Текст книги "Годы испытаний. Честь. Прорыв"

Канашов ехал обратно в тяжелом раздумье. Придется хотя бы временно поселиться с Наташей в пустовавшей холостяцкой квартире Чепрака.

На обратном пути Канашов решил заглянуть в штаб полка.

Савельев доложил ему, что роту старшего лейтенанта Вертя пришлось поднять по тревоге и отправить на разгрузку эшелона инженерного имущества, прибывшего для дивизии.

– Почему все из нашего полка? Вот Муцынова никогда не беспокоят, – возмущался Савельев.

Пришел Заморенков с шахматной доской под мышкой, но, увидев чем-то омраченного командира полка, виновато присел на край стула.

– Слыхал я про горе твое, Михаил Алексеевич… Где теперь жить будешь? Может, ко мне? Жена к родным гостить на все лето собралась. Одна комната твоя…

Канашов сидел, подперев голову руками, уставясь в одну точку.

– Спасибо, Яков Федотович, но ведь это не выход из положения.

Зазвонил телефон. Канашов взглянул на часы: было без четверти двенадцать. В трубке послышался хрипловатый, взволнованный голос Русачева. Дважды он посылал к Канашову домой с приказом явиться к нему: произошла большая неприятность.

Заморенков видел, как, разговаривая, Канашов крутил в пальцах потухшую папиросу. «Нервничает. Наверно, ругает его комдив», – догадался он.

– Есть, товарищ полковник. Будет все сделано. – Положив трубку, Канашов глухо сказал: – Ты извини меня, Яков Федотович. Я в первый батальон…

– Что случилось? – всполошился Заморенков.

– Белоненко смалодушничал. Во взводе Миронова несколько дней назад дезертировал боец, а он скрывал. Русачев рвет и мечет. Действительно безобразие. В мирное время – дезертир. Надо ехать разбираться…

4

Виновник стольких неприятностей в полку Канашова – боец Еж недоуменно и лукаво глядел по сторонам. В кабинете командира собралось все начальство, и Еж растерялся. Тут были Шаронов, Савельев, комбат Белоненко, комроты Аржанцев, командир отделения роты старший лейтенант Верть, сержант Гусев и часовой с винтовкой, который конвоировал Ежа как дезертира.

Канашов отправил часового в караул и, сдвинув сурово брови, сказал:

– Рядовой Еж, мы вынуждены будем отдать вас под суд трибунала за дезертирство. Где вы пропадали целую неделю?

Позади Ежа стоял, то краснея, то бледнея, комбат Белоненко.

«Ни за что теперь не представит Канашов меня к очередному званию. Аржанцев распустил людей, а я отвечай…»

– Охранял сено, товарищ подполковник.

Канашов даже привстал от неожиданности.

– Какое сено? Кто вас туда поставил?

– Самое обыкновенное… – Еж кивнул головой в сторону сержанта Гусева. – Сержант поставил. Два дня я ждал, товарищ подполковник, а потом вижу – никого нет, решил: пойду харчи добывать. Пришел к председателю колхоза, объяснил все как есть. Выдал он мне два котелка картошки, ржаной муки. Бабы соли дали. Вернулся я на пост, устроил там шалаш, ну и охранял, пока вот сержант за мной не приехал…

– А где сержант был? Почему с поста не сменил?

– Телеграмму он получил – мать при смерти (у него родные из ближнего района). Вот он и уехал… Думал, без него сменят, – доложил старший лейтенант Верть.

Канашов тут же отправил всех из кабинета, даже не захотел Белоненко выслушать.

– Все ясно, товарищ майор. Мне не нужны ваши оправдания, идите. – Он позвонил Русачеву и доложил о случившемся недоразумении.

Глава восьмая

1

– Товарищ Миронов, – сказал заместитель командира батальона по политчасти Бурунов, – комсомольская организация рекомендует вас в авторский коллектив для написания истории полка. Сегодня в ленинской комнате проводится совещание. Вам необходимо побывать на нем.

