Текст книги "Александр Македонский. Гений или каприз судьбы?"

33. Македонскому царю не нужны македоняне

«Александр начал проявлять склонность к казням и доверчивость к наихудшим наветам. Так изменяют характер человека постоянные удачи, и редко кто проявляет осторожность при собственном счастье»

(Руф Квинт Курций. История Александра Македонского)

Царь сделал все, чтобы превратить свое возвращение из Индии в триумф. Тем не менее, индийская авантюра потерпело сокрушительное фиаско: идея покорения мира провалилась, большая часть армии погибла в пустыне. Главным виновником был, конечно же, Александр, но бог не может быть виновником неудач смертных, он может только наказывать их, сын бога не может наказать самого себя ― он не погрешим.

Кто же заплатит за неудачи Александра? Кто своей смертью успокоит хотя бы на время его мятежную душу? Кто своей кровью зальет в его груди пылающий огонь несбывшихся надежд? Как мы помним, после того как македоняне отказались следовать за царем на край земли, он выместил свою злобу на индийцах. В Персии с этим обстояло дело хуже; здесь врагов не осталось. И тогда Александр вымещал злобу за провал великих планов, за неудачный поход в Индию, за бессмысленную гибель стольких македонян в пустыне… на самих македонянах.

Как только Александр появился в Персии, «многие покоренные племена принесли ему жалобы на его наместников». Отчасти они были справедливы: сатрапы не надеялись, что Александр вернется живым из последнего похода, и потому вели себя как цари в странах, принадлежавших им по праву войны. Александру были весьма кстати подобные жалобы. И царь безжалостно казнил своих сатрапов, «на глазах у послов, не принимая во внимание того, что среди них были его друзья».

Один за другим умирали провинившиеся в чем-либо полководцы. «Оксиарта, одного из сыновей Абдулита, он убил сам, пронзив его копьем, ― рассказывает Плутарх. ― Абдулит не приготовил съестных припасов, а поднес царю три тысячи талантов в чеканной монете, и Александр велел ему бросить эти деньги коням. Кони, разумеется, не притронулись к такому «корму», и царь, воскликнув: «Что нам за польза в твоих припасах?» ― приказал бросить Абдулита в тюрьму».

Впрочем, казнь некоторых македонских военачальников с одобрением была воспринята самими македонянами.

В числе встречавших Александра были Клеандр, Ситалк, Геракон и Агафон, которые по приказанию царя убили доблестного Пармениона. «Но за ними следовали и обвинители из провинции, во главе которой они стояли; всех совершенных ими преступлений они не могли искупить услугой в убийстве, столь угодном царю, ― рассказывает о следующей чистке Александра Курций Руф. ― В самом деле, разграбив все частное имущество, они не воздержались и от грабежа храмов, и девушки и знатные женщины терпели от них насилие и оплакивали оскверненную свою честь. Их алчность и разврат сделали имя македонцев ненавистным для варваров. Но среди всех выдавался своим буйством Клеандр: лишив невинности знатную девушку, он отдал ее в наложницы своему рабу. Много друзей Александра придавали значение не столько величине преступлений, в которых открыто их обвиняли, сколько памяти об убитом ими Парменионе; кроме того, они радовались, что гнев царя обратился на пособников, и что не бывает продолжительной власть, добытая преступлением. Царь, рассмотрев обвинения, объявил, что обвинителями забыто одно, и притом самое большое, преступление ― неверие в его благополучие: они никогда не осмелились бы совершить того, что сделали, если бы желали его успешного возвращения из Индии или верили, что он вернется».

Убийц Пармениона не пожалел никто, но впечатляет число их «сообщников», отправленных на казнь! Александр приказал перебить целое собственное войско! «Итак, их самих он заковал, а 600 солдат, помогавших в их преступлениях, велел казнить».

Война закончилась, но македоняне терпели удар за ударом; собственный царь стал их палачом.

Истинную причину убийства тех, кто помог избавиться Александру от Пармениона, называет Арриан: «Он казнил их, чтобы внушить страх тем, кто оставался сатрапами, князьями и монархами: пусть знают, что если они будут совершать беззакония, то их ждет такое же наказание». Однако Арриана следует поправить: «если они будут совершать» то, что не понравится Александру.

