Текст книги "Александр Македонский. Гений или каприз судьбы?"

8. Битва при Иссе: победа Александра или Пармениона?

«Александр сражался не столько как полководец, сколько как солдат, стремясь прославиться убийством Дария…»

(Руф Квинт Курций. История Александра Македонского)

Согласно Курцию Руфу Александр не сразу понял свою огромную удачу.

В такой ситуации на македонском совете обсуждались два варианта действий: идти дальше или ждать свежие силы из Македонии. И только Парменион «высказал мнение, что нет другого более удобного места для сражения. Ведь здесь силы обоих царей будут равны, узкий проход не сможет вместить большого количества людей, а его людям надо избегать равнин и открытых полей, где их могут окружить и перебить в бою на два фронта. Он боялся, что македонцы будут побеждены не силой врага, но из-за своей усталости: если они станут более свободным строем, то свежие силы персов будут непрерывно наступать на них. Разумные доводы его легко были приняты, и Александр решил дожидаться врага среди горных теснин».

Далее Курций Руф рассказывает историю, которая, казалось бы, не имеет отношения ни к будущей битве, ни к дальнейшему походу. Однако именно с нее начала стремительно развиваться подозрительность Александра, которая вскоре превратится в маниакальное преследование ближайших сподвижников, обеспечивших ему самые великие победы.

Увы! Больше не стало Александра, который, не колеблясь, доверил свою жизнь врачу, обвиненному в измене. Точно так же без колебаний и сомнений он расправлялся с теми, на кого пала тень подозрения в неверности ему.

«В армии Александра был перс по имени Сисен, когда-то присланный царю Филиппу правителем Египта; получив дары и почести всякого рода, он променял родину на изгнание, последовал за Александром в Азию и значился среди его верных друзей». Присутствие соотечественника в свите Александра решил использовать Дарий. Он послал Сисену письмо. Послание персидского царя попало в руки македонян, но после прочтения гонцам Дария приказали передать его тому, кому оно и предназначалась. Сисен хотел вручить злосчастное письмо Александру, но несколько дней не представлялось подходящего случая. Это расценили как измену, и ни в чем неповинный перс «в походе был убит критянами, без сомнения, по приказу царя».

В это же время произошел аналогичный случай, о котором рассказывает Диодор Сицилийский. Олимпиада, мать Александра, продолжала опекать царя из далекой Македонии. «В письме к Александру мать его, давая ему много полезных наставлений, между прочим, посоветовала остерегаться Александра-линкейца. Он отличался мужеством, был преисполнен гордости и, находясь в свите Александра среди его друзей, пользовался его доверием. Обвинение это подтвердилось множеством других основательных улик. Александр был схвачен и в ожидании суда посажен в оковах под стражу».

Не казнен был Александр Линкест вовсе не по доброте Александра. Дело в том, что он приходился зятем Антипатру, который правил Македонией в отсутствие царя. «Опасаясь, что если Линкеста казнить, то в Македонии начнется восстание, Александр приказал заключить его в темницу», ― дополняет Диадора другой античный историк ― Юстин.

То есть, положение Александра в Македонии было настолько непрочным, что он не мог открыто расправиться с ближайшими врагами. Фактически страной правил Антипатр, и только огромная персидская добыча, из которой Александр подкармливал македонскую знать, позволяла номинально сохранять трон за сыном Олимпиады.

Мы не знаем, насколько велика вина второй жертвы доноса, но если военачальнику изменяют его приближенные и воины ― это говорит о многом. Ганнибалу хранили верность разноплеменные наемники в его фантастически трудных походах. Цезарь перешел Рубикон и объявил войну римскому сенату и республике; ни один легионер не покинул его ― все пошли за Цезарем сражаться против собственной родины.

Однако вернемся к событиям, развернувшимся у городка Исс. Персидский царь, полагаясь на свое несметное войско, упрямо рвался в бой. Он не мог представить, что в ближайшей битве судьба столкнет везение Александра и глупость Дария, а общее количество участников поединка значение иметь не будет.

