Текст книги "Блеск минувших дней"

Валери угрожающе шагнул к Морани, выставив меч. Я же сделал два стремительных шага к нему. Я был молод и быстр, поэтому выхватил кинжал на ходу и ударил два раза со спины – сперва в поясницу, а потом насквозь, в сердце.

– В этой комнате нельзя обнажать клинок! – крикнул я. – Никому нельзя!

Валери упал. Фактически он уже был мертв, когда падал. Его старший сын с этой секунды стал главой семьи, хотя пока не знал об этом. Самые разные варианты будущего Милазии и многих других мест проистекали из этого мгновения и растворялись в нем из-за того, что я сделал. Развилки на нашем пути затрагивают не только наши судьбы.

– Стража! – крикнул главный советник. – Ко мне!

Три человека, пришедшие вместе с Валери, которые сперва замешкались, теперь словно очнулись и схватились за оружие. Один даже вытащил меч из ножен, но тут же вложил его обратно, когда в покои ворвались пять стражников.

– Господа, – обратился главный советник к трем спутникам Валери, – прошу вас положить свои мечи на пол.

Они не колебались. Их работодатель был, кажется, мертв, а они окружены дворцовой стражей. Мечи полетели на пол.

Но теперь здесь был убит уже второй человек. Мною.

Я посмотрел на первого министра:

– Мой господин, скажите, что я поступил правильно! Он намеревался убить синьора ди Россо. Он обнажил против него оружие! В этой комнате! Кто он был такой, чтобы отдавать здесь приказы?

Мне не пришлось изображать панику и мольбу. Я только что убил первого в своей жизни человека. В ту же ночь, когда это сделала Адрия, хотя эта мысль пришла ко мне позднее.

– Действительно, кто? – произнес главный советник Милазии. И тихо прибавил: – Ужасная ночь.

Морани смотрел на меня, но я не понимал выражения его лица.

Главный советник Новарро нахмурился. Потом сказал:

– Стража, убейте этих трех человек, пожалуйста. Я начинаю понимать, чей это был заговор, кто подослал женщину убить графа.

У меня отвисла челюсть.

– Господин главный советник… – начал Морани.

Но дворцовые стражники Уберто Милазийского были хорошо вышколены и убивали без колебаний. С тремя спутниками купца разделались легко. Один, который был поживее других, попытался выскочить через открытое окно, чтобы спуститься вниз по веревке, но ему это не удалось. Он умер, наполовину высунувшись из окна. Его тело оставалось там до утра, а затем его вынесли на площадь и разрубили на части вместе с телами остальных.

– Мы еще не поймали женщину, – сказал главный советник.

Его лицо раскраснелось, но голос звучал более уверенно. Я понял: кого-то надо было назначить виновным в событиях этой ночи. В городе вот-вот начнется хаос, а хаос порождает насилие.

По-видимому, главный советник Новарро принял решение. Тот купец, Валери, сделал смелый ход в игре и проиграл. Если женщину не найдут – а я был совершенно уверен, что не найдут, если только она сможет держаться в седле, – то дворец объявит о предательском заговоре в городе и об убийстве главы заговорщиков.

Я понял, что всю семью Валери убьют, даже маленьких детей. Их дома, землю за стенами города, корабли, если у них они есть, уничтожат, или все добро плавно перейдет в собственность того, кто даст взятки нужным людям. Взятки в Милазии весьма приветствовались, а главный советник, как я слышал, богат. Кроме того, наследнику Уберто всего девять лет, ему понадобится советник, который будет руководить и им, и Милазией, долгие годы. Я взглянул на Морани. Он пристально смотрел на Новарро и молчал. Такое развитие событий, понял я, могло спасти ему жизнь. Или нет.

Мир знает, что произошло в Милазии потом.

Или Батиара знает. Потому что мы важны – наши города-государства влиятельны, богаты, здесь, в Родиасе, живет Верховный патриарх – и склонны полагать, будто то, что происходит у нас, должно оказывать влияние на весь мир.