Мечтой молодого Александра было: «Повелевать, не внушая страха». И он долгое время добивался своих целей уговорами, обещаниями, наградами. Мы помним, что вышло из его затеи покупать согласие македонян на дальнейшую войну: персидским золотом оказались переполнены и походные ранцы и обоз воинов до такой степени, что армия не могла двигаться дальше ― и, тем не менее, македоняне не хотели следовать за царем. Лишь после серии убийств Александр нашел самое действенное средство, которое безоговорочно заставляло повиноваться властителю. Это ― страх.

Александр стремился к абсолютной власти, а она способна держаться только на страхе, насилии и произволе. И царь принял условия игры в неограниченного властителя ― тирана, которому дозволено все. Вначале он убивал несмело и нечасто; убивал по необходимости ― тех, кто мог составить ему конкуренцию, либо в силу свободолюбия не желал преклонить колени. Эффект, произведенный очередной расправой, понравился царю, и он вошел во вкус. И начались убийства для профилактики, жестокие, ничем не оправданные, бесчисленные… Александр пришел к тому, к чему приходит любой тиран, не представляющий смысла своего существования без абсолютной власти.

Печальна судьба Орсина ― сатрапа одной из центральных областей Персии. По словам Курция Руфа, Орсин ― «выдающийся среди всех варваров знатностью и богатством. Он вел свой род от древнего персидского царя Кира; богатство его было унаследовано им от предков, а затем приумножено во время обладания властью.

Он вышел навстречу царю со всякого рода дарами, чтобы раздать их не только самому царю, но и его друзьям. За ним следовали табуны объезженных лошадей, колесницы, украшенные золотом и серебром, несли дорогую посуду, драгоценные камни, тяжелые золотые сосуды, пурпурные одежды и 4 тысячи талантов чеканного серебра. Однако такое радушие варвара послужило причиной его смерти. Дело в том, что, одарив всех друзей царя превыше их собственных желаний, он не оказал никакой почести евнуху Багою, который своей развратностью привязал к себе Александра».

Обвинение в однополой любви довольно широко практикуется у древних авторов; его не избежал выдающийся карфагенский военачальник Гамилькар, Юлия Цезаря Плутарх уложил в постель царя Вифинии… Едва ли Александр был настолько близок с евнухом, как утверждает Курций. Слишком подробно древние авторы описывают жизнь Александра, чтобы подобный грех проявился лишь в конце жизни, слишком увлечен был Александр идеей стать богом и господином мира, чтобы тратить чувства на себе подобных.

Однако упомянутый евнух Багой в то время считался фаворитом Александра, и Орсин своим пренебрежительным отношением к нему нажил смертельного и могущественного врага. Впрочем, евнух имел на Александра не слишком большое влияние, которое мог иметь любовник. Он расправился с обидчиком не путем прямой просьбы, а с помощью ложных доносов и лжесвидетелей.

Персидского вельможу обвинили в том, что он грабил храмы и гробницы, в том числе, разорил усыпальницу царя Кира. Убедить же Александра, что Орсин враг, труда не составило, так как любой тиран считает, что его окружают скрытые враги, и надо только успеть убрать их первым.

«Прежде чем у Орсина возникло подозрение, что его в чем-то обвиняют, он был взят в оковы. Не довольствуясь казнью невинного, евнух убил его собственной рукой. При этом Орсин воскликнул: «Слыхал я, что когда-то Азией управляли женщины, но что ею управляет кастрат ― это неслыханное дело».

Таков был конец одного из знатнейших персов, не только невинного, но в высшей степени преданного царю Александру. В то же время был казнен и Фрадат по подозрению в притязаниях на царскую власть. Александр начал проявлять склонность к казням и доверчивость к наихудшим наветам. Так изменяют характер человека постоянные удачи, и редко кто проявляет осторожность при собственном счастье».

Затем Александр, как всегда радикально, разобрался со своим македонским войском. Он, «отпустив на родину наиболее старых солдат, велел отобрать 13 тысяч пехоты и 2 тысячи конницы, чтобы оставить их в Азии». Но и те немногие, которым предстояло остаться с Александром, взбунтовались. Они предполагали, что царь возвратится в Македонию, а он и не собирался этого делать. Уход ветеранов еще больше разозлил македонян: ведь они, независимо от возраста, участвовали во всех походах Александра и долгие годы не видели родного дома и семьи. Были и другие причины для возмущения.

