Текст книги "Александр Македонский. Гений или каприз судьбы?"

6. Александр и Диоген

«Поздоровавшись, царь спросил Диогена, нет ли у него какой-нибудь просьбы: «Отступи чуть в сторону, ― ответил тот, ― не заслоняй мне солнца»

(Плутарх. Александр)

В Киликии на пути Александра встретился город Анхиал. Основал его, по рассказам, ассириец Сарданапал. Недалеко от стен города находился памятник основателю.

«Он стоит во весь рост, держа руки так, как их держат обычно хлопая в ладоши; под ним находится надпись по ассирийски. Ассирийцы говорили, что это стихи; содержание же их было такое: «Сарданапал, сын Анакиндаракса, в один день построил Анхиал и Тарс. Ты же, путник, ешь, пей и забавляйся. Все остальное в жизни не стоит этого» (Арриан).

Александр не был готов воспользоваться советом мудрого ассирийца. Хотя год назад он страстно желал познакомиться с мудрецом, очень малого желавшим от жизни.

Как ни странно, человека, мечтавшего владеть всем, привлекали люди, отказавшиеся от всего. Он не мог понять их образ жизни и мысли, но все непонятное, всякая загадка вызывает интерес, манит к себе своей таинственностью.

Историю знакомства Александра с одним великим отшельником рассказывают Плутарх и Диоген Лаэртский. Дело было до великого похода Александра. Молодого наследника Филиппа греки только-только провозгласили своим вождем и решили вместе с ним идти на персов. «В связи с этим многие государственные мужи и философы приходили к царю и выражали свою радость. Александр предполагал, что так же поступит и Диоген из Синопы, живший тогда возле Коринфа. Однако Диоген, нимало не заботясь об Александре, спокойно проводил время в Крании, и царь отправился к нему сам» (Плутарх).

Философ был весьма замечательной личностью; его тезка ― греческий писатель 2–3 вв. Диоген Лаэртский ― рассказал немало забавных историй об этом самом известном отшельнике в мире. Оказывается, славы можно добиться не только кровавыми битвами и громкими победами; надо всего лишь быть не таким как все, мыслить не так как остальные.

Жизнь Диогена полна приключений, правильнее сказать, злоключений.

Когда философ плыл на корабле, его захватили пираты, увезли на Крит и продали в рабство. «Менипп в книге «Продажа Диогена» рассказывает, что когда Диоген попал в плен и был выведен на продажу, то на вопрос, что он умеет делать, философ ответил: «Властвовать людьми», ― и попросил глашатая: «Объяви, не хочет ли кто купить себе хозяина?»

Ксениаду, когда тот его купил, Диоген сказал: «Смотри, делай теперь то, что я прикажу!» ― а когда тот воскликнул: «Вспять потекли источники рек!» ― сказал: «Если бы ты был болен и купил себе врача, ты ведь слушался бы его, а не говорил, что вспять потекли источники рек?»

В знаменитой битве при Херонее Диоген сражался против отца Александра. Как известно, греки потерпели поражение, и философ опять попал в плен. Его доставили к Филиппу и на вопрос, чем он занимается, Диоген ответил: «Слежу за твоей ненасытностью». Изумленный таким ответом, царь отпустил его.

В любой жизненной ситуации Диоген хранил спокойствие, хладнокровие и не чувствовал никакого страха перед опасностью ― это его и спасало.

На вопрос, что дала ему философия, он ответил: «По крайней мере, готовность ко всякому повороту судьбы». На вопрос, откуда он, Диоген сказал: «Я ― гражданин мира».

Кто-то корил Диогена за его изгнание. «Несчастный! ― ответил он. ― Ведь благодаря изгнанию я стал философом». Кто-то напомнил: «Жители Синопа осудили тебя скитаться». «А я их ― оставаться дома», ― ответил Диоген.

Когда у него убежал раб, ему советовали пуститься на розыски. «Смешно, ― сказал Диоген, ― если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета».

Говорил он также, что судьбе он противопоставляет мужество, закону ― природу, страстям ― разум.

