Текст книги "Блеск минувших дней"

Церковные службы Джада очень отличались на Востоке и на Западе. Случалось, из-за этих различий убивали людей. Существовало два патриарха, один – в Родиасе (да хранит его Джад!), и один здесь, в Сарантии. Но все же оба они были детьми Солнечного Бога, а сейчас свое право на Город Городов пытались предъявить неверные ашариты. Набожные люди не могли этого стерпеть, а Нардо Сарцерола был одним из них.

Он очень сильно повзрослеет за короткое время и погибнет с копьем в руках, стоя рядом со старшим сыном Теобальдо Монтиколы, которого отыщет, когда приедет в Сарантий. Они успеют стать самыми близкими друзьями, и жизни их закончатся в один и тот же день, у внутренней, самой последней из трех великих стен Сарантия, когда город падет.

Молодой Монтикола носил цвета своей семьи и держал щит с изображением волка. Его тело стало трофеем для победителей; отрубленную голову насадили на пику, чтобы все видели, а потом прикрепили вместе с другими головами над некогда мощными воротами со стороны суши. Нардо же был просто еще одним священником в желтом балахоне. Его тело осталось лежать там, где он упал, и было частично обглодано дикими зверями, а то, что уцелело, потом сожгли на одном из многих погребальных костров.

Падение этого города потрясло устои мира.

Глава 5

Я не собирался присоединяться к отряду Теобальдо Монтиколы ди Ремиджио. Он был мне совершенно безразличен. Конечно, я знал его имя и репутацию. Он стал правителем Ремиджио после того, как его отец заявил свои права на этот город, прославился как главнокомандующий армии наемников. При нем Ремиджио был в безопасности, а городские зернохранилища полны благодаря очень большим деньгам, которые Монтикола получал от таких городов, как Сересса и Мачера, или от Верховного патриарха – кто бы ни занимал пост в данный момент, – переходя от одного нанимателя к другому и обратно, иногда прямо в разгар военной кампании, как поступали все предводители наемников. Это был ненадежный, опасный способ, но так тогда жили в Батиаре. И до сих пор живут.

Люди давным-давно поняли, что городу дешевле несколько месяцев, начиная с весны, платить армии наемников, чем круглый год содержать собственные войска. Заодно можно было не опасаться, что городская стража выступит против правителей города, – а такое легко могло случиться. Даже слишком легко.

Конечно, такая система тоже имела свои недостатки. Командир наемников мог стать настолько сильным, чтобы захватить власть над маленьким городом. Кроме того, он мог жениться на дочери правителя и таким образом унаследовать власть.

Можно сказать, что мы живем в неспокойное время. Драматичное, интересное, во многом великолепное. Но неспокойное. Спокойным его никак не назовешь.

В те годы Монтиколу ди Ремиджио часто провозглашали самым великим из наемных полководцев. Возможно, он и был им. Соперников у него имелось не так много. Вероятно, всего один.

Говорили, что Монтикола вспыльчив и высокомерен. Ходили слухи о жестоких поступках, которые он совершал, но такие слухи ходят обо всех полководцах, в том числе и о его враге, Фолько д’Акорси. Монтикола, как и его соперник, женился на женщине выше себя по происхождению. До того, как умереть, она родила ему сына и дочь. У него также было много любовниц, одна из которых не так давно родила ему еще двух сыновей. Эта особа слыла исключительной красавицей, прекраснейшей женщиной своего времени. Впрочем, люди так говорят о многих женщинах, имеющих отношение к власть предержащим, учтите это.

Но… я не имел к Монтиколе никакого отношения и даже не думал о нем в тот день, когда ехал на запад. Если бы я не встретил его отряд на дороге, если бы не решил перед тем, как заехать к учителю в Авенью, а потом отправиться домой, в Серессу, к своей семье, посмотреть знаменитые гонки в Бискио, моя жизнь была бы совершенно другой.

Подобные размышления дают нам почувствовать, что мы управляем собственной жизнью не в той степени, как нам бы хотелось. Фортуна – это колесо, учат некоторые философы. Она уносит нас ввысь или вниз, как ей заблагорассудится.