«Во всем войске вообще было много недовольных: македонцев раздражала и персидская одежда царя, и наряд варваров-эпигонов, придавший им обличье македонцев, и зачисление иноплеменных всадников в отряды «друзей», ― рассказывает Арриан. ― Солдаты не выдержали и закричали ― пусть он уволит всех и воюет вместе со своим отцом: это был насмешливый намек на Амона. Александр, услышав это (стал он в то время уже раздражительнее и, привыкнув к варварской угодливости, относился к македонцам не с прежним благодушием), соскочил с трибуны вместе с другими военачальниками, приказал схватить явных смутьянов и подстрекателей, и своей рукой указал, кого надо взять».

Царь к этому времени прекрасно знал, как нужно управлять мятежной толпой: 13 македонцев он приказал казнить. Желаемый результат не заставил себя ждать:

«Кто бы мог поверить, ― удивляется Курций Руф, ― что такое бурное собрание сразу успокоилось под действием внезапного страха, когда увидели, как повели на казнь людей, виновных не более чем все остальные. Так сильно подействовало на них либо само имя царя, которому у всех народов, пребывающих под царской властью, воздается почет наравне с богами, либо внушаемое лично им уважение, либо доверие к человеку, осуществляющему свою власть с такой силой. Они, конечно, показали необычный пример покорности и нисколько даже не были раздражены казнью своих соратников, когда стало известно, что их убили с наступлением ночи; наоборот, каждый в отдельности старался не упустить случая проявить в чем-нибудь свою покорность и послушание. В самом деле, когда на следующий день царь их не принял и допустил к себе только солдат-азиатов, они подняли жалобные стоны на весь лагерь и кричали, что они сейчас же умрут, если царь будет продолжать гневаться».

Царь понимал, что покорность македонян временная, ибо он выбрал столицу своего государства, и находилась она отнюдь не в Македонии. Этот выбор помог ему сделать индийский философ ― единственное ценное приобретение, привезенное Александром из похода в Индию. «Рассказывают, что Калан воочию показал Александру, что представляет собой его царство. Бросив на землю высохшую и затвердевшую шкуру, Калан наступил на ее край, и вся она поднялась вверх. Обходя вокруг шкуры, Калан наступал на нее с краю в разных местах, и всякий раз повторялось то же самое. Когда же он встал на середину и крепко прижал ее к земле, вся шкура осталась неподвижной. Этим Калан хотел сказать, что Александр должен утвердиться в середине своего царства и не слишком от нее удаляться» (Плутарх).

Александр не мог полагаться на македонян; но и среди персов он был чужим. И царь решился на невероятный по масштабам и замыслам эксперимент: целью его было создание нового народа, он захотел объединить побежденных и победителей. С этих позиций и следует рассматривать самую грандиозную в мировой истории свадьбу, состоявшуюся в Сузах.

Александр взял в жены старшую дочь Дария ― Статиру, а, согласно Арриану, еще и младшую из дочерей Оха ― Парисатиду. Иметь несколько жен вполне соответствовало как традиции македонских царей, так и персидских. Удивительнее другое: вместе с царем семейными узами связало себя 80 влиятельнейших македонян. Больше всего повезло царскому любимцу Гефестиону, ― ему досталась одна из дочерей Дария. Остальные «друзья» получили дочерей и родственниц персидских вельмож.

«Браки совершены были по ПЕРСИДСКОМУ ОБЫЧАЮ», ― Александр после неудачи с коленопреклоненным приветствием царя использовал любую возможность, чтобы сломить македонскую гордыню.

«Для женихов поставлены были в один ряд кресла; вкусив напитка, невесты подошли и сели, каждая возле своего нареченного; те обняли и поцеловали их, ― рассказывает Арриан. ― Царь подал пример; браки всех совершены были одновременно. Мужья, каждый со своей женой, ушли к себе. Приданное всем дал Александр. Были и другие македонцы, женившиеся на азийских женщинах; Александр велел составить их поименные списки (оказалось их больше 10000), и все они получили от него свадебные подарки».

