Текст книги "Панихида по Бездне"

– Идти можешь? – резко спросил Капитан.

– Да… наверное.

– Вставай и иди сюда, – проговорил Капитан, разворачивая прожектор вверх и переключая на нём какие-то тумблеры.

Томас вынул из-за шиворота Глорию и, укутав в плед, положил рядом. Приподнявшись на дрожащие ноги, он, едва сохраняя равновесие, выпрямился в полный рост. Голова резко закружилась. Томас сделал несколько шагов назад и опёрся на ящики. Встряхнувшись несколько раз, он всё же взял себя в руки и, покачиваясь из стороны в сторону, медленно подошёл к Капитану. Тот включил последний, самый большой тумблер, и вверх ударил плотный луч света.

– Не будет рассвета, малец, – и указал пальцем наверх.

Томас поднял голову. Сквозь завитки тумана наверху ему открылись величественные каменные глыбы, остриями свисающие вниз. Чёрные как смоль и огромные, как здания.

– Извини уж, – проговорил Капитан, чуть поведя бровью.

– Но… Что… – Томас опустил голову и, сдавшись, зажмурил глаза.

Капитан развернулся к штурвалу и едва слышно прошептал:

– Мы скоро прибудем.

Глава 9. Залитый зелёным огнём

Томас так и не вернулся к пледу. Он остался у боковых перил, не решаясь сделать и шага прочь. Его неспокойные глаза рыскали по всей округе, поминутно цепляясь то за сталактиты в вышине, то за пылающий свет, доносящийся из-за тумана. Будто Томас надеялся увидеть в них ответ. Но ни в зелёных огнях на горизонте, ни на тёмном скальном потолке таких ответов не водилось. В одночасье разбитый на мелкие осколки Томас не смел отпустить руки, что крепко сдавливали стальные перекладины перил. Его мысли бросало из стороны в сторону, и не возникало даже мельчайшей идейки, чтобы остановить их безумный ход. Оттого Томас всё сильнее распылялся. Его недоумевающие позывы перерастали в гневные всплески. Томас не знал, что делать и как всё объяснить, поэтому его разум обращался в оборону.

Лицо свернулось в диком напряжении. Он вдруг почувствовал колкую боль в голове, уходящую куда-то вниз. Скрежеща зубами, он дёрганно повернулся к Капитану, который смотрел на него отчасти поражённым взглядом.

– Что за идиотизм?! Почему? Да как это вообще возможно?! – кричал Томас, впиваясь одичалыми глазами в лицо Капитана. – Это… это… ЭТО БРЕД! – взвизгивая, проговорил он.

Томас распылялся и громко кричал. Выбрасывал громкие, зачастую бессвязные слова, и они оседали своей несуразной глупостью в воздухе. Томас задевал словами всё случившееся, но в основном лишь бессмысленно вопрошал. Он высказывал все эти гневные позывы грубыми формами в лицо Капитана так, будто это он повинен в произошедшем и теперь несёт ответ. Томас сворачивал свою речь в самые безумные стороны, стараясь внятнее описать произошедшее с ним, до тех пор, пока не выдохся. Томас освободил голову от нагнетённого в неё проблемами давления и, осипнув, осторожно сел, множество раз повторяя: «Я не понимаю».

На всём продолжении долгой и в некотором роде оскорбительной тирады Томаса Капитан молчал. Он выслушал очень внимательно всё то пакостное, что вылилось ему в уши, не поведя и бровью. Только когда подошёл конец, он немного откашлялся, поправил шейный платок и спросил:

– Закончил?

Томас ответил молчанием и грустным видом.

– Это не мои проблемы, – так спокойно и беспристрастно, будто и не сказал ничего вовсе.

Прозвучавшее ничуть не удивило Томаса. Он лишь убеждённо вскинул бровями, точно именно этого ожидал.

