Текст книги "Годы испытаний. Честь. Прорыв"

Глава шестнадцатая

1

Рита долго гляделась в большое овальное зеркало, поворачивая то вправо, то влево голову с толстым жгутом темных, с вороным отливом кос, уложенных венком. И чем больше она гляделась, тем больше нравилась себе.

Подойдя к шифоньеру, она достала платье из легкого бледно-розового, будто яблоневый цвет, крепдешина и надела его. В этом новом платье она выглядела совсем девочкой, нежной и беззаботной.

Пришла Наташа. Они обнялись и весело закружились по комнате под звуки вальса, едва доносившиеся с улицы.

– Ну, ты, Рита, просто очаровательна! Это платье очень тебе идет! В нем ты выглядишь как невеста.

Рита села рядом с Наташей, положила руку на ее плечо:

– Наташа, я хочу тебя спросить: из-за чего ты поссорилась с Евгением?

Наташе не хотелось вспоминать об этом.

– Наташа, а ты не жалеешь, что поссорилась с ним?

– Нисколько. Что это ты так выпытываешь?

Темные глаза Риты стали печальными. Она нежно обняла подругу.

– Видишь ли, Наташенька, я люблю Женю… Он настаивает, чтобы я вышла за него замуж… Но мне почему-то немного боязно… Ведь мы знаем друг друга так мало.

В повлажневших глазах Риты появилась задумчивость.

– Видишь ли, все это случилось неожиданно… – Она замялась. – Я не должна была поступать так опрометчиво…

Рита не договорила, на глазах блеснули слезы. Она уткнулась головой в плечо подруги и всхлипнула.

– Что ты, Рита, успокойся! Разве это позор, что ты решила выйти замуж? Ведь ты любишь его, а он тебя… Или ты боишься своего отца? – Она гладила рукой волосы Риты. – Но ведь он не враг тебе, коли ты встретила человека по сердцу.

Рита перестала плакать, поспешно вытерла глаза.

– Скоро придет отец… Ведь я собиралась учиться, подала документы в медицинский институт.

– Ну, что ж тут такого, разве нельзя учиться замужем?

– Какая ты странная, Наташа! – смутилась Рита. – Могут же быть дети…

– А разве, имея детей, нельзя учиться?

– Видишь ли, Наташенька, Евгений считает так: «Жена должна быть украшением семьи». Неужели для того, чтобы быть домохозяйкой, я должна была учиться десять лет?

Подруги обнялись, склонив друг к другу головы, и долго сидели задумавшись. Трудно, очень трудно каждому человеку найти свою настоящую любовь…

2

У Жигуленко неожиданно произошли перемены. Перед отъездом в лагеря пришел приказ о назначении его адъютантом комдива, а Дуброва тем же приказом переводили в роту Аржанцева.

Жигуленко ходил сияющий и всем своим видом давал понять, что иначе не могло быть. Встретив Жигуленко, Миронов, узнав об этом, протянул ему руку:

– Поздравляю с повышением!

Но тот решил замять разговор.

– Хитрый ты, Сашка, тихой сапой действуешь. Отбил у меня Наташу и в ус не дуешь.

Разговор этот происходил при командирах, на стрелковом тренаже и был встречен шутками. Миронов обиделся, и целую неделю они не разговаривали. И, уже собирая вещи, Жигуленко заговорил первым.

– Ну хватит дуться, индюк, – похлопал он Миронова по плечу. – Кончилась, браток, моя холостяцкая вольница, скоро женюсь. Такую свадьбу закачу, Сашка, аж чертям тошно станет. Уже папашу родного потряс. Он обещал тысчонки три подбросить.

– Нет, ты это серьезно? – удивился Миронов.

– А ты думаешь – шучу? Решил – и все!.. Давай по рукам, Саша. Все обиды – в сторону. Что мы с тобой, ребятишки? Приходи на свадьбу.

3

В субботу Миронов заступал в наряд и поэтому с середины дня ушел готовиться, поручив своему помкомвзвода Рыкалову изучить обязанности должностных лиц караула.

