Текст книги "Б-1, Б-2, Б-3. неженский нероман"

Неправильное в литературном плане выражение «ночь в разгаре» – это как раз про ту мою ночь. Бегом добежав до своей гостинки, я открыл дверь и сунул голову в комнату:

– У тебя горло болит?

– Да, очень болит! – донеслось из-под одеяла.

– Понял! Продержись ещё пять минут!

Я полетел по знакомой дороге. В лицо бил ветер, всё так же сыпала мелкая ледяная пыль. Земля уже окончательно замёрзла, но снега выпало совсем немного. Начиналось двадцатое ноября. Ни зима, ни осень. Просто стылость, мракобесие и чернота в небе, на земле и на душе.

– Да! Очень болит! – выпалил я женщине в белом.

– Возраст? – невозмутимый голос продолжал допрос.

– Двадцать два! – зачем-то соврал я.

Говорить «Восемнадцать» у меня, почти сорокалетнего, язык не повернулся. Дама в белом вопросов больше не задавала. Она ещё деловито покопалась в ящичках, потом что-то набрала на клавиатуре, прочитала на мониторе, сходила в другое помещение, вынесла оттуда последний тюбик и, наконец, озвучила мне сумму сформированного заказа. Пока я старался найти без сдачи, она растолковывала, что, после чего, и в каких дозах пить. Потом внимательно глянула на меня ещё раз и сказала:

– Я вам лучше всё запишу!

– Спасибо! Дайте ещё, пожалуйста, мёд! Как его использовать – не пишите!

За её лечение я принялся сразу по приходу, а вернее – по прибегу домой. В названия лекарств я никогда особо не вдавался, поэтому доставал упаковку из тонкого целлофанового мешочка, сравнивал название с тем, что написала женщина в белом, и точно следовал инструкции. Моя безропотная подопечная проглотила всё, что лежало у меня на ладони, выпила чай с мёдом и вновь уползла под одеяло. От неё несло жаром за метр. Я намочил полотенце холодной водой с уксусом, положил ей на лоб, а сам сел на кухне, включил телевизор и налил себе полный фужер вина. Сегодня я честно заработал свои сто грамм! Посмотрел какую-то комедию, но почему-то даже не улыбнулся, хотя понимал, что это должно быть смешно. Допил бутылку, сменил полотенце на её голове и не раздеваясь лёг рядом. Диван у меня всё равно был только один, зато очень широкий. В-2 закатилась в дальний угол и тихо там сопела, занимая одну десятую его площади.

Я проснулся оттого, что она переползает через меня. Уже светало, а, значит, было почти десять. Она надела мою футболку, которая ей оказалась почти до колен, сходила в ванну и вновь легла рядом.

– Как ты? – спросил я.

– Спасибо, уже лучше! – прохрипела В-2, кашлянула и сморщилась.

– Сейчас тебе надо хоть немного позавтракать и ещё пожевать таблеток!

– Хорошо. Как скажешь. Как интересно! – через минуту шёпотом заметила она, глядя в потолок и слегка улыбаясь. – Незнакомая квартира. Незнакомый мужчина. Ухаживает. Лечит. Не курит дома. Не матерится. Никогда не думала вот так справить свой день рождения!

Я только присвистнул.

– Знаешь, – говорю я ей, садясь на кровати, – у меня такое тоже не каждый день! Могла бы незнакомого дяденьку и предупредить! Незнакомый дяденька всё-таки не полный засранец, чтобы человека с днём ангела не поздравить! А теперь садись завтракать, а по ходу расскажи, что бы ты хотела получить на праздник от незнакомого дяденьки? Желательно – в пределах разумного.

