Текст книги "Все моря мира"

Она никогда не пользовалась именем, данным ей дома. Его никто не знал.

На третье после приезда утро, ослепительное, но еще не настолько жаркое, каким оно станет позже, она прошлась по пыльным улицам и базарной площади, многолюдной и шумной, тесно уставленной прилавками с многочисленными товарами, поразительно разнообразными продуктами и едой. Один мужчина играл на маленькой свирели, а его дрессированная обезьянка плясала под музыку. Другой жонглировал разными предметами, в том числе горящим факелом. Надия минуту наблюдала за ним.

Выйдя на одну из просторных площадей, она увидела, что Газзали аль-Сияб уже прибыл в город.

А это означало, что теперь можно начинать.

Ее сердце забилось быстрее. Риск был велик, но и вознаграждение тоже, иначе они бы за это не взялись, не так ли?

Она уже видела Рафела и других людей с их корабля в первый день после своего приезда.

Корабль должен был прибыть раньше нее. Рафел уже наверняка посетил дворец, играя роль посланника халифа Альмассара. Она видела, как он закупал товары, договаривался насчет их доставки на судно. Первые два каравана в этом сезоне уже прибыли. Покупка товаров – именно этим они здесь занимались. И заодно продавали товары из мест, находящихся дальше на запад или на север, на другом берегу моря, в Фериересе, – в зависимости от времени года.

Они не подали вида, что знают друг друга. В этом они не новички. Ей нужно было ждать прибытия сказителя.

И вот он здесь. На углу площади Газзали аль-Сияб раскинул большой красно-синий ковер, сотканный в стиле народа, живущего к югу от гор. Она заметила, что тюрбан он тоже повязал на южный манер. По-видимому, он тоже знал свое дело. Она оглядела других сказителей вокруг него, держась поодаль, у прилавка, где продавали хумус и мясо ягненка. Она знала, что выглядит как мальчик.

Иногда между сказителями возникало напряжение: они занимались одним и тем же делом и сражались между собой ради нескольких монет, но сейчас обстановка казалась вполне спокойной.

– Они ведь творческие люди, разве нет? – сказал в прошлом году Рафел здесь же, когда они остановились послушать, как один из сказителей, а потом другой ткут узоры своих историй.

– И это делает их мирными людьми? – ответила она тогда.

Он рассмеялся. Рафел бен Натан охотно смеялся, хотя иногда трудно было сказать, действительно ли ему смешно, или он просто делает вид, с какой-то целью. Она не думала, что он притворяется, когда они вместе. Три года дали ей уверенность, что она знает этого человека, по крайней мере знает о нем хоть что-то. Она была многим ему обязана. Начать с того, что у него не было никакой причины брать ее с собой в ту ночь в Альмассаре – женщину, почему-то спасавшуюся бегством. Да, она явилась с украденными драгоценностями. Она отдала их ему, а ведь они стоили немало, и, кроме того, она владела полезными навыками, порой неожиданными, но тем не менее…

Газзали аль-Сияба они совсем не знали. Ей необходимо было присоединиться к нему этим утром. Она слушала историю, которую он рассказывал. У него был красивый голос – звучный, но не резкий – и манера вставлять в повествование шутки и обещания. Она видела, что люди останавливаются возле него. Газзали рассказывал о юной дочери одного из горных племен, которая пасла коз на склонах и повстречала джинна, а потом Плута, одного из Мудрых Шутов из старых сказок. Надия даже немного увлеклась его повествованием, что было неправильно, но на этом этапе не вредило. То, что он хороший сказитель, полезно.

Это необходимо.

Когда аль-Сияб закончил, поднял стоявшую перед ним глиняную чашку и начал протягивать ее в разные стороны, приглашая делать пожертвования, Надия шагнула вперед и, притворяясь, будто преодолевает робость, взяла эту чашку у него из руки с заискивающей улыбкой.

– Позвольте мне, господин! – сказала она.

И пошла вдоль полукруга слушателей.