Перед входом в горное ущелье Дарий занял покинутый войском Александра Исс. Персы захватили несколько больных и раненых македонян, которые не смогли последовать за войском. «У них у всех по подстрекательству придворных с варварской жестокостью отрезали и прижгли руки, и Дарий приказал провести их по стану, чтобы они видели его армию и, осмотрев достаточно все, могли рассказать своему царю о виденном» (Курций). Искалеченные люди и принесли Александру самые последние сведения об армии Дария и о том, что она движется к теснинам.

Известия Александра обрадовали. «Впрочем, как всегда бывает, когда наступил решительный момент, его уверенность сменилась беспокойством, ― рассказывает Курций Руф. ― Он боялся той самой судьбы, по милости которой он имел столько успехов, и от мысли о ее благодеяниях он, вполне естественно, перешел к мысли об ее изменчивости: ведь только одна ночь оставалась до исхода великого столкновения».

Спокоен был Парменион: план его успешно воплощался в жизнь, и численное превосходство персов уравняли горные теснины. Проход был настолько узок, что македоняне навстречу персам могли двигаться только по 32 человека в ряд. Только в месте встречи с войском Дария горное ущелье расширилось и позволило разместить фалангу более широким строем, а с флангов ее прикрыла конница. Персам же пришлось строиться «бесполезно глубоким строем».

Во главе македонян стояли те же лица, что и в битве при Гранике. Никанор, сын Пармениона, командовал правым флангом. На левом фланге были Кратер и Парменион, «но Кратеру было приказано повиноваться Пармениону». Именно старому военачальнику и предстояло выдержать главный удар персов, ибо Дарий построил против левого фланга македонян самую боеспособную часть своего войска ― конницу. Именно здесь был простор для ее действий и возможность разорвать строй Александра.

«АЛЕКСАНДР СРАЖАЛСЯ НЕ СТОЛЬКО КАК ПОЛКОВОДЕЦ, СКОЛЬКО КАК СОЛДАТ, СТРЕМЯСЬ ПРОСЛАВИТЬСЯ УБИЙСТВОМ ДАРИЯ…» (Курций). Македонский царь первым бросился в самую середину персидской конницы, окружавшей Дария. Невиданную ярость Александра, казалось, ничто не могло остановить: возле колесницы Дария лежали изрубленные командиры многочисленных армий Дария, в том числе, правитель Египта. «У македонцев тоже были убитые, хоть и немного, но очень храбрые мужи; сам Александр был легко ранен мечом в правое бедро» (Курций).

Безумная храбрость и поспешность Александра едва не привели македонян к поражению и стоили им новых жертв. «Как только дошло до рукопашной, левое крыло персидского войска обратилось в бегство; Александр и его воины одержали здесь блестящую победу, но правое крыло его разорвалось ИМЕННО ПОТОМУ, ЧТО ОН ПОСПЕШНО БРОСИВШИСЬ В РЕКУ И ЗАВЯЗАВ РУКОПАШНУЮ СХВАТКУ, ПРОГНАЛ ВЫСТРОЕННЫХ ЗДЕСЬ ПЕРСОВ. Македонское войско, находившееся в центре, не так поспешно вступило в дело; солдаты, часто оказываясь в обрывистых местах, не смогли держать прямую линию фронта: образовался прорыв ― и эллинские наемники Дария бросились на македонцев как раз там, где они видели, что строй наиболее разорван. Завязалось жаркое дело: наемники старались столкнуть македонцев в реку и вырвать победу и для своих, уже бегущих, соратников; македонцы ― не отстать от Александра с его явным успехом и не потемнить славу фаланги, о непобедимости которой все время кричали. К этому прибавилось соревнование между двумя народами, эллинским и македонским. Тут пал Птолемей, сын Селевка, человек большой доблести и около 120 не последних македонцев» (Арриан).