Она одёрнула футболку, села за стол, доковыряла вчерашнюю ветчину, намазала плавленым сыром хлеб, выпила немного кофе, а сама время от времени поглядывала на меня, и в глазах один за другим у неё появлялись и исчезали чёртики. В её голове явно шёл мыслительный процесс на тему подарка. Наконец она встала из-за стола, выпила положенные таблетки с мёдом, снова залезла под одеяло и с хитрым видом хриплым шёпотом сообщила:

– Однажды я видела в кино… – она улыбнулась совершенно детской улыбкой, глядя в огромный чёрный экран моего телевизора, – как дяденька пришёл к молодой любовнице на её день рождения… – она закрылась одеялом по самые глаза и глянула на меня уже смелее, – и принёс с собой бутылку «Виски», торт и букет роз. И они пили, ели и целовались. И им было целый день хорошо. Потом она долго помнила этот свой день рождения, хотя дяденька её скоро бросил. Я тоже так хочу встретить свой девятнадцатый, чтобы потом помнить. А не как обычно. Отец напьётся, брат всё вкусное со своей братвой сожрёт, жена отцова начнёт мораль читать. Всё закончится скандалом. Потом весь вечер я буду гладить кошку и смотреть видик. Это так достало! Закончу институт – уеду сразу отсюда. Этот город мне принёс столько горя, что жить в нём я больше не хочу!

Слушая её наивную исповедь, я испытывал двойственное чувство. Во-первых, хорошо, что она не мечтает о колье с бриллиантами, а лишь о чём-то более реальном и менее дорогом. Во-вторых, мне опять захотелось дать ей в руки поганое ружьё и сказать: «Стреляй всех мужиков подряд! И начинай с меня! Мы это, бля буду, заслужили!»

– Сегодня все ваши желания для меня – закон, о, прекраснейшая из девятнадцатилетних! Будет вам и «Виски», будет вам и торт!

Я прекрасно понимал, что двукратная разница в возрасте – это пропасть, которую можно засыпать только деньгами. У меня таких денег, разумеется, не было в помине, и потому наши отношения закончатся очень быстро. Разное воспитание, разные интересы. Не буду же я с ней делать вечерами математику! Но несчастный больной человек просил об одном счастливом дне! Кто бы я был, если б не расшибся ради этого в блин! Да никто!

* * *

Во второй раз дед заявился ко мне на сороковой день. Начался декабрь, я хорошо отметил свой день рождения. Четверть века. Ещё не много, но уже не мало. К нам в комнату общежития набилось изрядное количество друзей, знакомых и кого-то ещё: общага есть общага. Выпили, покрутили катушечный магнитофон. Когда на улице немного стемнело, я задёрнул шторы и долго показывал собравшимся через слайдоскоп слайды, что наснимал за последний сезон своим видавшим виды «Зенитом». На стене висел белый экран, на котором возникали горы, палатки, лодки, собаки, вездеходы, знакомые небритые лица. Вокруг гудел народ, обсуждая увиденное и клянясь, что к следующему сезону тоже приобретут фотоаппараты и слайдоскопы. Некоторые кадры замирали на простыне минут на десять: всем хотелось высказаться на заданную тему. Случаи из таёжной жизни сыпались как горох из дырки. По рукам постоянно ходили три кружки – две фарфоровые с цветочками и одна железная поллитровая, – и стакан: другой посуды у меня не было. На закуску я сварил картошку с тушёнкой и купил здоровенную палку докторской колбасы. Кто-то притащил огурцы, кто-то – селёдку. Водки как обычно не хватило, кто-то сбегал в лавку за «Столичной». Посидели незатейливо, но душевно. К ночи разошлись все. Даже Б-2, зараза такая, пообещала зайти позже и поздравить, но потом я увидел из окна, как её уводит Василич. Он давно водил её к себе и жутко ревновал ко всем. Поэтому, опасаясь лишних скандалов, Б-2 давала ему без очереди как особо нуждающемуся. Он был постарше меня, имел в её сторону вполне серьёзные намерения, поэтому в итоге я без боя дал ему дорогу в светлое семейное будущее, которое так и не состоялось, причём не по его и не по моей вине. Б-2 оказалась слишком общительной для верной жены и категорически не могла ничего поделать со своими прежними привычками. Она искренне считала всех геологов братьями, для которых ей не жалко. Поймав её с очередным коллегой в какой-то подсобке нашей камералки, Василич махнул рукой и скоропостижно женился на толстушке, что жила ниже этажом.

* * *

Дед приехал верхом на своём псе. За всё время разговора пёс неотступно держал меня на прицеле, оскалив зубы и готовясь в любой момент кинуться на обидчика.

– Жена померла в тайге. И козы померли. И куры. Ты всех убил. Кусок-то в глотке не застрял нынче? Пока ты тут балыком коньяк закусывал, моя жена с голоду окочурилась.