– Вот искусный сказитель! – кричала она. – Вы слышите это, добрые люди! Окажите ему честь, пожертвуйте одну-две монетки во имя Ашара! Того, кто любил слушать рассказы о нашем народе, кто обращал свои святые видения в сказания и пророчества! Дайте этому человеку возможность прокормить себя и поведать нам еще больше! – Природа наградила ее низким для женщины голосом, и ей не приходилось его менять. Ей повезло: люди, пытающиеся изменить голос, могут забыться и выдать себя. Она уже видела такое.

В чашку полетели медяки и даже несколько маленьких квадратных серебряных монет. Надия кланялась каждому из тех, кто бросал их, благодарила дарителей за щедрость и за помощь тому, кто занимается древним, почтенным ремеслом. Потом отнесла чашку назад к аль-Сиябу.

– Господин, – сказала она, – люди проявили щедрость.

– И теперь ты хочешь, чтобы я тоже проявил щедрость? – громко спросил он преувеличенно возмущенным тоном. Люди рассмеялись.

– Я голоден, – ответила она. – Я бы с радостью поработал на тебя, господин, и мне не нужно почти ничего, кроме еды.

– Ты умеешь петь? Умеешь танцевать? – спросил он, изображая подозрительность тоном голоса и выражением лица. Зрители это отметили, их это забавляло. Толпа стала гуще.

– Не очень хорошо, – ответила она. – Я могу принести еду и постирать одежду; и ходить по базару, рассказывая людям о том, что великий… каким бы ни было ваше почтенное имя… что вы здесь!

– Мое имя – Газзали аль-Сияб, – произнес он все так же громко. – Я в первый раз приехал в ваш город Абенивин. Родом я из Альмассара, но два года странствовал к югу от гор, изучал сказания живущих там людей, беседовал с мудрецами их племен. Мне ведомы их легенды и тайны, я могу творить магию предсказаний для тех, кто хочет узнать, что ждет их впереди, и имеет средства, чтобы заплатить. Я провожу частные беседы, отвечаю на насущные вопросы, а также могу обсуждать и преподавать знания мудрецов древних и современных. – Он улыбнулся, хорошо сложенный, красивый мужчина с густой черной бородой. И снова повернулся к ней. – А ты, мой юный друг? Что тебе нужно знать? Ты влюблен? У тебя есть на примете девушка и ты бы хотел, чтобы она тебя заметила и полюбила твои глаза?

– Пока нет, – ответила Надия. – Во всяком случае, не здесь.

– Или другой мальчик? – крикнул кто-то из толпы.

Снова раздался смех.

– Пусть будет так, во имя Ашара. Я возьму себе помощника. Пройдись по базару, – сказал ей Газзали. – Расскажи им, что знаменитый аль-Сияб впервые посетил Абенивин. Если будешь полезным, я не дам тебе умереть с голоду.

– Благодарю тебя, господин! – воскликнула она.

– Твое имя?

– Энбилкар, господин, – ответила она, как было условлено.

Он рассмеялся.

– Это имя воина давних лет. – Он огляделся по сторонам. – Кто-нибудь помнит это имя? Кто-нибудь знает его историю?

Два человека подняли руки. Они улыбались.

– Очень хорошо, в честь моего бравого нового помощника я поведаю вам, мои дорогие друзья, об Энбилкаре из зухритов и о его войне в Аксарте против тех, кто пришел до джадитов, до Ашара и его видений. В этой легенде есть тьма и свет, отважные поступки и самое черное предательство. Подойдите ближе, и я поделюсь ими с вами. О них стоит послушать до самого конца, возлюбленные мои…

Он хорошо рассказывал, ловко разбивая повествование на части, чтобы она могла пронести по кругу чашу, в которую он собирал пожертвования. Людям нужно было заплатить за то, что они уже услышали, чтобы узнать, что будет дальше.

Надия не оставалась все время рядом с ним, чтобы послушать легенду целиком, она делала свою работу, бродила по базару среди прилавков, где торговали множеством вещей, нужных людям: одеждой, украшениями, товарами для дома, книгами, предметами религиозных культов, оружием, амулетами против зла, едой. Кто-то продавал голубей, жаренных с медом. Торговцы предлагали финики и фиги, баранину, кускус с нутом. Она поняла, что проголодалась. Это могло подождать.