Священнослужители утверждают, что все неслучайно, просто нам неведомы замыслы Джада. Этому учил нас и Гуарино, неизменно набожный, несмотря на всю его любовь к древним учителям. Правда иногда, вечерами, за чашей вина, он соглашался с другой точкой зрения.

Кто из нас, мужчин или женщин, свободен от противоречий?

Покидая Милазию, я сначала все же заехал на ту ферму, с которой привезли Адрию осенней ночью, когда она убила Уберто. Это было несложно, хотя, вероятно, и глупо.

За медную монетку работник на поле показал мне дорогу.

Там уже были другие люди, которые вселились после того, как супруги, притворявшиеся родственниками девушки, сбежали в ночи. Как оказалось, земля, на которой стоял дом, принадлежала семье Валери – даже не знаю, можно ли считать это забавным.

Сыновья Опичино Валери под предводительством его старшего сына Эриджио образовали ядро зарождающейся общины Милазии и встали во главе ее совета. На это ушло немного времени.

Я не стал задерживаться на той ферме – после второго подряд убийства в Милазии не стоило медлить. Иначе определенные люди могли задуматься о том, что я представляю для них опасность.

Итак, у меня не было причин заезжать в тот дом, и я не узнал бы там ничего нового. Мне и так было известно, куда отправилась Адрия, если выжила. Она ведь звала меня поехать вместе с ними, поступить на службу к Фолько, хотя даже не знала моего имени.

Я помню, это меня беспокоило – то, что она не знала моего имени. Я был молод.

Ехать в Акорси я не собирался – пора было домой. Я еще не отказался от мысли о книжной лавке в Серессе и готов был присоединиться к кузену Алвизо, если он меня примет. По дороге я хотел заехать в Авенью; мне предстояло рассказать Гуарино о его друге, пусть это и будет нелегко.

Тем временем наступила весна. Вернулись цветы и пение птиц, по утрам опять было светло и ясно. На сердце у всех, в том числе у меня, стало веселее. Мне удалось пережить зиму в опасном месте, хотя именно я убил Опичино Валери. Уцелел я лишь по той простой причине, что никто не знал, что это сделано мной. Я был слишком незначительным, невидимым, к тому же вышел из комнаты сразу после этого.

Впрочем, почти сразу стало ясно, что Эриджио не особенно опечалила смерть отца. Такое случается в некоторых семьях – отец стоит на пути у амбициозного сына.

Вследствие этого не стали выяснять, кто именно убил Валери. К тому же то, что он привел во дворец вооруженных людей, ставило в неловкое и даже опасное положение его детей. Валери без лишнего шума вынесли из дворца и быстро похоронили – и его тело, и, вероятно, память о нем.

Вы можете сказать, что мне повезло, и будете правы.

Я решил съездить в Бискио перед тем, как отправиться домой, не имея на то никакой более веской причины, чем время года: весна, цветы на склонах холмов, предстоящие знаменитые скачки. И еще потому, что я любил лошадей, любил их, наверное, больше всего на свете.

На украденные деньги я приобрел хорошего коня. Да, после смерти Уберто дворец разграбили – как жители города, так и те из нас, кто находился внутри. Этим поступком я тоже не горжусь. Я молился о прощении всю зиму, ходил с низко опущенной головой среди разгрома, а потом убил главного советника в его собственной постели: плотно зажал ему рукой рот, приставил кинжал к горлу и прошептал на ухо имя Морани перед тем, как он умер.

В ту же ночь я уехал под обеими лунами, свет которых затмевал свет звезд. Было только чувство свободы, будущее впереди, расстилающееся подобно дороге, по которой я ехал в смешанном голубом и белом свете, да топот копыт моего коня.