– Дед! – я старался говорить спокойно, но голос вновь срывался на крик. – В этой ситуации виноваты мы оба. Я не знал, что вы там обитаете! И что мне оставалось делать, когда вот эта рожа на меня из травы вылетела? Ты бы как поступил?

Пёс зарычал громче, и я догадался, что он понял про рожу.

– Это Плёс. Ему десять лет. Он, может, к тебе за хлебушком спешил, а ты его стрелил! Убивец! Век тебе счастья не будет! И сдохнешь ты страшно. Утонешь в болоте!

– Ты же мне замёрзнуть пророчил, старый! И потом – ты кончай меня пугать-то. Ты один раз меня уже напугал, и вышло это тебе боком. Вернее, вошло в грудь, а вышло меж лопаток. Мне жаль, если твоя жена действительно умерла, но тогда возникает вопрос: от кого вы с ней там прятались? Сколько лет в лесу просидели? Почему до сих пор не померли? А этого гада ты в тайге чем кормил?

Пёс выпучил бельмы и кинулся на меня, целясь в горло. Я рванулся в сторону и навернулся с кровати. Посидел на прохладном полу, хватая воздух ртом. В ушах ещё стоял рык Плёса, а рука шарила по полу в поисках карабина.

– Дьявольщина! Пора пить завязывать! – подумалась очевидная с похмелья мысль.

Я открыл окно и чуть не задохнулся от ледяного воздушного потока. На секунду у меня перехватило дыхалку. Мороз стоял такой, что через минуту мои веки покрылись инеем, и окно пришлось закрывать. Да, если его жена осталась одна в тайге, то шансов выжить у неё немного. Хотя – раз они там живут давно, то как выживали раньше? И что мне делать, если она действительно сейчас там? Идти пешком её спасать? Написать заявление в милицию и сообщить, что где-то в тайге кто-то живёт и его надо срочно оттуда эвакуировать, иначе мне снова приснится дядька, которого я застрелил там, где люди отродясь не жили? И – привет, родной дурдом, здравствуй, милая палата! Скорее всего, мне просто пора жениться. Друзья переженились уже все, у многих дети, а один даже успел развестись. Жить одному становилось всё более одиноко и неприлично. Ходить на танцы – поздно. В гости к семейным друзьям – подозрительно. Вон, даже этот дед – и то был женат. В одиночку в маршруты-то ходить запрещается, а уж по жизни брести – запрещено природой категорически. А то ночами глюки какие-то начинаются. Тем более, что жена товарища, окольцованного последним, обещала познакомить со своей подружкой – студенткой мединститута.

Так я женился на Б-3, а вскоре ушёл из геологии. А через год прочитал в газете, что на юге края мои бывшие коллеги-геологи в дебрях Хакасии обнаружили семью Лыковых. Отшельников, сбежавших от мира в глухомань и живущих там натуральным хозяйством. К ним сразу косяками повалили журналисты, от чего все Лыковы, кроме младшей Агафьи, вмиг померли, что ещё раз говорит о вредности журналистов для «простых» людей. Сам Василий Песков написал свой знаменитый «Таёжный тупик» о странной семье, живущей вопреки всему, непонятно как и за счёт чего. Когда почти все Лыковы умерли, им решили оказать помощь. Но меня во всей этой истории поразило, конечно, то, что Лыковы, оказывается, были не одиноки в своём самозаточении. И первого такого папуаса нашёл я. И этот папуас после общения с человеком из внешнего мира тоже умер, хоть я и не журналист.

* * *

Я пощупал её лоб, померил температуру. 36,9. Ну, хоть не зря суетился!

Уже одеваясь, я вдруг поинтересовался:

– А ты вообще «Виски» когда-нибудь пила?

– Нет! Но так хочется попробовать! Там они их… ну или её… обычно пьют с какой-то содовой. Даже не представляю, что это за напиток. Я вообще пила только коктейли.

– Понятно, – говорю, – я возьму «Виски», за содовую не обещаю, но подстрахуюсь чем-нибудь ещё. Боюсь, у тебя не очень правильные представления об этом самогоне. Но раз есть мечта – она должна осуществиться! А я потом, если что, твою мечту допью. Не пропадёт!