Никакого вина и других спиртных напитков, только не на общественном базаре у ашаритов. Хотя многие из них и выпивали у себя дома. Или иногда в компании джадитов или киндатов, в их тавернах и гостиницах, пусть даже это было запрещено. Запреты многое делают привлекательным, часто думала она. Привкус опасности в вине подобен пряностям.

Каждый раз, возвращаясь назад, словно пастух, пригоняющий стадо тех, кого она убедила послушать нового сказителя с юга, она задерживалась на достаточно долгое время, чтобы послушать и убедиться, что этот человек умеет рассказывать истории и соблазнять обещанием большего в паузах, пока сосуд для сбора денег перемещается по кругу. Он называл слушателей «мои дорогие» и «мои возлюбленные», завлекал их, как обычно делают сказители.

Среди людей, окружающих его сейчас, было много женщин всех возрастов. Газзали был красивым мужчиной, и, наверное, некоторые остановившиеся перед ним женщины надеялись, что его взгляд задержится на них. Они не носили вуалей, если принадлежали к мувардийским племенам, но тщательно укрывали лица, если родились в странах востока или были их подданными. Все они молились Ашару, поклонялись звездам его видений, но отличались друг от друга. Точно так же, как ее сородичи-джадиты с востока и с запада.

В Сарантии всего несколько лет назад сидел Восточный патриарх. Сарантия больше нет, как и этого святого человека, каким бы ни было его имя, и преемника у него тоже нет. Мир изменился после того падения. Это и важно, и не важно, думала Надия. По-прежнему необходимо искать себе пищу и кров, пытаться осуществить – в одиночку или с друзьями, если ты нашел тех, кому можно доверять, – то, что назначено судьбой, или то, чего сильно желаешь. Это остается неизменным для обычных людей, вне зависимости от того, захватила ли далекий Золотой город та или иная армия. Та или иная вера.

Ни Восточный патриарх, ни тот, что в Родиасе, так близко от их дома, не смогли помешать корсарам совершить набег на ферму ее семьи, убить отца у нее на глазах, забрать ее, кричащую, с собой и продать в рабство. Ее не изнасиловали на корабле. Девственницы стоят дороже.

И сейчас ни один патриарх ее не защитит. Никто не защитит. Она женщина, в одиночку справляющаяся со своей жизнью. Любой человек, думала она, который живет, доверяясь молитвам, или слишком охотно верит людям, живет не в том мире, который им дарован.

Колокола зазвонили по всему городу, храмы призывали верующих на полуденную молитву. Она взяла глиняную чашку и пронесла ее по кругу в последний раз, быстро, пока толпа не разошлась. Урожай оказался хорошим; люди любят проявлять щедрость перед тем, как идти просить милости у бога и звезд.

Надия принесла чашку аль-Сиябу.

– Здесь хорошая сумма, господин мой, – сказала она, притворяясь взволнованной. Он не останавливал ее, когда она звала его «господин».

– Это лишь начало, – уверенно заявил он. – Не беспокойся, я тебя прокормлю. Я выполняю свои обещания. – Он секунду смотрел ей в глаза. Вероятно, секунда длилась слишком долго, но это ничего. Она про себя отложила, словно в ларец, мысль о том, что он не только высокомерен, но и безрассуден.

Эти качества часто встречаются одновременно. Так сказал бы Рафел; она будто слышала его голос, произносящий эти слова. Не начинает ли она думать так же, как он?

Они с аль-Сиябом тоже пошли в храм, один из многих возле базара, вслед за толпой. Человек, предлагающий заглянуть в будущее, или защитить от злых намерений других людей, или поведать тайные слова, пробуждающие любовь… такому человеку необходимо, чтобы его видели молящимся, почитающим видения Ашара. Ваджи были повсюду, следили, стремились сохранить свое влияние в городе, халиф которого славился распущенностью; в городе, куда по суше и по морю прибывали торговцы со всего мира.

