордж, мы с Джинни приятельницы. Я ничего не говорю, но если б я испекла такой пирог, да я бы целую неделю глаз не сомкнула! Никуда они не годились!..

– А Джинни, верно, думала, что они превосходные? – спросил Джордж.

– Ну, конечно! Она мне их показывала, думая, что они очень даже хороши. В том-то и дело. Джинни и понятия не имеет, какие они должны быть. Дом-то ведь, семья – не бог весть какие! Чего же от нее требовать? Это не ее вина. Ах, мастер Джордж, вы даже сами не знаете, как вам хорошо и какая у вас семья!

Тут тетушка Хлоя вздохнула и возвела очи к небу.

– Я это прекрасно понимаю, тетушка Хлоя. Что же касается превосходства наших паштетов и пудингов, то ты бы спросила у Тома Линкольна, как часто я хвастаю ими, – сказал Джордж.

Тетушка Хлоя откинулась назад и захохотала так, что слезы покатились по ее круглым лоснящимся щекам. При этом она награждала Джорджа шутливыми шлепками, называя его «злодеем», который когда-нибудь уморит ее. И она снова и снова покатывалась со смеху, так что Джордж и сам начинал верить, что он остроумнейший парень.

– Что же вы сказали Тому? О Господи, чего только молодежь не проделывает! О Господи, мастер Джордж, я умру, умру со смеху!

– Да, – подтвердил Джордж. – Я ему не раз говорил: «Ты бы, Том, попробовал паштетов тетки Хлои, вот это паштеты так паштеты!»

– Как жаль, что Тому Линкольну ни разу не довелось их попробовать! – вдруг огорчилась тетушка Хлоя, доброе сердце которой исполнилось состраданием к бедному, неопытному отпрыску Линкольнов. – Вам бы следовало когда-нибудь пригласить его пообедать, мастер Джордж. Это было бы очень мило с вашей стороны. Не надо чересчур гордиться своими преимуществами.

– Хорошо, я как-нибудь на будущей неделе приглашу Тома, – предложил Джордж. – А ты уж постарайся сделать все только как можно лучше. Пусть-ка подивится! Пусть так наестся, что на две недели вперед будет сыт!

– Да, да, – с восхищением произнесла тетушка Хлоя. – Вы увидите… Господи, и каких только обедов у нас не бывало! – продолжала она с умилением. – Вы помните, какой куриный паштет я состряпала, когда у нас к обеду был генерал Кнокс? Из-за корочки мы даже чуть было не поспорили с миссис. Не знаю, что иногда находит на хозяек! И, заметьте, всегда в такое время, когда на тебя ложится величайшая ответственность, им взбредет на ум путаться под ногами и во все вмешиваться! Миссис в тот раз все пыталась мне указывать, как и что мне делать, пока я вдруг на рассердилась и не сказала: «Миссис, взгляните-ка не ваши прекрасные белые руки с длинными пальцами и сверкающими перстнями! Они похожи на белые лилии в моем садике, когда на них роса блестит. А потом поглядите на мои большие, черные, толстые ручищи. Ну, не кажется ли вам, что Бог создал меня на то, чтобы я месила тесто для паштета, а вас на то, чтобы сидеть в гостиной?» Да, вот что я посмела сказать.