Текст книги "Разноцветье детства. Рассказы, сказки, очерки, новеллы"

Упросил-таки эксперта Комарова и тот, не откладывая в долгий ящик, занялся ножом. Сняв отпечатки пальцев, сбегал в лабораторию, вернулся через пятнадцать минут.

– Все в порядке, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Королев.

– Имею в виду то, что на рукояти ножа свежие и отчетливые отпечатки пальцев принадлежат одному человеку…

– И кому же? Неизвестному лицу?

– «Лицо» известно, – улыбаясь, ответил эксперт. – Компьютерное сканирование подтвердило, что найденные на ноже отпечатки пальцев принадлежат потерпевшему, то есть Марченко.

– А я боялся…

Комаров удивленно посмотрел на Королева.

– Чего ты боялся, лейтенант?

– Нож мог прибавить мне проблем, а так…

Комаров ехидно спросил:

– Значит, нет проблем?

– Нет.

– А скажи мне тогда: зачем парнишка пошел ночью на кладбище, держа в руке нож, пусть даже такой неказистый?

– Ну… Мог и не держать в руке ножа… Нож мог случайно выскользнуть из кармана.

– Вспомни, что обычно говорит профессор насчет случайностей, а?

Королев усмехнулся.

– Его я уже сегодня вспоминал… Ну, ладно, пойду писать протокол повторного осмотра места происшествия.

– Постой, а нож?

– Что «нож»?

– Собираешься приобщать в качестве вещдока?

– Естественно.

– Выходит, ты не удовлетворишься устным моим сообщением?

– Нет, не удовлетворюсь. Жду официальное письменное заключение по ножу.

– Вот как? – Комаров рассмеялся. – А я жду, прежде всего, официального следственного поручения.

Королев шутливо погрозил пальцем.

– У, формалист проклятый!

– Если кто и формалист, то это, в первую очередь, ты.

– Да, – Королев достал из кармана «мыльницу», – я тут немного пощелкал. Может, изладишь снимки?

– Игорек, а знаешь, как все это называется? – Королев отрицательно замотал головой, притворившись, что не понимает, к чему тот клонит. – Это называется эксплуатация человека человеком или, в лучшем случае, использование служебного положения в личных целях.

– Ну… Где ты усмотрел личные цели?.. Вижу, что ты прохлаждаешься. Вот и загружаю.

– Ты прав в одном: сегодня – спокойно, мирно. Есть возможность расслабиться.

Королев быстро справился с протоколом. У его коллег с этим вечные проблемы. Коллеги прикалываются: «В романисты себя готовишь?» Он в полемику не вступает, хотя считает, что для следователя хорошо – грамотно и складно – излагать на бумаге свои мысли – наипервейшее дело. Кто умно мыслит, тот умно и пишет.

Перечитав несколько раз отпечатанный на принтере протокол, остался доволен. Хмыкнув, прошел к сейфу, открыл, достал тощенькую папку и положил документ, закрыл сейф, вернулся за стол. Навестить родителей потерпевшего? Утром-то разговора не получилось. Может, мать сейчас чуть-чуть пришла в себя и больше готова к допросу? Он отрицательно качает головой. Нет, он обязательно должен встретиться с родителями, но чуть-чуть позднее. А сейчас… Он выходит из кабинета, спускается на первый этаж, заходит в дежурную часть, где накурено так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Подходит к Нестерову, оперативному дежурному, склоняется и тихо, чтобы не привлекать внимания, говорит:

– Мне бы осмотреть одежду потерпевшего Марченко.

Нестеров поднимает на него глаза, несколько секунд смотрит, потом, ни слова не говоря, лезет в стол, достает связку ключей. Они идут в конец коридора, где в отдельном помещении хранятся все вещдоки. Нестеров бесстрастным голосом, будто робот, произносит:

– Слева… второй ряд… третья ячейка.

Нестеров остается в проеме двери, поигрывая связкой ключей. Королев проходит внутрь, к стеллажам, возвращается, находит выключатель и зажигает свет. Возвращается. Медленно перебирает вещи потерпевшего. Мысленно материт себя. Потому что все это пустая трата времени. В его тощей папке есть протокол осмотра вещей и их полное описание. Зачем притащился сюда? В тишине отчетливо слышен его шумный вздох. Капитан Нестеров будет рассказывать ребятам, что он, молодой сосунок-лейтенантик, сам себе не верит, в том числе и коллегам. Ну и пусть! Королев сердито хмыкает.

– Что-то новенькое? – ехидничает Нестеров, услышав хмыканье лейтенанта.

– Да, нет, капитан…

– Этого следовало ожидать. Куда опытнее тебя поработали.

На язвительное замечание Королев не реагирует. Он берется во второй раз за осмотр. У него в руках утепленная подростковая куртка. Встряхивает, чтобы она расправилась. Со спины – все нормально. Разворачивает к себе лицевой стороной. Взгляд бежит сверху вниз и останавливается на левой поле, в самом низу. Не верит глазам, хотя зрение отменное, щупает пальцами. Начинает лихорадочно вспоминать записи в протоколе осмотра вещей. Неужели не обратил внимание? Не может быть! В протоколе об этом не сказано ничего – он ясно помнит. Он счастливо улыбается: нет, не зря он пришел сюда! Он возвращает куртку на полку и идет к выходу: теперь на лице никаких эмоций. Чтобы своим открытием лишний раз не расстраивать капитана Нестерова.