Рафел всегда говорил, что есть много такого, о чем предусмотрительный купец, и тем более контрабандист, должен знать, чтобы получить прибыль и остаться в живых. Тем большей неожиданностью стало для нее то, что он согласился на предложение, сделанное им в ту ночь в Альмассаре, – предложение, которое привело их сюда.

Она тоже сказала «да», не так ли? От этого никуда не денешься.

Глава II

Ему пришлось ждать приглашения во дворец пять дней, но он думал, что придется ждать дольше, так что все сложилось не так уж плохо.

Газзали аль-Сияб, родившийся в Альмассаре, в семье, изгнанной вместе со всеми ашаритами (и киндатами) из Эспераньи, не мог сохранить воспоминаний о родительском доме и не ощущал его утраты и отсутствия – это было бедой для его отца и матери, а не для него.

Обосновавшись в Альмассаре, семья процветала. Он знал только это. Его успеху способствовала эрудиция отца и собственная сообразительность. И еще, возможно, готовность не слишком строго придерживаться законов и правил. Отец говорил в те годы, что он позорит их имя; Газзали научился не обращать на такие слова внимания. Но он любил отца, и это осложняло ему жизнь. Вот почему он совсем юным ушел из дома.

Он связался с подобными ему молодыми людьми, когда повзрослел, и в конце концов через них о присущих ему особых талантах стало известно влиятельным лицам из мира контрабандистов. Сначала в Альмассаре, а потом и за его пределами. И благодаря этому, еще позднее, он привлек внимание некоторых людей, работающих на двух очень высокопоставленных лиц. Они поручили ему одно небольшое, пробное задание, потом еще одно, потом третье, более опасное. А теперь это задание, в Абенивине, которое могло принести ему целое состояние, но предполагало убийство.

Такого Газзали еще никогда не делал. Он старался особенно не задумываться над этим. Рассказывал свои истории на базаре во второй половине дня вместе с джадиткой, переодетой мальчиком. Она сновала в толпе, громко хвалила его, привлекала слушателей. Она его интересовала. Он был уверен, что она когда-то попала в рабство, хотя никто на корабле не распространялся об этом или о том, как она обрела свободу, если он прав. Ее роль в привлечении к нему слушателей становилась все менее значимой с течением дней. Он был хорошим сказителем, получал от этого удовольствие, знал много легенд; некоторые из них действительно родились в горных племенах и даже еще дальше на юге.

Он никогда не оказывался по ту сторону гор. Это была ложь. Он лишь внимательно слушал сказителей на базаре у себя дома. Молодой человек, имеющий вдоволь свободного времени. Хорошие слушатели много узнают, даже те, кто предпочитает звук собственного голоса. Он был человеком тщеславным, но не глупым.

Последние три утра здесь он приглашал платных учеников во внутренний двор маленького, удобного дома, в котором остановился (его для него сняли, у их двух клиентов имелись хорошие связи). Он рассказывал им о взглядах и работах уважаемых ученых. И некоторых не столь уважаемых и даже осуждаемых, но тем не менее, по его мнению (по мнению его отца, если честно), заслуживающих обсуждения и осмысления. Он действительно знал, о чем говорит. Отчасти именно поэтому его выбрали и отправили выполнять это задание вместе с киндатом и джадиткой на их корабле.

Его удивляло партнерство этих двоих, он гадал, как оно возникло. Они не были любовниками, в этом он был уверен.

От них зависело, выплатят ли ему вознаграждение. Это условие ему совсем не нравилось. Во время плавания он потратил много времени, пытаясь придумать способ его изменить, но не сумел. Он не мог самостоятельно вести с ними переговоры об этом, а сумма, которую ему обещали, если они выполнят поручение, была огромной. Ему не полностью доверяли – те двое, что их наняли, и эти двое на корабле. Наверное, он и сам не стал бы полностью себе доверять.

Но один из тех, кто посетил его утреннее занятие два дня назад (он предложил в качестве темы некоторые взгляды великого ибн Удада на падение империй), явился из дворца. Его манеры, то, как он стоял, а потом сел, когда Газзали предложил им всем это сделать. Люди из дворца… они отличались от других. Даже в том, как они двигались. Газзали надеялся, что когда-нибудь станет одним из них и будет так же отличаться от других.