* * *

Джиневру подбрасывало в карете почти при каждом обороте колес на весенней дороге. Ей было скучно. Разумеется, она не жалела о том, что поехала вместе с Теобальдо в Бискио смотреть на скачки. Но все же…

Джиневра предпочла бы скакать верхом, но поездка в карете, которая защищала от солнца и глаз простолюдинов, – символ уважения. Это заявление миру о том, что она этого достойна, а для Джиневры, которая строила большие планы, у которой имелась давняя мечта, такое заявление значило гораздо больше, чем комфорт.

Она старалась относиться к этому спокойнее – Теобальдо человек непостоянный, и все может измениться. Но сейчас она здесь, вместе с ним, на дороге, ведущей на запад.

Джиневра была его главной любовницей, и – она в это верила – Теобальдо Монтикола действительно любил ее уже десять лет, с тех пор как ей исполнилось пятнадцать. У них были дети – два сына, – а его жена умерла много лет назад.

Любовница вела свою военную кампанию: стать женой и добиться того, чтобы ее детей признали законными. Она продумала свою кампанию не менее тщательно, чем любой хороший полководец продумывает битву или осаду. Речь шла и о наследстве, иначе ведь и не бывает, правда? Не только мужчины думают о наследстве, а теперь, когда старший сын Теобальдо отправился на Восток, оно приобрело еще большее значение.

«Восток» означало «Сарантий», но некоторые считали, что это означает «смерть». Что Город Городов падет.

Ей, как, наверное, и всем остальным, было трудно представить, что такое сокрушительное бедствие может произойти в действительности. Бог такого не допустит, даже если его смертные дети почти ничего предпринимают, чтобы это предотвратить. Зато Джиневра отлично представляла, что может означать для нее и для ее детей смерть Труссио Монтиколы – конечно, если у Теобальдо нет еще одного сына, рожденного в браке. Будучи женщиной религиозной, она никогда не желала Труссио зла, но…

Вот почему Джиневра делла Валле ехала в карете, как жена, пусть даже не была ею, и радовалась поездке в Бискио на праздник и скачки, – а скуку можно и потерпеть.

Она надела свои лучшие драгоценности и по две смены дорогой одежды на каждый день, который они там проведут. Джиневра знала (разумеется, знала), что красива и что для Теобальдо это имеет значение. Имело значение и то, что Маттео Меркати, после того, как вернется в Ремиджио и закончит портрет Теобальдо, должен будет нарисовать ее портрет – это тоже о многом говорило. Меркати непредсказуем (как все художники), но знаменит. Еще один важный, красивый, тщеславный мужчина, хотя этого мужчину не интересуют женщины, которых он рисует. Он бы предпочел заполучить Теобальдо, а не Джиневру. Эта мысль ее позабавила.

Но внешний вид, положение, богатство, демонстрация богатства – все это важно. О своем статусе необходимо заявить, выставить его напоказ: драгоценное ожерелье, портрет, созданный знаменитым художником, непомерно шикарная свадьба дочери, пристройки к дворцу или строительство святилища. Люди должны знать, кто ты такой, – или каким себя выставляешь.

Поэтому у правителя Ремиджио – наверное, самого прославленного военачальника их времени, который мог бы взять жену из высокопоставленной семьи, – могут возникнуть трудности с женитьбой на своей давней любовнице.

Она имела более высокое происхождение, чем Тео, и он это знал, но семейство делла Валле не обладало властью, родство с ними никак не увеличивало его власть, а власть – это игра, в которую все они играют.

Джиневра знала свои карты в этой игре: он ее действительно любит, она родила ему двух сыновей, она очень хорошо его понимает, и, по-видимому, это его не огорчает, а придает уверенности. Некоторые мужчины, часто думала она, подобны нервным, горячим породистым жеребцам, и не только тогда, когда на них скачут в постели.

Теобальдо объяснил, на какие скачки они едут и чем эти скачки отличаются от большинства других, но разговор происходил после того, как они занимались любовью, а она часто не слишком ясно соображала в такие моменты. Может, это и не очень хорошо, но просто он, как любовник, доставлял ей глубокое удовлетворение, и Джиневра знала, что ему это нравится, льстит его самолюбию, а вот это уже было очень хорошо.