На совещание Миронов прибыл с опозданием. По дороге его перехватил командир роты Аржанцев и долго разъяснял, как лейтенант должен завтра проверять оружие. Миронов осторожно, на цыпочках, прошел через зал и, сев в последнем ряду, вынул блокнот. Он видел, что Шаронов недовольно поморщился, заметив его, осторожно пробирающегося по залу. Он даже сделал большую, чем обычно, паузу.

Он говорил:

– В каждом полку есть своя святыня – боевое знамя. Оно символ воинской чести, спаянного боевого коллектива. Это знамя развевалось на полях сражений, когда мы дрались с врагами нашей Родины. Пробитое пулями, опаленное пороховым дымом, оно вело бойцов вперед. В крепких, надежных руках советских воинов оно было светлой зарей для освобожденных народов. Если бы оно обладало даром слова, какую бы волнующую повесть поведало оно людям! Знамя полка, товарищи, – это великий, но молчаливый свидетель его боевого пути, зримый, но безгласный символ его боевых традиций, и за него полным голосом должна говорить написанная история полка. Эта славная история призвана вдохновлять каждого советского воина на битву с врагами. Я предлагаю, товарищи, поручить лейтенанту Миронову открыть страницу истории нашего полка стихотворением о боевом знамени полка.

Когда Миронов услыхал свою фамилию, он встал. Взгляды устремились на него. «Откуда он знает, что я пишу стихи?»

– Мы не торопим вас, товарищ Миронов. Дело, понятно, творческое, но желательно, чтобы к осени вы написали такое стихотворение. К тому времени, я надеюсь, уже будет собран весь материал. Сможете вы выполнить это задание?

– Постараюсь, товарищ батальонный комиссар.

Когда окончилось совещание, Шаронов подозвал Миронова к себе.

– По рекомендации Бурунова мы утвердили Рыкалова комсоргом батальона. Как он, по-вашему, достоин?

Миронов пожал плечами. Сообщение задело его самолюбие.

«Хозяйничают во взводе, делают все без меня, а теперь спрашивают для проформы».

– Человек-то он вроде ничего, но слабохарактерный…

2

Миронов застал Жигуленко не в духе. Евгений достал папиросу, но прежде, чем удалось ему прикурить, поломал много спичек, разбросав их по полу.

– Учишься, переносишь столько трудностей, гробишь лучшие, молодые годы. А результаты?.. Сунули тебе взвод – и только всего.

– Потерпи, роту получишь.

Жигуленко с усмешкой взглянул на Миронова, как бы говоря: «Ну что ты понимаешь в этом?»

Но Миронову хотелось отвлечь Евгения. И он шутя сказал:

– Помнишь, еще Суворов говорил: «Тот не солдат, кто не думает быть генералом…»

– Я не желал бы быть генералом, когда из меня посыплется песок… Десять лет командуй взводом, десять – ротой, десять – батальоном, десять – полком, десять – дивизией, пятью десять – пятьдесят… Да плюс мои двадцать прожитых – это будет семьдесят… В семьдесят лет – первый генеральский чин! – Жигуленко усмехнулся. – На что он мне тогда? Я хочу быть генералом хотя бы в тридцать…

– Будешь, будешь! Кто хочет, тот добьется, – сказал Миронов.

– Тьфу, черт возьми, совсем забыл… У меня сегодня взвод заступает в наряд, – спохватился Жигуленко. – Надо проверить, как подготовились.

По коридору прогрохотали и стихли его быстрые шаги.

Миронов остался один. Весь день он раздумывал, как ему поступить с бойцом Полагутой, который вступил в пререкания с командиром отделения Правдюком и этим нарушил дисциплину. Сначала Миронов хотел было наложить на Полагуту самое строгое взыскание. Но Полагута несколько дней ходил молчаливый, печальный. «Может, у него неприятности дома?.. А я, не поговорив с бойцом, хочу рубить сплеча… Нет, тут надо разобраться, приглядеться к человеку».

3

Есть на свете люди, которые с первой встречи кажутся давно знакомыми, хотя ты их раньше никогда не видел и ничего о них не знал. Такому человеку хочется откровенно рассказать о себе, расспросить о его жизни. Подобным человеком был и Андрей Полагута.