– Всем плевать, что с тобой станется. Будешь ты съеден химерой или просто прирезан привселюдно на улице – никто о тебе не заплачет. Всё вот это, что ты там наговорил, это твоя слабость, твоя проблема. Не найдётся добровольной души, что с тобой эту проблему просто так разделит. Она твоя, и решать её тебе. А потому запихни свою истерику в то место‚ которым ты думаешь‚ и прими чистосердечный совет. Не считай, что вправе поливать людей говном из-за того, что тебя жизнь поимела! Она всех поимела, просто кому-то хватает совести вытерпеть‚ не подав виду, – Капитан высказал это с озверевшим лицом. Не позволяя себе переходить на прямые оскорбления, он обрушивался на Томаса тяжёлыми словами, что звучали подобно грому. Закончив говорить, Капитан резко отвернулся от Томаса, стараясь закрепить сказанное о безразличии. Он взялся за штурвал и продолжил держать путь на сияющую зелёным звезду вдалеке.

Томас внимательно выслушал слова Капитана, что своей резкостью привели его в чувство. Полностью выбитая ими истерика уступила место знакомому до боли вопрошанию. Он снова спрашивал и снова не находил ответов в голове. Томас вернулся к тому‚ с чего всё началось. Снова въедчивое чувство собственной незначимости. Ничего не было под контролем‚ и оттого страх становился не просто всеобъемлющим, а‚ казалось‚ хронически неодолимым.

Лёгкое, щекотливое чувство овило руку. Глория мягкой шерстью тёрлась о кожу Томаса, поглядывая в его лицо просящими взять на руки глазами. И Томас взял. Он прогладил вдоль тела руками‚ обхватил её под бока и переложил себе на ноги. Пальцы зарываются в угольные волосинки. Глория мурлычет. Возможно, впервые Томас слышит этот прелестный звук. Впервые слышит успокаивающий голос кошки. Всего несколько мгновений спустя Томас вылавливает из остывшей головы уверенность и придаёт ей форму вопроса.

– Как мне выбраться? – так же, как Капитан ранее, спокойно и размеренно спросил Томас.

Тяжело выдохнув, Капитан несколько секунд помолчал, изыскивая, как бы ответить так, чтобы оградить себя от последующих вопросов и дать понять, что он не тот человек, которого о таком нужно расспрашивать.

– Ты меня не слушал. Совершенно не слушал. – Капитан повернул голову и по слогам проговорил: – Я не знаю!

– Как выбраться наверх? – будто не услышав Капитана, продолжил Томас.

– Не знаю, говорю! – озлобившись, бросил Капитан. – Думаешь, люди тут от хорошей жизни поселились? Нет выхода! Нет и не было!

– Должен быть! – выкрикнул Томас, резко повернув головой и приподнявшись. Он простоял в таком полуподнятом положении секунду, спустя которую успокоился, сел обратно и повторил ту же самую фразу шёпотом.

Капитан устало посмотрел на Томаса. Он хотел что-то сказать, но в момент остановил себя, встряхнув головой. Капитан противился всякому углублению в чужие проблемы. В его пропитанной циничностью голове всё ещё оставались частички человечности, что хотели помогать. И Капитан это знал. Потому-то он так явно душил все подобные позывы в зародыше. Капитан верил, что лишь по-настоящему циничный человек сможет выжить в Бездне. Так научила его жизнь. Научила на множестве горьких примеров.

Капитан успокоился. Все позывы откатили обратно, оставив, как прежде, холодный, расчётливый ум. Вместо того, что хотел, он сказал:

– Дадхэм уже совсем близко, – и повернулся к штурвалу.

Томас поднялся на ноги и с Глорией на руках молча вышел из рубки. Он остановился у перил слегка впереди от надстройки, так, чтобы быть отгороженным от Капитана стеклом. Томас направил глаза на туманную даль, продолжая думать одну и ту же повторяющуюся мысль, которая курантами била в голове: «Что делать?»

Из туманных завитков вышла огромная статуя женщины. За ней в трёх сотнях метров не менее огромные освещённые стены, из-за которых выглядывали крыши зданий.