Она покивала головой и улыбнулась, внимательно наблюдая за моими сборами. Её, видимо, забавляло, что какой-то человек впервые что-то делает по её просьбе. Внезапно по её лицу пробежала тревога, и В-2 даже приподнялась с подушки:

– А я тебя не сильно озадачила? Если это дорого – то ничего не надо!

– Одну маленькую бутылку «Виски» я потяну! – заверил я её.

Из алкоголя я купил бутылку дорогого «Виски», «Мартини», ликёр, шампанское, четыре разных коктейля в маленьких стеклянных бутылочках и себе литр пива, чтоб завтра не бегать. Потом взял огромный шоколадный торт с тремя красными вишенками посередине и надписью «С днём рождения!», килограмм разных конфет и готовую курицу-гриль. Зашёл в цветочный ларёк и понял, что розы мне придётся нести разве что в зубах. Но на моё счастье к продавщице заехал на машине сын и, узнав о моей проблеме, вызвался довезти меня с букетом из девятнадцати красных, белых и жёлтых роз до моего дома.

У В-2 глаза и так были большие, но после того, как я выставил покупки на стол, а розы положил перед ней на одеяло, они заняли половину лица.

– Вроде пока всё идёт по плану! Прошу к столу! – бодро заявил я.

– Да! Всё как в мечтах! Даже лучше! Только в том фильме они пили, ели, а потом ещё и целовались!

– Не будем и мы отступать от сценария! Но при условии, что ты к вечеру совершенно выздоровеешь! Через десять минут выпьешь ложку отсюда и съешь таблетку кажется отсюда!

– Не отсюда, а вот отсюда. Я всё уже запомнила! Я долго не болею. К вечеру буду готова целоваться! – заверила она меня и пошла в ванну наводить марафет.

К столу она вышла красавицей – хоть кино снимай про сестрицу Алёнушку. Оказывается, она прихватила с собой лёгкое светлое простенькое платье и набор бижутерии. Хотя – выйди она даже в дерюге – её юную красоту это вряд ли бы испортило.

Я порезал торт, налил ей «Виски» с минералкой, пожелал жить долго и счастливо, и мы выпили. Она по-детски скривилась, через пять секунд её щёки покраснели, а на глазах выступили слёзы. Я налил ей в другой бокал «Мартини», откупорил бутылку коктейля и поставил рядом:

– Сегодня тебе разрешается всё!

Она героически с третьего захода осилила рюмку «Виски» и перешла на «Мартини».

– Не надо верить всему, что показывают в кино! – мудро заметила она. – «Виски» – не мой напиток! А розы – мои! И ты сегодня – мой! Я впервые справляю свой день рождения так, как и мечталось! Спасибо! Это я буду помнить долго.

Всю неделю она прожила у меня. Лечилась, доедала и допивала, и как только я приходил с работы – тащила меня в постель.

– Дай я хоть душ приму! – умолял я, но пощады от неё можно было не ждать.

Это была какая-то чудная смесь ангела и чёртика, светлого начала и нажитых пороков. Одним словом – необыкновенная женщина! При мне она никому не звонила, и вообще я, было, решил, что у неё нет телефона, пока она не записала свой номер на бумажке. Что она делала днём – я не знаю. Вечерами она смотрела телевизор. Причём, что смотреть – ей было безразлично. Она просто лежала на диване прикрыв глаза и, казалось, наслаждалась не тем, что рядом кто-то есть, а тем, что кого-то наоборот нет, а ей позволено просто лежать и ничего не делать. Иногда она наливала в стакан три капли «Виски», безбожно разбавляла их минералкой и битый час сидела с этим бокалом в руке с видом утомлённой балами дворянки, попивая мелкими глотками и закусывая то яблоком, то конфетой, то колбасой.

– Я похожа на прЫнцессу? – томно спрашивала она.

– ПрЫнцессы рядом с тобой имеют бледный вид! – говорил я, совершенно не кривя душой.

Ещё она три раза за вечер по-настоящему полноценно ужинала. Создавалось ощущение, что она вырвалась с голодного края на курорт и не может поверить, что голодный край остался в прошлом. Пока она ужинала, я наливал себе то рюмку ликёра, то стакан коктейля, и пил за её неокрепшее здоровье.

