Текст книги "Панихида по Бездне"

Панихида по Бездне
Гавриил Данов

© Гавриил Данов, 2017

ISBN 978-5-4485-6304-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Незыблемый

В беспроглядной, вязкой темноте, в глухой тишине. В беспощадном холоде, над распростёртым морем из гнилой воды. На каменном утёсе. Там одинокий монумент, весь покрытый застывшей чёрной магмой от когда-то бушевавшего огня. С несклонной осанкой он стоит, застыв взглядом на пустоте. Его исколотые неумолимым ходом времени ложбины овили жадные до влаги языки. Лианы, корнями разрывающие стан и упивающиеся кристальными слезами на каменном лице. Извечный холод кроет его инеем, а чёрная трава внизу щекочет ноги. В терпеливом молчании стоит здесь этот монумент и, веруя, ждёт своего часа.

Века для камня уже быстрей минуты, а годы – быстротечнее секунд. Время летит мимо него, задерживаясь лишь для того, чтобы изрезать тело новой каменной морщиной. И за всеми идущими мимо него мгновениями его усталые глаза внимательно следили и наблюдали, неспособные отвернуться. Чёрный монумент смотрел, как опустели стальные коридоры, как в скальный потолок бил яркий свет, как из расколотого неба лилась вода, заполнив бесконечность под ногами, и как пали в темноту ещё более тёмные души. Он наблюдал, как издыхал мертвец, держа его в своих холодных, но заботливых руках. Чёрный монумент смотрел и плакал по нему так горько, как никто из тех, кого усопший когда-либо любил. Камень видел изменчивый мир вокруг, весь неумолимо бесконечный ход с того самого момента, как был рождён на свет. Он помнит всё это, ибо забыть ему не дано.

Когда-то всё было иначе. Задолго до всех этих огорчающих событий. Столетия назад камень был иным. Он был высоким, гладким, белоснежно-белым. Нетронутым Времени Отцом. Тогда он преграждал дорогу смелым дуракам, как ему велел родитель. Тогда на его могучей каменной груди, всем на обозрение, зияли тяжёлые слова, что вмиг могли смирить бунтующие нравы приходящих бравых наглецов.

О, те слова имели пугающую силу. Их смысл пестреет мудростью даже сейчас, когда чернеющая корка скрывает их от сторонних глаз. Мог бы в те давние мгновения подумать их писавший, что, даже пав в бездонную, немую черноту, они продолжат нести смысл? Пускай сейчас не сыщешь способных прочитать, пускай за плотной коркой магмы их и не увидишь, слова всё ещё сияют на груди незыблемого стража. И даже будучи неозвученными, они будут возникать в умах пришлых как символ неизменной очевидной правды.

Чёрный монумент всё знает и всё понимает. Он несгибаемо терпит на себе нападки времени, неся свой долг, лишь потому, что хранит в уме слова, слетевшие с губ, кажется, самой природы. Она обещала, что чёрный камень снова озарится светом, что когда-нибудь его обдуют свежие ветра востока. Певучий голос прекрасной сладострастной девы обещал, что когда-нибудь камень станет постаментом самой жизни. И потому сейчас он не прогнётся. И потому будет нести свою заботу, смиренно терпя вечность. До тех пор, пока судьба не возвратит его истерзанное тело на свет, вязкая темнота будет обступать его несклонную спину, а забытые письмена будут отзываться неслышным гласом в чёрной пустоте Бездны.

– Прости меня, – промолвила фигура в тёмном.

Молчанием ответил ей мертвец.

Глава 2. Грань

Прохладная вода холодит закипающий ум. Несильное течение ласкает затылок, развивая волосы в потоке. Он медленно прикрывает глаза, впуская мягкую темноту в свои заполненные битым стеклом чертоги. Нежный звук воды проносится сквозь разум и, с едва заметным шипением остывающих нервов, уносит бушующие мысли с собой, вниз по течению. Тело заполняет струящаяся лёгкость. Она освобождает его конечности от гневливых спазмов. И вот тело уже растворяется в воде. Медленно срастается с безмерно прелестным потоком.