Джиневра услышала снаружи голоса. Мужские, сначала спокойные, потом раздраженные. Карета, в которой она находилась вместе со служанкой, была закрытой. Летом внутри было бы слишком жарко, но в это время года она отлично укрывала от ветра и солнца, а Джиневра старалась защищать свою светлую кожу. Но, сидя в этой карете, ничего не было видно, приходилось наклоняться вперед и откидывать боковую занавеску. Так Джиневра и сделала.

Приятно развлечься.

Коллючо, начальник пятерки выделенных ей охранников (она знала, что ему не нравится тащиться позади кавалькады, при карете и повозках) разговаривал с всадником, который, очевидно, догнал их и хотел проехать мимо. Коллючо был способным солдатом, он уже давно служил у Теобальдо, но он также – по мнению Джиневры – был еще одним самолюбивым, тщеславным мужчиной, из-за которого Теобальдо иногда проявлял худшие стороны характера.

– Я сказал, что мне нравится твой конь, – говорил Коллючо.

– А я вас поблагодарил, – ответил незнакомец.

Джиневра наклонилась дальше, чтобы его рассмотреть: Очень молодой, высокий, стройный; формально его нельзя было назвать красивым, но он отлично держался на гнедом коне, и у него был приятный голос.

– Ты, наверное, не понял, – сказал Коллючо. – Мои слова означают, что ты должен предложить мне коня, а потом мы договоримся о цене. Я буду справедлив.

– Не сомневаюсь, что будете, – сказал другой всадник. По его речи она догадалась, что он из Серессы, но там примешивался ещё какой-то выговор. – Не пристало офицеру правителя Ремиджио поступать несправедливо. Это плохо отразилось бы на его командире.

– Мне не нравится твой тон, – сказал Коллючо.

Джиневра уже слышала этот тон у самого офицера; он означал, что спокойной беседы не получится.

– Если это так, прошу прощения, – ответил незнакомец. Он сохраняет самообладание, но в душе ему следует испугаться, подумала Джиневра. Конечно, если он не глупец. – Я не хотел вас оскорбить, но мне самому нужен мой конь, иначе я не доберусь туда, куда еду.

– Рад буду предложить тебе одного из наших, как часть оплаты.

– Еще раз благодарю, но мне нравится собственный конь. Вы позволите мне проехать?

– К сожалению, нет, – ответил Коллючо.

Их спор слышали окружающие. Как Джиневре подсказывал опыт, это всегда влияло на способность мужчин мирно договориться между собой, поскольку частью уравнения становилась гордость.

– Вы готовы украсть чужого коня?

Он допустил ошибку, подумала Джиневра, даже если произнес правду.

– Что ты сказал?

– Думаю, вы меня слышали. Вы спросили, нельзя ли купить моего коня. Я ответил «нет» и поблагодарил. Однако вы настаиваете. Так что же это такое, если не воровство?

– Ну, я могу тебя убить, и тогда у коня не будет владельца.

Это зашло слишком далеко и слишком быстро, подумала Джиневра. Она могла бы вмешаться, но происходящее ее несомненно развлекало. Ей будет немного жаль, если этого привлекательного молодого человека убьют сегодня утром, но, с другой стороны, они ведь его совсем не знают.

– Вы готовы это сделать? Готовы опозорить своего господина и даму в карете? Вынудите ее стать свидетельницей убийства?

Молодой человек заметил, что она выглядывает из кареты. Он наблюдателен. И говорит складно – похоже, ему приходилось жить при дворе. В седле сидит, как придворный, а не как солдат. Приглядевшись, Джиневра поняла, что у него нет меча. Вот это было глупо.

– Это не убийство, если я вызываю тебя на поединок.

– А, на поединок. И какова причина?

– Ты… ты оскорбил меня.

– Не согласившись продать коня?

– Это… да. По этой причине!

Молчание. Джиневра изменила мнение: нет, молодой человек не испугался. Он думал.

