Текст книги "Ричард де Амальфи"

Я застыл, не веря глазам: голова кабана занимает половину туловища, а весу, пожалуй, будет раза в три тяжелее. Чудовищные клыки размером с наши мечи, пасть похожа на адскую печь.

Напряженную тишину прорезал ликующий вопль Тудора:

– На этот раз не уйдет!

Я ахнул, вышколенный конь Тудора бездумно помчался в сторону кабана. Тудор орал и заносил руку для разящего удара.

Кабан с разбега мотнул массивной головой. Конь с Тудором взвились в воздух, словно подброшенные катапультой. На высоте верхушек дерева Тудор вылетел наконец из седла, я услышал треск ветвей, но уже не следил за ними: кабан хрюкнул так, что закачались деревья и вздрогнула земля, посмотрел на меня налитыми кровью глазами, наклонил голову.

– Да что же это такое… – пробормотал я в панике. – Такое просто не может быть!..

Кабан нагнул голову, земля затряслась. Хрустнуло и переломилось, как соломинка, деревцо на его пути, но кабан даже не вздрогнул. Пальцы сами по себе сорвали молот с пояса. Я вскрикнул, поспешно швырнул, держа глазами покатый лоб. Кабан несся, как бронетранспортер на полном ходу. Молот ударил со всей мощью, раздался сухой треск, словно раздробилась гигантская глыба кварца. Молот понесся обратно, но я уже судорожно давил коня коленом в левый бок. Конь отпрыгнул, туша пронеслась мимо. По раскрытой ладони хлопнуло рукоятью молота, а за спиной раздался второй удар, от которого дрогнула земля.

Чудовище на полном ходу врезалось в стену исполинского дуба в пять обхватов, дуб затрясся, как одуванчик, но кабан упал на бок, ослепленный и оглушенный. Визг раздался такой силы, что у меня ослабели руки, и весь я покрылся пóтом. Конь вздрогнул и запрядал ушами. Я спрыгнул на землю, ноги подкосились, едва не упал, с мечом в руке бросился к зверю. Молот даже не проломил череп, но вмятина есть, судя по всему, кабан оглушен, я подбежал вплотную, лезвие меча с размаха рассекло кожу, но мышцы сопротивлялись, тугие, как не знаю что, не может плоть быть такой плотной, я выдернул лезвие, поспешно выбрал место на шее и воткнул лезвие, держа меч обеими руками.

Кабан завизжал, дернулся, все еще лежа на боку, раздвоенное копыто лягнуло меня с такой силой, что я полетел вверх тормашками.

– Чтоб ты подох, – закричал я в отчаянии, вскочил и, выставив меч, снова бросился к чудовищу, что уже перевернулось на брюхо и пыталось подняться на ноги. Кровь широкой струей плескала из длинного надреза.

За спиной слышался треск. Но я ни на что не обращал внимание, подбежал, снова всадил меч в рану. Кабан завизжал, дернулся, мои руки едва не вывернуло. Я упал, хватаясь за рукоять, кровь заливала меня с головы до ног, ступни оскальзывались в горячей крови.

– Держитесь, сэр Ричард!

Голос прогремел, как гром. Хромающий сэр Тудор появился из перемолотых, как под танковыми гусеницами, зарослей, меч в обеих руках, я услышал мощный рев, Тудор вонзил острие чуть выше того места, где прорезал я. Кабан завизжал еще громче, кровь брызнула тугим фантаном. Я оглох и ослеп, меня отшвырнуло, а секундой спустя спиной влетел в заросли сэр Тудор. Толстое дерево от удара затряслось, посыпались сухие ветки, сучья.

Кабан почему-то не нападал, хотя уже поднялся на все четыре. Я кое-как встал, кабан пошатывается, вот-вот рухнет. Кровь хлещет и хлещет, я по щиколотку в крови, красными горячими лужами впитывается под корни деревьев, сзади рев, это сэр Тудор встал на четвереньки, потом сумел воздеть себя вертикально, сжал рукоять меча и бросился на кабана.

