Текст книги "Годы испытаний. Честь. Прорыв"

1

Русачев сидел мрачный в своем кабинете и барабанил по столу пальцами. Невольно всплывал неприятный разговор с Канашовым. В голове теснились противоречивые мысли. Большинство фактов были сомнительными, а то и просто голословными. Но все же это были мелкие семейные пустячки.

Командир дивизии еще раз перечитал терпеливо все докладные и велел вызвать к нему на беседу Валерию Кузьминичну.

Вскоре она явилась, разодетая, накрашенная, с кокетливой улыбкой, и протянула ему руку в перчатке.

Русачев знал, что Канашов, оставив квартиру, ушел с дочерью от нее окончательно. И на другой же день после этого Валерия Кузьминична справляла новоселье в кругу близких ей знакомых. Но он еще сомневался. Неужели эта женщина, обивавшая пороги командования и политотдела, молящая вернуть ей мужа, на самом деле была рада его уходу. Неужели все это не более как красивая игра ради каких-то своих личных целей?

Валерия Кузьминична сразу уловила на лице полковника недоверие к ней и тут же полезла в карман за носовым платком. Лицо ее, уверенное и самодовольное, тут же потускнело, и по нему пробежали мрачные тени.

– Вы думаете, товарищ полковник, мне легко пережить этот разрыв? Вы ошибаетесь… Мне большим усилием воли приходится быть спокойной, а на душе кошки скребут. До сих пор не верится, как я могла жить с таким ужасным человеком. Вы смотрите на мое платье и думаете: «Все же шикарно одевал тебя муж». И тут вы ошибаетесь… Все это нажито без него и до него. Он мне не купил ни одного платья.

– Ни одного? – усомнился Русачев.

– Больше того, когда он уходил от меня, то прихватил несколько моих дорогих отрезов. Пусть берут, я проживу без них. И у меня еще будут.

– Меня интересует один вопрос.

– Пожалуйста, я слушаю вас.

– Зачем вы выходили замуж?..

Валерия Кузьминична кокетливо улыбнулась.

– По-вашему выходит, я не имела на это право? А что остается делать женщине, если ее соблазнили? Конечно, я могла бы иметь от него детей и получать алименты. Но я заблуждалась… Мне казалось, что Канашов счастлив со мной. Ради него я принесла в жертву все… А я бы, поверьте мне, могла иметь более видного мужа. Подумаешь, шишка – командир полка. Да за меня министры сватались. Один видный поэт проходу не давал. Он и сейчас еще нет-нет да и напишет мне. У него сборник стихов вышел недавно. Что ни стих: «Посвящаю В.К.». Это мне.

Чем дальше слушал ее Русачев, тем все более ощущал, как ворот гимнастерки сдавливает ему горло. Лицо его краснело, а голос становился глухим, сиплым.

– Скажите, а вам приходилось когда-либо спать под открытым небом в походах, под шинелью, мерзнуть, голодать вместе с мужем?

Валерия Кузьминична игриво вскинула брови:

– Это вы к чему, собственно говоря? Боевая романтика – не моя стихия. Я человек искусства… И кстати, когда он воевал в Финляндии, мы, к счастью, не были еще знакомы…

– А вот я со своей женой всю Гражданскую войну исколесил по полям, и на коне, и на тачанке… – И тут же, увидев, что его собеседница обидчиво поджала губы, оборвал начатый рассказ и тяжело вздохнул. Помолчав, продолжал более резко: – Не любили вы человека, с которым жили, вот что я скажу вам. Не были ему женой. Как бы на не утвержденной должности состояли при этом.

Валерия Кузьминична сняла перчатки, игриво похлопала ими по круглой коленке.

– Какая там любовь!.. Что же вы хотели, чтобы я любила этого алкоголика?

– Алкоголика?

– Вы сомневаетесь или просто меня разыгрываете? Да если хотите знать – мне теперь нечего скрывать, – он пил каждый день утром и вечером по стакану водки и, не закусывая, уходил на службу, а там разносил своих подчиненных.

– И это в служебные дни! – привстал и, глядя насмешливо, покачал головой Русачев. – Ну а как же тогда он пил в праздники?