Миронову было весьма обидно: «У друга свадьба, а ты иди дежурить». А тут еще вчера за борьбу опять получил только «удовлетворительно».

«Плохо тренируетесь», – сказал Канашов.

Аржанцев тоже выругал.

Миронов подшил чистый подворотничок, довел до золотого сияния пуговицы, начистил сапоги и прилег на койку: «А что, если попросить Дуброва подменить меня на дежурстве?»

Миронов отправился в роту. Но никто не знал, где Дубров. До развода оставалось не более часа.

Раздосадованный Миронов направился в штаб. Он закурил и присел на скамейку у штаба. Его размышления нарушили чьи-то торопливые шаги.

– И где тебя носит, чертушка? – услышал он хрипловатый басок Дуброва. «Чертушка» было его любимым словом. – Я побежал к тебе на квартиру – нет. В роте – нет.

Дубров был в полном военном блеске, с противогазом через плечо.

– Пароль я уже получил у Чепрака, боялся, как бы ты к нему не сунулся. Иди на все четыре стороны!.. Я подежурю, а ты сменишь меня шестого июля. Это день моего рождения. Да, знаешь, к нам в роту прибыл новый командир взвода – лейтенант Сорока. Только что из училища.

Миронов был поражен: «Кто же это уговорил его дежурить за меня?»

Постояв немного и покурив, они разошлись.

«Интересно, как воспримет Наташа новость о том, что я освободился от дежурства? Обрадуется или не покажет виду? Она ведь гордая, вся в отца… А Канашов последнее время смотрит на меня как-то недоверчиво. Знает ли он о моих встречах с Наташей? Наверно, знает». Миронов направился в свою палатку. Дел было много. Надо поскорее закончить стихотворение о знамени, которое никак ему не удавалось. А тут еще свадьба… Что подарить Жигуленко и Рите? Завтра надо ехать в город искать подарки.

Придя в палатку, зажег свечу, достал из планшета тетрадь со стихами и несколько листков с деловыми записями: «Жалоба от дежурного по кухне. Вчера старший сержант Рыкалов обругал повара за то, что тот оставил очень маленькие порции для нашего взвода». Миронов недолюбливал Рыкалова. Разбирая жалобу, он вспылил и отругал помкомвзвода. «Вот помощника бог послал, всегда после его помощи надо самому делать», – с досадой подумал он.

Есть еще неотложное дело: доложить начальству о рапорте Ежа. Он просит дать ему краткосрочный отпуск, умерла мать. Положил в планшет жалобу и задумался. Да, но почему же стихи о знамени, которые, казалось, так легко написать, не получались? Сколько он уже извел бумаги! «Двадцать первый вариант, – сказал он себе, – и все не то. Какие-то рифмованные строки, правильные, но холодные и бездушные, похожие на те, что пишутся в газету к праздникам. Ну а что, если прочитать их вслух?»

 
– Мы рады
Параду,
Шагаем все рядом.
И, все заглушая окрест,
Звенит и грохочет,
Поет и хохочет
Полка златотрубный оркестр.
 

«Фу ты, какая чепуха! Хохочет оркестр… – Он невольно поморщился. – Да и какому параду? Ведь это был строевой смотр? Может, дальше лучше?»

 
– Пусть ярко, как пламя,
Горит наше знамя,
И свет его вечно живет.
Всегда оно с нами,
Армейское знамя,
Как птица, стремится вперед!
 

«Плохо, – признался он себе. – И потом эта внутренняя рифма в конце строки… – И, взяв новый чистый листок, он написал сверху: «Последний вариант» – и подчеркнул. – Завтра на свежую голову».

Так нестерпимо хотелось спать. Ветерок, легкий и шаловливый, ворвался в палатку, чуть не потушив свечу. В ноздри ударил запах цветущей сирени и лесной сырости. Разноголосая команда: «Отбой!», нарастая, приближалась. Повсюду стихали голоса бойцов, ложившихся спать. Миронов прилег на койку, закурил. «Полежу немного и сбегаю к Дуброву. Погляжу, как ему дежурится. И заодно взгляну на взвод. Как они там…» В глазах расплывался дрожащий свет свечи. И наконец ветер осилил его и погасил. И тут же сон закрыл отяжелевшие веки. Голова приятно закружилась, словно от бокала хорошего вина. И через минуту Миронов крепко спал.