Судно подошло вплотную к статуе. Женщина лицом напоминала носовую фигуру корабля Капитана, но за небольшими исключениями. Её глаза не были перевязаны, а вместо одной вперёд были выставлены две руки, держащие небольшую относительно статуи чашу. В ней горел яркий, едва освещающий лицо зелёный огонь. На фоне света города её стан казался поистине исполинским. Слегка неровно высеченная в скале, она своей уверенной позой внушала некую силу. Радостно встречая приходящие и со слезами провожая уходящие корабли, она, без тени сомнения, служила неким отличительным знаком города или, может быть, даже символом его культа.

– Добро пожаловать в Вал Дадхэм, – абсолютно невыразительно сказал Капитан, снимая перед великой статуей шляпу и приклоняя голову.

Томас откинул в сторону фразу Капитана, беспристрастно проговорив:

– Кто эта женщина?

Капитана резко повернулся и, будто броском, надел цилиндр обратно.

– Вопросы такие придержи, а то вмиг сцапают. Мортэма, Матерь усопших. – Достаточно сурово высказал Капитан.

«…Сына Мортэмы призовёт», – подумал уставший от всё нарастающего кома вопросов в голове Томас, едва качая головой.

Мортэма осталась позади, судно приближалось к стенам. Всё явственнее Томасу виделось их плачевное состояние. Огромные ссадины, казалось, нанесённые когтями, зияли на всём продолжении стен. Разорванный металл с частичками запёкшейся плоти по краям. Если стены на вид сохраняли некую целостность, то на воротах нельзя было найти и живого места. Всё пространство этих громадных дверей было покрыто дополнительными листами стали, которые со стороны выглядели подобно заплаткам на рваной ткани. Зрелище было в значительной степени пугающим.

Томас встал вполоборота и оглянулся назад, в чернеющие дали, из которых они только что выплыли. Туманные завитки позади собирались в самые изощрённо ужасные образы. Среди насущных проблем протиснулась мысль, что на мгновение потеснила главный вопрос «что делать?». Томас подумал, что, возможно, весь пугающий контингент здешних тварей не ограничен теми двумя чудищам, что он уже видел. Возможно, есть твари куда страшнее и куда опаснее.

С вершины ворот донёсся пронзительный гудок, который отвернул Томаса от темноты позади и заставил посмотреть вперёд. Капитан ответил на гудок двумя другого звучания. И снова гудок, и снова несколько от Капитана. Они проводили эти махинации около двух минут, обмениваясь гудками разной тональности и продолжительности, пока не раздался последний звонок громче и ниже предыдущих. Сразу после него врата вздрогнули. Заскрежетали петли, и по воде пошли мелкие колебания. Огромные стальные громадины стали медленно отворяться, оголяя перед Томасом город.

Ряды домов, следующие выше предыдущих. Башни, несколько запримеченных соборов и огромное количество самых разных фабрик да заводов. С окраин виднелись разрушенные дома. Фоном всей этой полыхающей зелёным светом картине была огромная скальная стена, в которую с противоположной от виденной Томасом стороны упирался город.

«Хоть края у Бездны есть», – с тенью иронии подумал Томас, всё ещё косясь на темноту позади.

Корабль проплыл вперёд. Врата позади медленно закрылись, Томас выдохнул с облегчением.

Всё пространство у воды занимал порт, безумно длинный и, что немаловажно, весь заполненный. У причалов практически не было свободных мест. Сотни кораблей всех самых разных конфигураций и внешних видов. Из всего множества различий корабль Капитана казался гадким утёнком. Практически у всех судов на носу располагалась фигура этой самой женщины, либо тёмного, либо светлого цвета. Каждая уникальна по-своему и значила что-то своё. У Томаса появилось въедчивое желание узнать, что значит фигура на носу Капитана, но он не дал этому позыву воли.

В порту, словно муравьи, роили люди. Что-то чинили, строили, грузили. Каждый занимался делом. Жизнь кипела, и от этого Томасу становилось дурно. Столько абсолютно приспособившихся людей. Столько абсолютно смирившихся людей. Они свыклись, и теперь живут, будто только так и можно. Все они, все эти сотни обжили чёрную клоаку, как собственный дом. Томас смотрел на них и понимал, что будет похоронен в тёмной крови, а не в сырой земле.