Когда его спрашивали, откуда он родом, он отвечал немного горделиво:

– Донской казак я. Земляк мой Михаил Шолохов о нас книгу написал. Читали?

У Полагуты крупные черты лица, глаза зеленоватые, цвета донской воды. Высокий ростом, чубатый, косая сажень в плечах. Во всей богатырской фигуре было что-то медвежье, даже диковатое.

С детства Андрей рос крепышом и защищал всех слабых. А если кто обижал животных, он говорил обычно:

– Не трожь… тоже, вишь, жить хочет.

Андрея Полагуту призвали осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года, и попал он в полк, находившийся в Западной Белоруссии. Год службы промелькнул незаметно. Полагута и его товарищи быстро усвоили солдатскую науку и к весне сорокового года уже считали себя «старичками».

День за днем текла размеренная воинская жизнь. Тактические учения, стрельбы и другие занятия заполняли время от подъема до отбоя. В конце весны начались ротные тактические учения, участились учебно-боевые тревоги – ночью или на рассвете подымался весь полк, совершал марш-бросок на несколько десятков километров, вел «встречные бои» с «противником», «оборонялся»…

Первое время, ох, как было трудно Андрею! Не мирилась его вольная казачья натура со строгими армейскими порядками. Привык он все обдумывать, не торопясь взвешивать, прикидывать. Оттого, что командиры не сразу поняли эту особенность его натуры, слыл он у них первое время ленивым, нерадивым бойцом и довольно часто получал взыскания.

Замкнутый и неразговорчивый, Андрей изредка в свободные часы уходил в лес и, лежа на спине, долго всматривался в бездонную синь неба; чутко слушая таинственный разговор шепчущихся деревьев, он вспоминал родной Дон, широкую ковыльную степь, тосковал об Аленке, приворожившей его. И воспоминания эти текли легко, прозрачно, как тихий лесной ручей.

…Весной Андрей вместе с бригадой от колхоза отправился на лесозаготовки в Белоруссию.

С утра до вечера, как дятлы, стучали в лесу звонкие топоры лесорубов, и, качаясь, как подстреленные, падали наземь могучие, разлапистые сосны, пахнущие скипидаром.

Жадно приглядывался Андрей к жизни лесорубов. И запала ему в голову мысль пожить здесь. Запала и вскоре корнями проросла крепко-накрепко.

Встретилась ему девушка – Лена. И как-то сразу приглянулась. Лесорубы звали ее ласково – Аленка. Отца ее, лесника, убили кулаки в тысяча девятьсот тридцать первом году, а мать умерла в тот же год от простуды. Жила и росла Аленка в лесу у своего деда Мозолькова, тоже лесника. Стройная, с длинными, до пояса, косами, сероглазая, тихая, ласковая дивчина. Против ее серых глаз не мог устоять ни один парень. Столько в них светилось какой-то особой, притягательной силы, и тот, кто хоть раз заглянул в ее глаза, навек терял покой. Потерял его и Андрей.

Встретив Аленку, он задержался в леспромхозе на два дня, затем на неделю, потом на месяц и, недолго поколебавшись, остался навсегда. Так из коренного землепашца и виноградаря превратился Андрей в лесоруба. Новая работа полюбилась ему. И он скоро стал одним из лучших лесорубов. Потом его назначили десятником участка.

При встречах с Аленкой очень смущался Андрей, боялся сказать ей о своей любви. А закончив работу, уходил в лесную глушь, бродил, мечтал.

Как-то набрел Андрей на полянку с веселой, одиноко стоявшей на отшибе березкой. Она чем-то напоминала ему Аленку. Он с тоской глядел на нее, иногда подходил, гладил широкой грубой ладонью нежную, атласную, бледно-розовую кору. И березка, казалось, привыкла к нему. Встречая его, радостно трепетала светло-зелеными листьями, доверчиво протягивая гибкие ветви.