…Тихо в лагере, крепок предутренний сон бойцов. Безмолвны стройные ряды пирамидальных сахарно-белых палаток, вымытых дождями, выхлестанных ветрами, выгоревших под знойными лучами солнца. Одинокими тенями маячат дневальные на линейках. Через ровные промежутки времени пройдет смена часовых, и снова все тихо, спокойно. Кругом все погрузилось в безмолвие. На дереве не шелохнется листик, на земле – травинка – все объято глубоким сном.

На востоке едва обозначалась теплящаяся полоска утренней зари, когда к штабу полка на бешеном карьере проскакал конный – посыльный.

И скоро посредине лагеря полка, там, где под навесом стоит полковое знамя, раздались резкие звуки трубы дежурного сигналиста: «Тревога!» Труба торопливо будила всех. Ее звуки, знакомые по прошлым тревогам, в это раннее утро были какими-то особенно тревожными, словно сигналист выражал ту страшную опасность, которая зловещей черной тучей нависла над границами нашей Родины на рассвете двадцать второго июня.

– Тревога! В ружье! – кричали, дублируя команду, дневальные и дежурные в ротах.

Посыльные, застегиваясь на ходу, бежали как оглашенные к палаткам, где размещались командиры. Караул в полном составе выстраивался на передней линейке.

– Тревога, боевая тревога! – Андрей Полагута склонился над койкой и тряс Миронова. – Товарищ лейтенант, боевая тревога!..

Миронов вскочил, сел на койку и несколько секунд сидел неподвижно, бессмысленно уставясь на Полагуту.

– Ну и крепко же вы спите, товарищ лейтенант, – сказал извиняющимся голосом Полагута.

– Что случилось? – спросил Миронов.

– Боевая тревога, товарищ лейтенант! Боевая тревога! – повторил Андрей. – Разрешите идти? Мне еще Аржанцева надо поднять, у него связной заболел…

Через две минуты Миронов выскочил за связным.

Солдатские сборы недолги. Прошло не более трех минут, и из палаток уже выскакивали бойцы и бежали к оружейным пирамидам.

Вмиг острый забор винтовок в пирамиде растащили сотни протянутых рук.

В лагере еще было сумрачно от утренних теней деревьев, когда весь полк, батальон к батальону, выстроился и застыл в безмолвном ожидании приказа. Изредка звякнет штык, глухо ударит ручка лопаты о приклад винтовки или протарахтят катки запоздавшего «максима». И опять все замрет в напряжении, как туго натянутая, потерявшая звук струна. Бойцы полушепотом переговаривались. Командиры подзывали к себе старшин, сержантов и вполголоса отдавали какие-то распоряжения.

«Вот, черт возьми, не дали вдоволь поспать в воскресенье. Наверно, опять какой-либо проверяющий приехал» – так думал не только Еж, но и многие бойцы.

Повернув голову к Андрею, Еж спросил недовольным шепотом:

– Как думаешь, чья это затея, людей по выходным будить? Опять марш-бросок в противогазах или еще какая-нибудь чепуха?

– Не знаю, – резко ответил Андрей. – Может, и бросок… Спать хочется, аж кости ломит. – И он сладко зевнул, так что в скулах что-то хрястнуло.

– Гляди, вон комбат подъехал, – кивнул Ефим влево. – Сейчас все будет ясно.

Командир батальона с заспанными глазами, как всегда угрюмый, ловко спрыгнул со взмыленного, в яблоках, красивого жеребца с упругой лебединой шеей и торопливо направился к батальону.