Положение спасло правое крыло македонян, которым командовал Никанор. Сын Пармениона обратил в бегство стоявших против него персов и пришел на помощь теснимому греческими наемниками центру. Удар с фланга похоронил последние надежды Дария; его отряд, совершивший успешный прорыв центра, теперь погибал на глазах повелителя Востока. Разбитые персы перемещались на левый фланг македонян; они больше думали о бегстве, чем о битве. Начатое сыном дело завершил отец: «Конница, высланная Парменионом, преследовала бегущих по пятам, и случайное бегство привело всех именно на его фланг» (Курций).

Но более всего македонянам в этой битве помогла трусость Дария. «До тех пор исход сражения был сомнителен, ― сообщает Юстин, ― пока Дарий не обратился в бегство». Персидский царь страшно испугался первой же неудачи и рвавшегося к нему Александра. Царь для восточных народов был чем-то вроде серебряного орла для римских легионеров, и как только «знамя» повернулось спиной к неприятелю, войско последовало его примеру.

Александр бросился преследовать бегущих персов; он страстно желал настигнуть самого Дария. Македонский царь преследовал сотни тысяч персов с отрядом «не более тысячи всадников». «Но кто считает войско в час победы или бегства? ― справедливо замечает Курций Руф. ― Персы, как овцы, бежали от столько немногочисленных врагов, но тот же страх, который заставлял их бежать, сковывал теперь их движения. Греки же, сражавшиеся на стороне Дария во главе с Аминтой (он был полководцем Александра, а теперь стал перебежчиком), ускользнули, отделившись от других, но это не было бегством…»

Избиение персов было ужасным: число убитых, согласно Плутарху и Арриану доходило до ста десяти тысяч человек. «Птолемей, сын Лага, следовавший тогда за Александром, рассказывает, что когда они, преследуя Дария, оказались у какой-то пропасти, то перешли через нее по трупам» Арриан.

Дария спасла лишь наступившая ночь, настолько темная, что дальнейшее преследование среди пропастей и гор стало невозможным. В руки Александра попала брошенная колесница персидского царя со щитом, луком и верхней одеждой.

Древние авторы называют персов варварами, но каким словом можно назвать македонян, которые принялись пожинать плоды довольно легкой победы?

Естественно, в руки македонян перешел и лагерь персов, наполненный «всевозможными предметами роскоши», среди которых было множество настоящих произведений искусства. «Солдаты захватили много золота и серебра, предметов не вооружения, а роскоши, и так как они набрали больше, чем могли унести, дороги были усыпаны менее ценными трофеями, которыми жадность пренебрегла, поскольку другие были дороже. Добравшись до женщин, они срывали с них украшения тем яростнее, чем они были богаче; насилие и похоть не щадила и их тел. Лагерь наполнился шумом и криком разного рода, кому какая выпала судьба, и не была упущена ни одна возможность проявить жестокость, так как необузданная ярость победителей не щадила ни возраста, ни сословия» (Курций).

Аналогичную картину мы найдем в «Исторической библиотеке» Диодора Сицилийского. «Из царской сокровищницы расхищено было много серебра, немало золота, огромное количество роскошных одежд. Награблено было немало богатства также у царских друзей, родных и прочих военачальников. По древнему персидскому обычаю, за армией на колесницах, обитых золотыми пластинками, следовали женщины не только из царской семьи, но из семей родственных и дружественных царю. Не зная меры богатству, предельно изнеженные, они везли за собой каждая множество драгоценной утвари и женских уборов. Страдания захваченных в плен женщин были ужасны. Те, которые раньше, по изнеженности своей, с трудом переносили переезд в роскошных повозках, закутанные так, что ни одна часть тела не оставалась обнаженной, теперь в одних хитонах и лохмотьях, рыдая, выбегали из палаток, громко взывая к богам и припадая к коленям победителей. Срывая дрожащими руками свои уборы, бежали они, с распущенными волосами, по неприступным местам и, встречаясь с другими беглянками, молили о помощи тех, кто сам нуждался в защите. Одни солдаты тащили несчастных за волосы; другие, сорвав одежды, хватали обнаженных, ударяли их тупым концом копья и, пользуясь случаем, попирали то, что составляло их честь и славу».