Через неделю она сказала, что ей надо хоть изредка появляться дома, а то отец себе места не находит. Я подумал, что отец её примерно моего возраста, но уточнять не стал. Я вообще не задал ей ни одного вопроса: ни – где живёт, ни – на кого учится. Правда, она сама как-то обмолвилась, что учится в технологическом институте на химика и по окончании будет заниматься обработкой древесины. Отметила, что химия – единственное, что её действительно увлекает, и она ещё в третьем классе наизусть знала всю таблицу Менделеева.

За эту неделю она выздоровела и даже слегка поправилась.

– Ну надо же! Я столько старалась вес набрать – ничего не получалось! Даже сметану ложками ела. А тут неделю у тебя на диване полежала – и два килограмма к попе прилипли.

– Ну, теперь твоя попа знает, куда ей ехать за парой килограммов, если что!

Она уехала, и наш праздник кончился. Нас закрутили дела. У неё продолжалась учёба, у меня попёрла работа, и я приходил домой без задних лап только для того чтобы помыться и переночевать. Иногда она приезжала ко мне и жила когда день, когда четыре, пока у неё дома шла какая-нибудь пьянка, потом вновь исчезала на две – три – четыре недели. Приезжая, она переодевалась в какую-нибудь мою футболку и сразу просила меня купить свиных рёбер, картошки и свеклы. Варила огромную кастрюлю борща и почти всю съедала сама. Последний раз она ужинала часов в одиннадцать вечера. Скромно спрашивала:

– Ты не проголодался? А я снова жрать захотела! И ведь глистов нет, я проверялась. Куда всё девается – сама не понимаю!

Я смеялся и наблюдал, как она уплетает всё, что найдёт в холодильнике. Такого аппетита я не встречал ни у кого! И что странно – вес действительно почти не менялся! Метаболизм – вещь загадочная. Как-то раз по лету она пробыла у меня целую неделю, потому что рядом с моим домом была хорошая, причём недорогая стоматология, и она жила у меня, пока не вылечила дюжину зубов. И что интересно – с новыми зубами она стала быстрее набирать вес! Зимой мы вдвоём справили мой день рождения, и она поздравила меня тем, что, помня мой подарок, заказала огромный шоколадный торт с надписью «С днём рождения, Гена!», а потом станцевала мне приватный танец, под конец которого на ней остались только белые чулки и белая же ленточка вокруг осиной талии. Откуда она брала деньги на торт и всё остальное – для меня так и осталось загадкой. Почти год моя квартира была для неё местом, куда она могла приехать в любой момент без приглашения, отоспаться, поесть и поцеловаться. За этот год, хоть и встречались нечасто, мы до дыр протёрли почти новую простыню. В процессе она царапалась как кошка, и как я ни уговаривал её не рвать меня на клочки или надевать на ночь варежки – ничего не помогало. После ночи с ней я неделю ходил в рубашках с длинным рукавом и мазал раны йодом. Наверно, это она тоже высмотрела в каком-нибудь взрослом кино.

Чем она занималась по жизни, куда пропадала, с кем ещё общалась – я не знал и знать не хотел. Через год она уехала на практику в небольшой городишко на севере и там внезапно вышла замуж за какого-то местного парня. Она написала мне длинное сообщение, где что-то пыталась объяснить и оправдаться. Я просто пожелал ей счастья в личной жизни и стёр номер её телефона. Лети, птица! Вскоре она прислала мне посылку, в которой я обнаружил статуэтку обнажённой девушки, стоящей на камне и запрокинувшей назад голову с разлетающимися волосами.

* * *

После свидания с рыжей я пришёл домой и прямо на пороге разделся догола. Ноги оказались по колено в грязи, а на одежде не осталось ни одной сухой нитки. Остановка от моего дома расположена далековато, или наоборот – дом построили вдалеке от дороги, но сути дела это не меняет: полверсты я шлёпал под дождём по лужам в кромешной темноте. В квартирке было тихо, темно, а главное – сухо. Хотя про тихо – это я поторопился. За стеной раздавался звон стаканов, негромко играла музыка, женский голос пытался подпевать, а мужскому голосу это явно не нравилось. Не успел я помыться, как за стеной музыка и разговоры перевалили за сотню децибел, грохнула тарелка, заплакал ребёнок. Грустно. Я живу в этой гостинке почти десять лет. За это время за стеной последовательно происходили различные события, которые можно охарактеризовать коротко: жизнь в провинции.