Ему удалось вонзить лезвие в горло, навалился всем телом. Кабан упал, Тудор тоже рухнул, так и лежали, я слышал только хриплое дыхание, затем затрещал кустарник, на поляну выметнулся запыхавшийся Гунтер на взмыленном коне.

– Ваша милость! – закричал он в испуге. – Сэр Ричард, вы ранены?

Я ответить не успел, Тудор заворочался и задыхающимся голосом прохрипел:

– Это… кровь… победы…

Гунтер спрыгнул, я вытер лезвие меча и сунул в ножны. Теплая кабанья кровь проникла во все щели, одежда липнет к телу, гадко и противно, я сделал довольное лицо и сказал учтиво:

– Сэр Тудор, поздравляю с победой!

– Сэр Ричард, – немедленно отозвался он, – этой победы без вас не было бы!

– Но вы нанесли последний удар, – возразил я.

– А вы – смертельный, – отпарировал он. – Ладно, не будем спорить, оба поразили чудовище. Такого, сэр Ричард, никто не помнит в наших лесах. Как оно нас, а?.. От моего коня остались только клочья кожи на сучьях дерева.

– Бог вас любит, – ответил я. – Вы же падали с такой высоты!..

Он отмахнулся.

– Я в доспехах. Хотя кровоподтеки будут с неделю. И нога что-то… Но какого кабана, а?.. Эй, как вас… Сэр Гунтер? Сэр Гунтер, вы уж там распоряжайтесь и моими людьми, поработайте пока мясником.

Гунтер отозвался почтительно:

– С превеликим удовольствием. Мне будет, что рассказать. Такого кабана еще никто не только не разделывал – даже не видывал.

Через час двенадцать человек разделывали под его руководством чудовищного кабана. Голову по настоянию Тудора отделили сразу же и с великом торжеством, продев через шест, понесли в замок. На самом деле не шест, понятно, а бревно с бедро взрослого человека толщиной. Несли двенадцать человек, да и те изнемогли, пока вынесли из чащи к дороге.

Уже на телеге привезли в замок. Голова заняла всю подводу, кони чуяли кровь страшного зверя, храпели и пытались понести, возчики едва удерживали их туго натянутыми вожжами. Тудор разрывался между страстным желанием собственноручно разделать чудовище полностью: порыться в его теплых внутренностях, подержать в жадных ладонях еще живое вздрагивающее сердце, вытащить печень и вцепиться в нее зубами, чтобы мощь убитого хищника перешла в его жилы, но и жаждал поскорее похвастаться великолепнейшим трофеем перед отцом, гостями и соседями.

Гунтер поглядел по сторонам, понизил голос и сказал с сильнейшей завистью:

– Везет же этой зверюке!

– Что все-таки прикончили?

– Я о сэре Тудоре, – пояснил Гунтер. – Куда кабану до него по живучести!.. Говорят, в самом деле перенимает силу зверей, печень которых жрет. А еще говорят, что он не совсем человек…

– Как это? – спросил я, но вспомнил о Гуголе, замолчал, а Гунтер пояснил:

– Да иногда бывает, что люди находят утром на пороге дома сверток с младенцем в очень непонятной одежке: то ли из травы, то ли из тонких звериных жил… Сэр Устинакс и леди Цигилла жили бездетными, у них дети все умирали во младенчестве, так что обрадовались, возблагодарили Бога, приняли и воспитали. Говорят, это работа Лесных, на самом деле дети сэра Устинакса и его жены не умирали, их забирали эти Лесные, а взамен подкидывают своих.

– И часто такое?

– В этих краях такое бывает, – ответил Гунтер, – к тому же иные так маскируются, что до конца жизни их не распознают.

– А зачем это Лесным?

– Это одному Господу ведомо, – ответил Гунтер благочестиво. – Но раз уж допускает, то какая-то цель в этом Божьем промысле есть.

Я задумался, пытаясь представить, кто эти Лесные, почему и зачем такое странный обмен, мысли поползли с межвидового гибридинга до перекрестного опыления, но в это время громко пропели трубы, я очнулся и увидел трепещущие на башнях красные флажки, блеск на широких лезвиях копий, и опускающийся нам навстречу подъемный мост.