Среди всеобщей вакханалии грабежей и насилий воины Александра не забыли о старой македонской традиции. Согласно ей все личные вещи Дария, что были захвачены после удачной битвы, должны стать достоянием македонского царя.

«Воины предназначили для Александра наполненную драгоценностями палатку Дария со множеством прислуги и богатой утварью, ― сообщает Плутарх. ― Александр тотчас снял доспехи и, направившись в купальню, сказал: «Пойдем, смоем пот битвы в купальне Дария!» «Не Дария, а Александра! ― воскликнул один из друзей царя. ― Ведь собственность побежденных должна не только принадлежать победителям, но и называться по их имени».

Когда Александр увидел всякого рода сосуды ― кувшины, тазы, флаконы для притираний, все искусно сделанные из чистого золота, когда он услышал удивительный запах душистых трав и других благовоний, когда, наконец, он прошел в палатку, изумлявшую своими размерами, высотой, убранством лож и столов, ― царь посмотрел на своих друзей и сказал: «Вот это, по-видимому, и значит царствовать!»

Так постепенно воспитанный в спартанской традиции Александр привыкал к роскоши восточных владык ― и со временем привычка будет все сильнее и сильнее.

Пока Александр наслаждался роскошью персидских царей, Парменион существенно пополнил его казну. Основное имущество Дария накануне битвы было отправлено в Дамаск: туда и был послан старый македонский военачальник. Со своей задачей Парменион справился, как всегда, блестяще.

9. Александр и женщины

«Однажды, прочтя длинное письмо Антипатра с обвинениями против Олимпиады, Александр сказал: «Антипатр не знает, что одна слеза матери заставит забыть тысячи таких писем»

(Плутарх. Александр)

Еще кое-что из принадлежавшего Дарию имущества осталось неоскверненным македонянами, которые отличались от обычных бандитов лишь тем, что сражались не толпой, а правильным строем. Македоняне доставили в шатер Александра плененных мать и жену Дария: «первая внушала уважение не только своей судьбой, но и возрастом, вторая ― своей красотой, не помраченной даже в ее положении. Она держала на руках сына, еще не достигшего 6 лет, рожденного для столь же счастливой судьбы, как та, которую только что потерял его отец. А на груди старой бабушки лежали две взрослые девушки, ее внучки, подавленные скорбью не столько за себя, сколько за нее. Вокруг них стояла большая толпа знатных женщин, с распущенными волосами, в разорванных одеждах, забывших о своем прежнем достоинстве, величавших своих цариц и владычиц их истинными титулами, утратившими теперь свое значение. Те же, забыв о своем несчастье, расспрашивали, на каком фланге был Дарий, каков исход сражения: они не считали себя пленницами, пока был жив Дарий» (Курций).

Александр не спешил к знатным пленницам: вернувшись из длительной погони за Дарием, он принял участие в пиршестве с самыми близкими друзьями. Развлечение прервали женские вопли, доносившиеся из соседней палатки. «Причиной этой внезапной тревоги было то, ― рассказывает Курций Руф, ― что мать и жена Дария вместе с пленными знатными женщинами с криком и рыданиями оплакивали, как они думали, убитого Дария. Случайно оказавшийся у палатки женщин один пленный евнух увидал в чьих-то руках плащ, брошенный Дарием, чтобы не быть узнанным во время бегства… Думая, что плащ снят с мертвого Дария, он и принес это ложное известие. Говорят, что Александр, услышав об этом заблуждении женщин, прослезился над судьбой Дария и любовью к нему его семьи. Сначала он приказал владевшему персидским языком Митрену, пойти и утешить женщин, но затем, опасаясь, что вид предателя усилит гнев и боль пленниц, он послал Леонната, из своих приближенных, сообщить женщинам, что они по ошибке оплакивают живого».

На следующий день Александр с почетом похоронил павших македонян и велел оказать такие же почести знатнейшим персам, предоставив матери Дария право «похоронить по обычаям их страны кого она пожелает». И лишь после этого Александр решил навестить сиятельных пленниц.