Этого бы он хотел. Всеми остатками своей скисшей души он хотел бы, чтобы именно эта манящая иллюзия приснилась ему сегодня. Но сны не хотят его приютить. Мозг, окропляемый повторяющейся чередой мыслей, привык заходить в тупики и не способен сейчас окунуть пылающую голову в эту прелестную фантазию. Потому он мечтает о сне, вместо того чтобы его видеть.

Несмотря на окружение, что наполнено мягкой периной, он не спит. Несмотря на свежесть с моря, на лёгкий лунный свет, на ароматную сирень, что в двух шагах от дома, и на приглушённые звуки природы. Несмотря на всё, исходящее комфортом, столь приятным, что, кажется, самому миру нужно, чтобы он уснул, дрёма не желает его даже коснуться. Что-то неизвестное для него нещадно жалит и без того изжаленные нервы.

Он замирает, надеясь на глубокий сон, и окунается в борьбу со своей же собственной головой. Пытается ровно дышать. Отбросив свои мечтанья о чудесном сне в угоду хоть какого-нибудь, пытается отстраниться мыслью от чего-то конкретного. И спустя часы его потуги приносят пользу. С глубоким вдохом вниз льётся мир. Ощущенья, запахи и звуки – всё медленно стекает вниз, плавясь и устало искажаясь в восприятии. Сплошной туман накрывает бесконечную череду образов в голове. Из практически беспроглядной дымки выходит мысль. Наиболее чёткая по сравнению с иными.

«Кажется, оно».

Он никак не может разобрать, что несёт собой эта странная опьяняющая иллюзия. Подаётся чуть вперёд, окунается поглубже в дрёму, хочет всё самостоятельно проверить. Мягкие стенки мира обволакивают его голову, открывая ему пропасть за собой. Лицо обдаёт смрадом. Сплошное облако гнилой пакости, что витает над перегнившей кучей. Там, внизу, варево, отвратная каша из мыслей и эмоций. Он наплодил это своим буйствующим разумом. Прилежно сцеживал, не желая разбираться. Выбрасывал именно сюда, когда считал, что слишком устал, чтобы копать. Здесь ему знаком каждый уголок. Каждая небольшая часть, осколок или попросту частичка. Всё прошло сквозь ненависть в его сознании.

Мир, подобно сыпучим пескам, тянет его именно туда. Он понимает это, и всё тело покрывает жуткой дрожью. До безумия боится, хочет всем своим нутром избегнуть того, во что его погружает расплавленный мир, полностью сторонясь той ясной как день мысли, что так ныне выглядит его сон. Как ни старайся, как ни противься, а выход будет всегда один – рано или поздно придётся примириться, заставить себя выхлебать всё это варево до дна, стать со своими проблемами единым целым.

Он швыряет смирение туда же и спешно разворачивается в поисках спасательного круга, который вынесет его обратно в явь. Но массы плавящихся стен обрушиваются, не давая ухватиться. Он захлёбывается в своём собственном сне и опускается всё глубже. Вот уже до боли знакомые вопли со слезами, ветхая кровать, такая уютная в совсем не уютном месте, и вечная погоня. Всё то самое, что ненавистно пенится в его голове. Он слышит отзвук всего этого позади, и руки с новой силой впиваются в мягкий воск стенок. Всё существо его стремится прочь, безудержно стараясь зацепиться.

Горло наполняется истошным криком, но тот не покидает рта. Скапливается и лишь эхом отражается внутри. Он брыкается, беснуется, бесцельно мельтешит руками, неспособный на что-либо большее. Противится, казалось, всем собственным существом.

Обжигающая слякоть касается ступни, и он пытается отдёрнуть ногу вследствие болезненного спазма, но не выходит – он более не правит телом. Варево поглощает его плоть, подбираясь выше. Пекущая слякоть агонией покрывает его икру, потом бедро, вверх по спине, и даже голова уже почти полностью покрыта ею. Глазами он рыщет в вышине, надеясь на тот самый круг. Умоляет судьбу о спасении и изливается горькими слезами от горючей, выжигающей каждую излучину тела гадости. Себе же назло он получает ответ своим мольбам из темноты над головой.