– Любить так любить, – громогласно провозгласил сэр Тудор, поднимая чашу с вином, – чтобы сердце стучало! Пить так пить, чтобы лежа качало!

Гости дружно взревели, кубки и чаши с радостным звоном столкнулись над столом, щедро орошая каплями жареное мясо. Я тоже совал кубок в общее месиво, надеясь, что прольется как можно больше.

Увы, вино можно не любить, но на таких пирах не пить нельзя. К тому же, как говорится, много пить вредно, а мало – скучно, потому здесь пьют так, будто готовятся к переходу через пустыню в образе каравана верблюдов.

На таких обильных пирах можно и не пить: походил, подышал, закусил, однако пить приходится, выплеснуть под стол или в кубок отвернувшемуся соседу удается редко, ведь я, как и сам Тудор – герои удачной охоты, от меня тоже ждут подробностей.

Я пил, ел, то есть закусывал, хотя вообще-то ел, и в промежутках между рассказами про охоту, все ломал голову, как подступиться к деликатному разговору о Лесных, о всяких странностях этого мира, ведь сказал же Гунтер, что Тудор недавно вернулся из Скрытых земель, а ведь, кроме него, что-то нет смельчаков, кто бы шастал туда-сюда. А рассказы, что некто побывал там и вернулся, богатый и счастливый, обычно оказываются обыкновенной брехней, вызванной примитивной тягой к необычному.

Тудор отрезал широкие ломти кабаньего мяса, челюсти работали, как жернова, я слышал хруст, треск, довольное сопение, глаза Тудора горели счастьем и удалью. Я жевал с трудом, мне бы годовалого поросенка, а еще лучше – молочного, но у мужчин должны быть мужские вкусы, тем более у тех, кто хочет заручиться поддержкой отважных соседей, и я жевал, с трудом проглатывал, отрезал новые ломти и с широкой приклеенной улыбкой, от которой уже болят мышцы лица, рассказывал о доблести отважного сэра, что аки лев бросился лоб в лоб на гигантского кабана.

Гости ревели от восторга, поднимали кубки и сдвигали над серединой стола, красное вино щедро плескало через края.

Солнце давно опустилось за края черного, как деготь леса, в зале зажгли факелы и светильники, воздух наполнился запахами горящей смолы и душистого масла.

Тудор кивнул слугам, один подбежал ко мне с узкогорлым медным кувшином, позеленевшим от старости. В таком мог бы сидеть джинн, запихнутый туда еще царем Соломоном.

– Сэр Ричард, – обратился ко мне через стол Тудор, лицо его светилось счастьем и радостью, он вскинул наполненный до краев кубок, – не хотите ли отведать самого старого нашего вина?

Не хочу, ответил я внутри себя, улыбнулся широко и протянул кубок, чтобы мне наполнили.

– Единственный раз, когда я ответил, что не буду пить, был тогда, когда я не понял вопроса!

Тудор захохотал так, что расплескал вино, а гости вокруг ржали и смотрели на меня как на человека, с которым можно и в разведку, и на турнир, и по бабам.

Глава 10

Лишь на рассвете я с превеликим трудом сумел отказаться от требования немедленно продолжить пир, выбрался кое-как во двор. Легко в веселье, тяжело в похмелье, но я, если честно, и в том веселье чувствовал себя, как на экзамене, что, однако, от противного похмелья не избавило.

Вчера я заканчивал пир в дым пьяным, сегодня голова трещит, как лед на морозе. Выговора однако нет, с работы не выгнали, а, впрочем, кто меня теперь выгонит? Даже не знаю, с одной стороны, хорошо быть феодалом, с другой – освинею без дисциплины. Я, как и всякий человек, привык, чтобы меня кто-то дрючил сверху, самодисциплина не для интеллигентного человека…

Моя дружина, что пировала с людьми Тудора в нижнем зале, выползает во двор едва живая. Пошатываясь, я направился к конюшне, меня догнал Зигфрид.

– Кто пьянствовал с моей рожей и помял ее? – спросил жизнерадостно. – Сэр Ричард, неужели уезжаем?