Знакомство началось с небольшого конфуза. Александр вошел в палатку семьи Дария со своим ближайшим другом Гефестионом. Последний был ровесником царя, но превосходил его ростом и потому был ошибочно принят за Александра. Женщины выразили Гефестиону покорность по обычаю своей страны, а Александр терпеливо ждал, пока друг наслаждался вниманием царственных женщин Персии.

Когда выяснилась ошибка, мать Дария ― Сисигамбис ― обняла ноги Александра, «прося прощение за то, что она не узнала царя, которого никогда прежде не видела». Александр поднял царицу и произнес: «Ты не ошиблась мать; и этот человек ― Александр».

Так Александр любезно позволил Гефестиону пользоваться его именем и славой. «Я склонен думать, ― рассуждает Курций Руф, ― что если бы он сохранил эту скромность души до конца жизни, это принесло бы ему больше счастья, чем то триумфальное шествие, в котором он, подражая Отцу Либеру, прошел как победитель по всем странам, от Геллеспонта до Океана. Тогда он, конечно, умел бы подавлять в себе свои неодолимые пороки, гнев и гордыню, не стал бы убивать друзей на пирах и не осуждал бы на смерть без разбора людей, выдающихся в военном деле и вместе с ним покоривших столько народов. В то время удача еще не помрачила его духа: приняв ее в начале очень скромно и мудро, он, в конце концов, не выдержал ее величия.

Он вел себя тогда так, что превзошел сдержанностью и милосердием всех прежних царей. К царственным девушкам изумительной красоты он относился с таким уважением, как к своим единородным сестрам. Жену Дария, с которой не могла сравниться красотой ни одна женщина того времени, он не только не обидел сам, но и позаботился о том, чтобы никто не смел прикоснуться к пленнице. Он приказал возвратить женщинам все их драгоценности, и они, как прежде, ни в чем не испытывали недостатка, кроме чувства свободы. Тогда Сисигамбис сказала: «О царь, ты достоин того, чтобы мы возносили за тебя те же молитвы, которые возносили за нашего Дария, так как ты превзошел столь великого царя не только счастьем, но и справедливостью. Ты называешь меня матерью и царицей, а я признаю себя только твоей служанкой. Я могу подняться до высоты моего прежнего положения и могу перенести тяжесть нынешнего. Но для тебя важно, чтобы ты в обращении с нами прославился больше милосердием, чем жестокостью».

Похожие сведения сообщает и Плутарх. Но что более интересно, этот греческий историк рассказывает об отношении Александра к женщинам вообще:

«…Однако самым царственным и прекрасным благодеянием Александра было то, что этим благородным и целомудренным женщинам, оказавшимся у него в плену, не пришлось ни слышать, ни опасаться, ни ждать ничего такого, что могло бы их опозорить. Никто не имел доступа к ним, не видел их, и они вели такую жизнь, словно находились не во вражеском лагере, а в священном и чистом девичьем покое. А ведь, по рассказам, жена Дария была самой красивой из всех цариц, точно так же как и Дарий был самым красивым и рослым среди мужчин; дочери же их походили на родителей.

Александр, который, по-видимому, считал, что способность владеть собой для царя важнее, нежели умение побеждать врагов, не тронул пленниц; вообще до своей женитьбы он не знал, кроме Барсины, ни одной женщины. Барсина, вдова Мемнона, была взята в плен под Дамаском. Она получила греческое воспитание, отличалась хорошим характером; отцом ее был Артабаз, сын царской дочери. Как рассказывает Аристобул, Александр последовал совету Пармениона, предложившего ему сблизиться с этой красивой и благородной женщиной. Глядя на других красивых и статных пленниц, Александр говорил шутя, что вид персиянок мучителен для глаз. Желая противопоставить их привлекательности красоту своего самообладания и целомудрия, царь не обращал на них никакого внимания, как будто они были не живыми женщинами, а безжизненными статуями».