В комнате раздаётся скрип. Еда слышный, незаметный даже для бодрствующего человека. Мимолётный отзвук, не значащий ничего. Но именно его он так желал. В туманной, полной ненависти голове этот мелкий скрип разносится оглушающей тревогой. И как только он касается его ушей, улыбка разрезает частично выглядывающее из варева лицо. Безумная и даже в чём-то лукавая, хотя и не найдёшь для такой эмоции мотива.

Как и не скованные вовсе варевом, из слякоти легко выбрасываются руки. Они хватаются за незримый звук, как за верёвку. Пальцы смыкаются замком так крепко, что не разжать и ломом. Тело подтягивается вверх, оставленное гремучей кашей, и прилегает плотно к своей столь желанной подмоге. Он вскидывает голову куда-то верх, и с невозможной силой спасательный трос взымает вверх вместе со спасённым.

Мир восстанавливает свой нормальный образ. Расплавленные массы скоро вливаются обратно, затвердевая в своей прежней форме и возвращая привычную картину окружения. Он наблюдает за этим прекрасным действом, не опуская вниз головы, не оборачиваясь на то, что его чуть не поглотило.

С гулким стуком он влетает в собственное тело, и, чуть ранее онемевшее дрёмой, тело вздрагивает на кровати. Перед заспанными глазами проносится искреннее счастье. Лицо отражает ту самую лукавую улыбку. Он радуется, что выбрался, избежал встречи со своим «внутренним». Но проходит лишь мгновение, и столь раскидистое счастье падает замертво, поражённое осознанием. Он понимает, что снова не уснул. Снова проходил вокруг да около, но не уснул, хотя искренне пытался. Из всех, даже самых потаённых, уголков сознания пропадает и малейшее упоминание о вареве. Он не помнит, чего так сторонился, и проникается ненавистью к своей беспомощности, даже в отношении просто сна. Всё это быстро переходит в следующую мучительную попытку.

Вот так проходит его сон. Раз за разом погружение в помойку и скорый путь обратно. Каждый раз его спасает что-то иное. То лёгкий отзвук сквозняка, несущегося сквозь щель в оконной раме, то стук ветки об окно где-то внизу. Все эти спасательные круги лишь звуки обыденного мира, но ему их с головой достаточно, чтобы вырваться из проклятого сна обратно, в проклятую явь. И каждый из этих циклов убивает время. Однажды лишь минуту, а однажды, может быть, и час. Время истекает, а усталость также царапает ржавым гвоздём извилины, всё ближе подводя момент истерики. Повторяющаяся череда, с каждым новым оборотом сильнее раскаляющая нервы.

Его снова выбрасывает на поверхность, но в этот раз он более не способен засыпать. Истёк его сонный счёт. Когда с концами откатывает сон, накатывают воспоминанья. Их клейкая масса заполняет долгие периоды между погружениями. Другими словами, те же сны, но наяву. И этого он тоже не желает.

Получается, что ни туда и ни сюда. И сон отравлен памятью, и явь. Куда же в таком случае податься?

«Оставаться на грани», – нерешительным шёпотом пронеслось в его голове.

Глупая, бессмысленная и невозможная затея. Как ни старайся, вечно не получится. Несмотря на то, что он это понимает и в угоду здравомыслию сам хочет с разбегу окунуться, подсознание его всегда велит всплывать.

Но поздно делать выбор. Прилив памяти прикрыл собою разум.

Дряхлая, надломанная в середине, с проступающими сквозь старый матрас пружинами, но сама по себе прелестная кроватка. Она была безумно неудобной, но потому казалась по-особенному надёжной. Его личной. Такой уникально собственной, что не было в миру второго, кто смог её назвать своей. Она дарила ему укрытие от погони. Закрывала за своим израненным телом, как родная мать. В обители зла и бесчестности она была единственным оплотом теплоты. Переживая очередной день, он зарывался в пыльное одеяло и спешно засыпал, оставляя весь мир за непреодолимой стеной. И сон тогда даровал ему не варево, но бесконечный путь фантазии, пройдя по которому не хотелось просыпаться. Сейчас всё изменилось, теперь укрытий не осталось. Ведь он взрослый. Сны взрослых отравлены. Погружаясь в них, взрослые люди видят фантазию, созданную их памятью и страхами. И такова участь каждого, ведь все вырастают, все окунаются в проблемы. Но меж тем он хорошо помнит, как прелестно было ложиться спать в ожидании нового приключения, ограниченного только рамками его собственного желания и воображения. Когда желания замещают заботы, а воображение – память, тогда ты становишься взрослым.