– Только похмелье заставляет задуматься о смысле жизни, – ответил я. – Не так ли?

Он подумал, подвигал бровями, но, видимо, до смысла жизни еще недоставало двух-трех цистерн вина, спросил с беспокойством:

– Сэр Тудор не обидится?

– Я скоро лопну, – огрызнулся я. – Паладин я или не паладин? У меня, понимаешь, ограничения. Обет, значит. Я так и сказал Тудору.

– А он поверил?

– Он сам со странностями.

Подбежал конюх, я дал ценные указания насчет своего коня, чтоб его вывели и оседлали, Зигфрид с сомнением посмотрел вслед конюху.

– Я слышал, что есть кони, – сообщил он, – что жрут мясо. Особенно – человечину. А Тудор поверит, он всему верит…

Я нахмурился, спросил резче:

– Сэр Зигфрид, вы на что намекаете? Что я врал?

Зигфрид запротестовал:

– Что вы, сэр Ричард!.. Я просто говорю, что Тудор – хороший человек. И настолько силен, как воин, что может позволить себе такую роскошь, как самому не врать, и другим верить. Вы Гунтеру какие-то указания дали?

– Только выбраться живыми.

– Выберутся, – заверил Зигфрид. – Они того кабана перепьют, которого добыли. Ну и чудовище, скажу вам… Не будь Тудор неуязвимым, от него бы одни косточки!..

Я вспомнил на какую высоту кабан подбросил Тудора, а после падения он всего лишь жаловался на пару ушибов.

– А он правду неуязвим?

– Говорят. Это семейное наследие рода Тудоров. Потому их замок за все века не смогли завоевать, хотя здесь проходили всякие армии.

– А если отрезать от подвоза продовольствия?

– Говорят, – ответил Зигфрид уже чуточку неуверенно, – что если прижмет, Тудоры могут жрать даже землю. Как если бы нам пришлось грызть немолотое зерно… Во всяком случае, все замки захватывали, а их – никогда.

Я пробормотал:

– Тогда я поздравлю себя с большой дипломатической победой.

– Сэр Ричард?

– Я помню, что перед тем, как свалиться под стол, мы клялись друг другу в вечной дружбе и сотрудничестве. Да, вроде бы сотрудничестве. Теперь понять бы, как Тудор это понял…

Конюх наконец вывел моего черного красавца, уже оседланного, конь шел спокойно, ничем не отличаясь от заурядного коня. Зигфрид исчез в донжоне. Вернулся с Тудором, тот к моему облегчению не обиделся, что отбываю, к тому времени он раскраснелся от выпитого вина и бахвальства, обнял меня на прощание, взял клятву, что еще загляну, у него в дальнем лесу живет странный земляной дракон: огромный, как сарай, выскакивает из-под земли всегда так, что заикой может сделать даже каменного великана…

Я поклялся, что еще приеду, поохотимся, сдерем шкуру с дракона, и мы галопом пролетели по опущенному мосту. Лучники, похоже, пьянствовали тоже всю ночь, Зигфрид и Гунтер держатся лучше, сказывается опыт, но их тоже сейчас забьет любой встречный заяц, так что мы мчались галопом прямо к замку Амальфи.

Правда, не удалось миновать Больших Таганцов, где я повесил этого злосчастного Генриха Гунландского, мы замедлили скачку уже на середине улицы, я огляделся, велел созвать народ и приказал властным голосом урожденного феодала голубых кровей:

– Вон там на околице башня… ладно, остатки башни. Камней раскатилось столько, что на малую крепость хватит. Теперь вижу, почему у вас коровники да свинарники из тесаного гранита!.. Нет, пока не велю их ломать, но если не восстановите башню в самые короткие сроки, то не только коровники, но и дома пойдут на слом.

Они молчали, покорные и напуганные, я ощутил злость, это не то вольное село, где за нашим приближением наблюдали со взведенными арбалетами, те любому дадут сдачи, выдвинул по-ланселотьи нижнюю челюсть и сказал громче:

– Я не могу жить в вашем селе, чтобы защитить вас! И не могу прилетать на крыльях, едва сюда прибудут чужие с оружием. Так что вы должны уметь защищать себя. Хотя бы некоторое время. Как только восстановите башню, пришлю лучников. Они будут кормиться у вас. Кроме того, обучим ваших мужчин владеть составными луками.