Поэтому он не удивился, когда на следующее утро, еще до начала урока, к нему явился новый посетитель. Он говорил той женщине, Надии, – она теперь жила вместе с ним, под видом мальчика, – что это, вероятно, произойдет. Возможно, он и правда волшебник, установивший контакт с потусторонним миром и способный предсказывать то, что должно случиться. Может быть, явится джинн или ангел с сотней глаз и станет ему служить и защищать его…

Может быть. Но сейчас его одолевали сложные чувства, пока он шагал вместе с сопровождающим и помощницей, переодетой мальчиком, по Абенивину ко дворцу ясным, ветреным утром. Запахи и звуки, цветущие фруктовые деревья, ароматный приход весны на побережье.

Они поднялись на холм вдали от гавани и базарной площади и в конце концов подошли к огромному городскому храму. Во дворе перед ним толпился народ. Взглянув налево, аль-Сияб увидел внизу море, белые барашки волн, суда, стоящие у причала под укрепленными стенами, и пушки города на них. Он даже увидел их собственный корабль.

Они поднялись еще выше, шагая навстречу восходящему солнцу. Здесь ветер дул еще сильнее. Подошли к массивным воротам в стене вокруг дворца. Дворец Жемчуга. Никто не знал, почему его так назвали. Наверное, в честь какой-нибудь жемчужины, думал Газзали, забавляясь.

Он пришел к месту назначения. Стена дворца была мощной, как у крепости. Обороняться всегда необходимо, раз уж мир таков, каков он есть.

Их внимательно оглядели, тщательно обыскали и жестом пригласили войти. Миновав эти суровые, высокие ворота, а потом открытый внутренний двор, он увидел сады.

Они вошли в первый из них. Газели и павлины, аккуратные ряды апельсиновых и лимонных деревьев среди буйных весенних цветов. Возможно, «буйные» неудачное слово, подумал аль-Сияб, если ты намерен быть дипломатичным при дворе. И улыбнулся про себя. Он был напряжен, сосредоточен, насторожен.

Второй сад, отделенный двухцветной аркой в форме подковы, подражал садам Аль-Рассана. Здесь бил фонтан, его охраняли каменные львы – также сделанные по образцу львов из давно утраченного, любимого Аль-Рассана. Еще один намек на исчезнувшее славное прошлое. Он и сам рассказывал истории о прошлом, но предпочитал смотреть вперед, на то, что может произойти в том времени, в котором они живут. Или на то, что достаточно умный и отважный человек может вызвать. Однако фонтан был красив. Вокруг него тоже гуляли газели.

Они подошли к тенистой аркаде. За ней Газзали увидел еще один сад, за еще одной аркой, но здесь они свернули и некоторое время шли по камням, так что был слышен каждый их шаг. В тени было прохладнее. Они поднялись по наружному пролету каменной лестницы. Это хорошо, подумал он, меня ведут во внутренние покои дворца. Еще один коридор. Наконец их сопровождающие остановились у тяжелой двери из дерева и металла. Очевидно, именно здесь ему предстоит встретиться и беседовать с халифом Абенивина, который узнал о присутствии в городе сказителя. Это входило в их намерения.

У него за спиной тихо стоял мальчик, Энбилкар, – в действительности женщина, Надия. Он не знал ее полного имени. Она ему так его и не назвала. Он мог узнать, конечно. Ее присутствие в комнате входило в их первый сегодняшний план, если его удастся осуществить. Если нет, был и другой план. Ему сказали, что она мастерски владеет ножом и коротким мечом. Он не спрашивал, как она этому научилась. Она бы ему все равно не ответила. К этому моменту он уже достаточно хорошо ее знал.

Она не смогла бы пронести нож во дворец. Если только она не умеет спрятать клинок так, чтобы стражники его не нашли. Едва ли. Возможно, она знает способы убийства, для которых не требуется оружие. Если поразмыслить, это не исключено.