Недвижимое положение привело к очевидной развязке. Затекло тело. Бок полнится мурашками, и не теми, что оставляют гусиную кожу, а теми, что щипают, как гусиный клюв. Нестерпимый фейерверк, отводящий далеко назад попытки спать. Нужно повернуться, но если повернётся – взбодрится. Он переживал это не раз. Обычный мелкий дискомфорт, устранив который лишаешь себя сна ещё на долгие мгновения. Значит, либо комфорт и ещё несколько часов бессмысленной болтовни в голове, либо дискомфорт и негодование. Два зла, из которых не выберешь меньшее.

«Нужно повернуться, укутаться в одеяло и просто уснуть», – прозвучал опрометчивый голос из неизвестных уголков разума.

«Вот так, значит, просто? – сдавливая в себе гневливую иронию, подумал он. – Иди ты НА ХРЕН!»

Крик отразился в нервах. Спазм вальяжно пробежался по всей длине тела, заглядывая в ответвления на пути, и остановился в большом пальце правой ноги, заставив его слабо дёрнуться. Лёгкая дрёма вмиг слетела с него, как шёлковый платок. Все самые мельчайшие надежды на сон сошли, как их и не было.

– Твою мать! – выругался он в полный голос в звенящую тишину. Рванул с кровати, да так сильно, что задел ногой провод от часов, те слетели с грохотом на пол. Мир вокруг ревёт пронзительным криком. Он вопит то едва слышно, приглушённо, то во весь голос, отправляя звенящие сгустки куда-то на улицу, где они расходятся волнистым эхом. Нервы ведут его вокруг комнаты. Он вздёргивает руками, сжимая пальцы в кулаки и снова разжимая. Будто бы срывая что-то в воздухе и бросая на пол. Глаза вертятся вокруг, едва прикрытые веками. Он не может больше так. Не хочет думать об этом. Его тошнит. Он хочет вопить.

Останавливается. Голова покрывается рябью. Где-то среди этих шумных облаков возникает решение, к которому он прибегает чаще, чем хотел бы.

«Шкаф», – с облегчением звучит в мыслях.

Марионеткой разворачивается в воздухе. Едва касаясь пола, летит вдоль комнаты к громадному деревянному «медведю», скалящему ручки из темноты. Двери распахнулись, перед ним едва заметный лунный глянец мелкими бликами отражается в стекле. Он хватает первое, на что натыкаются его пальцы. Крышка слетает на пол, вырванная зубами. И вот уже невидимая жидкость льётся в пропасть. Секунда, две – и дно бутылки оголяется перед его глазами. Он не понимает. Не чувствует ни запаха, ни вкуса. Лишь горечь на языке. Загнанный ум выносит тревожное предположение.

«Уксус!»

Он отплёвывается, взаправду поверив, что достал из шкафа бутылку с уксусом. В голове не возникает даже тени здравой мысли. Он не понимает, что кладовому шкафу с кухни нечего делать в спальне. В гортань была опустошена бутылка рома, но тот не отозвался привычным следом на языке. Руки тянутся к лицу, ногтями врезаясь в кожу.

Алкоголь ударил в голову. Он стал трястись в жуткой лихорадке. Хочется кричать, но обожжённое горло не пропускает звук, лишь воздух и чудовищный, сдавленный скрип. Его трясёт, шатает, кидает в стороны и о стены. Он крутится вокруг себя, казалось, не видя пола, не видя ориентира в безумно хаотичном круговороте. Лицо скалится в пустоту, и всё тело накрывает спазмом.