Интересно мнение Ф. Шахермайра об этом конвейерном способе создания новых семей:

«Легко понять стремление Александра связать свой род с династией Ахеменидов: такие поступки характерны для многих завоевателей, находившихся в подобном положении. Не нуждается в оправдании и покровительство брачным союзам между представителями македонской и иранской аристократии. Однако нас не может не ужасать холодная рассудочность царя, принуждение, вторгшееся в самую интимную сферу человеческой жизни, пренебрежение к личным чувствам и, наконец, то, что Александр задумал для осуществления своей воли некую всеобщую церемонию. Все это напоминало действия селекционера, скрещивающего жеребца и кобыл разных кровей, во всем был холодный расчет, не принимавший во внимание движения человеческих сердец; здесь не было и намека на свободный выбор. Конечно, во все времена бывали случаи, когда политические соображения играли решающую роль при заключении браков. Но это были отдельные случаи, единичные судьбы, приносимые в жертву идее государственности. Здесь же приближенные Александра, повинуясь высшим государственным интересам, превратились в стадо, которое гонят на случку».

Александр возлагал большие надежды на потомство от смешанных браков. Казалось, царь собирался жить вечно; по крайней мере, надеялся дождаться, когда македоно-персы вырастут и пополнят ряды его войска. «Он в точности установил число сыновей, родившихся от македонцев и пленных женщин, назначил каждому сумму, нужную для получения хорошего воспитания, приставил к ним воспитателей, которые дали бы им подходящее воспитание» (Диодор). Фактически царь стал отцом для мальчиков, родившихся после гигантской свадьбы, ибо македоняне тотчас после первой брачной ночи отправились на родину, к прежним женам.

Александр занял трон персидских царей и в своей деятельности все больше опирался на персидскую и мидийскую знать; с персами, а не македонянами он планировал завершить завоевание мира. Он холил и лелеял подраставшее войско, которое состояло исключительно из представителей азиатских народов.

«Тридцать тысяч мальчиков, которых Александр велел обучать и закалять, оказались не только сильными и красивыми, но также замечательно ловкими и умелыми в военных упражнениях. Александр очень этому радовался, а македоняне огорчались, опасаясь, что царь будет теперь меньше дорожить ими. Поэтому, когда Александр собирался отослать к морю больных и изувеченных воинов, македоняне сочли это обидой и оскорблением, они говорили, что царь выжал из этих людей все, что они могли дать, а теперь, с позором выбрасывая их, возвращает их отечеству и родителям уже совсем не такими, какими взял. Пусть же царь признает бесполезными всех македонян и отпустит их всех, раз у него есть эти молокососы-плясуны, с которыми он намерен покорить мир.

Эти речи возмутили Александра. Гневно разбранив македонян, он прогнал их прочь и поручил охранять себя персам, выбрав из их числа телохранителей и жезлоносцев» (Плутарх).

Царь настолько не доверял македонянам, что отобрал себе в телохранители тысячу молодых персов. Даже в элитном подразделении ― коннице ― македонян заменили «конные бактрийцы, согды, арахоты, заранги, арии, парфяне, а из персов так называемые эваки были зачислены по лохам в конницу «друзей» (выбирали тех, кто выдавался знатностью, красотой или другими достоинствами)» (Арриан).

И еще один род войск Александр существенно пополнил персами. «В это время, ― сообщает Диодор Сицилийский, ― прибыл Певкест с 20 тысячами персидских лучников и пращников; царь влил их в старые полки и таким путем преобразовывал всю армию, создав войско смешанное и способное служить его намерениям».

Если раньше македоняне считали себя незаменимыми, и потому могли выражать царю свое недовольство и за продолжение войны требовать с него подарков и денег, то теперь с ужасом увидели, что Александр с успехом их заменяет. Они в очередной раз попробовали возмутиться, а что из этого вышло, повествует Юстин:

«Македоняне негодовали на это, говоря, что царь врагам передал ту службу, которая до сих пор принадлежала им. Все они со слезами обступили царя и просили его утолить свой гнев против них наказаниями, а не оскорблениями. Этим изъявлением покорности они добились того, что Александр уволил со службы еще одиннадцать тысяч ветеранов».

Казалось, Александр стремился искоренить из войска все македонское, кроме оружия. Внешне выглядит, что царь стремится примирить персов и македонян. Но каким путем? В обращении к восточной части своей армии Александр произнес такие слова:

«Я заставил забыть о вашем иноземном происхождении; вы мои граждане и воины. Все сравнялось. Как персам не следует порочить нравы македонцев, так и македонцам не должно быть стыдно перенимать нравы персов…»

То есть, царь желал, чтобы персы лишь уважали обычаи македонян, а вот македонянам нравы персов не только не следует порочить, но желательно их перенимать.