«Он говорил, что никакой успех в жизни невозможен без упражнения; оно же все превозмогает, ― излагает философию своего тезки Диоген Лаэртский. ― Если вместо бесполезных трудов мы предадимся тем, которые возложила на нас природа, мы должны достичь блаженной жизни; и только неразумие заставляет нас страдать. Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением; и как люди, привыкшие к жизни, полной наслаждений, страдают в иной доле, так и люди, приучившие себя к иной доле, с наслаждением презирают самое наслаждение. Этому он и учил, это он и показывал собственным примером; поистине, это было «переоценкой ценностей», ибо природа была для него ценнее, чем обычай».

Свои философские изыскания Диоген претворял в жизнь, бесстрашно кидаясь в самые последние крайности, ежедневно удивляя мир своими причудами.

«Однажды в письме он попросил кого-то позаботиться о его жилище, но тот промешкал, и Диоген устроил себе жилье в глиняной бочке при храме Матери богов. Желая всячески закалить себя, летом он перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом».

«Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: «Мальчик превзошел меня простотой жизни». Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба».

«Феофраст в своем «Мегарике» рассказывает, что Диоген понял, как надо жить в его положении, когда поглядел на пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не пугалась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений. По некоторым сведениям, он первый стал складывать вдвое свой плащ, потому что ему приходилось не только носить его, но и спать на нем; он носил суму, чтобы хранить в ней пищу, и всякое место было ему одинаково подходящим и для еды, и для сна, и для беседы.

Босыми ногами он ходил по снегу. Он пытался есть сырое мясо, но не мог его переварить».

Диогену сказали: «Многие смеются над тобой». Он ответил: «А над ними, быть может, смеются ослы; но как им нет дела до ослов, так и мне ― до них».

Добродетельных людей он называл подобиями богов, любовь ― делом бездельников. На вопрос, что есть в жизни горестного, он ответил: «Старость в нищете». На вопрос, какие звери опаснее всего кусаются, он ответил: «Из диких ― сикофант, из домашних ― льстец».

На вопрос, есть ли у него раб или рабыня, он ответил: «Нет». ― «Кто же тебя похоронит, если ты умрешь?» ― спросил собеседник. «Тот, кому понадобится мое жилище».

Ко всем окружающим людям Диоген относился с язвительным презрением.

Когда кто-то привел его в роскошное жилище и не позволил плевать, он, откашлявшись, сплюнул в лицо спутнику, заявив, что не нашел места хуже. Однажды он закричал: «Эй, люди!» ― но, когда сбежался народ, напустился на него с палкой, приговаривая: «Я звал людей, а не мерзавцев».

На вопрос, где он видел в Греции хороших людей, Диоген ответил: «Хороших людей ― нигде, хороших детей ― в Лакедемоне».

Человека, который толкнул его бревном, а потом крикнул: «Берегись!», он ударил палкой и тоже крикнул: «Берегись!»

Однако больше всего Диоген не любил женщин.

Увидев женщин, удавившихся на оливковом дереве, он воскликнул: «О если бы все деревья приносили такие плоды!»

На вопрос, в каком возрасте следует жениться, Диоген ответил: «Молодым еще рано, старым уже поздно».

Впрочем, все желания и чувства философ в себе не убил. Удовлетворял он их столь же бесхитростно и цинично. «Рукоблудствуя на глазах у всех, ― рассказывает Диоген Лаэртский, ― он приговаривал: «Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!»

Тем не менее, афиняне любили Диогена, и когда мальчишка разбил его бочку-жилище, то его высекли, а Диогену дали новую бочку.

Александр, явившись к Диогену, представился: «Я ― великий царь Александр». «А я, ― ответил философ, ― собака Диоген». И на вопрос, за что его зовут собакой, сказал: «Кто бросит кусок, ― тому виляю, кто не бросит ― облаиваю, кто злой человек ― кусаю».

На вопрос, является ли смерть злом, он ответил: «Как же может она быть злом, если мы не ощущаем ее присутствия?» Александр спросил философа: Ты не боишься меня?» ― А что ты такое, ― спросил в свою очередь Диоген, ― зло или добро?» ― «Добро», ― сказал тот. «Кто же боится добра?»

Желая что-нибудь сделать для нищего философа, Александр спросил, нет ли у него какой-нибудь просьбы. «Отступи чуть в сторону, ― ответил тот, ― не заслоняй мне солнца».