Секунда, и он замер. Голова слетела вниз, на грудь. Глаза прекратили хаотичный ход и застыли, всматриваясь в бесконечную темноту сомкнутых век. Силы кончились, а вместе с ними и истерика. Немой памятник завис посреди комнаты. Недвижимо, подобно каменной глыбе. Он впустил в себя частичку воздуха и медленно повернулся. Шагнул вперёд к кровати, ещё раз. Подошёл вплотную, взял двумя ногтями одеяло и, волоча его вслед за собой, направился прочь из спальни. Мимо детской к лестнице. Медленно, едва касаясь ступеней, вниз. Вдоль коридора ко входной двери. На крыльцо.

Он закрывает дверь и проходит к своей кушетке, ни разу не взглянув на обжигающий небеса рассвет. Его внимание отвергает романтичную красоту впереди. Укутавшись в одеяло, он смирно прижимается к спинке лежака. Лёгкий морской ветерок колышет чёлку. Глаза медленно смыкаются, покоряясь непреодолимой силе бессонницы. Он полностью сдаётся, принимает истину, что сегодня ему не уснуть. Отдавшись на волю любому положению вещей, он расслабляется. Больше нет страха перед памятью, ведь от неё не убежать. Больше нет желания зацепиться за что-то на поверхности, ведь незачем цепляться. Больше нет рвущей голову изнутри мысли о вареве. Он распустил путы, он отдался течению, он уснул.

Глава 3. Сломанная вывеска

Здесь витал смрад. Рыбный смрад, что лезет в нос и остаётся ненавистным следом. Всё помещение помечено этой отвратительной, но привычной для Томаса гадостью. Вонь – часть его работы, и сам того не ведает, но совершенно точно догадывается: каждый сантиметр его тела пропитан этой режущей нос дрянью.

Несмотря на кажущуюся чистоту, атмосфера этого магазина невольно окунает в ненависть. И правда, неважно, как прелестно выглядит интерьер, если он пропитан помоями. Даже учитывая это допущение, проблем с посетителями тут не было, и совершенно точно в ближайшее время не могло быть. На весь злосчастный городок, а может и полуостров, это единственный рыбный магазин. Конечно, есть ещё ларьки да лавки, но это единственное «продвинутое» место, где можно купить рыбы. Под «продвинутым» подразумевается наличие холодильников. На фоне перебоев с электроснабжением длительностью в целые месяцы это заведение со своим генератором кажется оплотом богатства. Сами же холодильники довоенные, а значит, с трудом балансируют на грани поломки.

Девушка, хозяйка магазина, возится с крышкой четвёртого морозильника, три других уже были задействованы, о чём говорят пустые контейнеры у ног Томаса. Сам Томас стоит вполоборота к выходу с последним контейнером в руках и смотрит на вывеску соседствующего с заведением ларька.

Вполне обыденный, но концентрирующий на себе внимание. Старый и обветшалый, как его хозяйка, этот ларёк, судя по многочисленным ссадинам, доживает свой век. Вывеска с некогда синей, теперь же напоминающей ржаво голубую выцветшей краской громогласно гласила: «Свежие фрукты!» Одна из досок съехала, и теперь посреди этой печальной громогласности зияла щель, вид которой угнетал сильнее, чем вид этих самых свежих фруктов. Пожилая старушка с двумя ярко блестящими на неизвестно откуда взявшемся солнце (небо тут всегда пасмурное) спицами миролюбиво вяжет некое подобие носка или, быть может, шарфа.

– Грёбаная развалюха! – разливаясь усталой ненавистью, воскликнула девушка из-за стойки, явно имея в виду холодильник.

Не принимая во внимание возможность поставить контейнер на пол и помочь девушке, на что намекала сама девушка, Томас каменным взглядом упирается в громадную щель посреди вывески. Не сводит взгляда, будто хочет, чтобы та что-нибудь ему сказала своим полным занозами и коркой от краски ртом. Вот сейчас чуть дёрнется, чтобы обтряхнуть многолетнюю пыль, и прелестным сопрано пропоёт симфонию специально для Томаса.