Александру судьба отпустила немного времени, и нам остается лишь догадываться, к чему мог привести его план устройства мира. А пока…

Нововведения Александра привели к тому, что царю пришлось воевать со своими бывшими воинами. Дело в том, что каждый назначенный царем сатрап имел небольшое войско, состоявшее в основном из греческих наемников. Если Александр перестал нуждаться в македонянах, то капризные греки не нужны ему и подавно ― он приказал сатрапам распустить войска. В результате множество профессиональных воинов осталось без работы, и эта ситуация не добавила спокойствия в государство Александра.

«Много чужестранцев, ― рассказывает Диодор, ― уйдя с военной службы, разбрелись по всей Азии и стали добывать себе пропитание грабежом. Наконец они стеклись со всех сторон к Тенару. Точно так же уцелевшие персидские сатрапы и другие начальники, собрав деньги и воинов, приплыли к Тенару и объединили свои силы. И в довершение всего полномочным стратегом выбрали Леосфена, афинянина, человека блистательных душевных качеств и непримиримого врага Александра».

34. Уходят последние друзья

«Царь Александр, каждому человеку принадлежит столько земли, сколько у нас сейчас под ногами. Ты, такой же человек, как все остальные, только суетливый и гордый; уйдя из дому, ты прошел столько земель, сам не зная покоя и не давая его другим. Вскоре ты умрешь, и тебе достанется столько земли, сколько хватит для твоего погребения»

(Квинт Эппий Флавий Арриан. Поход Александра)

Национальная политика Александра привела к тому, что царь остался в полном одиночестве. Он не успел приобрести новых друзей, но потерял старых. Македоняне перестали понимать своего царя. Вместе с последними одиннадцатью тысячами македонян, что разгневанный царь отправил на родину, ушли и те, кто был более всего ему близок. «Из друзей Александра получили увольнение старики: Полиперхонт, Клит, Горгий, Полидам, Аммад, Антиген» (Юстин). Возглавил покидающих царя воинов Кратер ― человек, которого, как пишет Арриан, Александр «считал самым верным и которым дорожил пуще глаза».

Некоторые приближенные царя сами бежали подальше от его непредсказуемости. В источниках имеется история Гарпала: он занимал должность хранителя сокровищ и поступлений в Вавилоне (если перевести на современный язык, то Гарпал являлся министром финансов империи Александра). Естественно, такую должность мог получить лишь тот, кому Александр всецело доверял. Однако порученные заботе Гарпала огромные деньги стали непреодолимым соблазном для него. Если верить Диодору, финансист Александра тратил казенное золото не по назначению.

«Он окружил себя роскошью; поставленный сатрапом большой страны, он стал творить насилия над женщинами, вступать в любовные связи с варварами. Много денег из сокровищницы ушло на его безудержные прихоти: издалека, от Красного моря, везли ему множество рыбы; о его расточительной жизни ходили злые толки. Он выписал к себе из Афин тамошнюю знаменитейшую гетеру Пифонику, при жизни осыпал ее царскими дарами, по смерти устроил ей роскошные похороны и соорудил в Аттике дорогой памятник. После этого он выписал из Афин другую гетеру (ее звали Гликера) и зажил жизнью слишком роскошной и расточительной».

Когда, по возвращении из Индии, Александр принялся казнить сатрапов даже за ничтожные провинности, Гарпал бежал в Грецию, прихватив с собой 5 тысяч талантов серебра и 6 тысяч наемников.

Если в юности, учителем Александра был знаменитый Аристотель, то теперь мудрецы платили жизнями за общение с царем. Весьма печальна судьба Каллисфена; индийских философов он вообще имел привычку вешать. Последние никак не хотели оценить и принять планы царя. Арриан рассказывает следующую историю:

Однажды царь застал несколько индийских мудрецов «под открытым небом, на лугу, где они обычно и проводили время. При виде царя и его войска они только и стали делать, что топать ногами по тому месту, где стояли. Когда Александр через переводчиков спросил, что это значит, они ответили так: «Царь Александр, каждому человеку принадлежит столько земли, сколько у нас сейчас под ногами. Ты, такой же человек, как все остальные, только суетливый и гордый; уйдя из дому, ты прошел столько земель, сам не зная покоя и не давая его другим. Вскоре ты умрешь, и тебе достанется столько земли, сколько хватит для твоего погребения».