Королев не идет к себе, а выходит на улицу, где стоит с минуту, размышляя. Потом возвращается в дежурную часть.

– Господа офицеры, – кто-то в ответ хихикнул, – у кого есть с собой нож? Одолжите, пожалуйста, на несколько минут.

– Кто-то с издевкой спрашивает?

– Хлеборез?

– Нет, нужен складной… С лезвием в пределах десяти сантиметров.

Водитель Иванишин полез в карман и достал нож, раскрыл.

– Такой подойдет?

Королев обрадовался.

– То, что нужно!

С ножом он вышел во двор. Огляделся. Увидел деревянный забор, ограждающий стройку. С прошлого лета стоит забор. Доски те, что надо, – успели на солнце высохнуть. Увидел слева мусорку, пошел к ней. Стал рыться в выброшенном тряпье, выискивая нужный по структуре кусок материи. Бомж, рывшийся неподалеку в контейнере, подозрительно косит в его сторону глаз: неужто признал в нем конкурента? Вот то, что ему нужно, – почти целая куртка. Он отрывает левую полу и идет с нею к забору. Прикладывает кусок полы к доске, ударяет по ткани ножом. Нож впивается в ткань и в доску примерно на ту же самую глубину, что и нужно ему. Отпускает нож, берется за конец полы и с силой дергает вниз. Слышится треск ткани. Нож вылетает из доски и падает у забора в снег. Поднимает полу куртки и разглядывает повреждение. Пола имеет сначала прорезь, сделанную острым предметом, а потом болтающийся хвостик, не до конца механически оторванный.

С результатами «следственного эксперимента» Королев, вполне удовлетворенный, возвращается в свой кабинет. Он ответил на один из вопросов. К сожалению, всего лишь на один, хотя и на очень важный. Ему предстоит ответить и на другой принципиально важный вопрос. Если удастся ему ответить, то в происшествии будет поставлена точка.

Он едет к родителям погибшего. Атмосфера в квартире тяжелая и он долго не задерживается. Выполнив формальности, вышел на улицу, смахнул с лавочки выпавший вчера снег, присел. Что он имеет? Мать погибшего без колебаний опознала поврежденную куртку сына. Мать сказала, что еще вчера днем куртка была цела: сын – аккуратист и с такой дырой никуда бы не пошел. Мать опознала и ножик, найденный на месте гибели сына, сказав, что нож этот ему подарил отец на день рождения. На вопрос, когда мать в последний раз видела сына, ответила, что вчера, вечером. Сын примерно в одиннадцать вечера заскочил домой, не раздеваясь, порылся в пальто, висевшем в прихожей, и тут же побежал назад. Мать еще сердито спросила: «Куда, сын? Поздно уже!» Сын махнул рукой: «Скоро приду!» Не пришел.

Королев уверен: парнишка забегал за ножом.

Информация к размышлению: часа три назад позвонил приятель сына, Димка Окунев. Мать взяла трубку. Когда она сказала, что ее сын найден на кладбище мертвым, Димка ойкнул и бросил трубку. Что бы это значило? Не среди ли приятелей Сережки надо искать ответ на второй вопрос?

Королев достал из нагрудного кармана только что исписанные им листы, восстановил в памяти адреса друзей, прежде всего, Димки Окунева. Живет он в этом же длиннющем девятиэтажном доме, одной стороной выходящем на старое кладбище, но в другом его конце, в девятом подъезде.

Пойти? Можно, конечно, и отложить визит на завтра, но стоит ли? Истасканная поговорка, но ведь дельная: куй железо, пока оно горячо. Особенно актуальна поговорка применительно к его дознавательству.

Не прошло и часа, как Королев закончил нужные «визиты». На улице – вовсю сияют фонари. Крепчает мороз, настоящий рождественский мороз. Ветер метет поземку. Королев смотрит на наручные часы: половина десятого вечера. Только сейчас он вспомнил, что день прошел, а он не успел ни пообедать, ни поужинать. Вспомнил, и где-то внутри противно засосало. Пошел на трамвайную остановку и вскоре был в управлении. Неподалеку от дежурной части столкнулся с шефом.

– Все еще здесь?! – удивился он. – Что ты тут делаешь в такое время?

– Так, – замямлил Королев. Ему страшно не хотелось вдаваться сейчас в подробности. – Я полностью восстановил картину происшествия на старом кладбище.

Старостин, не скрывая сарказма, спросил:

– И это было трудно?

– Не то, чтобы… Но… Разрешите мне во всех деталях доложить завтра?

Старостин вновь саркастически усмехнулся.

– Можно хоть послезавтра. Не горело днем, не горит и сейчас.

С языка дознавателя готов сорваться вопрос: «Если так, то зачем было вызывать и портить ему праздник?» Удержался. И правильно!