– Ох… – едва слышно увенчал свои мысли бредом Томас.

– Простите, что? – показательно спросила девушка.

Томас чуть повернулся и с прикрытыми глазами отрицательно покачал головой. Всего мгновение, но его хватило, чтобы, обратно повернувшись, вздрогнуть от неожиданности. На вывеске сидела кошка. Бездвижная, замершая, подобно статуэтке. Казалось, моргнул – и вот она. Такое незначительное, но меж тем будоражащее событие. Внимание приковалось к существу, а вернее, к его пасти. Зажатое в челюсти кошки «что-то» прерывисто блестело. Так часто, точно светом пытались подать какой-то знак. Прищурившись, Томас углядел. Блестела чешуя на откушенной рыбьей голове. Существо с чёрной как смоль шерстью сидело, повернувшись в сторону рыбьего магазина. Кошка явно дожидалась внимания Томаса, потому что, после того как он, прищурившись, наклонился чуть вперёд, она показательно поднялась на все четыре лапы и, пройдясь вдоль вывески, разжала челюсть, выпустив рыбью голову. Та, пролетев вниз, упала в одну из корзин с фруктами.

Томас не отрываясь наблюдал за этим странным зрелищем. И вроде бы ничего прямо из ряда вон выходящего, но так нарочито показательно, будто действие на сцене, и теперь Томас ждал развязки. Он всматривался в тёмное существо, ожидая следующего действия, но кошка была непоколебима. Она смотрела своими, без сомнения, пылающими зелёным огнём, в этом Томас был уверен, глазами на человека с контейнером, ожидая ответа на такое некогда желанное им сопрано.

Громкий хруст льда, Томас подпрыгивает на месте.

– Наконец-то! – радуясь выкрикивает девушка из-за стойки.

Томас поворачивает голову, но на полпути осекается и резко возвращает взгляд к вывеске, боясь, что тёмный призрак исчезнет так же, как и появился. Но кошка всё ещё на месте. Она отводит голову, спрыгивает с вывески и спешит скрыться из поля видимости Томаса.

– Томас, вы тут? – задорно спросила девушка, приметив рассеянность Томаса.

– Да… Да, конечно.

Он открыл контейнер и высыпал всю рыбу в морозильник, совершенно отрешённый и задумчивый. Знакомый до боли смрад новой волной обдал помещение.

– По-хорошему, надо было бы проверить вес… ну да ладно. Буду уповать на вашу честность, – с игривой улыбкой произнесла девушка.

Отринув игривость каменным лицом и не желая задумываться над сказанным, Томас лишь произнёс у себя в голове: «Надо было думать, когда я открыл первый контейнер».

Продавщица достала своё пестрящее золотистыми завитками на багровой коже портмоне и принялась высчитывать ежемесячную зарплату для Томаса, стараясь не обращать внимание на его странное поведение. Тот всё время оглядывался и приподнимался на носки, стараясь углядеть, куда направилось животное. Со стороны эти странные телодвижения напоминали неспокойного наркомана.

– Вот, тут как обычно, – сказала хозяйка магазина, передавая деньги Томасу.

Томас принял несколько бежевых бумажек, благодарно кивнул, сложив один в другой, взял контейнеры и направился к выходу, не произнеся более ни слова. Томас покинул магазин, в очередной раз не вспомнив о том, что продавщица была когда-то с ним в одном приюте.

Он пошёл вдоль улицы к своей машине, то и дело поворачиваясь во все стороны в безуспешном желании углядеть чёрную кошку.

«Может, стоит предупредить старушку о рыбе?» – он повернул голову в сторону ларька и увидел, как старушка вынимает рыбью голову из корзины и бросает куда-то прочь.

Он сел за руль машины, завёл её и, уезжая, последний раз взглянул на вывеску. Чёрной кошки там не было, но щель всё так же на месте.

Вернулся домой Томас к четырём. Объехав свой до боли привычный маршрут, он закупил продуктов и топлива ещё на месяц. На это ушли все деньги. Томас разложил купленное по своим местам и уселся на кушетку на крыльце. Разбор продуктов прошёл на чистом автомате, так что Томас и не заметил, как убил на это ещё два часа своей жизни.