Индийские мудрецы произвели на Александра большое впечатление; они были чем-то сродни давнему знакомому ― Диогену. Так же, как грек, философы отвергали все, к чему стремились обычные люди, и даже превзошли Диогена, так как встретили Александра голыми. Александру непременно захотелось иметь спутником одного из философов, но великий завоеватель ничем не мог ни соблазнить, ни запугать нищих мудрецов. Старший из них сказал, что «он не желает ничего, что властен дать ему Александр, и не боится, что он может что-нибудь у него отнять. При жизни ему достаточно индийской земли, которая вовремя приносит плоды, по смерти он избавится от тягостного сожителя ― от своего тела».

Все же Александру удалось уговорить одного философа покинуть привычный мир. Мудреца по имени Калан презирали местные собратья, называя его «человеком без всякого самообладания». Они бранили Калана за то, что тот оставил счастливую жизнь и стал служить иному владыке, кроме бога.

Александр был доволен новым приобретением; философ давал ему множество полезных советов; это по его рекомендации столицей македонских владений стал Вавилон. Но, увы! Перемена места и хозяина не пошла на пользу философу. Никогда ранее не болевший, он внезапно «ослаб телом», и испытания болезни становились день ото дня труднее. Философ твердо решил уйти в иной мир, и уговоры Александра никак не повлияли на его выбор. Пришлось Александру исполнить просьбу старца, то есть сложить для него огромный костер.

«Подъехав к костру на коне, он (Калан) помолился, окропил себя, словно жертвенное животное, и срезал со своей головы клок волос в приношение богам. Затем, взойдя на костер, он попрощался с присутствовавшими македонянами, попросил их и царя провести этот день в веселой попойке и сказал, что царя он вскоре увидит в Вавилоне. Произнеся эти слова, он лег и укрылся с головой. Огонь подбирался все ближе, но он не двинулся с места, не шевельнул ни рукой, ни ногой. Так он принес себя в жертву богам по древнему обычаю мудрецов своей страны» (Плутарх).

«Присутствовавшие при этом сочли его: одни сумасшедшим, другие ― хвастуном, желавшим прославиться своей выдержкой; некоторые восхищались его мужеством и презрением к смерти» (Диодор).

Еще один вариант, кажется, Диодор оставил без внимания. Любой философ мечтает создать положительного во всех отношениях правителя. Раньше об идеальном царе мечтал воспитатель Александра Аристотель, затем на благородные поступки царя взялся подвигнуть его племянник Каллисфен. Когда затея провалилась, и Каллисфен понял свое бессилие, он избавил македонян от рабского поклонения царю и тем добровольно подписал себе смертный приговор. Позже выдающийся римский философ Сенека безропотно примет смерть от своего воспитанника императора Нерона.

Видимо и Калан, когда оставил беззаботную жизнь в Индии и отправился в путь с Александром, мечтал о том, чтобы сделать Александра лучше и добрее. Ничего не получилось; и суровый аскет Калан уходит, но перед смертью призывает царя провести день в веселой попойке. Он видел, что вино медленно, но уверенно убивает Александра, он видел, что Александра никто и ничто не исправит, и потому желал ему смерти. Индийский философ назначил царю свидание в Вавилоне; так как Калан был в шаге от смерти, свидание это должно произойти в царстве мертвых. Философ чувствовал, что его неспособному ученику осталось немного.

Александр в точности исполнил последнюю волю Калана: такого веселого пира македоняне не помнили. Но тень индийского философа витала на пирующими и собирала свою страшную жатву.

«Возвратившись к себе после самосожжения Калана, Александр созвал на пир друзей и полководцев, ― описывает Плутарх сию странную поминальную тризну. ― На пиру он предложил потягаться в умении пить и назначил победителю в награду венок. Больше всех выпил Промах, который дошел до четырех хоев; в награду он получил венок ценою в талант, но через три дня скончался. Кроме него, как сообщает Харет, умерли еще сорок один человек, которых после попойки охватил сильнейший озноб».