Нетерпеливо выслушав доклад начальника штаба о готовности батальона к действию, он вышел на середину строя, внимательно и придирчиво осмотрел застывшие шеренги красноармейцев. Затем, понизив голос, будто враг мог подслушать его, сказал:

– Товарищи бойцы и командиры, нам поставлена боевая задача совершить марш в укрепленный район и занять позиции. Есть сведения, что немецкая армия нарушила нашу государственную границу…

Он внезапно прервал речь. Все стояли в каком-то оцепенении, взвешивая каждое слово комбата. У всех запечатлелись в памяти слова: «Немецкая армия нарушила границу…»

Комбат с начальником штаба и с командирами рот отошел в сторону и развернул карту. Его окружили командиры. Они достали из планшетов блокноты, бумагу и стали делать какие-то заметки.

– Не может этого быть… Война? – продолжал сомневаться Андрей Полагута. – Ну, выдадут боевые патроны, совершим марш в укрепленный район, займем его, а к вечеру дадут отбой. Комбат поблагодарит батальон за отличные действия, и вернемся обратно в лагерь. Сколько таких тревог было, не перечесть! А наш Канашов мастер их разыгрывать и днем и ночью.

Мысли Андрея прервала команда лейтенанта Миронова.

– Равняйсь!.. Смирно!.. – громыхнул его резкий окрик и прокатился по лагерю – куда-то сразу исчезло пугливое эхо.

Взвод в полной боевой выкладке зашагал по пыльной дороге на запад навстречу неизвестности, а может, и войне…

Часть 2
Так началась война

Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу…

Н.В. Гоголь

Глава первая

В два часа ночи двадцать второго июня генерала Мильдера разбудил адъютант. Из штаба танковой группы пришел срочный приказ в плотном конверте с тяжелыми сургучными печатями. «Вскрыть и ознакомить офицеров не позже три ноль-ноль», – гласила строгая надпись. Через десять минут к Мильдеру собрали всех офицеров. Они выслушивали приказ Гитлера:

«Доблестные солдаты, офицеры и генералы великой германской армии!

Русское правительство, не желая установить дружеские отношения, к которым я стремился, хочет решить вопрос силой оружия.

Несколько случаев нарушения границ со стороны большевиков не могут быть терпимы дальше нашей великой державой.

Надо положить конец этим безумным действиям. Я не вижу другого пути, как ответить силой на силу. Германские вооруженные силы с твердой решимостью будут бороться за честь и жизненные права германской нации.

Я надеюсь, что каждый солдат будет помнить высокие традиции германской армии и выполнять свой долг до последнего. Всегда и при всех обстоятельствах помнить, что вы – представители национал-социалистической великой Германии.

Да здравствует наша нация и империя!

Адольф Гитлер».

Мильдер обратился к ним с речью:

– Офицеры! Мы находимся с вами накануне великих исторических событий. Долгое время готовились мы к этой решительной схватке. Вы должны не только вселить в своих солдат веру в успех войны с русскими, но и предотвратить легкомысленное отношение к новой, очень сложной задаче, которую нам предстоит решить. Уверен, что вы самоотверженно будете выполнять каждый мой приказ. Германия гордится своими танковыми дивизиями. Я призываю вас высоко нести их громкую боевую славу и честь через все сражения с врагом. Желаю успеха. С богом, вперед! Хайль Гитлер!

Ответные ликующие крики еще долго звучали в ушах Мильдера, когда он в ночных сумерках торопился на свой наблюдательный пункт. Он прибыл туда в три часа десять минут двадцать второго июня.

Стоя на наблюдательном пункте – колокольне польского костела, Мильдер вдыхал освежающий ночной воздух и с тревогой осматривался вокруг. Нигде ни единого огонька, ни шороха. Широко раскинулось небо в мерцающем блеске золотых звезд. Генерал глядел на сливающийся с небом высокий берег противника. Русские, очевидно, не подозревали, что через несколько минут на их головы с воем и грохотом обрушатся сотни тонн металла, беспощадно уничтожая все на своем пути.

Мильдер взглянул на часы: три часа четырнадцать минут. Секундная стрелка начала свой последний круг. Сейчас, как только она подымется в зенит и сделает первый скачок, в эту затаившуюся мирную тишину ворвется ураган войны.

Неожиданно на колокольне протяжно, со скрипом, напоминающим скрежет ржавого железа, застонал сыч. Холодные мурашки побежали по спине Мильдера. И тут же, заглушая крик птицы, угрожающе шурша и свистя зловещим посвистом, полетели над головой снаряды и мины. Началась артиллерийская подготовка.