Это не так. События в таком маленьком городе, как Милазия, едва ли были замечены в Карше или Эсперанье, а Сарантий боролся с надвигающейся на него опасностью. Кроме того, дела власть имущих (или будущих власть имущих) не оказывают такого уж серьезного влияния на большинство людей, живущих своей собственной жизнью, например ожидающих зиму и то, что она принесет.

Милазия перестала быть частью моей истории, хотя я сыграл здесь свою роль и еще сделал кое-что важное до того, как покинул ее. О смерти Уберто и последующих событиях действительно много говорили в наши дни, они стали предостережением для других правителей.

Утром главный советник велел объявить, что убийство графа Уберто было спланировано семейством Валери, что у них, несомненно, имелись сообщники среди других купцов и что их непременно найдут.

«Не сомневайтесь в этом!» – кричали его глашатаи на дворцовой площади.

Тем не менее девушку не нашли. Оглядываясь назад, я понимаю, что в этом заключалась гибельная ошибка того плана, который пытался осуществить главный советник Новарро.

Милазия была городом зарождающегося купечества, над которым властвовал темный и ненавистный правитель. Люди терпели его, потому что он обеспечивал безопасность фермерских хозяйств и охотничьих домиков, которые знать приобретала вне стен города, и кораблей в гавани (в открытом море их безопасность была не в его власти).

Девушка, убившая Уберто, сбежала, миновав всех стражников на площади. Наследник графа был ребенком и нуждался в советнике.

Все знали, что главный советник – скользкий, жадный и коварный тип, что он никак не годится на роль командира солдат-наемников… Все это, вместе взятое, пахло, как говорится в пословице, тухлой рыбой, выброшенной в конце базарного дня.

В последующие дни на дворцовой площади пахло трупами.

Случилось так, что старший сын Опичино Валери по имени Эриджио оказался и хитрым, и агрессивным. У него были друзья среди других купцов, и у всех имелись собственные вооруженные отряды, потому что торговым кораблям необходимо обороняться от пиратов из Сеньяна с другого берега узкого моря и от корсаров-ашаритов с юго-запада. Те из них, кто жаждал наживы и власти и имел воинов под своим командованием, увидели шанс и воспользовались им.

Такое случалось и в других городах: власть переходила от правителя – каким бы образом его семья ни пришла к власти – к общине, из кого бы она ни состояла и кто бы ее ни возглавлял.

Обычно обходилось без столь многочисленных убийств, как это было в Милазии, но и такие случаи тоже известны. У герцога Ариманно из Мачеры – отца Адрии – на собственный город и живущий в нем народ было нацелено больше дворцовых пушек, чем за его пределы, против возможного нападения извне.

Мы были безжалостными людьми, живущими в безжалостные времена. Мало кому не приходилось видеть, как умирают мужчины и женщины.

Что стало неожиданностью в те первые дни в Милазии – по крайней мере для меня, – так это то, что Новарро, главный советник, уцелел. После того, как он публично возложил вину за убийство на старшего Валери и его друзей, а потом молодой Валери захватил власть в городе вместе со своими друзьями, Новарро каким-то чудом убедил их, что опытный человек очень важен для обеспечения преемственности и безопасности. Никто из них прежде не правил, сказал Новарро, никто не знаком с правителями других городов так хорошо, как он. Он будет служить им от всего сердца, обещал он, они в нем нуждаются.

Он отдал им ребенка на второе утро. Отдал на смерть девятилетнего мальчика Эриджио Валери и прочим. Опасаясь возможных беспорядков, обошлись без публичной казни, но мертвое тело напоказ все-таки выставили – нельзя было допустить распространения слухов о том, что где-то на свете живет наследник.

Графине позволили остаться в святой обители, поскольку она не представляла реальной опасности. Вообще-то некоторые аристократки могли сплотить вокруг себя солдат и народ, но супруга Уберто к таковым не относилась. Графиня ненавидела и боялась мужа и почти не знала своего ребенка. Ее оставили Джаду.

Морани ди Россо убили через два дня после смерти Уберто.