Случилось как-то, что Аленка, повязав цветастый нарядный платок, отправилась в лес. Любила она лес больше всего на свете и нередко подолгу пропадала в его зарослях, собирая ягоды, цветы. Набрав большой букет, она вдруг увидела на поляне человека, прислонившегося к березке. Он стоял к ней спиной. Русые кудри его шевелил ветер, а он, склонив голову, стоял неподвижно, будто окаменел.

Что-то знакомое почудилось Аленке в могучей фигуре парня. Осторожно подкралась она к березке и узнала нового лесоруба – Андрея Полагуту. Что с ним?

Она решила напугать его и резко окликнула.

Плечи Андрея вздрогнули. Он поднял голову и, увидев Аленку, смутился.

И вдруг быстро подошел к ней, схватил ее на руки, как ребенка, и стал осыпать горячими поцелуями. А ей почему-то казалось, что все это именно так и должно было быть.

…А через неделю на той же поляне играли свадьбу. Вскоре Андрей с Аленкой приехали на Дон, в родную станицу. «Знать, судьба…» – говорили в станице старые люди. «Похуже Нюрки председательской, за которой раньше ухаживал Андрей, – судачили женщины промеж собой, – щуплая какая-то, не баба, а хворостинка».

Погостив две недели у родных, они уехали в Белоруссию. Через год Алёна родила Андрею двух сыновей.

Попав в армию, Андрей долгое время ни с кем не дружил, никому не доверял своих сокровенных дум и поэтому получил кличку «Молчун».

Но чем больше присматривался Андрей к товарищам, тем больше нравился ему неказистый на вид весельчак-балагур Ефим Еж. Он и минуты не мог прожить без шутки, прибаутки, веселой истории.

Колюч был на язык Еж. Многие бойцы побаивались его. Лучше не связываться, а то высмеет перед всеми. Завязалась дружба между этими разными людьми, Ежом и Полагутой, неожиданно.

Взвод собирался идти в караул. Бойцы осматривали винтовки, прочищали стволы, набивали патронами пулеметную ленту, укладывали противогазы. Те, кто уже закончил подготовку, сидели, курили. Андрей только что получил письмо от Алёнки и затосковал. Перед ним лежал устав караульной службы. Но он так и не прочел еще своих обязанностей часового. Сковала человека тоска по родному дому. А Еж видел, как Андрей беспокойно читал письмо и глаза его туманила грусть. И крикнул Еж озорно:

– Эй вы, бойцы зеленые, давай ближе ко мне!.. Вспомнился мне случай занятный.

Все загомонили:

– Давай, Ефим!

Один Андрей не подошел, остался сидеть в сторонке. Еж, попыхивая огромной козьей ножкой, хмурясь и не торопясь, повел рассказ:

– Стоял на посту у складов Павлуша Ризин из взвода Дуброва… Ну, разводящий наш, Правдюк, командует мне приготовиться. «Сменишь, – приказывает, – Ризина на полчаса раньше. Не надеюсь я на него, сукиного сына. Опять, наверное, храпанул. Болезнь, понимаете, у него такая – сам на ногах, а спит, как конь…

– Что это здесь за сборище? – сердито спросил вошедший сержант Правдюк. Он не переносил, когда кто-нибудь из его подчиненных не был занят по службе.

Еж, враз подскочив резиновым мячиком, будто кто его об пол ударил, скосил хитроватые, с прищуром, глаза и, вытянувшись перед начальством, доложил:

– Товарищ сержант, подготовка к караулу закончена. Винтовки к бою готовы. Патроны получены сполна. – Для большей убедительности он похлопал рукой по подсумку. – Обязанности часового три раза подряд прочитал, – соврал он не сморгнув. – Разбудите ночью, как стихи, перескажу слово в слово.

– А зараз про кого це байки рассказываете? – нахмурился Правдюк.

– Это мы перекур устроили, товарищ сержант, а мне припомнился случай про то, как боец Ризин на посту отличился.

А увидев, что Правдюк удовлетворен докладом, добавил с лукавой усмешкой:

– Каков солдат, таков о нем и лад…

Прищуренный, всевидящий глаз Правдюка оглядел бойцов. У всех замерло сердце. Сейчас он подстрелит кого-нибудь вопросом. Уж больно любил он эти коварные вопросы задавать. Попробуй не ответь, житья не даст.