В любом случае этому не суждено было осуществиться. Стражники у этих последних дверей тоном, не допускающим возражений, заявили, что только учителю разрешено войти. Его снова обыскали в поисках оружия. Оружия у него не было. Только флакон. Его не нашли. Кое-какой опыт у аль-Сияба был, он умел спрятать на себе некоторые вещи, но именно купец-киндат бен Натан показал ему, как спрятать флакон. Бывалый контрабандист, он явно разбирался в подобных делах. Газзали был доволен: ему нравилось узнавать что-то полезное.

Надия, конечно, не стала возражать у дверей. Она никак не могла этого сделать – мальчик, познакомившийся с ним на базаре и бегающий с его чашкой для сбора денег? Ее бы избили, если бы она открыла здесь рот. Аль-Сияб тоже не мог возразить. У него не было для этого никаких оснований, и они предвидели, что это произойдет.

Он коротко велел «мальчику» возвращаться домой и ждать его.

– Если ты увидишь, что я опаздываю на базар, иди на наше обычное место и объяви, что меня вызвал на аудиенцию халиф. Полезно, чтобы люди узнали об этом.

Так было бы, если бы они приехали сюда ради его репутации сказителя и собранных на базаре монет. Она повернулась и ушла, тем же путем, каким их привели. Ее сопровождал стражник. По-видимому, здесь не допускали небрежности. Газзали быстро пробормотал про себя молитву. Он не считал это зазорным (в этой жизни никогда не знаешь, что может произойти). И вошел в комнату, когда перед ним распахнули двери.

Помещение было просторным и роскошно обставленным. Дворец есть дворец, а это, наверное, комната, где принимают только избранных гостей. К нему относятся с уважением, это хорошо.

Красивые восточные ковры на полу. Столы, инкрустированные перламутром, обитые кожей диваны, скамьи, накрытые шкурами, многоцветные драпировки на стенах. Три высоких стоячих канделябра, в каждом много зажженных свечей. Большой очаг, где горит жаркий огонь, даже весной. Ставни на окнах, выходящих в сад, закрыты. Потолок, заметил он, был темно-синим, с нарисованными на нем звездами Ашара.

Его ожидал высокий, полный мужчина в строгом темном платье. У внутренней двери стоял слуга или раб. И еще один стражник с коротким изогнутым мечом и неожиданно злобным взглядом. Газзали подумал, не является ли способность бросать такие взгляды необходимым условием для стоящего на этом посту. Он понимал, что высокий человек – не халиф. И полагал, что знает, кто это.

Аль-Сияб ощутил прилив возбуждения, волнение в крови. Подобные моменты, подумал он, и есть то, ради чего живет отважный мужчина. Однако его охватила тревога. Он был бы круглым дураком, если бы не испытывал ее.

– От имени халифа и его двора я приветствую тебя, Газзали аль-Сияб, – произнес высокий человек. И не поклонился, что подтверждало догадку о том, кто он такой.

Газзали отвесил поклон. Всего один, но низкий.

– Приглашение во дворец – это честь, превышающая мои заслуги, – сказал он и улыбнулся – быстро, профессионально. – Я прав, предполагая, что имею честь говорить с прославленным визирем светлейшего халифа?

Мужчина слегка наклонил голову. Никакой заметной реакции на «прославленного». На нем был тюрбан. Газзали тоже повязывал его в этом городе, но его тюрбан был намотан иначе. У него были на то свои причины. Визирь носил аккуратно подстриженную бороду (тщеславие?) и три перстня, один из них – с крупным рубином (тоже тщеславие?).

Визирь произнес:

– Мы будем беседовать здесь, когда прославленный халиф соблаговолит присоединиться к нам. Вам будет дозволено сесть, если сядет он, и вы останетесь здесь до тех пор, пока он не подаст знак об окончании беседы. – Он выговаривал каждое слово с такой преувеличенной тщательностью, что Газзали задумался, не было ли у него в детстве затруднений с речью. Он встречал таких людей. – Потом вы уйдете тем же путем, каким вошли, унося с собой это вознаграждение.