– Хорошо, – произнес, наконец, незнакомец. – У меня нет меча. Я не солдат, и поединок между нами станет убийством. Поскольку все это началось из-за коня, предлагаю устроить скачки. Возьмите своего коня или любого другого из отряда, даже из числа тех, которые впереди, у спутников вашего господина. Я же воспользуюсь собственным. Победитель заберет коня противника. Я вызываю на поединок вас, капитан.

Скуку Джиневры как рукой сняло.

– Все будет совсем не так…

– Коллючо, – сказала она, полностью отдергивая занавеску и позволяя увидеть себя, – предложенный поединок кажется мне справедливым, а в убийстве безоружного человека мало чести.

– Я бы дал ему…

– Устройте с ним скачки, – перебила женщина, зная, что это прозвучит, как команда. – Сделайте это для меня. Я хочу это видеть. Но сперва пошлите кого-нибудь к Теобальдо. Ему тоже захочется посмотреть.

Это была правда. А присутствие Теобальдо все изменит, придаст событию большее значение. Теперь Коллючо в случае проигрыша рискует потерять лицо, но Джиневре это безразлично. Ей понравился храбрый молодой человек. Теперь она надеялась, что он не погибнет.

– Графиня, – произнес молодой всадник.

Конечно, она не была графиней, это лишь комплимент, но юноша поклонился, сидя в седле.

Он не так уж некрасив, решила Джиневра. Большой нос и уши, но…

– Ваше имя? – спросила она.

– Для меня честь, что вы желаете его знать. Я – Гвиданио Черра, направляюсь в Бискио посмотреть весенние скачки перед тем, как вернуться домой, в Серессу. И для меня большая честь приветствовать столь неожиданно встреченную красоту и благородство. – Он снова поклонился.

Она права. В прошлом ему явно приходилось жить при дворе.

– Берегись, ты проявил наглость! – рявкнул Коллючо.

– Никакой наглости. Он не сказал ничего неприятного, – тихо возразила Джиневра. – Пошлите за Теобальдо и выберите себе коня, капитан. – Она снова посмотрела на молодого человека: никаких следов самодовольства или торжества на лице; взгляд – настороженный. Ему предстояло выиграть гонку у опытного солдата.

– Какой маршрут вы предлагаете? – спросила она.

Он не торопясь оглядел окрестности, потом показал рукой:

– Через луг до сосны на холме, вокруг нее и обратно, сюда. Хотя, разумеется, – юноша вежливо кивнул Коллючо, – капитан волен предложить другой маршрут.

У капитана был убийственный вид, и Джиневра понимала, что это во многом ее вина – вызвав Теобальдо, он придала событию еще большую публичность. Но надо же женщине как-то развлекаться во время долгого пути, верно?

Легко сказать, что я совершил ошибку, но как мне следовало поступить? В дороге все время встречаешь людей – группы купцов, священников, курьеров. Так было на протяжении многих дней, и мне показалось неразумным придерживать коня, чтобы не обгонять карету и три повозки под охраной до тех пор, пока – когда? – они не остановятся на ночлег в какой-нибудь гостинице? С какой стати мне так поступать?

Полагаю, можно возразить, что мне следовало это сделать, когда я увидел знамя с волком. И еще: я не раз проезжал мимо ответвлений от основной дороги, на которых виднелись следы многочисленных повозок; значит, скоро должны были встретиться и другие боковые съезды. Я не знал, куда ведут эти дороги, но наверняка они раньше или позже возвращались обратно на главный тракт. Можно было попробовать срезать путь по одной из них или двинуться напрямик через поля слева и выехать снова на дорогу, обогнав кавалькаду.

Но даже если бы я знал, что это люди Монтиколы, и почувствовал легкий укол страха, – этой весной не было войны, а значит, не было причин ждать неприятностей. Я догадывался, что они тоже направляются в Бискио, и решил нагнать карету, со всей почтительностью объехать ее, а потом, когда я поравняюсь с более многочисленной компанией, разбираться, как быть дальше.