«Говорят, что слова Диогена произвели на Александра огромное впечатление, и он был поражен гордостью и величием души этого человека, отнесшегося к нему с таким пренебрежением, ― сообщает Плутарх. ― На обратном пути он сказал своим спутникам, шутившим и насмехавшимся над философом: «Если бы я не был Александром, я хотел бы стать Диогеном».

Что же влекло Александра к этому нищему бродяге? Если присмотреться внимательнее, то в обитателе глиняной бочки и в царе можно найти много общих черт: оба презирали смерть, были равнодушны к женщинам, непритязательны в быту и пище… Но главное, Диоген имел огромную власть над умами соотечественников, философа окружала небывалая слава, его имя и странные поступки были на слуху у греков и давали пищу античным анекдотам. Александр, несомненно, завидовал ему и пытался постичь механизм влияния на человеческие души, столь необходимый ему для обретения высшей власти. Видимо за этим царь и пришел к сумасбродному философу.

После визита к Диогену Александр направился в Дельфы. Там находился знаменитый храм Аполлона, построенный в 9 в. до н. э., но не древностью и богатством был он знаменит. Из расселины скалы, над которой возвышался храм Аполлона, поднимались одурманивающие испарения. Прорицательница, избиравшаяся из девушек (ее называли пифией), некоторое время вдыхала дурманящие пары и затем произносила слова, которые жрецы толковали, как пророчества. За словом пифии ехали цари и военачальники не только Греции, но и самых дальних стран античного мира; пророчества ее чрезвычайно ценились. Если они были благоприятными, то самые радужные мечты казались высокопоставленным просителям уже сбывшимися.

Александру не повезло: его приезд совпал с одним из несчастливых дней, когда закон не позволяет давать предсказания. Однако после беседы с Диогеном молодой царь не собирался обращать внимания на условности, он потерял страх не только перед людьми, но и перед богами. «Сначала Александр послал за прорицательницей, ― излагает Плутарх дальнейшие действия нетерпеливого царя, ― но так как она, ссылаясь на закон, отказалась прийти, Александр пошел за ней сам, чтобы силой притащить ее в храм. Тогда жрица, уступая настойчивости царя, воскликнула: «Ты непобедим, сын мой!» Услышав это, Александр сказал, что он не нуждается больше в прорицании, так как уже получил оракул, который хотел получить».

7. Киликийские врата

«И не думай, что их влечет жажда золота и серебра: эта дисциплина до сих пор крепка, ибо создана бедностью: постелью уставшим служит земля, еды им достаточно той, которую они раздобудут; а время их сна ― неполная ночь»

(Руф Квинт Курций. История Александра Македонского)

Мы поведали о болезни Александра, приключившейся с ним в Киликии, позволили себе рассказать о его свидании с Диогеном, однако пора вернуться к делам военным. Именно в Киликии состоялась встреча враждебных армий, во многом определившая судьбу грандиозной восточной компании Александра… Впрочем, начнем с самого начала.

Даже сам Александр не надеялся попасть в Киликию без упорной борьбы, ― эта часть персидской территории была окружена непрерывной крутой горной цепью, практически недоступной для вторжения вражеских армий. Попасть сюда можно было через узкий проход среди гор. «Местные жители называют его теснины «воротами»; по своей природной форме они напоминают укрепления, созданные человеческими руками», ― описывает Курций Руф очередную непростительную глупость персов и небывалую удачу Александра. Арсам, правитель Киликии, вдруг «вспомнив о советах Мемнона вначале войны, решил применить на деле, хоть и поздно, его спасительный план: он опустошает Киликию огнем и мечом, чтобы оставить врагу пустыню, уничтожает все, что может оказаться полезным неприятелю, чтобы голой и бесплодной оставить землю, которую он не мог защитить. Гораздо полезнее было бы закрыть большим отрядом войска узкий проход, открывающий путь в Киликию, и завладеть скалой, удобно нависающей там над проходом, с которой он без риска мог бы остановить или уничтожить приближающегося врага. Теперь же, оставив немногих для охраны горных проходов, он отступил, став разорителем страны, которую должен был спасти от разорения. Поэтому оставленные им, считая себя преданными, не захотели даже увидеть врага, хотя и меньшее число людей могло бы защитить проходы…

Александр вошел в горный проход, называемый «воротами». Рассмотрев окружающую местность, он особенно удивился своему счастью: он признался, что мог бы быть завален камнями, едва бы нашлось кому сбрасывать их на идущее внизу войско. Дорога едва давала возможность идти по ней только четырем воинам в ряд: гора нависала над дорогой, не только узкой, но и обрывистой, а также часто пересекаемой потоками, текущими с гор».