Гунтер подсказал:

– Да и вообще кто чем.

– Да и вообще, – повторил я, – кто чем может. Защищайтесь!.. Я снимаю с вас вину за убийство рыцаря или любого, кто вторгнется в ваши владения ради грабежа. Вернее, отвечаю я. Так и скажите городу и миру.

Мы пришпорили коней и погнали в сторону замка. Я старался не слишком вырываться вперед, прислушивался к уже привычному стуку множества копыт. По рангу я не могу брать с собой меньше, чем десяток всадников: дело даже не в безопасности, а в умалении престижа. Хотя мне-то понятно, что вооруженный эскорт берут именно для безопасности, но чтобы не заподозрили в трусости, правило эскортирования здесь, как и везде, введено в законы этикета.

Когда миновали гору и показался мой замок, солнце поднялось уже высоко, каменные стены постепенно теряют золото и превращаются в серые громады. Мой конь трижды останавливался почесать морду о деревья, а когда миновали мост, подбежал, не слушая удил, и стал тереться головой об угол каменной башни.

Я посмотрел на небо, подумал, что вернулись почти к обеду, а могли бы и раньше, вот такие у меня просторы, как в средневековых германских королевствах, где нельзя было стрелять даже из самых крохотных пушчонок: ядро обязательно упадет на земле соседа.

Челядь разобрала коней, пара стрелков принялась перетаскивать на кухню дичь и широкие ломти, нарезанные из туши удивительного кабана. Во дворе поспешно разожгли костер, это значит, что будут весь день, а потом и ночь жарить мясо и пьянствовать, одни начнут рассказывать о наших подвигах, другие растопырят уши, и даже если все будут говорить, какой вот я удалой рыцарь, то этим словно бы хвалят и себя. Здесь слово «верность» не пустой звук, а прославляя меня, прославляют и себя, так как неотделимы, они – мои.

Я поднялся наверх, помыл руки, ополоснул лицо. Снизу раздались крики, одни встревоженные, другие ликующие. На всякий случай подхватив перевязь с мечом, я бросился во двор.

Люди прижимались к стенам, а посреди двора стоял, широко расставив ноги, мой конь. Он хрипел, дико вращая багровыми глазами, мотал головой. Черная пышная грива взлетала роскошными волнами.

Все ахнули, что-то черное оторвалось и взлетело в воздух, а потом, описав дугу, ударилось в вымощенный камнем двор с такой силой, что высекло искры. Я рассмотрел черный рог, перевел изумленный взгляд на коня.

– Что с тобой… Неужели?

Из барака выскочил Гунтер, обошел коня по дуге. За ним спешили Ульман и Тюрингем, уже снявшие доспехи, но с мечами в руках.

– Ваша милость, – ахнул Гунтер. – Он… он что, как все рогатые?

Я ответил все еще не придя в себя от великого изумления:

– Да, как олень или лось… Но как же тогда…

Появился Зигфрид, огляделся, сразу все понял и метнулся к рогу. На лице Гунтера вспыхнуло острое сожаление. За моей спиной кто-то горячо зашептал, объясняя соседу, что если какой охотник в лесу или в горах отыскивает вот такой рог, то может стать богачом. Колдуны и маги охотятся за сброшенными рогами единорогов, надеясь отыскать в них волшебную силу, наделать амулетов и талисманов!

Я с осторожностью подошел к коню, он фыркнул и потянулся по мне теплыми мягкими губами. На середине широкого лба пламенеет свежая ссадина, капли крови собрались в крупные бусины, некоторые ползут, оставляя алые следы, в сторону ноздрей.

– Я тебя люблю, – прошептал я. – Ничего, еще отрастет… А пока потерпи, не расчесывай.

Расталкивая народ, протиснулся человек, которого я ожидал увидеть меньше всего: маг Рихтер, нелепый в теплом стеганом халате и широкополой шляпе с высоким верхом, сказал мне еще издали:

– Ваша милость!.. Ваша милость!