Поначалу в соседнюю жилплощадь заехали двое: отец лет пятидесяти и сын лет двадцати. Непьющие, некурящие, доброжелательные люди. Почему у них образовался сугубо мужской состав – я не интересовался. Вскоре отец переехал к какой-то женщине, и за стеной началась полноценная молодёжная жизнь: музыка, пьянки, драки и женские визги-писки. Причём драки происходили раз в десять чаще визгов. Встречая соседа в коридоре, я чисто по-человечески просил его убавлять громкость хотя бы на ночь, потому что не всем его соседям выпадет счастье поспать сколько влезет на следующее утро. Он краснел, кивал головой, просил прощения и на какое-то время затихал. Так что я не могу сказать, что это был самый беспокойный сосед из всех, кого мне посылали обстоятельства.

Дальнейшее развитие событий тоже оригинальностью не отличалось: хлопец женился. Я даже оказался в числе приглашённых на свадьбу. Народу на его двадцать восемь квадратных метров набилось – человек пятьдесят, поэтому я выпил для приличия пару стопок водки, сделал несколько тошнотворных свадебных снимков типа «Горько!» и «А теперь свидетель со свидетельницей!» и ушёл. Гулянка продолжалась положенные три дня. К концу третьего дня вместо «Горько!» из-за стены долетало что-то нечленораздельное типа – «Да пидор он, твой Горбачёв!», кого-то раз за разом вытаскивали в общий коридор поблевать, потому что в туалете шла запись на неделю вперёд. Вновь появился отец жениха, курили какую-то дрянь в коридоре красномордые родители невесты. Сама невеста оказалась совершенно не похожа на маму с папой, и я порадовался за соседа. Худенькая брюнетка не без приятностей. Ушки-лопушки, глазки-бусинки, ротик-бантик, носик-пимпочка.

Полгода за моей стеной ритмично скрипел диван, стол, стулья и ещё какая-то мебель. Человеческих голосов слышно не было, но мне казалось, что сквозь стенку в один шлакоблок толщиной до меня долетает скрип зубов. Ко мне в это время изредка наведывались то Т-9, то О-3, и мы старались попадать в чужой ритм, но сбивались, и вместо совокупления у нас происходил сеанс смехотерапии, что тоже вообще-то неплохо. Сосед по молодому делу частил, торопился, и я не то чтобы не мог за ним угнаться, но просто не видел в этом смысла. Тем более, что Т-9 уже тогда писала кандидатскую диссертацию о творчестве Гёте и Гейне, и мне сам бог велел вести себя посолиднее. Через год за стеной раздался первый детский плач, заглушаемый звоном фужеров. И потом эти звуки стали постоянными: детский плач и звон фужеров. Дальше пошли скандалы с битьём лиц и посуды. Как мне всё это было знакомо! До тошноты! До сердечных спазмов! Худенькая невеста постепенно превращалась в плотную тётку с красными щеками и глазами китайского пчеловода, и лет через пять, когда она курила в общем коридоре со своей матерью какую-то тонкую гламурную дрянь, различить их уже можно было разве что по причёске.

Как-то я вновь столкнулся с соседом в коридоре. Это был уже не тот весёлый хлопец, а сильно пропитой неопрятный мужичёк с двумя бутылками водки, торчащими из карманов китайской кожаной куртки, в которой он ходил с сентября по май. В руках он держал рваную барсетку, из которой норовил выпрыгнуть и убежать длинный белый батон.

– Бросали бы вы бухать, люди! – попробовал проповедовать я. – Видишь этот шрам у меня на руке? Это я сам себя резал по пьяне! Что-то кому-то пытался доказать. На шее шрама нет, но поверь на слово – после десяти лет пьянства и семейных скандалов типа ваших я ездил в лес вешаться. В итоге жив, но жены нет, с детьми не общаюсь. Вы того же хотите? Неужели тебе водка важнее всего на свете? Молодые! Дочка растёт! Что она первое увидела в жизни? Пустой пузырь, полный окурков? Брось пить – и половина твоих проблем через месяц рассосётся!