Персы в это время были заняты тем, что поджигали богатый город Тарс, расположившийся недалеко от прохода. Александр послал вперед Пармениона с отрядом легковооруженных воинов. Они отогнали персов от Тарса. Таким образом Александр спас город, который пытался уничтожить его же правитель.

Тактика выжженной земли, которую решил применить сатрап Киликии, была тем более бессмысленна, что Александр не собирался задерживаться в этих краях. Он немедленно отправил Пармениона к горному проходу на границе Киликии и Ассирии, велев его захватить и удерживать до подхода всей армии. Македонский царь теперь решил померяться силами с войском Дария.

Пока Александр бродил по окраине Персидского царства, Дарий собрал невиданное для античного мира войско. (Времени на это хватала: битва при Гранике состоялась в мае 334 г., а в Киликию Александр вошел в сентябре 333 г. Удивительно, но Александр больше года бродил по Персии, а со стороны Дария не было никакой попытки остановить зарвавшегося наглеца с немногочисленным, в общем-то, войском.)

Арриан определяет численность войска Дария в 600 тысяч воинов. У Вавилона на равнинах Месопотамии собрались армии десятков народов, проживавших на просторах от Средиземного до Каспийского моря. По сведениям Курция Руфа только персов было 100 тысяч, из них 30 тысяч всадников, мидийцев ― 10 тысяч всадников и 50 тысяч пехотинцев. Здесь были армяне и барканцы, гирканцы и дербики; кроме множества неизвестных древним историкам племен, на стороне Дария сражалось 30 тысяч греческих наемников.

Менее всего у Дария ощущался недостаток в количестве солдат, немудрено и возгордиться взирая на бесконечное людское море. Однако нашелся человек, не ставший повторять дифирамбы придворных льстецов и не разделявший радужные надежды царя. Дарий «обратился к афинянину Харидему, опытному в военном деле и ненавидевшему Александра за свое изгнание из Афин по его приказу, и стал расспрашивать, не считает ли он его достаточно сильным, чтобы раздавить врага. Но Харидем, забывший о своем положении и гордости царя, ответил:

«Ты, может быть, не захочешь выслушать правду, но если не теперь, то в другой раз я не смогу уже ее высказать. Эта столь вооруженная армия, состоящая из стольких народов со всего Востока, оторванная от своих очагов, может внушить страх своим соседям: она сверкает золотом и пурпуром, поражает богатством вооружения, которое невозможно представить себе, не увидев собственными глазами. Македонское же войско, дикое и без внешнего блеска, прикрывает щитами и копьями неподвижный строй и сомкнутые ряды крепких воинов. Этот прочный строй пехоты они называют фалангой: в ней воин стоит к воину, оружие одного находит на оружие другого. Фаланга обучена по первому же знаку идти за знаменами, сохраняя ряды. Солдаты исполняют все, что им приказывают: сопротивляются, окружают, переходят на фланги; менять ход сражения они умеют не хуже полководцев. И не думай, что их влечет жажда золота и серебра: эта дисциплина до сих пор крепка, ибо создана бедностью: постелью уставшим служит земля, еды им достаточно той, которую они раздобудут; а время их сна ― неполная ночь. А фессалийскую, акарнанскую и этолийскую конницу ― эти непобедимые в сражении отряды, разве отразят пращи и обожженные на огне копья? Тебе нужны равноценные им силы: ищи их для себя в той земле, которая их породила, пошли твое золото и серебро для найма солдат», ― такую оценку македонскому войску дал Курций Руф устами Харидема.

Правда дорого обошлась смелому греку.

«Дарий по характеру был мягким и отзывчивым, но счастье часто портило его податливую натуру. И вот, не снеся правды, он приказал увести на казнь преданного ему гостя, давшего столь полезный совет. Грек, не забывший и тогда о своем свободном происхождении, сказал:

«Уже готов мститель за мою смерть, за пренебрежение моим советом тебя накажет тот, против которого я предостерегал тебя. А ты, будучи самовластным царем, так быстро изменился, что послужишь потомкам примером того, как люди ослепленные удачей, забывают о своей природе».