Гуарино – да и другие ученики школы, если честно, – говорил, что я более вспыльчив, чем следует мужчине. Мне так не казалось. Это был не гнев, а скорее преувеличенное чувство достоинства, нежелание слишком часто или слишком охотно идти на уступки, что опасно для человека моего положения, это я признаю. Какой бы хорошей репутацией ни обладал мой отец, все-таки он был всего лишь ремесленником. Он кроил и шил одежду для богачей, снимал с них мерки, стоя на коленях, горбился над столом. А потом надеялся, что они заплатят за работу, потому что почти ничего не мог поделать, если они не платили.

И еще, что касается событий того утра, которые сыграли большую роль в моей жизни: я любил коня, которого выбрал в Милазии. Мой первый конь, купленный на собственные деньги, – оставим в стороне вопрос о том, как я их добыл. Я назвал его Джил и не собирался уступать его солдату за несколько монет и одну из вьючных лошадей, впряженных в повозку.

Мне не понравился этот капитан – как оказалось, его звали Коллючо, – но это не имело никакого значения, так как он легко мог убить меня, не опасаясь последствий и не чувствуя вины. Так уж тогда был устроен мир (да и сейчас тоже). Солдату захотелось забрать себе коня, на котором я ехал, и я мог погибнуть только за то, что не позволил забрать его. Нас видели только батраки на поле, и скорее солнце Бога закатилось бы и кануло во тьму, чем они выступили бы свидетелями против солдата.

Таково было положение дел, пока потрясающе красивая женщина в карете не отодвинула занавеску и не выглянула из окна. Я понятия тогда не имел, кто она такая, но каждый, у кого нашлось бы хоть немного ума, догадался бы, что это любовница Теобальдо Монтиколы; и любой живой мужчина должен ему завидовать, думал я.

Конечно, я понимал, что сам Монтикола едет в большой группе впереди. Во мне вдруг вспыхнула надежда, что он не слишком ценит этого своего капитана.

Посыльный галопом припустил вперед. Ему отдала приказ женщина в карете, а вовсе не Коллючо, – тот, сидя на своем коне, смотрел на меня таким злобным взглядом, что мог бы прикончить на месте, если бы был языческим колдуном или человеком, способным призвать могущество Джада на помощь, как древние пророки.

Мне повезло – он не был ни тем, ни другим.

Я рассматривал солдатского коня, стараясь определить, каким тот будет во время скачки. Я сказал, что Коллючо может взять любого скакуна из имеющихся у них, но вряд ли солдат выбрал бы чужого, а не своего собственного. Серый, с широкой грудью, он, похоже, был очень выносливым животным. Это означало, что я на своем коне поначалу вырвусь вперед, но я уже придумал, как пройти предложенную мною же дистанцию. Мы в школе часто устраивали скачки, и я очень любил верховую езду. По правде говоря, я был уверен в себе.

Ошибка. Я забыл, что соревнуюсь с капитаном наемников, за которым будут наблюдать его товарищи и командир. Женщина, возможно, не одобряет насилие, но в присутствии правителя Ремиджио, своего повелителя, она наверняка промолчит.

Теобальдо, как она и ожидала, одобрил пари. Он тоже скучал, Джиневра это видела, а до Бискио было еще далеко. Теобальдо мог, конечно, убивать людей, когда ему требовалась разрядка, но в качестве утреннего развлечения сошли бы и гонки.

– Я бы дал тебе своего Маретто, Коллючо, – объявил он, – но, если ты проиграешь мальчишке, я потеряю и коня, и капитана, потому что прикончу тебя за то, что лишил меня моей радости.

Коллючо рассмеялся, но не очень убедительно.

Молодой человек, который, по мнению Джиневры, был родом из Серессы, скупо улыбнулся. Он уже отвесил Теобальдо низкий поклон, как положено. Молод, да, но не мальчишка. В характере Теобальдо было принижать мужчин, если он сам их не продвигал.

– А я думала, что это я – твоя радость, – высокомерно сказала Джиневра мужчине, за которого ей необходимо было выйти замуж.