Мильдер увидел, как частые разрывы, вспыхивая, освещали черные силуэты крепостных стен, выхватывая из предутренних сумерек черные проломы амбразур дотов в береговых укреплениях. В течение сорока минут бушевала огненная стихия. Но русские не отвечали, будто это их не касалось или там вовсе никого не было.

Мильдер наклонился к уху начальника штаба подполковнику Кранцбюллеру:

– Мы застали русских врасплох… Хорошо работают наши артиллеристы…

Мильдер посмотрел на часы и приказал командирам групп начать действия по захвату мостов.

В три часа сорок минут над головой Мильдера проплыли пикирующие бомбардировщики. Они обрушили воющий смертоносный груз бомб. Черными клубами дыма окутались русские позиции. Мильдер пристально всматривался в предутренние сумерки, туда, где находились мосты и куда он направил группы захвата. Вот уже первая и вторая волна бомбардировщиков, сбросив бомбы, возвращается за новыми, а он все еще ничего не знает о действиях своих групп захвата.

Мильдера вызвал к телефону командующий танковой группы. «Сейчас потребуют доложить: захвачены ли мосты», – подумал он. Мильдер сделал знак рукой начальнику разведки, спросил его:

– Есть сведения о группах захвата? Нет? Почему? Немедленно выяснить и доложить…

Мильдер быстро взял трубку и тотчас же увидел, как там, на реке, где едва различимо вырисовывались силуэты мостов, взвились и распустились белыми лилиями две ракеты. Это означало – мосты захватили.

– Доброе утро, генерал Мильдер, – приветствовал его командующий. – Что с мостами?

– Мосты захвачены, – едва сдержал радость Мильдер.

– В четыре часа начать форсирование дивизий. Вслед за вами пойдет дивизия Зимерса, за ней дивизия Штейнбауэра. Переправу будут прикрывать два зенитно-артиллерийских полка.

Мильдер тут же отдал распоряжение своему начальнику штаба, и через пятнадцать минут первые «подводные» танки уже успешно преодолевали водный рубеж. Правда, головной танк, как только выкарабкался на берег и устремился по дороге к крепости, был остановлен русской пушкой.

В четыре тридцать генерал Мильдер переправился через Буг на штурмовой лодке. Мильдер, ожидая бронеавтомобиль, подошел к первому немецкому танку, подбитому на русской земле. Это был танк Т‑3. Русская пушка неизвестного калибра нанесла ему смертельный удар в лобовую часть, и с такой силой, что он опрокинулся на башню, задрав кверху погнутое орудие и рассыпав по земле ступенчатые гусеницы. Его жалкий вид молил о пощаде. Генерал снял фуражку, отдавая дань погибшим танкистам.

Подкатила бронемашина, и маленький, полный, белобрысый Фриц Кепкэ – личный шофер генерала Мильдера – отрапортовал о своем прибытии. Справа и слева от дороги уже горели немецкие танки. Экипаж одного из них, пользуясь маскировкой черного плотного дыма, валившего из подожженного танка, бежал, пригибаясь, назад к мосту. Мильдер сел в бронемашину и молча махнул рукой на дорогу. «Надо их остановить. Они своим бегством могут испортить удачное начало», – подумал он, пересекая путь бегущему к реке экипажу.

Глава вторая

Пулеметному взводу Миронова было приказано двигаться по дороге через деревню Весняки на урочище Черный Гай и далее к безымянной высоте с двумя березами, где начинался наш укрепленный район. Командир роты отдал распоряжение выделить двух бойцов в головной дозор, и Миронов выслал Полагуту и Ежа. Еж был назначен старшим.

Зарядив винтовки, они быстро направились через редкий кустарник к одиноко маячившей светло-желтой высотке. За головным дозором шел в колонне первый стрелковый взвод, а за ним на уставную дистанцию остальной состав роты – ядро, затем тыльный дозор. Так, по-учебному, началась война для Андрея и Ежа и их товарищей.