Это тоже не было официальной казнью – управляющего растерзала чернь, которой приказали собраться на площади перед дворцом. Новарро отдал им несчастного в качестве жертвы. Морани, заявил советник, участвовал в заговоре, именно он впустил к графу убийцу с кинжалом. Обнародовали историю об изуродованных половых органах. Подобная жестокость, заявил Новарро, не знает примеров в их любимой Милазии.

Поэтому Морани умер таким же образом. Его раздели догола, чтобы все видели в безжалостном свете холодного утра, и отрезали половые органы. Он клялся Джадом в своей невиновности, но его трудно было расслышать в реве толпы. Потом секретаря разорвали на части. И не позволили похоронить останки.

Я смотрел из окна дворца – заставил себя смотреть. Это зрелище навсегда останется со мной. Даже сегодня я не люблю больших толп. Я их боюсь.

Еще тогда я знал, что главный советник Новарро предложил Морани стать участником его плана, он мог доставить сына графа предводителям новой общины. Главный советник уже сказал Эриджио Валери, что это сделает именно Морани ди Россо, хороший, верный человек.

Я до сих пор не уверен в причине, по которой Морани отказался. Он любил свою семью и никоим образом не устал от жизни, дара Джада. К тому же он не хранил верность Уберто и не чувствовал по отношению к нему никаких обязательств – уж я-то знал.

Думаю, вероятнее всего, он хранил верность идее о преданности в том мире, где ее было так мало. Верил в то, что человек должен иметь возможность бросить где-то якорь, сказать правду, найти пристанище.

Он отказался отдать ребенка на смерть, хотя понимал, что вместо него это сделает кто-нибудь другой. Наверное, в самые темные времена все, что мы можем, – это отказаться стать соучастниками тьмы.

Я до сих пор не знаю, что лучше. Даже сейчас, оглядываясь назад, не уверен, что он поступил правильно.

Я – другой человек, и поступки, свои и чужие, измеряю иной мерой. Сыновей и дочь Морани тоже убили, а с женой перед смертью делали ужасные вещи. Как тут подвести баланс между добром и злом, на каких счетах вычислить правоту души?

Каждому из тех купцов, которые образовали общину Милазии, было наплевать на то, что Уберто убит. Его смерть стала их вратами в новую жизнь. Но миру нужно было предъявить злодеев. Одним из них, частью этой истории, сделали Морани ди Россо.

Через некоторое время я вернулся в Авенью и рассказал Гуарино о том, что произошло в действительности и как поступил я сам. Он заплакал, и, глядя на него, я тоже заплакал.

Слезы могут быть данью уважения какому-нибудь человеку, но они не отменяют ту истину, что ты смотрел, как толпа его убивает, из верхнего окна дворца.

И также нельзя отрицать, что под управлением общины, заменившей Зверя, Милазия осталась безопасным и даже не таким страшным по ночам городом. Купцы под предводительством главного советника заключили соглашение с командирами отрядов наемников Уберто. Крупная выплата обеспечила преданность их командующего, а за ней последовали дом в городе, земля за городскими стенами и невеста с богатым приданым. Купцы никогда не задерживали выплаты своим наемникам – они для этого были слишком умны.

Однако главный советник умер в своей постели полгода спустя.

Это сделал я.

Мое второе убийство. Но оно было другим – спланированным, а не спонтанным. Меня ждал конь, когда я, убегая, спустился по той же самой потайной лестнице и открыл дверь, через которую вывел тогда Адрию Риполи.

Я разбудил Новарро перед тем, как убить его, и шепнул ему на ухо имя Морани, вонзая в него кинжал. Я не считаю себя жестоким. Конечно, я всего лишь дитя своего времени, как и все мы.

* * *

О Милазии ходили противоречивые и запутанные слухи, но одно Елене было ясно: мальчика, сына Уберто, выдали на смерть. Очевидно, его труп показали всем, хотя некоторые заявляли (разумеется), что это мог быть труп любого ребенка.