Визирь протянул ему маленький кожаный кошелек, выкрашенный в ярко-красный цвет. Газзали снова поклонился, шагнул вперед, взял кошелек и сунул в карман. Опять поклонился. Кошелек был довольно тяжелый. Не то чтобы это имело значение, учитывая, что поставлено на карту. Он видел серебряный поднос с оплетенной бутылью вина на лакированном столе рядом с одним из диванов. На другом подносе лежали цукаты из кожуры цитрусов. Множество подушек с затейливым узором было разбросано по коврам. Очевидно, для него. Сидящего у ног могущественного халифа. Наличие вина имело значение. Он заметил, что бокалов три. Препятствие. Но преодолимое, это они тоже обсуждали на судне.

Они рассчитывали на вино, даже в утренний час. У халифа Абенивина была определенная репутация.

Халиф Абенивина вошел в комнату. Без объявления и церемоний. Внутренняя дверь открылась, и на пороге появился стройный мужчина.

Его сопровождала волна аромата. Сандаловое дерево. Дверь у него за спиной мягко закрылась.

Его тюрбан был зеленым – цвет власти и силы. Платье с золотой каймой по бокам и подолу отливало всеми оттенками пурпура. У джадитов востока, до падения Сарантия, пурпурный цвет символизировал императорский титул. Никто другой не имел права его носить. Аль-Сияб задумался, знает ли об этом халиф западного города ашаритов, или ему просто нравится этот насыщенный цвет. Платье не закрывало шею, что было необычно и считалось вызывающим. Еще более вызывающим выглядело ожерелье на шее халифа. Или, точнее, абсурдно большой ярко-зеленый бриллиант, висящий на нем.

Газзали знал этот бриллиант. Знал о нем, во всяком случае. Все знали.

Увидев его на шее халифа, а не спрятанным в какой-нибудь сокровищнице, Газзали аль-Сияб начал быстро менять планы на это утро, пытаясь справиться со все быстрее бьющимся сердцем. Он надеялся, что если кто-нибудь и заметит его замешательство, то отнесет его на счет благоговения.

Это и было благоговение.

Необходимо уметь это делать, подумал он. Менять планы. Обстоятельства меняются, ты на них реагируешь. Это… было обстоятельством.

Он опустился на колени и дважды коснулся лбом роскошного ковра. Несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Выпрямился, но не встал, остался на коленях. Улыбнулся снизу Кераму аль-Фаради, который правил здесь уже почти десять лет, с самого вступления во взрослый возраст, когда умер его отец и он приказал удавить младших братьев, как это обычно бывает.

На этот раз Газзали улыбнулся своей лучшей улыбкой. Один красивый мужчина приветствует другого, оценивая взглядом. Это я умею хорошо, напомнил себе Газзали. Халиф остановился рядом с диваном и отметил эту улыбку, как и самого Газзали аль-Сияба, красиво стоящего перед ним на коленях. В такие моменты нужно выглядеть неотразимым, как медовое пирожное. Однако этот бриллиант. Этот ошеломляющий предмет…

– Это тот самый философ? – спросил халиф. Приятный, располагающий голос.

– Тот самый, сиятельный, – ответил визирь. – Явился по вашему вызову. Налить вина нам троим?

Последовала пауза. Короткая, но пауза.

– Нет. Нет. Беседы такого рода лучше протекают между двумя мыслителями. Ты можешь нас оставить, мой визирь. И уведи с собой стражника. Я не боюсь философа, – сказал халиф Абенивина.

Ошибка, подумал Газзали аль-Сияб. И почувствовал, как его сердце забилось в прежнем ритме.

Он скромно возразил:

– Ах, я боюсь, что это звание делает мне слишком большую честь, сиятельный. Я сказитель и немного знаком с работами мыслителей. Могу обсуждать некоторые из их идей с учениками. Я бы никогда не посмел называть себя мудрецом или ученым. Я… наверное, я слишком люблю вино и другие радости жизни, чтобы считать себя таковым.

– Как и многие из этих мыслителей, – слегка улыбнулся халиф. – Ты можешь идти, Низим. Я позову, если ты понадобишься.

– Сиятельный… – начал было визирь.

Халиф бросил на него взгляд. Только один взгляд.