С каждым шагом приближались к врагу, все еще не веря в войну, как не верили в нее и другие бойцы. «Сколько раз вот так же точно было и на учениях».

Когда первые лучи солнца позолотили верхушки деревьев, Полагута и Еж подошли к урочищу Черный Гай. Осмотревшись кругом, они не обнаружили ничего подозрительного. Вот перед ними вьется, теряясь в редком кустарнике, знакомая, исхоженная сотни раз дорога. Каждую пядь земли справа и слева от дороги облазили они на животе, каждую канавку, каждый бугорок осмотрели и изучили на полевых тактических занятиях. Все вокруг было таким, как и два года и неделю назад. «А может, все-таки это не война?» – задавали они себе вопрос.

Но дивизии Русачева не удалось выйти к укрепленному району, она приняла бой раньше.

Вдали задымилась дорога.

– Ложись! – крикнул Еж и упал первым. Щелкнув затвором, зарядил карабин. На опушку выскочил и остановился мотоцикл. Двое солдат, одетых в землисто-серые мундиры и черные каски с тупым верхом, слезли и, озираясь, неуверенно вышли на дорогу. Они постояли, осматриваясь, а потом, уткнув в животы автоматы, дали несколько хлестких очередей и направились по тропинке на высоту, где лежали Полагута и Еж.

Понял ли ты, Андрей, кто перед тобой? Но с каждым их шагом становилось все яснее – это были враги. Целься точнее, прищурь левый глаз, затаи дыхание, плавно нажимай на спусковой крючок, как тебя учили! Ничего, если мушка колеблется от воротника до пояса фигуры в землисто-зеленом мундире.

Бойцы притаились в ожидании. Ветер спрятался в чащобе, и земля будто прислушивалась к далеким тяжелым взрывам.

Полагута нажал спусковой крючок. Звонкий, раскатистый выстрел расколол глухую лесную чащу. Эхо затихло. Опять наступила тишина, но уже не безобидная, робкая, а грозная и притаившаяся.

Андрей приподнялся, взглянул: один солдат лежал на дороге, а другой вприпрыжку, по-заячьи, бежал к лесу.

«Не уйдешь!» – подумал Андрей и, прицелившись с колена, выстрелил два раза подряд. После второго выстрела бежавший немец рухнул на землю и замер.

Андрей не мог сдержать восторга, вскочил на ноги. Не терпелось посмотреть, какие они, фашисты? Но короткая пулеметная очередь подняла возле него дымки пыли. Что-то острое больно корябнуло голову. Он упал в траву. Потрогал рукой. Волосы липкие, клейкие, будто кто-то намазал их медом. Отнял руку, посмотрел – кровь. Достал индивидуальный перевязочный пакет, перевязал рану.

Противник выжидающе молчал.

Неожиданно появился Еж.

– Что с тобой, Андрей? Гляди, кровищи-то на бинтах сколько, – сказал он, морщась, будто ему самому было больно.

– Зацепило малость. Вскочил сдуру, ну и… Где наши?

– Наши позади. – Еж неопределенно махнул рукой. – А нам сержант Правдюк приказал наблюдать за дорогой и опушкой вон до той молоденькой березки. Видишь? Правее нас, за дорогой, Талаев и Мурадьян.

– А рота где?

– Да близко где-то. Наверно, на опушке леса залегли. Ты ползи ко мне, перевяжу получше, а то кровь сочится и бинт съехал.

Андрей подполз к Ежу. Тот развязал пропитанную кровью повязку, деловито осмотрел рану.

– Здорово дерябнуло… – Он осторожно вытер бинтом загустевшую кровь и туго перебинтовал голову. – Берегись бед, пока их нет, не доглядишь оком – заплатишь боком. Ну а как теперь?

– Да вроде ничего, – неохотно отозвался Андрей, стараясь не показать, что ему больно.

– Беда вымучит, беда и выучит, – добавил Еж. – Давай расползаться. Я залягу у бугорка с ромашками.