Андрей поймал на себе взгляд и смекнул: спросит сейчас. Он торопливо сел на устав, но Правдюка не проведешь. Не зря их отделенный к каждому празднику благодарности получает и на всех совещаниях младших командиров его в пример ставят.

– Товарищ Полагута, – слегка улыбнулся Правдюк. Андрей встал, замер. – На уставах не сидят… Помять можно. Книга ценная.

Андрей растерянно смотрел на Правдюка.

– Скажите мне, товарищ Полагута, а после скольких предупреждений часовой стрелять может?

Полагута переминался с ноги на ногу. Вопрос застал его врасплох. И тут из-за спины Правдюка Еж показал два пальца.

– После двух, товарищ сержант, – тяжело выдохнул Полагута.

– Так, так… А через сколько часов часового с поста меняют летом?

Опять Еж поднял кверху палец.

– Через час, – ответил Полагута.

– Ну, а зимой?

И тут произошла заминка. Сколько Еж ни перекрещивал один палец другим, Андрей никак не мог догадаться, что означал крест из пальцев.

– Зимой в караул пойдет, тогда и узнает, – вставил Еж.

Правдюк сердито взглянул на него.

– В уставе ж записано… Почитайте еще раз, Полагута. Пропустили вы то важное место.

И тут Правдюка вызвал к себе Миронов.

Андрей подошел к Ежу и крепко пожал руку.

Вот так, кажется, ни с того ни с сего и завязалась дружба между Андреем и Ежом.

Особенно трудно было Андрею, когда появился в их взводе новый командир – лейтенант Миронов. Такой «служака», никому не дает покоя.

– Не в пользу мне эта наука лейтенантова пошла, – говорил он своему другу Ежу, рассматривая себя в зеркало. – Поглядела бы моя марушка[1]1
  Милка.


[Закрыть] – не признала бы. Первое время думал: не выдержу этой жизни. Загонит она меня в домовину[2]2
  Гроб.


[Закрыть]. В армию уходил – во мне шесть с половиной пудов было, а теперь от силы пять.

Он смотрел с грустью на свои широкие ладони с янтарными бугорками мозолей, будто видел их впервые в жизни.

– Мне все наши лесорубы гуторили: выхолишь руки в армии, не захочешь опять за топор браться. А тут, гляди, какие мозоли нагнало, – показал он Ефиму. – Больше, чем в гражданке были. Эх, – вздохнул он, – сколько эти руки земли перекидали, пока солдатской наукой овладел!

– Да, землищи перевернули дай бог каждому, – щурясь и затягиваясь, поддакивал Еж.

…В одном конце казармы тускло светит одинокая дежурная лампочка. Слышны глухие шаги дневального. После напряженных полевых тактических занятий бойцы спят как убитые.

– Как думаешь, Андрей, будет завтра тревога? – спрашивает Еж. – Что-то лейтенант наш шибко носился по казарме перед отбоем, все отделенных накручивал.

– На той неделе пойдем в лагерь к Серебряному ручью, к показным тактическим учениям готовиться. Сегодня Правдюк рассказывал, как гонял их там наш лейтенант.

– А давай поспорим – завтра тревоги не будет, – предложил Еж.

Спорить было его страстью. Еж приметил, когда ожидается тревога, роту перед отбоем навещает кто-нибудь из командования батальона, а вот сегодня никого не было.

– Кто проиграет, один всю неделю пулемет чистит и к городскому отпуску пачку «Казбека» покупает для шика. По рукам?

Они протянули руки, молча разняли их о тумбочку и вскоре заснули.

4

Едва забрезжил рассвет, роту подняли по учебно-боевой тревоге. Командир роты подозвал командиров взводов.

Пока ставилась «боевая задача», бойцы вполголоса переговаривались. Еж ворчал и сердито косился на всех. У него все валилось из рук, лопата не лезла в чехол, в спешке он схватил чужой противогаз.

Взвод Миронова был назначен направляющим в роте. Когда вышли за город, лейтенант подал команду: «Бегом, марш!»