Он рассмеялся. Джиневра видела, что он внезапно пришел в очень хорошее настроение.

– Значит, вокруг того дерева, – проговорил он. – Потом обратно через эту дорогу с моей, левой, стороны. Победитель выигрывает коня; проигравшего я убью.

Теобальдо сделал паузу и посмотрел на обоих мужчин, потом опять расхохотался над собственной шуткой, так далеко запрокинув назад красивую голову, что чуть не уронил широкополую шляпу.

Другим смеяться было труднее, отметила про себя Джиневра, поскольку все верили, что он вполне может так поступить. В действительности Теобальдо так не поступал, но всему миру знать об этом ни к чему. Он рассказывал ей о том, как может быть полезен страх. Конечно, ведь он держит людей, даже тех, кто тебе служит, в постоянной неуверенности, шутишь ты или нет.

Монтикола повернулся к Джиневре:

– Моя госпожа, вы дадите сигнал к старту?

При посторонних он всегда обращался к своей любовнице с исключительным почтением. Оставшись наедине, они могли разговаривать друг с другом очень по-разному, в том числе совсем не почтительно, но наедине – это другое дело, и они все еще возбуждали друг друга.

Приняв протянутую Теобальдо руку, женщина вышла из кареты, поправила свою собственную широкополую шляпу, закрывая лицо от солнца и ветра. Два всадника переместились на край дороги, чуть дальше Теобальдо, лицом к лугу; каждый смотрел на нее через плечо.

Она подумала, что их кони, возможно, не уступают друг другу, но юный незнакомец явно не понимает, во что ввязался. Солдаты – совершенно другая порода людей, как она уже поняла. Осады и грабежи, марш-броски под холодным дождем без еды, поджоги ферм, убийство людей, спасающихся от огня. Убийства, много убийств. Такие вещи со временем меняют людей. Человеческая жизнь становится менее ценной, не имеющей значения, после того как ты видел столько смертей и стольких сам убил, оставил за собой столько страданий. Всегда можно отправиться в святилище и вымолить у Джада прощение, что бы ты ни натворил, а потом спокойно взяться за старое.

Джиневра высоко подняла перчатку, а затем бросила ее в пыль.

Солдат по имени Коллючо сразу вырвался вперед. Я это предвидел и позволил ему обогнать меня. За нами наблюдали его командир и товарищи. Для некоторых скачка была возможностью покрасоваться и показать мастерство, но только не для меня. Целью скачки всегда была победа, но я не относился ни к аристократам, ни к воинам.

Я был рад, что Коллючо скачет первым. Луговая трава уже поднялась высоко, и первому коню было труднее бежать. Я позволил ему прокладывать дорогу. Дерево стояло довольно высоко на склоне холма, так что нам предстояло не просто соревнование в скорости.

Коллючо довольно быстро это понял и придержал своего коня; я сделал то же самое и остался сзади. Более медленный темп был для меня выгоднее, если я правильно оценил выносливость его крупного коня. Я никогда не участвовал в скачках на Джиле и, наверное, мог ужасно ошибаться, но я доверял своим суждениям о лошадях и был уверен, что все рассчитал верно.

С другой стороны, я не был готов к тому, что скачущий впереди человек выхватит из-за пояса кинжал, когда мы окажемся далеко от наблюдателей на дороге.

Мне следовало это предвидеть. Он – ветеран войн, капитан прославленной роты – не собирался проиграть гонку и коня какому-то мальчишке на глазах у Монтиколы. Что тут скажешь? Я был все еще молод. Не мальчик, но и ненамного старше, даже несмотря на то, что к тому моменту уже убил двух человек.

У меня тоже был кинжал, но я не очень умело с ним обращался и, конечно, не мог сравниться в этом с Коллючо. Капитан оставался впереди, дабы убедиться, что я вижу его клинок. Попробуй только обогнать меня, и ты с ним познакомишься – вот что он хотел мне сказать при свете солнца.

– Трус! – крикнул я. – Ты трус!