– В праздники он напивался, как сапожник, в стельку… Канашов один способен выпить четверть водки. И тогда, боже мой, он невменяем… Сквернословит, все бьет, говорит, что во всей дивизии нет ни одного умного командира, что все бездарные и подхалимы. Сколько раз он направлял на меня револьвер и грозил застрелить…

Русачев, слушая о новых и новых семейных «преступлениях» Канашова, весь сжимался в пружину. Иногда ему хотелось остановить эту женщину, ошалевшую от ненависти к мужу, опровергнуть ее. Он понимал, что она говорит ложь и что она сама не верит во все это. Что пришла она к нему не из желания вернуть дорогого для нее человека, а привела ее сюда злоба на него, чувство лютой, не знающей удержу мести. И чем больше нагромождала она одну клевету на другую, тем яснее было для Русачева, что за человек сидит перед ним. И когда она наконец дошла до подлости, Русачев не вытерпел. Он поднялся с кресла и, побагровев, крикнул:

– Вон отсюда! Чтобы и духу твоего здесь не было!

Она испуганно взглянула на него, шарахнулась в сторону. Но у самых дверей, обернувшись, зло взглянула на него колючим, уничтожающим взглядом.

– Ах, так вы покрываете все его темные дела? Хорошо, я найду на всех вас управу! И на вас и на ваш политотдел.

– Вон отсюда! – снова рявкнул Русачев, уже теряя всякую волю над собой, и ударил кулаком по столу. Чернильница подпрыгнула и упала на пол, разбрызгивая фиолетовые капли на навощенном до блеска паркетном полу.

2

Придя домой после разговора с женой Канашова, взволнованный Русачев долго не мог найти себе места.

Марина Саввишна сразу отправилась в погребок, достала маринованных грибков, сделала салат и, налив стаканчик вишневой наливки, подошла к нему.

– Покушай, голубчик, – предложила она ласково, обнимая мужа и гладя его черные, подернутые нитями седины волосы.

Но Василий Александрович, даже не взглянув на нее, резко поднялся и заперся в своей комнате. В нем еще были слишком свежи воспоминания о самовольном переселении в новый дом, и он считал жену главной виновницей и заводилой.

Долго он сидел, закрыв глаза. Потом достал два пожелтевших от времени номера журнала, где была напечатана в тридцатые годы его статья о коннице в наступлении. И, наконец, вытащил из ящика стола вторую статью, отпечатанную на машинке. Ее вернула эта же редакция накануне Нового года. В ней он излагал свои мысли о коннице как одном из основных подвижных средств в современной операции. Редакция со многими положениями, выдвинутыми им, не согласилась, отрицая ведущую роль конницы в будущей войне, требовала от него кое-что обосновать, а отдельные места переделать. Он обиделся и не стал ничего исправлять. С каждым днем он все больше и больше относился с недоверием и даже боязнью ко всему, что могло поколебать его авторитет, заслуженно добытый в годы Гражданской войны.

А вскоре прибыл к нему в дивизию служить «баламут» Канашов. Русачев скрепя сердце терпел «новшества» и боялся, что этот «новатор» подведет его. И в то же время понимал: зажимать новое, что вводил Канашов в боевую подготовку и обучение войск, нельзя. Не раз он пытался разобраться, кто же такой Канашов: карьерист, ищущий личной славы, или действительно деловой командир с творческими наклонностями? Он не мог отказать Канашову в его неуемной энергии, умении видеть важное, но в то же время он считал себя обязанным сдерживать его «необузданные желания и порывы».

Первое время он был убежден, что Канашову с ним тягаться трудно. Ведь у него, Русачева, за плечами многолетняя армейская служба, боевой опыт Гражданской войны и у командования он на хорошем счету, его ценили, ему доверяли, считали одним из опытнейших командиров. А кто такой Канашов? Командир, хотя и не из молодых, но все же у него нет всех тех качеств, которыми обладал он.

Время шло, и Русачев начинал понимать, что весь его авторитет и особенно его опыт Гражданской войны теряют свое былое значение, а сам он отстает от жизни.

Остро это он почувствовал с приходом в дивизию Канашова.

Прошлой осенью после тактических учений начальник боевой подготовки округа вызвал к себе Канашова и долго беседовал с ним о причинах ошибок, допущенных во время учения. Да и сейчас, несмотря на этот печальный случай, генерал признал подготовку полка хорошей. Это больно задело самолюбие Русачева. А на разборе учений генерал говорил о том, что некоторые большие начальники не готовятся серьезно к учениям и собираются руководить ими, как проезжий дирижер чужим, хорошо сыгранным оркестром. Русачев принял этот упрек в свой адрес.