Видимо, проповедник из меня – не очень. Ханурик покивал головой, обошёл меня, давая понять, что ему некогда слушать какой-то трезвый бред, и пошатался к своим дверям. От него пахло застарелым алкоголем, немытым телом, плохим табаком. Он постучал в дверь, и ему открыла очаровательная малышка в платьице и маленькой куколкой в ручке. Открыла, и тут же бросилась вглубь гостинки с тревожным криком: «Папа пришёл! Папа пришёл!»

«Видимо, разговаривать тут уже не с кем, – подумал я грустно, – Только усыплять».

За стеной снова стало тихо. Я заварил свежий крепкий чай. Не тот, который с таким усердием собирали какие-то сутулые люди в широкополых шляпах в пяти тысячах километров от Сибири, на склонах мутного Ганга, или мутной Хуанхэ, или ещё чего-нибудь мутного. Потом три года сушили, два года смешивали с райскими фруктами и год везли в кафе «Роза ветров» на верблюдах и ослах. И все эти долгие годы специально отобранные по внешним и внутренним данным официантки денно и нощно повышали уровень разъёбистости и с секундомером по команде «Начали!» тренировались заваривать божественный напиток правильно, с соблюдением всех юго-восточных тонкостей с тем, чтобы я душой и телом почувствовал тонкие оттенки… Каюсь, но ни хрена я не почувствовал! Я давно почувствовал, что если вижу дно, глядя сверху в кружку с чаем, то меня охватывает разочарование, и такой напиток я называю «Моча перуанского дятла». Возможно, я груб, неотёсан и не имею представления о действительно прекрасном. Говорят: чем светлее чай, тем выше его качество. Но после тёпленького жиденького напитка возникает лёгкое ощущения мошенничества. За подобный чай любой геолог выскажет своё решительное «Фи!» и, придя домой, обязательно заварит такой чай, который за пять минут нагноится до черноты испанской ночи. Дабы выпить кружечку без сложной церемонии, зато с карамелькой «Раковая шейка» вприкуску, и лечь спать, не чувствуя себя дураком.

Я заварил столовую ложку «Липтона» с горкой на небольшой прозрачный чайничек кварцевого стекла, выключил верхний свет, включил настольную лампу, поставил её по ту сторону чайника и стал наблюдать, как взбудораженные чаинки начали свой единственный в жизни танец, отдавая горячей воде всё, что держали до поры до времени в секрете. Вода быстро покраснела, потом покоричневела, а через несколько минут свет лампы вовсе перестал пробиваться через жидкость, которая теперь по праву могла называться чаем.

* * *

В следующий раз дед заявился в апреле. Я только потом сообразил, что он пришёл через полгода, день в день. Я незадолго перед тем отмечал день геолога, потом Пасху, так что дед появился как раз в тот момент, когда я поставил перед кроватью початую бутылку с минералкой и провалился в липкий сон с единственной мыслью: «Пить больше не буду никогда!»

– Как семейная жизнь? – прошамкал он.

– Замечательно! – сухо ответил я. – Всё так хорошо, что некоторые смертельно больные даже завидуют. Давай, говори, чего надо! Время – десять утра! Самый сон, а ты тут трещишь!

– Да так, поговорить зашёл. Как-никак – не чужой человек. Жена просила передать: пока её не похоронишь – спокою тебе не дадим. Её там мыши всю сгрызли, потому хоронить будет легко. Предать земле просила рядом с мужем. Со мной то есть. И поставить крест. И табличку написать: муж и жена. Я родился в одна тысяча восемьсот девяностом годочке. А жена на одиннадцать лет моложе меня. Вторую дату сам знаешь. Сделай всё по-человечески, тогда будет тебе прощение. Пока не похоронишь жену и не поставишь крест – мой Плёс тебя грызть будет изнутре. Жена водные стихии на тебя натравливать станет, а я – различные транспортные средства. И ещё сделаем так, чтоб тебя бабы не любили и под конец извели. Жизни тебе не будет, отродье бесово!