Корабль миновал порт и заплыл в некий канал, уводящий в глубину города. Небольшая полоса воды, коих со стороны виднелось немало. Канал был совсем небольшим, настолько, что по нему могло проплыть лишь судно с такими же габаритами, как у корабля Капитана.

– Почему не пришвартовались? – не вкладывая в вопрос какого-то особенного смысла, спросил Томас.

– Денег нет, – без каких-либо эмоций ответил Капитан.

Корабль проплыл по узкому каналу к небольшой бухточке, окружённой крохотными доками. На всей длине настила можно было наблюдать проломы, а три причала слева от того места, к которому подплыл Капитан, были вовсе затоплены. У сколоченных из давно прогнившей древесины причалов стояла пара-тройка судов. Они ничем не отличались от корыта Капитана. Такие же небольшие и ржавые.

Судно приблизилось к причалу. Капитан жестом указал Томасу спрыгивать, и он, аккуратно придерживая Глорию, соскочил на гнилой настил, чуть его не проломив. Спустя минуту Капитан проследовал за ним, держа канат и доски в руках. Он привязал швартовы и принялся устанавливать трап.

Томас чуть отошёл от причала и оказался посреди каменистого настила, переходящего в лестницу, а впоследствии и в улицу, ведущую к центральной площади. Заметив сплошную и, казалось, ничем не ограниченную дорогу, Глория повернула округлые, многозначительные глаза к Томасу. Тот ответил удивлённо-нахмуренным взглядом. Кошка приподнялась на руках Томаса, резким рывком вывернулась из них, приземлилась на землю и на всех порах рванула вперёд.

– Стой! – крикнул Томас и, бросившись вперёд, остановил сам себя, осознав, что кошка уже скрылась в переулках.

Он стоял там, глядя на темноту, в которой скрылась Глория, и ему стало страшно. Томас смотрел, не понимая, почему кошка так поступила. После всего пережитого Глория просто взяла и покинула его, оставив лишь скромный взгляд. Теперь Томас один.

Со спины послышался громкий удар молотком. Томас повернулся и увидел, как Капитан положил молоток у настила и повернул к нему голову. Он скоро поднялся и направился к Томасу, всматриваясь своим серьёзным взглядом в его бесчувственные, разбитые глаза. Капитан подошёл совсем вплотную и остановился. Достал из нагрудного кармана небольшой мешок, развязал тесьму и вытащил оттуда две золотистые монетки. Капитан схватил руку Томаса так, будто он её пожимает, придерживая между ладоней монеты. Свободной рукой он указал на улицу.

– В трёх кварталах отсюда «Синие пики». Там найдёшь Давида, трактирщика. Возможно, последний хороший человек в городе. Уверен, он поможет.

Капитан разжал руку, отошёл на пару шагов назад и показательно обтряхнул одна о другую ладони, как бы говоря, что его совесть чиста. Он поправил одежду и, отвернувшись, пошёл обратно к судну. Томас всё так же стоял с вытянутой вперёд рукой, взглядывая то на монеты, то на спину Капитана, скрывавшегося за тонной ящиков на палубе своего крошечного корабля.

– Вот теперь один, – проговорил Томас, зажимая монеты в кулаке. – Теперь полностью один.

Этот город застыл в своей эпохе. Эпохе двухсотлетней давности. Тут газовые фонари, кареты, носимая людьми одежда и даже шрифт, которым написаны названья лавок, – всё это откуда-то из прошлого. Величественный и прекрасный, но безмерно пугающий. Холодный, но меж тем ещё живой.

Здешний воздух непомерно затхл. Мешанина из дыма, гнили, серы и множества других, творящих рвотные позывы запахов. Их отвратительная куча донимает даже прожжённый рыбьим смрадом нос моряка. Что-то в глубине ума кричит, что он тут к месту. Кричит, что этим запахом и должен дышать город-призрак в чёрной пустоте, на краю гнилой воды. И что-то в глубине право. Эти, выдыхаемые жизнью города, пары витали тут в течение многих лет, неспособные освободиться. Бродили и нагнетали, с каждым мгновением становясь всё более мерзопакостными и нестерпимыми. Теперь же, вобрав в себя всю пакость нескольких веков, уничтожают обоняние живущих под их нескончаемым давлением.