«А в последнее время Канашов совсем обнаглел. Он, как ретивая лошадь, закусив удила, делал все, что считал необходимым, даже не советуясь. И когда я его одернул, он мне такое выпалил, что хоть стой, хоть падай. Хорошо, что мы были вдвоем и этого никто не слышал. «Я, – говорит, – на ваше начальственное положение, Василий Александрович, не посягаю. Любите вы это самое положение, что ж…» И это звучало так: «Разве можно винить тебя, если ты на большее не способен? Только не мешай и мне дело делать…»

И Русачеву неприятно было, что Канашов разгадал его слабости. Может быть, это и породило у Русачева в последнее время чувство подсознательной боязни откровенного разговора с глазу на глаз. При посторонних Канашов не мог ему сказать этого, ибо хорошо знал жесткие законы дисциплины. К тому же он был достаточно умен, чтобы нарочито обострять отношения.

Русачев порывисто поднялся и опять торопливо зашагал. Ходил он долго, пока не устал. Тогда снова сел, закурил и опять встал, вспомнив, что сегодня получена еще одна срочная шифровка из штаба округа – приказывали направить в их распоряжение подполковника Канашова. Его расстроило это приказание. А вдруг действительно Канашова отстранят? В течение нескольких дней, после того как Канашов был предупрежден им о неполном служебном соответствии, Русачев не решался отправлять рапорт на имя командующего с просьбой снять Канашова с командования полком. Надвигалась ответственная полоса боевой подготовки войск – летняя учеба. Надо было строить новый лагерь. Зарницкий по нескольку раз в день напоминал комдиву о рапорте. И наконец рапорт был отослан. Но теперь Русачев почему-то вдруг подумал о том, что этого не надо было делать…

«Хорошо бы до отъезда Канашова в округ поговорить с ним по душам о его семейных делах. Может быть, еще удастся их примирить. Канашов грубый по натуре человек. Мог погорячиться из-за дочери и оскорбить жену. Ведь до приезда дочери они жили в согласии. Нет ничего запутанней, чем отношения между мужем и женой… И тут, пожалуй, Коврыгин односторонне подошел к решению вопроса, обвинив во всем Канашова. Мне ведь тоже поначалу так показалось. А теперь нет сомнения, что виноваты они оба. И даже она больше». Сам себе Русачев признался, что он не жил бы с такой женщиной ни одного дня.

Поразмыслив обо всем, Русачев позвонил домой к Коврыгину:

– Вечер добрый, Петр Петрович. Не разбудил? Читаешь? Полезное занятие… У меня сегодня был разговор с женой Канашова. К тебе приходила? Грозилась? Ну пусть пишет… По-моему, разбирать Канашова на дивизионной парткомиссии не следует… Ограничимся вызовом и предупреждением. Пусть сам решает этот вопрос по-серьезному: будет ли он с нею жить или нет?.. Ты ведь знаешь: силой мил не будешь. Вот так. Ну, будь здоров…

3

Новое место для лагеря выбрали в густом сосновом лесу. Неподалеку бежала речушка, чистая, прозрачная. На ней было решено устроить плотину, поднять уровень воды, чтобы использовать ее в хозяйственных целях. За рекой начинались поля, они перемежались оврагами, высотками и рощицами, что было особенно выгодно для учебного поля и тактических занятий. Район понравился всем, и только один командир полка, подполковник Муцынов, оставался ко всему безразличен.

С лица Канашова не сходила довольная улыбка. Он вмешивался буквально во все, осматривая, прикидывая на глаз, ходил стремительно и, несмотря на свою плотную фигуру, легко ложился и вставал с земли.

Когда командир дивизии предложил каждому из присутствующих доложить свое мнение о месте для лагеря, Муцынов, который до этого со всем молча соглашался, вдруг запротестовал:

– Зачем в этом лесу? Да вы поглядите, какая здесь густота, даже днем темно.

Канашов предложил вынести район лагеря поближе к опушке леса и кое-где проредить.

Комдив согласился и уточнил, что лагерь должен выходить к юго-восточной опушке, где меньше кустарника и почва значительно суше.

А дальше начался долгий спор, сколько потребуется времени на подготовку лагеря.

Муцынов назвал такие сроки, что, согласившись с ним, дивизию можно было вывести в лагерь не раньше середины лета.

Русачев озадаченно оглядел Муцынова. Он уже не раз перехватывал укоризненный взгляд Канашова, который тот бросал в сторону Муцынова.