– Ого, – сказал я, – как это ты так… сразу?

Он чуточку смутился, бросил вороватый взгляд на моих соседей.

– Иногда удается… Ваша милость, нельзя ли рог… для магических нужд?

Я развел руками:

– Рог подобрал Зигфрид, торгуйся с ним. Правда, рог все-таки мой… в смысле, с моего коня, а не то, чему лыбишься, потому думаю, что сумеешь получить, если предложить доблестному рыцарю пару кувшинов очень хорошего вина. Повторяю, очень хорошего!

Он торопливо кивнул:

– Да-да, у меня совершенно случайно на древних пергаментах есть пара рецептов, которые я все еще не соскоблил… Благодарю вас, ваша милость!

– Как думаешь, – спросил я вдогонку, – рог скоро отрастет?

Он оглянулся, задумался, словно из ниоткуда в руках появилась толстая, как сундук, книга, я сразу ее не заметил, а Рихтер уже то пролистывал старые выцветшие страницы, то захватывал горстью и перебрасывал целые главы и разделы.

– Не уверен, – пробормотал он, – ваша милость… Если б в его родных лесах, тогда отрос бы, а вот здесь…

Я кивнул.

– Понятно, эндемичный вид. Как вон женьшень растет в Уссурийской тайге – женьшень, а в других местах это простые корешки. Или пантокрин только на Дальнем Востоке… Честно говоря, даже не знаю, хорошо это или плохо.

Маг посмотрел исподлобья с немалым удивлением:

– Как? Вы согласны, чтобы единорог лишился рога?

– А что, – спросил я в свою очередь, – превратится в простого коня?

– Нет, – пробормотал Рихтер, – но… так все издали видят, что едет герой, благородный и неустрашимый рыцарь. Если уж сумел подчинить себе единорога, то, понятно, герой! А без рога это же простой конь… с виду.

Я отмахнулся:

– Это меня не волнует. Я – сама скромность. Да и когда рог растет, он жутко чешется, верно?.. А чесать нельзя – сперва и очень долго это всего лишь мягкий отросток, наполненный кровью… Любое прикосновение – и олень с ума сходит от боли! Нет, пусть уж без рога. Если очень понадобится – съездим в тот эндемичный лес, поедим местной травы…

Зигфрид сказал, прижимая к груди рог:

– Да и, гм, репутация девственника…

Я нахмурился, сказал Рихтеру сварливо:

– Сэр Зигфрид прав. Какому мужчине нравится, когда принимают за девственника?

Коня повели в стойло, появился отец Ульфилла, победно воздел крест и завопил истошным голосом прирожденного оратора:

– Это я окропил его святой водой!.. И это исчадие дияволово превратилось в простого коня!.. А так пришлось бы сжечь на огне, как надлежит со всеми, что пользуется благоволением Врага рода человеческого…

Он выразительно посмотрел на мои ноги, словно надеялся увидеть раздвоенные копыта сквозь сапоги прекрасной выделки. Я нахмурился, сказал громко:

– Все-все, цирк закончен, хоть главный клоун как раз появился!.. Всем по местам, дважды повторять не буду.

Народ благоразумно рассеялся, никакой лорд не потерпит, чтобы столько челяди болталось во дворе без работы. Конюхи с конем скрылись, отец Ульфилла ожег меня злым взглядом, повернулся и степенно удалился в церковь. Рихтер поклонился и тоже начал пятиться, я остановил его вельможным жестом.

– Погоди. Что насчет заградительной полосы заклятий в подземелье? Установил?.. Мне надо, чтобы всех нарушителей границы в клочья без всяких там прав человека.

Он побледнел и переспросил блеющим голосом:

– В клочья?

– Можно в туман, – сказал я небрежно. – Или в лепестки розы, если ты буддист… в душе. Я прагматик, как все олигархи. Мне важно, чтобы граница на замке, а враги исчезли. А как – неважно. Я не такой уж и общечеловек в душе, как с виду.