Тем не менее не самым мерзким в этой темнеющей клоаке выступает запах. Откуда-то из недоступного далека несётся писк. Нескончаемый и пронизывающий до костей. Он проникает под кожу и поддевает нервы, играя на них, как на струнах. Самым мерзким из всех известных звуков, этот писк льётся, мгновениями меняя отзвук и эхом расплываясь меж домов. И не скрыться от него, как ни пытайся. Хоть уши затыкай, хоть во всю глотку ори. Он звучит, точно из недр головы, везде напоминая о себе. И пускай, возможно, со временем к нему и привыкнешь, сейчас же всем нутром желаешь вырвать себе уши.

Бледные кучки приведений покидают улицы. Быстрым шагом эти люди прошлого, посматривая на карманные часы, спешат к себе в не менее пыльные, чем их старые одежды, дома и запираются там на все замки, радостные, что вовремя поспели. Проносясь мимо, они украдкой смотрят на чужого и, нахмуривая брови, ворчат что-то себе под нос. Каждый из мертвецки-бледной своры норовит высказать своё очень уж важное мнение показательной скривлённой миной или, и того хуже, поросячьим фырканьем в лицо, им неизвестное, но иное и потому для них враждебное. Они видят странную одежду, видят до неприличия тёмный цвет кожи и, ничем не удержимые, рычат. Злобно что-то говорят и оглядываются, но не останавливаются. Стекаются по тёмным улицам и исчезают так же мимолётно, как и появились.

Прошло немного времени, и исчез последний бледный человек, выделив одного чужого и странного незнакомца с всё так же сжатой в кулак рукой посреди громадной площади. Той самой площади, что, ни капли не виляя, ровной линией разделяет великий город пополам. По ней незнакомец и держал путь, нерешительно шагая.

Он миновал квартал, за ним другой. Глазами задевая прекрасные, но достаточно осунувшиеся в своей старости особняки и обделяя почти упавшие громадные дома. Незнакомец шёл своим путём, сжимая эти две монетки как доказательство, что всё ещё не до конца потеряно, что впереди ещё, возможно, осталось что-то хорошее.

Дорога ведёт мимо рынка, овившего лавками и ларьками величественный дуб, что мощно раскинул свои ветви в стороны, будто призывая к добродушному объятью. Большое и крепкое дерево, ныне, к сожалению, мёртвое, увенчало эту круглую рыночную площадь в её идеальном центре. Без сомнений, это было сердце города. Сюда сходились все дороги, и все наполненные темнотой улицы имели тут начало. Видя это, незнакомец давит в себе проступившее желание остановиться, внимательнее осмотрев тот идеальный центр, что питает холодное тело Дадхэма. Он душит это жгучее желание, посмотрев на два золотистых диска, что бережно хранит, сжимая в кулаке. Они же вели его весь путь сюда и довели оставшийся квартал до цели. Незнакомец проследовал за ними к переулку. К пестреющей синими цветами деревянной вывеске.

«Таверна «Синие пики‟».

Глава 10. Следы на воде

Скрип дощатого пола разносится обрывочным эхом в округе. После каждого шага из-за досок вылезают певучие звуки, которые, казалось, попадают в уши всех в посёлке. Лана, стараясь как можно легче ступать и без того чрезмерно лёгкими ногами, проходит вдоль стены и видит вывеску заведения, на которое её навели люди с пристани. Трактир «Тусклый фонарь». Она чуть усмехается, несколько секунд стоит, глубоко дыша, набираясь уверенности, и, украдкой оглядев округу, будто не желая, чтобы её приметили, заходит.

Лана не любила трактиры. Ради поиска она была вынуждена посетить великое множество подобных мест в Дадхэме, оттого хорошо знает: если в таком заведении и есть женщины, то в девяноста процентах случаев они лёгкого поведения. Сильнее натянув на лицо капюшон плаща, в котором ни одна живая душа не узнает в ней девушку, Лана двигается с места.