Рассказывали о случаях жестокого насилия. Два дня езды верхом – недостаточно безопасное расстояние, думала Елена.

Поэтому она позволила Адрии уехать через неделю. Будь она честной перед собой, то признала бы, что одной из причин такого решения стало то, что ее все больше отвлекало присутствие в доме этой женщины.

Это пациентка, которую ты лечишь, все время твердила она себе, но не очень-то помогало. Ночами в полусне ей виделось, как она заставляет девушку Риполи ублажать ее саму вместо извинения, а потом, как добрый человек, Елена поворачивается и…

Пациентка извинилась перед ней на следующее утро.

В этом нет необходимости, но извинения приняты, ответила тогда Елена.

Но, конечно, необходимость была, а прощение получилось… сложным. Вряд ли девушка поняла, насколько сложным, и это даже к лучшему.

Учитывая все это, Адрии Риполи следовало отправиться обратно на север прежде, чем ее настигнет беда из города, и для маленького домика и живущей в нем целительницы так тоже будет лучше.

– Я научу одного из ваших телохранителей менять повязку, но рана уже не должна требовать большого внимания.

– Я наблюдала за тем, как вы это делаете. Не раз. Мне хорошо видна собственная нога, и я обладаю некоторыми навыками. Я сама смогу это делать, – ответила ей Адрия. – Хотя уверена, что они получили бы удовольствие, меняя повязку и глазея.

В ее голосе звучало нетерпение, насмешка. Она хочет уехать, подумала Елена.

Адрия уже хорошо ходила. Есть основание предполагать, что она не будет хромать. Шрам – да, останется, но увидит его только любовник, или служанка, или те, кто будет помогать при родах.

– Я дам вам бинты и бутылку с настойкой для очистки раны.

– Вино не годится?

– Вино хуже, – сказала Елена, так же коротко. – Вам больше не нужен мед. Если рана откроется и начнет кровоточить, найдите другого целителя или врача дальше к северу.

– Найду. Я вам очень благодарна, – сказала Адрия Риполи. – Надеюсь, вы это понимаете.

– Мне хорошо заплатили, – ответила Елена.

– Недостаточно за то, что произошло, когда те двое были здесь.

– Пожалуй, да.

– Недостаточно за оскорбление, которое я нанесла вам в ту ночь, – продолжала Адрия.

Елена почувствовала, что краснеет.

– Я сказала то, что хотела сказать, вы извинились. Все в порядке.

– Не совсем так. Возможно, я упустила свой шанс провести с вами несколько ночей, – сказала девушка. – Я усвоила урок, если для вас это что-то значит.

– Весь смысл нашей жизни в таких уроках, – ответила Елена и отвернулась.

Механически произнесенные слова, они даже прозвучали так, будто были сказаны не ею, но Елена снова разволновалась и пыталась это скрыть. Наверное, безуспешно. Трое мужчин за дверью седлали коней. Стояло еще очень раннее, серое, холодное утро, осеннее солнце только собиралось взойти. В доме огонь горел в обоих очагах – расточительность, но она погасит один, как только гости уедут.

– Но я права? Если бы я попросила, как должен просить учтивый человек, вы бы остались?

Ужасный вопрос! Учтивый человек. В голосе Адрии Риполи звучала нота, которую Елена не сумела определить. Возможно, это просто удовольствие опять чувствовать себя здоровой, иметь возможность ходить, ездить верхом и… заниматься другими вещами. Сейчас неподходящий момент, решила Елена, чтобы преподать дочери герцога Мачеры еще один урок относительно того, что следует и чего не следует громко говорить утром, когда прямо за дверью находятся другие люди.

– Останавливайтесь на отдых чаще, чем обычно, – сказала она. – Вам надо двигать ногой, менять ее положение. Ногу может сводить судорога. И помните: держите рану в чистоте, да следите, чтобы не началось кровотечение.