– Значит, для оборудования лагеря дивизии тебе надо месяц, да на стрельбище – месяц, на спортгородок – полмесяца. Ну и в резерв, как ни говори, тоже полмесяца надо. Вот и выходит, что просишь у меня три месяца…

Канашов, не спуская глаз с комдива, наблюдал, как тот спокойно подсчитывал, как бы соглашаясь с Муцыновым. «Конечно, Муцынову все можно. Любимчик! А вот попробуй я, Канашов, запроси столько, комдив изругал бы, осмеял в присутствии всех. Три месяца много, но меньше, чем за два, тоже нельзя, – прикидывал и Канашов. – Работа большая. Но почему комдив так спокойно согласился отдать Муцынову весь автобат? На чем же он думает подвозить все, что надобно, в дивизию? Наверно, опять заберет у нас лошадей. Ни одной не дам!»

А Русачев тем временем продолжал:

– В том-то и дело, товарищи, что мы не строительное соединение, а боевая единица. Для нас основное – боевая подготовка…

– Да, но ведь лагеря тоже для этого, – сказал командир второго полка подполковник Буинцев.

– Нам предстоит подготовить сложное тактическое учение с боевой стрельбой, – продолжал комдив. – И учения эти должны состояться не позже конца июня… Значит, в конце мая надо выйти в лагеря.

– Не получится! – махнул рукой Муцынов. – Не могу же я разорваться. За два месяца и лагерь построить, и стрельбище оборудовать, да еще и спортгородок…

Но комдив решительно прервал его:

– Хватит! Мне все ясно…

Русачев хорошо понимал, что только Канашов может выполнить эту трудную, ответственную задачу, и поэтому сказал:

– Подполковник Канашов, даю вам полтора месяца на все оборудование лагеря. В ваше распоряжение прибудет авторота. Приказываю закончить все работы к середине июня. Понятно?

Все это произвело впечатление грома, грянувшего среди ясного неба. Все растерялись. Один Канашов оставался невозмутимым, будто это его не касалось. Он знал: Русачев упрям в своих решениях и всякие возражения бесполезны.

– Завтра же представить мне на утверждение план боевой подготовки полка на этот период, – добавил он.

Муцынова сначала ошеломило неожиданное решение, но постепенно он пришел в себя: «Что ни делается, все к лучшему». Он торжествовал победу и с насмешкой поглядывал на Канашова. «Поглядим, как у тебя выйдет… А то вечно суешься со своими предложениями…»

– Готовьте полки к строевому смотру, – приказал комдив. – Перед выходом в лагеря проверю.

4

Возвращаясь домой, Канашов думал, что не бывает худа без добра. Благодаря этому решению комдива его полк раньше других начнет полевые занятия. Это хорошо… Надо еще сегодня до обеда закончить рекогносцировку лагеря, а завтра с утра направить всех на работу. Он отдал приказ дежурному по полку сыграть сбор тревоги для командного состава полка. Через полчаса все направились в район лагеря. Канашов сразу распределил работы среди комбатов: Белоненко поручил оборудовать лагерь, Урзаеву – стрельбище, батальону капитана Горобца – спортгородок.

Командиры переговаривались:

– Всегда все на нас валят. Учение проводить – наш полк, на границе укрепленный район строить – мы, лагерь выбрали новый – опять нас впрягли.

– Канашов думает отличиться… Честолюбие не дает покоя.

– Верите, товарищи, – говорил командир роты Верть, – я забыл, когда ходил в кино. Вот и набирайся культуры. Какая там культура? Жены от нас скоро откажутся, дети отвыкнут.

До Канашова доходили эти разговоры, но он никому не давал нахлобучки. «Ладно, пусть выговорятся. За мной еще будет слово, – думал он. – Прежние успехи кружат некоторым голову. Готовы век жить воспоминаниями о былых заслугах. С таким настроением лагеря не построить…»

Солнце уже зашло. В лесу стоял сумрак и резко пахло сырой землей, гнилой листвой. Командиры собрались возле головной машины, расселись на поваленные деревья, слушали. Резкий, звонкий голос Канашова разносился далеко по лесу.

– Товарищи командиры, нам предстоит выполнить две сложные задачи: построить лагерь и провести показные тактические учения. Времени мало, но раз задача поставлена, ее надо выполнить. Занимаясь оборудованием лагеря, мы должны не забывать, что главное для нас – боевая подготовка. Вот в батальоне Горобца…

Горобец вскочил, вытянулся.