– Поправь котелок, – жалобно молил Андрея Ефим (он был вторым номером пулеметного расчета), – а то всю спину станком перерезало.

– Надо на месте укладываться, – поучал Андрей, поправляя у Ежа вещмешок с котелком под скаткой. – Гузырь[3]3
  Конец.


[Закрыть] от вещмешка болтается, как поросячий хвост. У-у-у, баглай[4]4
  Лентяй, лежебока.


[Закрыть]. И лопата у тебя, гляди, бьет держаком по ногам… Сдвинь ее на бок, бежать сподручней.

Еж недовольно покосился на Андрея, стирая рукавом крупные капли пота.

– Долго ли еще будут эти скачки? – жалобно спросил он вполголоса, будто Андрей мог знать. – Километров пять, наверное, уже отмахали, а ему хоть бы что, планшеточку только поправляет, – кивнул Еж в сторону Миронова. – Куда там, и на вожжах не удержишь!

– Ему бы нашу солдатскую обузу, – угрюмо отозвался Андрей, – тогда не больно шибко бегал бы.

У подножия безымянной высоты при подъеме перешли на шаг, а как только добрались до вершины, опять побежали. И тут вдруг боец Ягоденко оступился и упал со станком пулемета. Тяжело дыша, он вскочил и, прихрамывая, хотел было опять бежать, но подскочивший Миронов приказал ему снять станок, ловко взял его за плечи и показал рукой:

– Идите вон на ту высотку с кустарником.

Подбежал Правдюк:

– Разрешите мне станок…

– Нет.

Бойцы в недоумении переглянулись. Лейтенант и со станком бежал так же легко. Полагута подумал: «Зря я о нем нехорошо сказал, надо взять станок».

– Мухтар! – крикнул он своему подносчику и, не говоря ни слова, вырвал у него из рук коробки с пулеметными лентами. – Возьми станок у лейтенанта…

Мухтар подбежал к Миронову.

– Товарищ лейтенант, разрешите мне станок?

Миронов отдал станок и, как только приблизились к подножию высоты с кустарником, подал команду перейти на ускоренный, а затем на нормальный шаг.

Ехавший на машине Канашов видел все это и хотел остановиться, отругать лейтенанта, но потом улыбнулся и кивнул шоферу:

– Поехали!

«Ладно, – с затаенной надеждой думали бойцы, – прибежим на место – передохнем. Скоро взойдет солнце, осушит росу на траве. Хорошо после утомительного марш-броска полежать на прохладной траве. А еще лучше уснуть на часок-другой. Глядишь, а там и походная кухня подъедет, можно подзаправиться».

Но не тут-то было! Едва добрались до небольшой безымянной высоты, поросшей редким кустарником и молодым ельником, получили приказ: после десятиминутного отдыха готовить огневые позиции для пулеметов.

Готовили позиции весь день, с небольшими перерывами на завтрак и обед.

Андрей закончил вкусный обед, протер котелок пучком травы и, приглядев местечко в тени, под разлапистой елью, с наслаждением растянулся на земле, расправляя затекшие руки и ноги. Поодаль от него долго примащивался Еж. Проспорив Андрею, он теперь старался держаться подальше от него. Во время обеда не проронил ни слова, боясь, как бы Андрей не вспомнил об их вчерашнем споре: «Авось пройдет несколько дней, глядишь – и забудет».

Бойцы расположились на отдых. Одни усталыми голосами вели неторопливую беседу, другие дремали, третьи курили молча.

Командир отделения сержант Правдюк проверил, как собраны пулеметы, как составлены винтовки в козлах, где сложено снаряжение. Нашел все, к своему удивлению, в порядке и даже слегка расстроился, что никому не пришлось делать замечаний.

Когда, как показалось Ежу, Андрей уснул, он расстелил шинель рядом. Здесь хорошая тень да и трава погуще. Но только Еж закрыл глаза, как Андрей толкнул его в бок:

– Ефим, а Ефим, руки у тебя болят?