– Ты всё сказал? – из последних культурных сил спрашиваю я. – Ничего не забыл? Например, как ты с женой оказался в тайге? Где родился? От чего сбежал? И сколько народу ты сам в тайге похоронил? Я же по глазам вижу: тебе человека зарезать – как мне зонтик с бабой сфотографировать! Ты расскажи, не дай дурой помереть! А я решу – крест вам воздвигать, иль часовню, или кол осиновый вбить тебе в грудь. Ну и про фамилию. На мавзолее – и то написано: «Ленин», хотя и без того понятно. А твоя фамилия как?

Дед пошамкал беззубым ртом. Выглядел он так же, как в тот день. И смотрел на меня так же: как мясник на корову.

– Фамилия говоришь? Фамилию не надо. Напиши просто «Убиенный мною раб божий и умученная мною его баба». В тайгу мы ушли от Сталина. Тогда все бежали кто куда. Вот и мы решили не ждать, когда с голодухи помрём, а взяли деток, вещей сколько смогли унесть – и ушли в тайгу. Детки вот только померли вскорости. Зато мы жили, покуда ты не заявился, варнак. Будешь там – на могилу детям новый крест поставь. Могила рядом с избой, на задах.

– Мечтать не вредно! – говорю я ему, растирая кулаки и похрустывая позвонками влево-вправо. – Я вот тебе сейчас нос сломаю, как тогда у Солонцов одному уроду, когда они вчетвером у меня пытались велик отобрать!

Я бросился на деда, но мои движения вдруг замедлились. Я замахнулся, но правая рука не полетела по отработанной траектории, а медленно поплыла по воздуху. И чем ближе к кулаку становился дедов нос, тем медленнее летела рука, словно преодолевая сопротивление привязанного сзади эспандера. Дед коварно улыбнулся, неторопясь поднырнул под боковой удар и вцепился мне в горло своими непомерно длинными клешнями. У меня в организме мгновенно кончился кислород, и я подумал: без пищи человек может прожить три недели, без воды – две, а без воздуха – только одну. Так что жить мне осталось всего неделю. Жена за это время родить не успеет. Так что даже не узнаю: дочь у меня, или сын, или кто ещё. Хотя – кто бы ни родился – всё равно назовут Гена. С другой стороны – ведь у меня всегда с собой нож. Дед рядом. Если я его снова убью – как он будет выглядеть? Сможет ко мне ещё приходить или уже нет?

Я достал складишок и проверил лезвие. Острое. Войдёт без проблем. Куда же мне его убить на этот раз? Думаю, туда же, куда и первый.

Я примерился. Расстояние оказалось меньше, чем положено для хорошего удара, поэтому я попросил деда сделать полшага назад. Тот захрипел, словно это я его душил, а не он меня, и немного сдал назад. При этом его руки удлинились и продолжали перекрывать мне кислород. Я ударил его ножом в грудь. Нож пролетел сквозь деда и, превратившись в пулю калибра 7,62, улетел куда-то в темноту. «Ну вот! – подумал я с грустью. – С чем теперь по грибы пойду? Придётся новый покупать!»

Меж тем с дедом начались разительные перемены. Внешне он не изменился, но его хватка на моей шее ослабла. Я сделал пару шагов назад. Дед с вытянутыми вперёд руками остался стоять на месте, потом потемнел и превратился в чёрное облако, точно копирующее малейшие детали человека. Я подул, потом помахал рукой, и дед расползся по комнате вонючими клубами, словно где-то рядом сожгли покрышку. Вонь стояла невыносимая. Я попятился назад, но наткнулся на что-то поясницей. «Пора просыпаться!» – решил я, поворачиваясь. Но сон продолжался. Я ущипнул себя за руку. Без изменений. Меж тем в комнате начали происходить странные метаморфозы. То, на что я наткнулся, из бесформенного облака дыма преобразовалось в хирургический стол. Над ним выросла бестеневая лампа, а стены комнаты побелели и покрылись штукатуркой, сквозь которую то там, то сям торчала деревянная дранка. «Надо заштукатурить!» – мельком подумал я, но тут из чёрного дыма оформились белые люди, и я понял, что это врач-хирург и его команда из трёх бесполых человек. Эти трое до глаз были замотаны в белые одежды, напоминающие саван. Хирург же оказался с открытым лицом, которое до боли напоминало лицо убиенного мною деда, но гораздо моложе.