– Ты думаешь, это игра?! – крикнул он в ответ через плечо.

Наверное, тут он был прав. Эта гонка была не похожа на те соревнования, которые мы устраивали у стен Авеньи. Тот мир я покинул навсегда.

Коллючо все время оглядывался, чтобы видеть, где я. Я же держался вплотную к нему. Мы поднимались по склону, приближаясь к одинокой сосне на вершине. Джил легко двигался подо мной. Я в нем не ошибся.

Передо мной стояла трудная задача: обогнать соперника и сделать это достаточно быстро, чтобы он не успел ударить меня кинжалом.

Я могу погибнуть здесь так же легко, как в любом другом месте, пришло мне в голову. Монтикола заставит своего капитана помолиться Богу о прощении в следующем святилище, возможно, оставить там пожертвование. Они будут рассказывать об этой гонке за обедом, хваля нового коня Коллючо.

Я уже признавался – в те дни говорили, что меня слишком легко разозлить, Все так, но я умел управлять своим гневом и направлять его, этого у меня не отнять. До того, как вонзить кинжал в горло человека в Милазии, я полгода планировал холодную месть за своего друга.

Помню, что размышлял хладнокровно и во время той гонки вверх по склону залитого солнцем холма, хотя и был зол с той секунды, как увидел кинжал. Я не боялся. Перебирая свои воспоминания, я не нахожу страха.

Я не посмел нанести удар его коню, хотя это было возможно с той стороны, где я находился, – приблизиться и ранить коня в бедро, а потом обогнать, когда он споткнется. Только вот я был совершенно уверен: в отличие от Коллючо, который мог бы совершенно безнаказанно разрезать меня на кусочки и бросить мертвым на том лугу, никому не известный молодой человек был бы тут же убит, реши он ранить коня офицера правителя Ремиджио. Гуарино рассказывал некоторым из нас о рассуждениях древних философов по поводу правосудия у людей.

Их рассуждения, их правосудие имели очень отдаленное отношение к этой скачке.

С другой стороны, я мог сделать так, чтобы скачущий впереди человек решил, будто я могу пырнуть кинжалом его коня, а мы сейчас находились далеко от наблюдателей на дороге и галопом поднимались по холму в направлении дерева, где должны были повернуть обратно.

Если ты холоден в гневе, это может оказаться полезным. Я принял решение. Крикнул Джилу, шлепнул его ладонью, и он послушался, приблизился слева к моему сопернику. Правой рукой я обнажил свой кинжал и позволил Коллючо увидеть его, когда тот быстро оглянулся.

– Я прикончу тебя, мерзавец, если ты хотя бы прикоснешься к моему!.. – зарычал было он, но тотчас умолк, когда я сделал настоящий ход. Коллючо отпрянул влево и снизил скорость, чтобы напасть на меня, если я подъеду ближе.

Я был готов к этому, и у меня был хороший конь. Я слегка осадил Джила, потом сильно ударил по шее слева, и мы обошли чужого коня – с другой стороны, справа. Коллючо в это время еще поворачивался не в ту сторону, готовился ударить меня кинжалом, если я окажусь слишком близко.

Я миновал его раньше, чем он сумел развернуться. Услышав проклятье и заметив рубящий взмах его кинжала, я наклонился как можно дальше вправо в седле, крепко держась, и в следующий миг наши кони уже разошлись. Мы с Джилом обогнули дерево, обогнули по широкой дуге, и это было хорошо – поворот получился более плавным, более легким.

Я уже мчался вниз по клону, когда Коллючо еще только огибал дерево, туго натягивая поводья, слишком близко от ствола.

Помню, он кричал, что убьет меня, все время, пока мы скакали вниз, к дороге. Я вложил кинжал в ножны задолго до того, как мы вернулись, и пересек дорогу слева от Монтиколы, как он велел. Сбавил скорость, похлопал Джила по шее, пустил его шагом. Прошептал ему на ухо, что он – мой самый любимый, и в тот момент это была правда. Выпрямился в седле и остановился возле правителя Ремиджио.