Еж сделал вид, что спит, и только после третьего сильного толчка ответил:

– Болят, ох, как болят, Андрюшка! И не только руки, всю спину разломило. А ты думаешь, это все? На этом лейтенант успокоится? Плохо ты его знаешь…

– Типун тебе на язык, вечно каркаешь, как ворона, на свою же голову! – прикрикнул на него Андрей. У него сейчас было только одно желание – поспать…

– А ты думаешь, – не унимался Еж, лукаво прищурившись, – выстроит нас Правдюк и скажет: «Товарищи, получена боевая задача – отбой до утра».

– Да ну тебя! – Андрей лениво отмахнулся, как от надоедливой мухи, и перевернулся на другой бок. – Спи, чего язык зря чешешь.

Но как только Еж устроился поудобнее и набросил на себя шинель, взвод подняли. Догадка Ежа оправдалась. Правдюк приказал бойцам отрыть запасные позиции и соединить их с ходами сообщения.

– Работу вмисти с маскировкой, – приказал Правдюк, – закончить до рассвета.

Поплевав остервенело на руки, Еж начал отрывать ход сообщения, ворча:

– Отдохнуть толком не дадут. Помнишь, политрук на политзанятиях читал нам статью из «Правды»?

Андрей перестал копать и уставился на Ежа, а тот продолжал:

– Умно сказано было в той статье, что по-новому надо проводить боевую подготовку. Не только рыть окопы полного профиля.

– А слыхал, что Миронов говорил? «На войне лопата солдату жизнь бережет», – вставил Полагута.

– Это нескладно, лучше так: «За лопату держись – сохранишь жизнь».

– Нет, ты скажи мне все-таки, за что наш взвод землекопами окрестили? – спросил Андрей Ежа.

– Землекопами? – переспросил Еж удивленно. – Не землекопами, а кротами. В конце декабря это было. Морозище стоял лютый. Бывший наш взводный, младший лейтенант, с чудной такой фамилией – Ерза, занятие должен был проводить с нами по тактике в поле. Сам ли он мороза спугался или сжалился над нами – не знаю, а в поле не повел. С утра, значит, два часа в полковом клубе политзанятие было. Политрук нам лекцию читал, а после пришел наш Ерза. Росточка он махонького, поменьше меня, головища большая, уши лопушистые. Смешной такой с виду и все бесконечно вынимает расческу и причесывается. Оттого, наверно, у него и волосы редкие, все сыплются. Достал он из сумки какое-то наставление и давай нам читать. Долго читал, нудно, как дьячок на клиросе. В сон так и клонит всех. Кто поближе сидел – вздремнул, а подальше – всхрапнул. Видит он, что к концу занятия замертво все уснем, поднял нас, положил на пол и давай объяснять, чтобы мы правильно на боку лежали, голову чтобы пригибали пониже к полу от пуль, значит, как надо лопату быстро доставать из чехла. А тут в самый что ни на есть разгар занятий комбат Горобец входит…

Сержант Правдюк подошел к ним и долго смотрел, как они работают. Морщил лоб. Видно, ему что-то было не по душе…

– Товарищ Полагута, вы шо робите? – спросил он озабоченно.

Андрей спокойно взглянул.

– Ход сообщения к Подопрыгоре, товарищ сержант.

Правдюк присел на корточки.

– Скилько вам треба время на отрывку хода в полный профиль?

– До рассвета управлюсь, – потупил взгляд Андрей.

– Ну а шо, як «противник» будэ туточки раньше? Як вы будите с суседом сообщаться, як змините цю огневую позицию и перейдете на нову?

…Сержант Правдюк был одним из тех ревностно исполнительных и требовательных командиров, о которых в армии говорят «служака». К ленивым и нерадивым был беспощаден. С приходом лейтенанта Миронова он стал во всем подражать ему и даже ходил теперь такой же пружинистой походкой.

Правдюк терпеть не мог, если кто-нибудь из его подчиненных действовал на занятиях не так, как этого требовал устав.

Но за справедливость бойцы его любили.

Через два часа ход сообщения для движения ползком был готов. Опять неожиданно появился Правдюк.

– Товарищ Подопрыгора, – приказал он, – возьмите пулемет и ползите к Полагуте.