Звон бокалов, едва слышная за гулом игра одинокого гитариста где-то в дальнем углу, пьяные откровения лживых на достижения прожжённых моряков и до безумия грязный пол, который не мылся ровным счётом никогда. Этот трактир был наглядным олицетворением всех своих собратьев. Безмерно мерзкий, но всё равно сохраняющий некий шарм питейного заведения. Трактир всем трактирам.

По ту сторону стойки Лана углядывает двух людей. Маленький, пухленький, в круглых очках парень лет двадцати и шестидесятилетний старик с суровой, полной опыта сединой в голове. Лана приглядывается к человеку постарше. Весь его суровый образ кричал о пережитом, а от одного лишь его взгляда несло далёкими неведомыми краями. Суровый и явно многое переживший человек. Кажется, тот самый, что ей нужен.

Лана прошла к стойке и, уловив отдалённое от большинства место, тут же уселась, не поднимая глаз. Мужчина с сединой в голове подошёл и со слегка настороженной ноткой в голосе, явно связанной с образом одежды нового посетителя, спросил:

– Что будете?

Лана приподняла голову и открыла мужчине своё лицо. Она пожелала убедиться, что перед ней тот самый человек, на которого её навели. И пускай у неё есть лишь словесное описание, конкретики в нём было более чем достаточно. Мужчина, увидев, что под бесформенной темнотой капюшона скрывается лицо миловидной девушки, расслабился и светло улыбнулся.

– Воды, пожалуйста, – сказала Лана тихо, стараясь не привлечь внимания не очень деликатных пьяниц по соседству. К сожалению, у неё это не вышло. Привыкшие к грубым мужским выкрикам, обыватели «Тусклого фонаря», заслышав контрастный нежный девичий голос, тут же обратили на него своё внимание. Гулкая атмосфера трактира потеряла несколько пунктов громкости, и Лана выглянула из-за капюшона на сидящих. Пьяницы ухмылялись с выражением лиц, как бы говорящих: «Вот сейчас подойду…» Лана поспешила разобраться со своими делами, чтобы поскорее покинуть это тёмное заведение.

– Простите. Вы, случаем, не капитан Каберман? – осторожно начала Лана.

Мужчина чуть усмехнулся. Он поднял руку и почесал себе затылок, всматриваясь в воздух, будто на мгновение окунувшись в воспоминания.

– Уже трактирщик Каберман, но да, когда-то бывал капитаном, – с лёгкой улыбкой проговорил мужчина.

– Я ищу человека по кличке Волк. Мне удалось узнать, что он плавал на вашем судне.

Каберман в недоумении нахмурил брови. Он чуть повернул лицо в сторону и, искренне поразмыслив, хотел было выдать очевидную, судя по лицу, фразу, но Лана перебила его:

– У него от правого виска и до затылка резко выделяющаяся седая полоса. Ходил с серой повязкой на запястье и всё время записывал что-то в дневник. Ещё знаю, у него был пистолет особенный. На нём витиеватые узоры и инициалы его.

– Вот вы про дневник сказали – и я, кажется, вспомнил. Был такой парень. Он где-то неделю матросом с нами ходил. Весь забитый, тихий и с лицом всегда каменным, точно на всё обиженный. Он у меня треть груза увёл.

Лана сочувственно посмотрела на Кабермана и понимающе закивала. Подобные истории о Волке она слышала уже не раз. За свою жизнь этот в общем-то гнусный человек успел насолить очень многим, и следовать по его гнусным делам – словно претерпевать на себе всё то злостное, что он творил людям. Благо Лана научилась сторониться всего этого и сохранять более или менее холодный ум.

– Ага, ага. Просыпаемся ранним часом, а у всех постовых шишки на затылках, и трети ящиков как и не бывало, – проговаривая это, бывший капитан взял стакан и принялся наполнять его водой из бочки, наконец вспомнив о просьбе девушки.

– Я разыскиваю этого человека. На вас вышла с подсказки капитана Чиганя. Он сказал, что посоветовал вам Волка матросом и что вы можете знать о его будущей судьбе. – Лана выговорила это медленно и не спеша, будто боясь спугнуть удачу. Она вся заметно сжалась, ожидая, что скажет Каберман.