– Садитесь, товарищ капитан. В этом батальоне рота Аржанцева отстреляла упражнение «на отлично», а рота Петухова? Еле-еле натянула «на удочку». У Белоненко еще хуже. В роте старшего лейтенанта Вертя неудовлетворительная оценка. Возьмите физическую подготовку. На первом же километре марш-броска появились отстающие. По боевой тревоге батальон подымается восемь минут. Так дальше не пойдет… На совещаниях и собраниях говорим умные речи и даже с претензией на открытия! А штыковому бою обучаем на легких макетах чучел. Тронь у солдата лоб – сухой, а надо, чтобы спина была мокрая. Поменьше похвал, побольше честного усердия. Надо обучать и воспитывать людей так, чтобы они умели воевать…

За три недели работы полка Канашова оборудование лагеря заметно подвинулось. Среди леса, на расчищенной площадке, обозначились ровные квадраты дощатых гнезд для палаток. С боков и впереди их опоясывали лагерные линейки, посыпанные золотистым песком. На концах передней линейки стояли грибки для часовых.

В спортгородке работа шла также полным ходом. На опушке высились три снаряда с лестницами и свисающими канатами, несколько волейбольных площадок, баскетбольные щиты, пока еще без сеток; будто хрустальные ворота, сверкали под солнцем никелированные турники, параллельно им стояли брусья, а поодаль «безголовые и бесхвостые кони», которых так не любят новобранцы.

На вновь оборудованном стрельбище зазвучали первые перекатистые выстрелы.

При возвращении со строительных работ в часть среди командиров стихийно вспыхнул разговор об опровержении ТАСС в «Правде» от 9 мая. Японские газеты сообщали, будто бы Советский Союз концентрирует крупные военные силы на своих западных границах. ТАСС опровергало эти нелепые измышления.

– По-моему, – сказал Канашов, – это имеет прямую связь с опровержением, опубликованным в начале этого года. Тогда ТАСС опровергало, что немецкие войска перебрасываются в Болгарию с ведома правительства СССР.

– Я что-то не улавливаю связи между этими двумя опровержениями, – признался Савельев. – При чем тут немцы, Болгария и эти японские измышления?

Канашов улыбнулся.

– Германия подтягивает свои войска ближе к нашим границам. Война назревает…

– Не думаю, – проговорил Бурунов, – чтобы Гитлер вздумал, затеяв войну с Англией, напасть на нас. Ведь это грозит Германии войной на два фронта. А Гитлер в своих речах осуждает военных руководителей кайзеровской Германии за их стратегическую слепоту в Первой мировой войне – сражение на два фронта. А во-вторых, навряд ли Гитлер рискнет напасть на нас, имея с нами договор.

– То, что они не рискнут воевать сразу на два фронта, с этим я согласен, – сказал Канашов. – Но не забывайте, что капиталистам всегда легче сговориться друг с другом, чем с нами.

– А я твердо убежден, что от войны мы гарантированы лет на пять, – уверенно возразил Бурунов.

– Да, для нас это было бы неплохо, – согласился Канашов, – учитывая, что мы недавно перешли на новую систему боевой подготовки и в армию поступает новая техника.

– Конечно, если бы на границе назревало что-нибудь серьезное, наши батальоны не сняли бы со строительства укрепленного района, – предположил майор Белоненко.

– Правильно, – поддержал его Аржанцев.

И только всегда критически настроенный капитан Горобец усомнился:

– Но зачем же тогда прибыли туда саперные части? Загорать?

– Продолжать строительство, – сказал Белоненко. – Не можем же мы вечно надеяться на миролюбие наших новых беспокойных соседей.

– К вашему сведению, они ведут строительные работы только в ночное время, – сказал полковой инженер.

– Вот это и плохо, – не унимался Горобец. – Немцы открыто день и ночь возводят укрепления, а мы играем в маскировку и теряем драгоценное время.

– Не думайте, капитан Горобец, что наше командование не учло всех плюсов и минусов этого дела. Раз так делают, значит, для нас это более выгодно, – заметил полковой инженер.

Но Горобец не согласился с ним, и тот, желая убедить упрямого капитана, сказал:

– Вы, капитан Горобец, я вижу, воинственно настроены. А политика – вещь чрезвычайно тонкая. Приказать открыть огонь, начать войну не очень трудно, а вот предотвратить ее куда сложнее…

– Да, совсем забыл, товарищи, – сказал пропагандист полка, – на той неделе к нам приедет лектор из округа и прочтет лекцию о международном положении.

– Вот это хорошо, – одобрил Канашов, – а то нам, этом разобраться.