В Экбатанах ― столице Мидии, царь потерял самого преданного друга. Причина смерти Гефестиона банальна, но закономерна. Диодор пишет, что в царском дворце Александр, как обычно, «устраивал театральные представления и частые пирушки для друзей. От неумеренных выпивок Гефестион заболел и умер».

Смерть молодого человека можно было предотвратить или, по крайней мере, отсрочить. Врач точно поставил диагноз болезни и запретил употреблять напиток Диониса, но сила привычки оказалась сильнее разума.

«Человек молодой и воин, он не мог подчиниться строгим предписаниям врача и однажды, воспользовавшись тем, что врач его Главк ушел в театр, съел за завтраком вареного петуха и выпил большую кружку вина, ― рассказывает Плутарх. ― После этого он почувствовал себя очень плохо и вскоре умер. Горе Александра не знало границ, он приказал в знак траура остричь гривы коней и мулов, снял зубцы с крепостных стен близлежащих городов, распял на кресте несчастного врача, на долгое время запретил в лагере играть на флейте и вообще не мог слышать звуков музыки…»

Юстин также подтверждает, что Гефестион был самой дорогой утратой Александра: «Царь оплакивал его так долго, как не подобало царю, поставил ему памятник в двенадцать тысяч талантов, и приказал почитать его после смерти, как бога».

В свое время из-за Гефестиона Александр даже разругался с женщиной его родившей, а затем властной рукой подведшей к македонскому трону, то есть, с Олимпиадой. Оставаясь в далекой Македонии, она все же надеялась править миром за спиной сына и в лице Гефестиона узрела конкурента. По словам Диодора: «Когда Олимпиада, не любившая Гефестиона из ревности, резко упрекала его в письмах и стала грозить ему, он написал ей укоризненное письмо и закончил его такими словами: «Перестань клеветать на меня, не неистовствуй и не грози. Меня это, впрочем, мало беспокоит. Ты знаешь, что Александр сильнее всех».

Арриан согласен с предыдущими авторами в том, что печаль, равно как и гнев Александра не знали границ после потери друга. Он передает сообщения утерянных исторических источников:

«Одни рассказывают, что он упал на труп друга и так пролежал, рыдая, большую часть дня. Он не хотел оторваться от умершего, и друзья увели его только силой. Другие говорят, что он провел таким образом целый день и целую ночь…

Все единогласно утверждают, что в течение трех дней после смерти Гефестиона Александр ничего не ел, не приводил себя в порядок, а лежал, рыдая, или скорбно молчал. Он велел приготовить Гефестиону в Вавилоне костер стоимостью 10000 талантов, а по словам некоторых, и дороже, и приказал облечься в траур всей варварской земле».

В отличие от Плутарха, Арриан утверждает, что врач Гефестиона был не распят на кресте, а повешен Александром «будто бы за плохое лечение, а, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна». Впрочем, итог для врача был один. В довершение Александр приказал сравнять с землей храм бога врачевателей ― Асклепия.

Не оправдавшего надежд Асклепия Александр пытался заменить Гефестионом. Он отправил к жрецам Амона посольство с просьбой разрешить приносить Гефестиону жертвы как богу. Но служители Амона решили, что нехорошо слишком часто производить богов из простых смертных; несколько лет назад они объявили богом Александра и ничего хорошего из этого не вышло. Согласно Плутарху, «от Амона пришло повеление оказывать Гефестиону почести и приносить ему жертвы как герою».

И далее Плутарх описывает способ, которым Александр пытался превозмочь свое горе. Он привычен и предсказуем: «Утешением в скорби для Александра была война, которую он превратил в охоту на людей: покорив племя коссеев, он перебил всех способных носить оружие. И это называли заупокойной жертвой в честь Гефестиона».

Александр потерял последнего настоящего друга; те, что оставались рядом с ним, лишь ждали смерти неутомимого царя, чтобы растащить по кускам завоеванные земли. Наконец-то Александру стало ведомо такое чувство, как страх. Природные знамения и гадания жрецов все менее благоприятствовали Александру.

Возраставшей мнительностью царя, очень близкой к сумасшествию, пользовались недруги; не в силах избавиться от Александра открыто, они пытались извести его с помощью мистики. Действовали довольно тонкие психологи, прекрасно знавшие, насколько истощена нервная система Александра, и что он боится лишиться на земле одной вещи: трона и связанной с ним власти.