– Да, Чигань и посоветовал, вот только о шавке этой я знаю лишь то, что он сам наплёл. Про больную жену, ещё про дочку что-то. Мне кажется, что он по ушам ездил. Пустая болтовня, чтобы я его на судно взял. Он, собственно, как и все матросы, мне паспорт свой морской тогда отдал. Имя на нём такое вычурное было… Я запамятовал. А давайте я вам лучше покажу. Обождите-ка меня.

Лана закивала уходящему Каберману. Он прошёл мимо паренька в круглых очках и сказал ему присмотреть за трактиром, а сам вышел в дверь, что была чуть правее стойки.

Прервав разговор с трактирщиком, Лана ощутила на себе холодные, пронизывающие взгляды окружающих. Пьяные верзилы буравили её глазами, и, без сомнений, это неприятное явление переросло бы в приставание, если бы вскоре не вернулся трактирщик. Где-то спустя десять минут достаточно громкой, даже учитывая гул в трактире, возни он появился с небольшой зелёной книжечкой и бумагой чуть побольше, вложенной меж страниц.

– Эдуард Валиант Конолл. Только он не любил, когда его так называют. Хорошо помню, потому что он одному матросу нос за это разбил. За то, что тот его Эдиком назвал. Вот тут его свидетельство и, собственно, паспорт, что он оставил, когда исчез, – проговорил бывший капитан, возвращаясь за стойку. – Я потом, когда искал этого мелкого ублюдка, в адмиралтейство обращался. Они сказали, что в отчётах он числится погибшим. Он, получается, документ подделал, чтобы ко мне на судно попасть. Вот только как тогда, так и сейчас совершенно не понимаю, зачем ему это надо было. На судне моём поживиться нечем было, ну, в смысле, оно не стоило того, чтобы так заморачиваться.

Каберман был воодушевлён. Не от упоминания о Волке, но от того, что довелось вспомнить такое славное, несмотря на все пережитые трудности, время. Потому, наверное, он так открыт. Капитанство было когда-то для него всем, а будучи трактирщиком, ему хоть иногда и удаётся похвалиться о пережитом, но в основном приходится слушать россказни запивох.

– Ну это, наверное, всё. Более мне нечего сказать. Всё, что о крысёныше знаю, рассказал.

– Вы уверены? Может, было что-нибудь ещё, какая-нибудь мелочь, которую он упоминал? Мне любая информация подойдёт.

Капитан отрицательно покачал головой и поджал губу. Было ясно, что он высказал всё, что знал, и что этот человек запал в его памяти крайне отрицательно, но Лана всё равно ещё раз спросила:

– Может, говорил что-нибудь о своих предыдущих капитанах?

– Прости, ничего такого. Да и, судя по всему, ты куда поболее меня знаешь, – проговорил Каберман.

– Да, я много о нём знаю, но не где он сейчас, – грустно проговорила Лана.

– А ты зачем ищешь, он и тебе насолил?

– Больше, чем остальным, – она на мгновение замолчала, потупившись в пустоту, потом, встряхнувшись, приподнялась на стуле и другим, более энергичным тоном спросила, указывая на документы: – Можно я возьму?

– Бери, может, хоть тебе от них прок будет, мне-то уж они теперь без надобности.

Лана поблагодарила, попрощалась и поспешила к выходу, но тут же была остановлена посреди трактира одним из тех бугаев, что сидели по правую руку от неё.

– Куда же ты спешишь, родная? – его рука коснулась плеча Ланы, и та встала как вкопанная. – Неужели не останешься подольше? Я бы угостил. Славно так бы угостил.

Лана быстро выдохнула и вмиг переменила страх на напускную уверенность. Она откинула капюшон и развернулась с совершенно безразличным лицом. Лишь игривая улыбка придавала ей какой-то оттенок эмоций. Несмотря на всё это фантомное самообладание, внутри она боялась. Каждый раз боялась, что подобный разговор для неё станет последним. Но Лана всегда брала мандраж в свои руки и говорила спокойно, потому что понимала: только так можно вывернуться из щекотливой ситуации.

– Я, знаешь ли, не пью, и тебе не советую! – с восклицанием проговорила Лана.