Подопрыгора, неуклюже передвигая широкое, грузное тело и тяжело сопя, пополз.

– Докладывайте, товарищ Подопрыгора, де вам трудно, а вы, товарищ Полагута, запоминайте, шоб подправить можно було.

Проверка отрытого Полагутой хода сообщения прошла благополучно. Правдюк приказал проверить работу Ежа. Андрей старался проползти как можно лучше, но в одном месте застрял и, как ни пытался, ползти дальше не смог.

– Шо там такэ, товарищ Полагута? – будто недоумевал Правдюк.

– Противогаз зацепился, – пробормотал Андрей.

Но Правдюка трудно провести.

– Не противогаз виноватый, а Еж, шо поленился и узкий ход отрыл.

– Для такого борова, товарищ сержант, не человеку надо копать, а землечерпалке, – пытался оправдаться Еж.

– За плоху работу объявляю вам замечание и приказываю ще одну запасну позицию отрыть… Понятно?

Отдав, приказание, он ушел. Еж проводил его сердитым взглядом.

– Вот ты и отдохнул, Ефим… Проковыряешься тут до полночи. Сама себя раба бьет, что не чисто жнет…

Он с завистью поглядел на Андрея, тот, аппетитно зевая, расстилал шинель.

И вдруг тяжелая рука Полагуты легла на плечо Ежа:

– Давай-ка вместе, Ефим, отроем.

Глаза у Ежа просияли.

– Я и так тебе проспорил вчера… – голос его дрогнул.

– То само собой, – бросил Андрей, поплевав на руки. Он с силой ударил лопатой о сухую землю, комья ее полетели в разные стороны.

Никогда еще Еж не чувствовал себя таким виноватым…

5

Обходя позиции, которые готовились для тактических учений, Канашов подозвал Миронова. Сделав несколько замечаний, он сказал:

– Надо, лейтенант, проявлять больше выдумки на тактических занятиях. Бойцы должны чувствовать, что их обучают полезному делу. У вас на занятиях много рассуждений…

«Откуда это он знает?» – подумал Миронов.

– Вот ваш товарищ по училищу, Жигуленко, проводит их куда лучше…

Миронов стоял, смущенно теребя гимнастерку.

– Прочтите вчерашнюю передовую в «Красной звезде» – «За отличную подготовку станковых пулеметчиков». Она вас касается. Вы, молодые командиры, должны быть особенно беспокойными. Мало хорошо знать то, что в военном деле уже сделано до вашего прихода в армию. Служить надо так, чтобы постоянно искать… А вот со станком у вас хорошо получилось, – слегка улыбнулся Канашов. – Это верный путь к завоеванию авторитета командира.

Канашов простился и уехал.

«Надо пойти проверить, как идут работы», – подумал Миронов.

Солнце щедро пекло, хотелось пить. Разговаривая с Канашовым, Миронов видел, как принесли ведро воды – норма на взвод, как бойцы с шутками делили ее, и даже слышал, как смеялись над лежащим на траве Ежом, выливая ему в котелок остатки воды. «Неужели Правдюк обо мне забыл?» – подумал Миронов, направляясь на позицию, где ему приготовили наблюдательный пункт.

По пути он остановился у запасной позиции, где работали Еж и Полагута. Потный, перепачканный землей Полагута бросил рыть и протянул котелок с водой:

– Пейте, товарищ лейтенант.

– Спасибо, товарищ Полагута. Я не хочу.

На наблюдательный пункт кто-то уже позаботился принести соломы. Миронов прилег на нее, расстегнул ворот гимнастерки, вытер платком пот. От близости сырой земли было легче дышать. И вдруг он увидел в нише, вырытой в боковой стенке, чей-то котелок. Он взял его. В нем была вода. Отхлебнул глоток, пополоскал рот и выплюнул. На боку котелка были выцарапаны четыре буквы: «Ягод». «Так это Ягоденко позаботился…» Но тут зашуршала, посыпалась земля, сверху показался сержант Правдюк и протянул ему котелок:

– Товарищ лейтенант, это ваша порция осталась…