Полагута отполз в сторону и начал опять напряженно просматривать дорогу и опушку леса до одинокой березки, но ничего подозрительного не увидел. Тихо вокруг. И казалось, что полчаса назад не было ни врага, ни выстрелов и будто война, навстречу которой они шли, так же внезапно исчезла, как и началась. И снова точит червячок сомнения. «А может быть, это просто пограничное столкновение, а не война? Рассказывают, было похожее года два назад, когда небольшой вражеский отряд углубился на нашу территорию». Андрей выругал себя за непростительную оплошность: «Ничего еще и серьезного нет, и боя настоящего не было, а я уже ранен».

Солнце начинало припекать. Нагретые трава и цветы курились дурманящими сладковато-приторными, медовыми запахами. «Сколько еще придется так лежать?» – думал каждый, всматриваясь в лесную опушку и серую ленту дороги. И как бы в ответ на этот безмолвный, томивший вопрос где-то там, за лесом, загудели моторы и разом загрохотали вражеские орудия. Тишину разметали оглушительные разрывы, со свистом и шипением пронеслись совсем рядом невидимые смертоносные осколки.

У опушки леса, где стояла молоденькая березка, которая в полосе наблюдения отделения именовалась ориентиром номер один, взметнулся черный фонтан земли, дыма и огня, и березка, словно подрубленная, обреченно взмахнула светло-зелеными ветвями и, склонившись к могучим соснам, стала медленно падать. Сосны пытались поддержать ее, но она, беспомощно цепляясь хрупкими, бессильными ветвями, сползла вниз, словно смертельно раненный боец.

Несколько снарядов, угрожающе прошуршав в воздухе, разорвались где-то далеко за лесом. А потом зачастили винтовочные выстрелы.

Полагута, перестав наблюдать, то и дело оглядывался. Ему хотелось увидеть, где же наши? Но их не было, и только на опушке, точно черные фонтаны, взлетали разрывы снарядов вражеской артиллерии.

В нарастающей артиллерийской канонаде никто не слышал шума приближающихся мотоциклов врага. Они, как стадо диких кабанов, вспугнутое из засады, неожиданно выскочили из-за поворота дороги и, поднимая облако пыли, помчались прямо на высоту, где лежали Андрей и Еж. «Один, второй, три, четыре», – считал Полагута.

С опушки леса и за высотой, где находился их взвод, затарахтели скороговоркой пулеметы.

Еж подполз к Андрею.

– Давай будем вместе… Гляди, сколько их. Только не стреляй. Подпустим маленько.

Шесть мотоциклов промчались по дороге в сторону головной походной заставы, что залегла на опушке. Когда седьмой очутился метрах в пятидесяти от Полагуты и Ежа, оба бойца одновременно выстрелили.

Мотоцикл рванулся в сторону и, подскочив, как на пружинах, свалился в кювет, поднимая тучу пыли. Андрей и Ефим видели испуганное, побагровевшее лицо солдата-водителя. Расшибся или ранен – не понять, но сколько он ни пытался, не вылез из кювета: так и остался лежать, подмятый мотоциклом.

– Гляди-ка, наши!.. – оглянувшись назад, обрадовался Андрей.

По высокой густой траве справа и слева ползли бойцы их отделения. Командир отделения Правдюк подполз вместе с пулеметчиками. Подопрыгора, тяжело дыша, неуклюже передвигал свое грузное, большое тело, то и дело вытирая рукавом пот со лба.

Правдюк дал Подопрыгоре сигнал «вперед», а сам подполз к Андрею.

– Ранило? – спросил он

Андрей кивнул головой.

– Ну, другой раз будыш умнийше. Противник огонь вэдэ, а вин, як та балерина Сэмэнова, танцуе. Я бачил, як ты всяки хвигуры выделывал, – сказал он с досадой.

– Да я и сам не знаю, зачем выскочил, – повинился Андрей. – Так, сдуру…

– А ты знай, для чего ты туточки… Тут тоби не ученье, а война. Розумиешь?

– Понял, – ответил Полагута и с досадой подумал: «Чего прицепился как репей?.. И без него тошно».

Пока Правдюк пробирал Полагуту, из леса на дорогу выехало несколько немецких автомашин с пехотой.