Как свидетельствует еще один античный автор, гораздо больший интерес Александра вызвало другое: «Затем Александр осмотрел богатства и сокровища Дария, попавшие в его руки, и был охвачен изумлением при виде всего этого, ― далее Юстин говорит о некоторых новых привычках царя македонян, ставших впоследствии его постоянными спутниками. Также Юстин упоминает о первой жене Александра. ― Тогда-то он начал впервые устраивать пышные трапезы и великолепные пиры, тогда же он увлекся пленницей своей Барсиной за ее красоту; мальчика, впоследствии рожденного ею, он назвал Геркулесом».

Македоняне не могли понять, почему их царю чуждо обычное человеческое удовольствие, то есть, общение с женщиной. Это дало повод заподозрить Александра в нетрадиционной ориентации. Мнение такое бытует до сих пор, и в одном нашумевшем голливудском фильме мы видим Александра-гея. Однако в источниках мы не находим подтверждений этой гипотезы; как раз наоборот, Плутарх рассказывает несколько историй о том, что получилось из попыток угодить Александру, предлагая ему объекты для однополой любви.

«Однажды Филоксен, командовавший войском, стоявшим на берегу моря, написал Александру, что у него находится некий тарентинец Феодор, желающий продать двух мальчиков замечательной красоты, и осведомился у царя, не хочет ли он их купить. Александр был крайне возмущен письмом и не раз жаловался друзьям, спрашивая, неужели Филоксен так плохо думает о нем, что предлагает ему эту мерзость. Самого Филоксена он жестоко изругал в письме и велел ему прогнать прочь Феодора вместе с его товаром. Не менее резко выбранил он и Гагнона, который написал, что собирается купить и привезти ему знаменитого в Коринфе мальчика Кробила».

Охваченный желанием покорить весь мир, Александр не имел места в своем сердце для женщин и, тем более, мужчин; большую часть сознательной жизни он провел в военных походах и не имел даже времени на семейный очаг, на длительную привязанность. Настоящей любовью Александра были: слава, шум битв и конь Букефал. И еще… Александр верил в свое божественное происхождение, верил, что он бог, а богам не полагалось желать смертных женщин. Он сознательно лишал себя возможности кого-то любить.

В письме к Пармениону Александр «пишет о себе дословно следующее: «Никто не сможет сказать, что я видел жену Дария, желал ее увидеть или хотя бы прислушивался к тем, кто рассказывал мне о ее красоте». Александр говорил, что сон и близость с женщиной более всего другого заставляют его ощущать себя смертным, так как утомление и сладострастие проистекают от одной и той же слабости человеческой природы» (Плутарх).

Именно в «женском вопросе» наиболее ярко проявилась двойственность натуры Александра. Он при каждом случае стремился подчеркнуть свое равнодушие к слабому полу, и, тем не менее, хранил огромное почтение к женщинам. Он безжалостно стирал с лица земли города, вел войны с небывалой жестокостью, он шел по земле красной от крови, и в то же время, старался защитить даже женщин враждебных народов… Если успевал отдать соответствующий приказ своим воинам, если успевал их остановить… Великий завоеватель благоговел перед женщинами, причем, сохранял уважительное отношение к ним даже во время пиршеств с обильным возлиянием вина.

Александр был безжалостен к собственным воинам, совершившим неблаговидные поступки по отношению к женщинам. «Узнав, что два македонянина, служившие под началом Пармениона, ― Дамон и Тимофей, обесчестили жен каких-то наемников, царь письменно приказал Пармениону в случае, если это будет доказано, убить их, как диких зверей, сотворенных на пагубу людям» (Плутарх).

Несомненно, почтительное отношение к женщинам у Александра сформировалось под влиянием матери ― Олимпиады. Он бесконечно любил и уважал мать, и Олимпиада имела право на подобное к себе отношение. Мужественная женщина даже в изгнании добивалась своих целей, главная из которых ― передать македонский трон сыну. Олимпиада, а не многочисленные воспитатели и Аристотель вырастила великого завоевателя. Всю жизнь она посвятила сыну, и могла рассчитывать на его любовь и благодарность. Чувства Александра к матери распространились на всех женщин мира.