Меняйте положение, думала она, глядя на высокую, стройную фигуру девушки. Глаза Адрии Риполи в зависимости от освещения становились то зелеными, то серыми. У нее был длинный нос, наверное, это семейное. И цвет волос тоже одинаковый у всей семьи. Елена мысленно выругала себя, но одновременно ей хотелось смеяться – над тем, как работает разум, как его можно направлять. Желание у нее могли вызывать как мужчины, так и женщины, но обычно она справлялась с этим желанием гораздо лучше, чем сейчас.

– Я так и сделаю, – ответила Адрия. Потом, помолчав, прибавила: – Я уверена, что Фолько и моя тетя обеспечат вам почетное положение, если вы решите приехать в Акорси.

Елена покачала головой. На это, по крайней мере, было легко ответить.

– Если бы я хотела жить при дворе, то уже давно жила бы при одном из них.

– Наши желания могут меняться, – возразила Адрия Риполи.

В дорогу она надела мужской плащ, подбитый мехом, и шапку. Лучше, чтобы никто не видел женщину, путешествующую вместе с солдатами, вскоре после того, как какая-то женщина убила графа Милазии.

– Пора, госпожа, – окликнул из-за двери тот, которого звали Альдо, кузен Фолько. – Надо уехать подальше до рассвета. Для целительницы лучше, чтобы нас здесь никогда не было.

– Конечно, – отозвалась Адрия. – Я готова.

Уже на ходу она остановился рядом с Еленой и поцеловала ее в щеку. Не в обе щеки, как обычно полагалось при прощании.

Она убила Уберто Милазийского своими губами, подумала Елена, когда опять осталась одна. Погасила огонь в комнате для больных. Она всю жизнь считала себя мятежницей, искала возможность другой жизни для женщины в этом мире. Девушка, которая только что уехала, поступала так же.

Если подумать, то она делает даже больше, чем Елена. На свете много женщин-целительниц, но не так уж много женщин совершили то же, что Адрия Риполи. Эта мысль понравилась Елене, погасила ее беспокойство. Это хорошо, подумала она, что есть женщины, которые упорно стараются раздвинуть границы мира разными способами. Они могут кивнуть мимоходом, узнав друг друга, а потом продолжить раздвигать границы дозволенного.

Елена пришла к выводу, что чувствует себя лучше. Ей и правда хотелось, чтобы у нее здесь был любимый человек.

Когда солнце поднялось выше, она сходила на прогулку со своими собаками, отыскала некоторые поздние травы, которые ей были нужны. Видела оленя – мечту любого охотника – и наблюдала за ним, пока он не вернулся обратно в лес.

В ту ночь она спала лучше.

Незадолго до прихода весны Елена решила, что пора опять двигаться дальше. Она проснулась однажды утром, полная уверенности в этом (такое случалось и раньше). Решение было уже принято, и восход солнца подтвердил его правильность.

Она подарила собак Карлито и отправилась на запад, присоединившись за деньги к компании купцов, едущих в сторону Фиренты. Они хотели пораньше начать торговый сезон и доставить туда свои товары, чтобы запросить лучшую цену. Елена не собиралась в Фиренту – ей по-прежнему не хотелось жить в большом городе, по крайней мере пока, – но они ехали в нужном ей направлении, а в большой компании путь всегда безопаснее.

Елена не определила себе конкретное место назначения, однако решила, что теперь небольшой город подойдет ей больше, потому что в нем не будет так одиноко. У одиночества есть свои преимущества, но оно утомляет душу.

И еще она уже думала о том, что когда-нибудь, если будет жива, покинет Батиару хотя бы на время, сядет на корабль, плывущий на Восток, через узкое море, откроет для себя мир, увидит Дубраву, даже сам Сарантий. Да, может быть, доберется и туда, в город, который так долго был центром мира.

Ей так и не удалось добраться так далеко, но она ехала в нужном направлении.

* * *

Брат Нардо Сарцерола, который жил и славил своего бога в большом святилище обители у дороги и реки среди полей, был молод и занимал совсем невысокое положение. Тем не менее его преисполняли рвение и глубокая вера. Он считал себя воином Джада и был, наверное, чуточку наивным.