Несмотря на крайнее нежелание, Томас хорошо помнил, что сегодня за день. По счастливому или не очень совпадению день покупок совпал с его ежегодной обязанностью. Он старательно отводил мысль о походе на утёс от своего внимания, но все затеваемые у него в голове цепочки приводили его обратно, к идее того, что якобы правильно. Хоть ритуал этот и ненавистен, он всё равно имеет свой вес в судьбе Томаса, а потому и правит его желанием, пускай и всего раз в году.

«Есть ещё два часа».

И вправду, до восьми Томас и не двинется с кушетки, но даже эта простая идея не даёт ему свободы мыслей. Он всё равно будет зациклен на утёсе до тех самых пор, пока не свершит своё обязательство. Всему причиной смятение, которое он ошибочно принимает за наказание совестью. И ведь решить проблему по той же причине невозможно. Как бы он ни углублялся в причины своих смятений, лжесовесть снова вытащит наверх.

Он будет мусолить эти мысли ещё два часа, пока не смирится. Сегодня «тот день», и ничто его не отменит. Так повелось и так будет продолжаться. Этой простой мыслью он всегда прикрывается, чем, к слову, пополняет поприще ночного варева. Но долго мучиться уж не придётся, и эти два часа слетели до безобразия скоро. Вот уже подходит злосчастная минута и в голове возникает привычная цепочка действий. Каждый пункт ритуала. Это событие, несмотря на его скоротечность, каждый год врезается в разум Томаса, словно каждодневное.

Вот уже инструменты сложены в пакет, раствор готов, а ветки белой сирени срезаны. Он стоит посреди своего двора, строго всматриваясь в сторону утёса. Периферия глаз ловит старый башмак под настилом крыльца, а кожа – лёгкий морской бриз. Томас успокаивается, проникает в обыденность вещей. Осознаёт, что проделывал всё это уже не раз, а потому, наверно, не так страшно. Он снова в уме перечитывает список, надеясь, что что-нибудь забыл. Но нет, осталось лишь одно – глубоко вздохнуть. Томас делает глубокую затяжку кислородом, заполняя каждый уголок в своих лёгких. Секунда, головокружение – и вот он срывается с места. Нелепой, но быстрой походкой Томас разрезает берег следами своих ног.

Уже спустя полчаса пути в таком темпе из-за деревьев стал виднеться утёс. Приметив его, Томас сдавил глубоко в себе странный отзвук, немного опешив, но, взяв себя в руки, прибавил скорости и без того быстрой походке. Он непреклонно следует к своему обязательству, давясь неприятными мыслями. Не так неприятен сам ритуал, как ожидание его. Дорогу к утёсу Томас ненавидел более всего именно оттого, что она давала время для раздумий, а потому казалась нескончаемой, как быстро ни иди.

Ноги сменяют одна другую, песок позади взлетает в воздух. Намеченная цель всё ближе, и голова всё болезненнее реагирует на уничижительные позывы совести. Томас встряхивается, надеясь выкинуть эту чепуху из своих мыслей, и устремляется глазами вперёд. Безудержный ход останавливается. Ступни врастают в землю.

Впереди человек. Весь в тёмных одеждах и с на удивление бледной кожей. Расслабленный и отрешённый, он сидит на песке, опираясь на выставленные назад руки. Его ноги едва касаются приливающих волн. Голова чуть завалена назад, глаза прикрыты веками. Лицо встречало солнце сияющей улыбкой, а размеренное дыхание впитывало в себя свежий морской бриз.

Он казался ошибкой. Не тем, кто должен просто «быть». Вся природа вокруг отрекалась от него, так контрастно он выглядел. От этого странного человека было не по себе, но это же самое, в общем-то негативное, чувство давало колоссально плодородную почву для интереса. Судя по всему, Томас остался незамеченным, что предоставило ему возможность перегнать через голову бесконечное множество вариантов о том, кто этот человек и что тут делает, ни одного, правда, не задержав на лишнюю миллисекунду за отсутствием правдоподобности.