Блестящие победы, следовавшие одна за другой, изменят Александра до неузнаваемости, аскет с удовольствием испытает прелести царской жизни во дворцах Дария, с легкостью ученик Аристотеля будет уничтожать преданных друзей лишь за дерзкое слово. Одно останется неизменным ― его чувства к матери. После победы при Гранике «кубки, пурпурные ткани и другие вещи подобного рода, захваченные у персов, за небольшим исключением, Александр отослал матери». После взятия Газы, самого большого города Сирии, «значительную часть захваченной здесь добычи Александр отправил Олимпиаде, Клеопатре и друзьям».

Даже в пору наивысшего могущества Александра мать имела на него огромное влияние. Она часто посылала ему письма, содержавшие нужные и ненужные советы, и потому царь хранил их ото всех в тайне. Сквозь расстояние в тысячи стадий мать видела просчеты и ошибки сына.

В одном письме Олимпиада выказывает недовольство тем, что сын раздает друзьям и телохранителям огромные богатства. И руководствовалась она не жадностью или бережливостью, а совсем другими соображениями. «Оказывай своим друзьям благодеяния, ― советовала Олимпиада, ― и проявляй к ним уважение как-нибудь иначе: ведь ты делаешь их всех равными царю, ты предоставляешь им возможность иметь много друзей, самого же себя обрекаешь на одиночество». И она оказалась права, ― после невиданных успехов Александр был не менее одинок, чем любой нищий. Македонянам оказалось достаточно богатств из персидской добычи, и ни один воин не желал идти за царем в далекие неведомые страны.

И все же Александр принимал далеко не все советы Олимпиады. «Своей матери Александр отослал много даров, но не позволял ей вмешиваться в государственные и военные дела и кротко сносил ее упреки по этому поводу. Однажды, прочтя длинное письмо Антипатра с обвинениями против Олимпиады, Александр сказал: «Антипатр не знает, что одна слеза матери заставит забыть тысячи таких писем» (Плутарх).

Подобие женщины с матерью Александра значило невероятно много, ― перед ней открывались все пути, ради нее царь мог совершить самые невероятные поступки. Аду, «которую он назвал своей матерью», Александр сделал царицей Карии.

Среди плененных царственных женщин Дария ни одна не сразила Александра своей красотой, хотя все античные историки дают самые лестные оценки внешности принцесс. И все же, им был оказан небывалый почет, потому что в старой матери Дария Александр увидел черты Олимпиады. В Сузах Александр оставил мать Дария вместе с ее семейством, он не решился подвергать их жизни опасностям нелегкого похода. Трогательная сцена прощания македонского царя с матерью его врага описана Курцием Руфом:

«… Мать Дария и его детей он оставил в этом городе. При этом он велит передать Сисигамбис, к которой он относился с сыновним почтением и любовью, македонские одежды и пурпурную краску, присланные ему в большом количестве в подарок из Македонии, а также мастериц, их изготовивших. Он поручил сказать ей также, чтобы она, если одежда ей понравится, приучила своих внучек изготовлять подобные; он ведь дарит ей также мастериц, которые могут их научить этому. При этих словах у царицы выступили слезы, и она отклонила подарок, выдав тем свою обиду: ничто не кажется персидским женщинам столь обидным, как работа с шерстью. Вручившие подарок сообщили, что царица опечалилась, но что это ей простительно, и она достойна утешения. Царь пошел сам к ней и сказал:

«О мать, смотри, одежда, в которую я одет, ― не только подарок мне от сестер, но и работа их рук. Я введен в заблуждение моими родными обычаями. Прошу тебя, не принимай за обиду мое незнание. Твои обычаи, которые мне стали известны, я, надеюсь, во всем соблюдал. Я знаю, что у вас не разрешается без позволения сыну сидеть перед лицом матери; каждый раз, как я приходил к тебе, я стоял, пока ты не давала мне знака сесть. Ты часто хотела пасть передо мною в знак уважения, я противился. Я называю тебя именем матери, которое принадлежит моей дражайшей матери Олимпиаде».