В конце весеннего дня он стоял на дороге, на самой ее середине, фактически преграждая путь пятидесяти всадникам под предводительством Теобальдо Монтиколы ди Ремиджио.

С одной стороны дороги цвели полевые цветы, красные, белые и темно-синие. Кто-то однажды сказал Нардо, что у него глаза такого же синего оттенка. Ветерок красиво покачивал их, шелестели молодые листья на деревьях на дальнем берегу реки, за полем. Над цветами летали пчелы, освещенные послеполуденным солнцем. Вдалеке, на юго-востоке возвышались (как им и положено) крепостные стены города. Святилище стояло дальше к северу, за рекой, не на возвышении.

Монтикола поднял руку и остановил своих воинов; казалось, он забавлялся – пока. Любой человек, хотя бы немного знакомый с ним, понимал, что все может быстро измениться.

– Добрый день, служитель церкви, – произнес он, спокойно восседая на своем большом коне.

Брат Нардо, одетый в желтый балахон и сандалии, держал в руках посох и корзину. Он перешел вброд реку, чтобы собрать травы для монастырской больницы, и уже поставил корзину на землю. Услышав приветствие, Нардо пошире расставил ноги и крепко сжал посох в правой руке, будто некий пророк первых дней возникновения веры джаддитов. Светлокожий, безбородый, он громко ответил:

– Мы узнали тебя по твоему знамени, Волк Ремиджио!

Слово «мы» было в данных обстоятельствах явным преувеличением. Поблизости находились только батраки, разбрасывающие навоз на поле к югу от них. Они, конечно, прекратили работу и следили взглядом за приближающимися всадниками, ожидая, когда те проедут мимо.

Всадники тоже остановились – на дороге перед ними застыл человек.

– Он, считай, уже мертвец, – сказал один батрак другому.

– Священник? Конечно же нет, во имя святого Джада! – Второй работник торопливо осенил себя знаком солнечного диска грязными руками.

– Это же Монтикола ди Ремиджио, дерьмо ты тупоголовое. Посмотри на знамена!

– Я не разбираюсь в знаменах.

– Зато я разбираюсь. Тот, что в балахоне, погиб, если не отойдет в сторонку.

– Значит, он отойдет, – безмятежно ответил второй. Этому человеку суждено было прожить долгую жизнь, и он почти во всех ситуациях оставался безмятежным.

Так сложилось, что Нардо Сарцерола читал «Житие Блаженных мучеников». Старший Брат в его обители придерживался мнения, что в свободное время, когда заданная работа выполнена, а час молитвы еще не настал, младшие священнослужители должны совершенствоваться с помощью чтения. Работу почти никогда не удавалось переделать всю до конца, и молились они очень много. Святилище всегда получало щедрые дары, даже из таких городов, как Бискио и Фирента, расположенных далеко на западе, так что во время каждой молитвы приходилось перечислять множество имен усопших, зажигать свечи, ходатайствовать перед Богом об исполнении желаний. Такая договоренность существовала всегда: деньги жертвовали в пользу души умершего. Да, молиться приходилось дольше, но какой священнослужитель стал бы на это жаловаться? Кроме того, это означало, что у них будут дрова на зиму и вдоволь еды…

И все же, из того, что Нардо успел прочесть, он принял близко к сердцу одну мысль: если жизнь человека принадлежит Джаду, это иногда может означать ее ранний конец. В «Житии» ясно говорилось, что смерть благочестивого человека может стать могучим оружием на службе Господу.

А Теобальдо Монтикола, сидящий на коне перед Нардо, был известным осквернителем благочестия и вечно вел войны. По правде говоря, Нардо ужасали истории, которые рассказывали о нем и о насилии, к которому он прибегал еще в юности.

Священник поспешно помолился, когда из пыли, висящей над дорогой, показались знамена c изображением волка. Этот испорченный человек заявлял о своей сущности, творя неправедную власть в господнем мире.

Обычно Нардо не утруждал себя тщательным взвешиванием решений.