– Сиятельный, – произнес визирь уже другим тоном.

Визирь, стражник, раб – все вышли через ту дверь, которая вела внутрь дома. Она закрылась за ними.

– Почему, – спросил халиф Абенивина без всякой преамбулы, – ты носишь тюрбан? Мне сказали, что ты из Альмассара, мувардиец. Из племени зухритов. Почему не зеленая или красная шапка?

Газзали удивился, это произвело на него впечатление. У двора было мало времени, чтобы разузнать о нем. Он порылся в памяти и вспомнил: три дня назад женщина в сопровождении раба остановилась послушать его рассказы. Потом она задержалась, задавала много вопросов. Не прикрывала лицо вуалью. У нее были замечательные глаза, ее вопросы и взгляд льстили ему. Соблазнительные губы. Визирь хорошо справляется со своими задачами, подумал Газзали.

До определенной степени.

– Сиятельный, – сказал он, – я признаюсь, вам одному, что надеваю тюрбан только ради тех, кто приходит ко мне на базар, – чтобы выглядеть как человек, прибывший из-за гор, с юга, и это правда! Я вернулся со сказаниями и учениями оттуда, где тюрбаны носят чаще, чем головные уборы наших мувардийских племен. Я даже намотал тюрбан на южный манер, как вы видите. Мой господин, внешность важна, когда ты на базарной площади конкурируешь с другими за внимание слушателей. – Он позволил себе снова улыбнуться.

И получил ответную улыбку.

– Ты сейчас не на базаре, – сказал халиф. – Тебе принадлежит… мое внимание.

Невозможно было не понять подтекста. Газзали кивнул, ничего не ответив. Иногда полезно промолчать.

– Можешь снять тюрбан, пока мы одни. Никто нас не потревожит. Обещаю, что здесь ни один ваджи не упрекнет тебя. Здесь – нет.

Нужно быть невежественным юнцом, пасущим коз на горных склонах, чтобы не понять смысла сказанного, подумал Газзали.

Он кивнул в знак согласия и медленно размотал свой светлый тюрбан. Поцеловал его и положил рядом, потом тряхнул головой, распустив длинные, густые черные волосы. Халиф пристально наблюдал за ним. Потом опять улыбнулся.

– Так лучше. Ты можешь встать. Я хочу тебе кое-что показать. Позволь мне найти это. – Он повернулся к низкому столику у стены за своей спиной.

И все стало почти слишком просто.

– Я налью нам вина, сиятельный? – спросил Газзали, поднимаясь.

– Налей, – ответил халиф Абенивина, занятый лежащими на столике текстами и стоящими там шкатулками.

Он много тренировался на корабле со стеклянным флаконом, спрятанным в складке внутри рукава. Вся порция содержащейся в нем жидкости убьет человека, так ему сказали.

Газзали быстро согнул левую руку, выпрямил, опустил – и освобожденный флакон выскользнул в подставленную горсть. Он открыл бутыль с вином. Наполнил бокал почти доверху, быстро откупорил флакон и вылил часть его содержимого в этот бокал. Его тело не позволило бы халифу увидеть это движение, если бы он в тот момент обернулся.

Но он вылил только часть содержимого. Лишь около половины.

Обстоятельства. Они меняются, и ты реагируешь.

Он наполнил второй бокал для себя. Подождал секунду, глядя, как жидкость из флакона исчезает в первом бокале. Снова спрятал закупоренный флакон внутрь рукава.

Он только что изменил все их планы. Самостоятельно принял решение. Ведь ему не с кем было это обсудить, не так ли? Он же не мог устроить собрание! Женщине приказали уйти. Киндат сейчас на корабле или на базаре, делает вид, что прибыл сюда торговать. Его партнерам просто придется перестроиться вслед за ним. Увидев, что он принес – если ему это удастся, – они согласятся с тем, что он сделал, и отпразднуют, подняв паруса. Он сыграет с ними по-честному, он принесет это на корабль. Они вместе решат, куда это отвезти. И им вовсе не нужно, чтобы слишком много людей охотилось за ними по всему миру. Вот почему он использовал только часть содержимого флакона.