– Ух ты… – задорно буркнул бугай.

– Динь, сядь-ка, – донёсся голос Кабермана из-за стойки. Он сказал это повелительно и громко, так, чтобы все в таверне услышали. Строгий и сильный голос трактирщика принёс Лане немного уверенности. Этот прожжённый опытом человек беззаветно заступился за неё, а значит, самый страшный из исходов уже миновал.

– Подожди, папаша, тут же такая бойкая, – бугай более не выглядел пугающе. Скорее, слегка настораживающе, но Лана немного успокоилась. Среди всех этих витиеватых движений, что он описывал в воздухе, виделась напыщенность. Он хотел показать себя важнее и смелее, чем есть на самом деле, а такие не опасны, вернее, не так опасны, как другой типаж обывателей трактиров.

– Диня! Сядь, тебе говорят, и пей, – уже куда более грозно проговорил трактирщик.

Бугай громко цыкнул, подмигнул и пошёл обратно к своей компашке с видом, будто говорящим: «только потому, что сам так захотел». Лана натянула обратно на голову капюшон и, благодарно кивнув Каберману, вышла за дверь.

Ещё один тупик. Уже седьмой по счёту. Никто ничего путного о Волке не знает, но все им обмануты. Капитан Каберман был седьмым из шестнадцати известных Лане капитанов, под руководством которых плавал Волк, и последний из честных. Остались только расхитители да пираты. Коллеги Волка по роду деятельности. И Лана боялась этого всей душой. Только теперь, спустя полгода, начинается настоящий поиск, что ныне требует не просто шляться по трактирам и спрашивать зевак, а серьёзно столкнуться с той средой, в которой Эдуард Валиант Конолл варился всю свою злосчастную жизнь.

Лана проходит вдоль шаткого деревянного причала, обдавая окружение знакомым скрипом. В самом конце его стоит судно. Тусклый, едва доходящий свет фонарей освещает надпись на его корме: «Морок». Обычная делика, коих Лана за своё короткое путешествие повидала более чем достаточно. У всех, под кем плавал Волк, были делики. У всех, кроме Рауса.

– Ну как? – спрашивает тёмная фигура, опираясь одной рукой на стальные перила фальшборта, а другой придерживая на весу горящую сигару. – Что-нибудь новое?

Лана промолчала, отрицательно покачав головой.

– Разве что имя. Он впервые назвался собственным именем, – с этими словами Лана вскинула вверх руку с паспортом, показав его мужчине.

– Ну и куда теперь? – спросил мужчина, выдохнув витиеватые массы дыма.

– Остались только бесчестные, то есть Синерия, – проговорила Лана с непоколебимым самообладанием в голосе, поднимаясь по ступеням.

Мужчина, чуть давясь дымом, откашливается и с нахмуренными бровями спрашивает:

– В своём уме? Ладно деревушка возле Дадхэма, хотя я всей душой не знаю, как ты прошла по всем этим сточным ямам и цела осталась. Но Синерия. Синерия, твою мать! – мужчина перешёл на крик. Его серьёзно задело такое спокойное отношение Ланы.

– Господи, Филипс! – воскликнула Лана, улыбаясь выбранным словам мужчины. – Спасибо, конечно, за заботу, но моё дело есть моё дело. Если до того дойдёт, то и с Несчастными беседы вести буду. А вы так не нервничайте, – продолжая улыбаться, проговорила Лана.

– В Синерии нет законов, вернее, они там животные. Кто силён, тот прав. А ты… А ты, судя по всему, не очень права. Глупенькая, тебя же там съедят!

– Ещё раз спасибо, что переживаете, но вы сейчас только больше пустого страху на меня нагоняете. Я ведь всё равно поеду. При любых обстоятельствах поеду. Жалко, что мне, наверное, придётся сойти…

– После Дадхэма я поплыву вверх и так до Синерии, – резко прервал Лану Филипс. – «Морок» только так и плавает, как расхитителей запретили. Можешь остаться, если хочешь.

– Как всё чудно. Спасибо вам. Я уж думала, что придётся привыкать к новой койке, – не снимая улыбки с лица, сказала Лана.