Он вышел на дорогу перед приближающимися всадниками, твердо решив, что им придется лишить его жизни, потому что он не уйдет с их пути. Кто знает, какие злодеяния задумал совершить Волк там, куда он направляется? Какие невинные люди пострадают?

Его вежливо приветствовали, но ведь известно, что силы тьмы притворяются учтивыми, желая соблазнить людей и сбить их с пути Джада. Он, Нардо Сарцерола, уже стоит на этом пути, и его так просто не соблазнишь. Не только мужчины и женщины давних дней почитали Бога до самого смертного порога, и не обязательно быть великим человеком, чтобы хранить добродетель. А может быть и так, что именно мужество на службе Джаду делает человека великим.

– Я тебя знаю, – объявил Нардо, стыдясь дрожи в своем голосе.

– Надеюсь, что знаешь, – ответил высокий человек на большом коне. Его голос все еще звучал рассеянно. – Иначе какая польза от знамен или от славы, как ты считаешь?

– Я считаю твою славу постыдной! – резко бросил Нардо. Он все еще был недоволен своим голосом. Ему вообще никогда не нравился собственный голос – тонкий, высокий, подрагивающий в минуты волнения, вот как сейчас.

– О, – протянул Теобальдо Монтикола. – Постыдная слава? Навечно? Решено окончательно? Как я огорчен!

Человек позади него рассмеялся.

Нардо смело произнес:

– Я призываю тебя последовать за мной в нашу обитель, чтобы преклонить колени перед солнечным диском в святилище и просить отпущения грехов за твои многочисленные преступления. Это никогда не поздно сделать!

– По правде говоря, я часто обнаруживал, что со многим уже опоздал, – сказал Теобальдо Монтикола. Теперь в его голосе слышалась нотка, далекая от смеха. – А ты, похоже, скоро опоздаешь продолжить жизнь и вернуться домой со своей корзинкой.

Нардо почувствовал, как ноги задрожали у него под балахоном, но все же сказал:

– Я смирился с тем, что умру здесь.

– Здесь? Умрешь здесь? Чтобы не позволить мне поехать на скачки в Бискио? Ты думаешь, Джад одобрит такую неимоверную глупость?

В устах Монтиколы это и правда выглядело…

Но он не позволит, чтобы это так выглядело!

– Бог чтит тех, кто чтит его! – Нардо самому понравилось, как он это сказал.

– Ох, спаси Джад мою душу от ублюдков-священнослужителей, которых новорожденными подбросили ночью к воротам святилища, – произнес сидящий перед ним на коне человек.

Неясно, откуда ему были известны подробности рождения Нардо.

Возможно, он просто…

Один из Блаженных мучеников, Борифорта, был убит двенадцатью стрелами. Нардо видел, что некоторые всадники позади Монтиколы ди Ремиджио вооружены короткими луками. Новая мысль: действительно, наступило время прославленных весенних гонок в Бискио. Вероятно, эта компания и правда едет туда. Пятьдесят человек нельзя считать военным отрядом, это положенная правителю Ремиджио охрана. Все равно, у этого правителя черная душа, которая всю его жизнь служит темным силам.

– Тебе в любом случае нужно поехать вместе со мной в святилище. Мы все помолимся под руководством нашего почтенного Старшего Сына, и ты сможешь покаяться в своих преступлениях.

– И сделать пожертвование? – Снова насмешка.

Нардо подумал, что это было бы совсем неплохим результатом их встречи. И для него точно очень полезно, если бы его стараниями святилище получило значительную сумму денег.

– Это решать тебе и нашему Старшему Сыну, – чопорно ответил он. – Я всего лишь священник.

– В таком случае, клянусь святым именем Джада, его кровью и колесницей, почему твое преступное самомнение заставляет тебя считать, будто ты можешь преградить мне путь? Джад порицает самонадеянность, помнишь?

– Своими устами ты оскверняешь имя Бога! – твердо ответил Нардо, хотя понимал, еще произнося эти слова, что они способны его убить.

Лицо Монтиколы покраснело.