Он огляделся по сторонам, но никто не придет на помощь, лицо стало несчастным. Уже пожалел, что выскочил, польстившись на приманку, промямлил:

– Я вообще-то сделал все, чтобы снизу никто не проник… Все нужные заклятия, все нерушимые и уникальные… Увы, увы…

– Что случилось?

– Ваша милость, не гневайтесь…

– Давай, рассказывай.

– Мои заклятия нерушимы для любых смертных и даже для магов. Однако, простите, против священников мы почти бессильны. Отец Ульфилла тоже спускался в подземелья…

Я ощутил неладное, спросил резко:

– Что он там делал?

– Он… все порушил.

– Что?

– Все мои заклятия, – ответил Рихтер опечаленно, – потеряли силу.

Я раздраженно огляделся. Во дворе по-прежнему пусто, только Гунтер вывел на дальний край лучников, устанавливают мишени. Гунтер поглядывал в мою сторону, и едва я сделал ему знак приблизиться, прибежал тяжелой рысью, придерживая подпрыгивающий на поясе короткий меч.

– Да, ваша милость!

– Пошли кого-нибудь за отцом Ульфиллой, – сказал я. – Но только пусть пригласят, а не тащат за шиворот, как вы привыкли обращаться с духовными лицами. И не надо святого отца колоть сзади пикой, чтобы бежал быстрее, хотя, признаю, это потешно. Эх, вам бы еще банановые корки… Или тортами пошвыряться…

Гунтер сказал бодро:

– Я сам приведу. Он здесь, в церкви.

Я обернулся к Рихтеру:

– Но после того, как отец Ульфилла изломал твои магические ловушки и заборы… он что-то делал?

Рихтер пренебрежительно поморщился.

– Что может этот тупой и грубый человек?.. Бормотал, брызгал водицей, снова бормотал. Я не жду от него толку. Дело священников – спасать души, а обезопасить тела – лучше умеют маги.

Отца Ульфиллу если и разыскивали недолго, то явно будили не слишком деликатно. Когда он явился в сопровождении Гунтера, вид у него был усталым, лицо помятое, будто только что собрался соснуть, а ему не дали.

– Патер, – сказал я со всей почтительностью, – но некоторым агентурным данным, хоть и непроверенным, можно ожидать повторения атаки нечисти. Вы какие-то меры приняли?

Он кивнул, глаза с неприязнью окинули меня с головы до ног. Понятно, если бы я зарос, не стриг волосы и ногти, не мылся бы хотя бы пару лет, как делают христианские подвижники, то показался бы ему куда угоднее и благочестивее.

– Да, – ответил он коротко, не в силах назвать меня «сын мой», – я со всей несокрушимой верой в сердце обошел все выходы из подземелья, обошел двор и вообще везде окропил святой водой, прочел молитвы, окурил святым ладаном и велел дворне возжечь свечи и обратить свои сердца к Господу. Это тройная защита, сэр Ричард. Никакая нечистая сила не проломит!

Гунтер вздохнул с великим облегчением, верит священнику безоговорочно, а вера, как известно, двигает горами. Вон как Магомет двигал ими туды-сюды, туды-сюды.

– Лады, – ответил я после паузы, – будем считать вас, патер, ответственным за оборону супротив нечисти.

Он посмотрел на меня исподлобья.

– На все воля Господа, но ни один пособник Сатаны не должен проникнуть через входы, запечатанные именем святого Михаила и архангела Гавриила!..

Я подумал, что между «не проникнет» и «не должен проникнуть» щель шириной с Дарданеллы, но смолчал, обернулся к Гунтеру.

– Вели подать рассолу… да побольше-побольше. День только начинается, а у меня в голове такое…

– Да, – поддакнул Гунтер, – Бог дал день, а дьявол – работу. Но, может быть…

Он замялся, я спросил:

– Что?

– Не лучше ли вина? – спросил он. – Как обычно?

– Если похмелье не лечить, – пояснил я, – оно проходит за один день. Если лечить – за десять…

Он исчез, я посмотрел вслед с мыслью, что потому и клянем дьявола, что работать не любим. В райском саду жили на халяву, там даже штаны были не обязательны.