Войско Дария больше походило на огромное праздничное шествие. «Походный строй был таков, ― описывает Курций Руф процесс выступления персидского войска на решающий бой. ― Впереди на серебряных алтарях несли огонь, который у персов считается вечным и священным. Маги пели древние гимны. За ними следовали 365 одетых в пурпурные плащи юношей, по числу дней в году. Затем белые кони везли колесницу, посвященную Юпитеру, за ней следовал конь огромного роста, называемый конем Солнца. Золотые ветви и белые одеяния украшали правящих конями. Недалеко от них находилось 10 колесниц, обильно украшенных золотом и серебром…

Далее шли те, кого персы называли «бессмертными», числом до 10 тысяч, ни у кого больше не было столь по-варварски пышной одежды: у них были золотые ожерелья, плащи, расшитые золотом, и туники с длинными рукавами, украшенные драгоценными камнями. На небольшом расстоянии шли так называемые «родичи царя» числом до 15 тысяч. Эта толпа с ее почти женской роскошью в нарядах выделялась больше пышностью, чем красотой вооружения. Следовавшие за ними придворные, которые обычно хранили царскую одежду, назывались копьеносцами. Они шли перед колесницей царя, в которой он возвышался над остальными. С обеих сторон колесница была украшена золотыми и серебряными фигурами богов, на дышле сверкали драгоценные камни, а над ними возвышались две золотые статуи, каждая в локоть высотой: одна ― Нина, другая ― Бела. Между ними находилось священное золотое изображение, похожее на орла с распростертыми крыльями…

За колесницей шли 10 тысяч копьеносцев с богато украшенными серебром копьями и стрелами с золотыми наконечниками. Около 200 приближенных вельмож следовало справа и слева от царя. Их отряд замыкало 30 тысяч пехотинцев в сопровождении 400 царских коней. За ними на расстоянии одного стадия колесница везла мать царя Сисигамбис, в другой колеснице была его жена. Толпа женщин на конях сопровождала цариц. За ними следовали 15 повозок, называемых гармаксами: в них находились царские дети, их воспитатели и множество евнухов, вовсе не презираемых у этих народов. Далее ехали 360 царских наложниц, одетых тоже в царственные одежды, затем 600 мулов и 300 верблюдов везли царскую казну: их сопровождал отряд стрелков. Следом за ними ― жены родных и друзей царя и толпы торговцев и обозной прислуги…

Если бы кто мог тогда же увидеть македонскую армию, она представила бы собой совсем иное зрелище: люди и кони блестели в ней не золотом и пестрыми одеждами, но железом и медью. Эта армия не была перегружена поклажей или прислугой, готовая к походу или к остановке, она чутко отзывалась не только на сигналы, но даже на знаки полководца. Ей хватало и места для лагеря, и провизии для воинов. Стало быть, в войске Александра не было недостатка в солдатах. Дарий же, повелитель такой огромной армии, из-за тесноты поля боя свел ее к той самой малочисленности, за какую презирал врага».

Дарий избрал для развертывания своего войска ассирийскую равнину ― очень удобную для действий конницы и вообще позволявшую использовать в сражении всю гигантскую армию. Наиболее дальновидные персидские военачальники советовали не покидать равнины. Однако на свою беду Дарий получил обнадеживающие вести о болезни Александра. Придворные льстецы твердили, что македоняне не покинут Киликии, что они стоят там в нерешительности подле умирающего царя, и Дарию осталось только войти в окруженную горами область и растоптать врагов конницей.

Через один из проходов Дарий ввел свое неповоротливое войско в Киликию. «И, пожалуй, какая-то божественная воля повела его в такое место, где большой пользы ему быть не могло ни от конницы, ни от множества его людей с их стрелами и дротиками, где он не мог показать свое войско во всем блеске, и он своими руками поднес Александру и его войску легкую победу», ― делает вывод Арриан.

В то время как Дарий входил в Киликию, Александр покидал ее через проход на границе с Ассирией у городка Исс. «Когда Александр услышал, что Дарий стоит у него в тылу, то известие это показалось ему невероятным, и он послал кое-кого из «друзей» на тридцативесельном судне обратно к Иссу посмотреть, соответствует ли известие действительности» (Арриан). Посланные «привезли Александру известие, что Дарий у него в руках».