– С меня хватит, – объявил он. – Это уже не смешно. Мой сын сейчас направляется в Сарантий или уже стоит на его крепостных стенах, защищая город вместе с теми воинами и тем оружием, которыми я его снабдил. Сколько монахов из вашего святилища услышали призыв о помощи, священник?

Несомненно, это заявление и вопрос вызывали смущение.

Нардо внезапно растерял всю свою уверенность.

– Душа твоего сына принадлежит только ему, – ответил он. – Ты – это не он.

– Хватит. Ты жаждешь смерти? Быть посему. Теперь молись. Даю тебе одну секунду.

Какой-то человек выехал вперед из-за спины Монтиколы, мужчина на темно-гнедом коне. Он был так же молод, как и Нардо, и не носил ливрею Ремиджио.

– Мой господин, – сказал он. – Позволено ли мне говорить?

– Говори быстро, – ответил Теобальдо Монтикола. – Я уже потерял терпение. Так на меня действуют глупцы.

– Тогда пусть он и выглядит глупо, господин. Не делайте из него мученика, чего он, по-видимому, добивается.

– Продолжай.

– Но это всё. Мы поедем дальше. Он не может нас остановить, господин мой. Он всего лишь человек, стоящий на дороге, а дорога в этом месте хорошая и широкая. Мы объедем его с двух сторон, мой господин. Он ведет себя глупо, и мы можем ясно показать это хотя бы тем людям, которые работают в полях.

Молчание. Затем Теобальдо Монтикола запрокинул голову и расхохотался:

– Свет Джада! Почему этого не сказал ни один из моих людей?

Молодой человек пожал плечами:

– Вероятно, все солдаты считают не взятый ими и оставленный позади замок или город опасным. Но этот человек с корзиной не замок, мой господин.

Порыв ветра поднял пыль, зашуршали громче листья в лесу. Волк Ремиджио сказал:

– Гвиданио Черра, я рад, что ты присоединился к нам. Ты возглавишь правую колонну, неважно, воин ты или нет. Левая колонна следует за мной. Обогнем этого маленького священника с двух сторон. Не причиняйте ему вреда, просто езжайте мимо!

Именно так они и поступили. Нардо Сарцерола подумал, не нанести ли Монтиколе удар снизу вверх своим посохом, когда тот будет проезжать мимо, но это было бы неправильно, и в любом случае момент пролетел слишком быстро. Нардо просто стоял, и в глаза ему летели пыль и грязь, мешая видеть окружающий мир, в том числе и яркое Божье солнце, пока пятьдесят всадников ехали мимо.

Он чувствовал себя… ну, он и правда чувствовал себя глупо.

Всадники давно уехали, пыль осела, а он все кашлял, тер глаза и озирался вокруг. Цветы и листья остались на своих местах, как и раньше. Батраки на поле вернулись к работе. Солнце спустилось чуть ниже. Впереди появились повозки Ремиджио под охраной, везущие припасы и тех, кто сопровождал лагерь, – несомненно, шлюх и любовниц. Он мог бы преградить дорогу им, но это было бы смехотворно.

Он жив! Мысль, пришедшая в голову Нардо, была неожиданно яркой. Конечно, ну конечно, у Джада еще есть для него поручения в этом мире. Вот в чем дело. Это послание, которое он должен был почувствовать сердцем!

Вскоре после этого, осознав глубокий смысл слов, сказанных ему на этой дороге, Нардо Сарцерола получил благословение Старшего Сына и самостоятельно отправился на Восток.

Он сел на корабль в Милазии (священнослужителей освобождали от платы), пересек узкое море и присоединился к группе, идущей по суше из Мегария.

До Сарантия он добрался осенью. Нардо Сарцерола был совершенно потрясен победоносным золотым великолепием города, оно превосходило все, что могла вообразить душа. В приступе благоговения перед величием этого города, который столетиями называли славой мира, священник на какое-то время потерял дар речи. Это случалось со многими мужчинами и женщинами. Сарантий оставался собой, даже когда ему грозила опасность.