– От-де-ле-ни-е… – нараспев, точно на ученьях, подал команду Правдюк. – Прямо на дороге машины противника, короткими очередями – огонь!

Головная машина резко притормозила и остановилась. Из нее выпрыгнули солдаты и, пригибаясь, побежали, развертываясь в цепь.

– Отделение, – строго и резко начал опять Правдюк, – по пехоте противника!.. – Но тут же, не докончив команды, свирепым голосом заорал: – Та що вы дывитесь на них, як очумилы? Бейте их, матери вашей черт!.. Подопрыгора, не давай же им рассыпаться, дьявол их задави!

Никогда не слыхали бойцы такой команды от своего отделенного командира. Он всегда командовал предельно точно, по уставу и не позволял вольностей.

Подопрыгора не выдержал первоначального темпа стрельбы короткими очередями и дал вдруг такую продолжительную, захлебывающуюся очередь, что разом прикончил ленту. Правдюк, ругаясь, подполз к нему.

– Заило, товарищ сержант, а писля прорвалось, – пробовал оправдываться пулеметчик, вытаскивая пустую ленту и вставляя новую.

– Я вот тебе прорвусь! – погрозил Правдюк. – Стреляй короткими очередями, прицеливайся, а не поливай, як из пожарной кишки. Команду слухай!

Гитлеровцы, развернувшись в цепь, открыли частый огонь из автоматов. Приполз связной командира взвода, передал приказание: отделению оставаться на прежней огневой позиции.

Вскоре к месту, где лежал Полагута, подобрался на четвереньках лейтенант Миронов. Лицо разгоряченное, глаза блестят.

– Сержант Правдюк, – приказал он, – пошлите за патронами и гранатами к старшине роты! Видите сухое дерево? Там ротный патронный пункт. Только быстрее! Через тридцать минут контратака… Высотку с двумя березками видите?

– Вижу.

– Первая рота контратакует противника на высоте безымянной, а наш взвод поддерживает. Действуйте…

– Есть действовать, товарищ лейтенант.

Миронов обернулся и поманил Полагуту.

– Передайте команду сменить позиции на скат высоты… Видите желтое пятно?

Миронов лежа пристально наблюдал за безымянной высоткой, где находился сейчас противник, которого решил уничтожить контратакой его начальник, старший лейтенант Сизов – командир головной походной заставы. Он вспомнил, как неделю назад комбат Горобец на совещании командного состава полка выговаривал Сизову за беспомощность и несамостоятельность в работе. «Привыкли все делать с няньками…» И вот, как сейчас он, Сизов, уверенно действует. Обрушив на врага огонь, уничтожил его мотоциклистов-разведчиков и принял смелое решение перейти в контратаку и захватить высоту, с которой открывается прекрасный обзор местности. И к ней не так-то просто подойти противнику.

Миронов посмотрел в сторону опушки, где должна была сосредоточиться рота для контратаки. Там никого не было. «Где же они? Наверное, хорошо замаскировались», – подумал он.

И вдруг Миронов увидел, что к нему бежит какой-то боец. Наверно, от Сизова. Да, это был связной, но не от Сизова, а от комбата Горобца. Связной сообщил, что роте Сизова приказано отойти, взводу Миронова тоже, и чтобы больше ни одного выстрела.

– Это почему же? – удивился Миронов.

– Не могу знать, товарищ лейтенант. Комбат говорит, что Сизов за самовольную стрельбу пойдет под суд.

«Под суд? А ведь мои пулеметчики тоже вели огонь», – тревожно подумал Миронов.

– Так стреляли же в фашистов… Не в своих! – раздраженно крикнул он. – За что же под суд?

– Не могу знать, – снова повторил связной. – Приказ, говорят, такой из дивизии пришел: огня не открывать…

«Почему же комбат объявил нам, что это война? – подумал Миронов. – Зачем выдали боевые патроны, гранаты бойцам? И в нас же стреляли. Ранили Полагуту, Ягоденко. А в роте Сизова семь человек убито, шесть тяжело ранено и три легко… Неужели все это пограничная провокация?»