Само собой, нахождение тут людей было вполне возможным, вот только достаточно редким, что вполне является основанием окунуться в подозрение и здоровый трепет. Люди сселились с полуострова ещё лет семь назад. В сущности, на ближайшие двести километров Томас один-одинёшенек. Вот он, человек, который за такой долгий срок имел общение с себе подобными только посредством ежемесячного выезда в город за сбором продуктов, встречает незнакомца в странных тёмных одеждах, развалившегося в получасе от его дома. Ситуация будоражит и увлекает.

Через голову Томаса проходили самые разные идеи. От бездомного, ищущего пристанища, до бандита, узнавшего об одиноком отщепенце, отрезанном от общества. Всё это тут же душилось миллионом доводов против, что делало всё невыносимее, в плане желания узнать, главный вопрос: «Кто таков этот незваный тип?» Интересно то, что возможность выбрать самый простой для решения этой дилеммы вариант, а именно просто подойти и спросить, Томас даже не рассматривал, или, вернее, попирал в сторону.

Все эти рассуждения внутри настолько затянулись, что мужчина успел обратить внимание на Томаса, и тот, чтобы не показаться странным, решил в то же мгновение продолжить свой путь с выражением лица, говорящим: «Ну, сидишь, да и ладно».

Заметно более медленным, чем раньше, шагом он направился в сторону мужчины, аккуратно стараясь ничем не выделиться. В мгновение, когда Томас проходил за спиной незнакомца, последний остановил его внезапно брошенной фразой.

– Не хотите присоединиться? – сказал мужчина, не оборачиваясь. Томас слегка замешкался. Ощутимо растягивая паузу, он всё-таки смог выдавить из себя:

– Нет, простите. У меня… В общем, я занят. – И тут же направился дальше, гонимый нерешительностью, но полыхающий азартом от неожиданной встречи.

Обратно ускоряя темп ходьбы, Томас всё же сумел расслышать едва слышное.

– Очень жаль, – вылетело изо рта незнакомца.

И тут голова взорвалась вопросами с новой силой. Как? Почему? Зачем ему это нужно? Они роились у Томаса в сознании, отбиваясь от стенок и друг от друга. Он пытался разобраться, внести в это хаотичное болото, где всё спуталось, долю осознанности, но не всё так просто. Единственное, чего Томас смог добиться, это забвения, дарованного ему на остаток пути. Дорога полностью выпала из внимания, и опомнился Томас уже у подножия утёса. Здесь ситуация с незнакомцем отступила перед незыблемыми обязанностями.

Не особо быстро, но уверенно он забрался на утёс, где его встретил постамент. Цель его пути. Томас чуть отряхнулся от пыли, поправил одежду и выпрямился. В качестве дани уважения он некоторое время постоял не шевелясь, сохраняя минуту молчания. Томас хорошо понимал, что чрезмерность в данном вопросе не нужна, но совесть, на которую он возлагал практически поведенческие обязанности, била его по рукам со словами: «И этого тоже мало!»

Томас медленно распаковал пакет с инструментами и открыл банку с чистящим средством. Отточенными движениями он убирал мусор и грязь, оставленную «крылатыми крысами». Ножницами он обстриг разросшуюся траву, лопаткой вычистил землю из подножья монумента. И снова, как и год назад, как год за ним и там за ним, он в порыве ложных чувств клянётся себе, что станет приходить чаще. И снова здравый смысл почти шепчет, что этого не будет, но совесть, единожды за год получив власть, продолжает кричать о своём. О некоем призрачном долге, о несуществующей вине перед родным, о том, что якобы важно, о том, что якобы правильно.

Мгновения в известной мере тягостной работы спешно минуют. Томас доводит монумент до идеального состояния и отходит, чтобы увидеть сотворённое им. Он рад, что управился так скоро. Кладёт цветы на их законное место и садится рядом с монументом. Томас вслушивается в каждое дуновение. В трепетание крыльев мухи, так назойливо лезущей в зону слышимости, в нещадно обрушивающийся на несклонные каменные глыбы внизу прибой. Он выжидает разрешения уйти и получает его спустя час.