В половине одиннадцатого Королев объявился дома. Мать встретила у порога, тревожно взглядывая на сына. Мать качает головой, жалеючи его. Считает, что была права, возражая насчет его службы в полиции. Денег – не ахти, а работы… Даже в такой праздник не оставили в покое. Греховодники!

– А я ждала, – сказала мать, поджимая тонкие губы. – Думала, что скоро придешь, – она прошла на кухню и загремела посудой. – Гусиную ножку тебе оставила и кусок пирога. Иди, поешь, а то остынет. В разогретой духовке все время держала.

– Что-то не хочется, мам, – проходя в ванную, чтобы ополоснуть лицо и руки, сказал сын. – Устал сильно… Спать хочется.

– Греховодники, – проворчала мать. – Ездят на парне, потому что безотказный. Весь в отца. На том также ездили, понужая… Как это «спать»? Без ужина? Не выдумывай.

Но сын, не слушая, что говорит мать, прошел в спальную и грохнулся на кровать. Налитые свинцом веки тотчас же сомкнулись.

…Он трижды постучал в кабинетную дверь Старостина.

– Да! – прозвучал оттуда недовольный бас.

Королев вошел и обомлел. Подумал, что мерещится, поэтому протер уставшие за день глаза. Обомлел из-за того, что несколько часов назад он видел шефа в форме подполковника, а сейчас на нем ладно сидела форма генерала. Шеф остался доволен произведенным эффектом. Он, придурковато хихикая (совсем не по-генеральски), спросил:

– Чего уставился и стоишь столбом? Генерала, что ли, не видывал?

Королев стал заикаться и мямлить:

– Так… Это… Ну… Совсем-совсем недавно же… Как же так?..

– Хе-хе-хе! По случаю Рождества, думаешь, вырядился. Шутка, думаешь? – шеф строго погрозил узловатым коротким пальцем. – С этим, парень, не шутят… Ну, ладно… Докладывай, что у тебя там с подопечным? Докладывай коротко и ясно: нет времени у меня выслушивать долгие рассусоливания. Не в тех нынче чинах я.

Королев подумал: «Хоть бы пригласил присесть, мерзавец!» В слух же напомнил новоиспеченному генералу:

– Но мы же договорились, что завтра…

– Молчать! – рявкнул Старостин и погрозил кулаком. – Как смеешь перечить генералу?! Не посмотрю, что с академическим дипломом, в один миг разжалую в сержанты!

Королев, выдохнув с шумом воздух, стал докладывать обстоятельства.

– В результате проведенных мною доследственных действий, – затараторил он, – установлены обстоятельства гибели Марченко Сергея в ночь с шестого на седьмое января. События развивались следующим порядком…

Старостин, отвалившись на спинку кожаного кресла, раскачиваясь, хмыкнул.

– Чешет-то, мерзавец, будто по писаному. Способный, гад!.. Языком-то чесать…

Королев, чтобы не сбиваться с мыслей, пропустил мимо ушей реплики шефа. Он продолжил:

– Примерно в половине седьмого вечера Марченко Сергей пришел к своему дружку Окуневу Дмитрию (последний живет в том же доме, что и погибший, только в другом подъезде). Там же находились одноклассники Митяев Олег и Заборов Александр. Они полазили по Интернету, заглянули на молодежные форумы, поприкалывались там. Потом стали вспоминать всякие разные истории, виденные ими когда-то в фильмах ужасов. Зашла речь и о привидениях, вурдалаках, другой всякой нечисти, выползающей по ночам из могил, особенно в ночь под Рождество. И тут Марченко Сергей сказал: «А хотите, я схожу прямо сейчас?» – он показал рукой на окно, за которым виднелось старое кладбище. Митяев Олег возразил: «Сейчас-то и я схожу, а слабо ровно в двенадцать?» Заборов Александр подзадорил: «Сдрейфит. Обписается». Марченко Сергей, которому хотелось казаться храбрым, закусил удила. Он сказал: «А вот и схожу!» Окунев Дмитрий, чтобы еще больше распалить Сергея, стал выражать сомнение: «А чем докажешь, что, в самом деле, был на кладбище?» Сергей поначалу растерялся, а потом нашелся. «А я, – сказал он, – принесу доказательство. Помните, летом мы проходили мимо могилы с покосившимся деревянным крестом? – все закивали. – Ну, вот! Я схожу и отковырну от креста щепку. Принесу, и вы увидите». В половине двенадцатого Марченко ушел. Он зашел к себе домой, взял нож и тут же ушел. Тем временем, одноклассники не сидели сложа руки. Окуневу Дмитрию пришла идея: втроем пойти на кладбище, неподалеку затаиться, а после, появившись из темноты внезапно, напугать Сергея. Так и сделали. Чтобы эффект был выше, Окунев Дмитрий прихватил из дома белую простыню. Все трое пришли на кладбище чуть раньше Сергея. Митяев и Заборов, присев на корточки, укрылись за кустами, неподалеку от могилы с покосившимся крестом, а Окунев, обмотавшись в простыню, лег на одну из могил, на которой стояла пирамидка. Появился Марченко. Парнишки видели, что тот напуган и беспрестанно озирается. Парнишки видели, как Сергей подошел к кресту, достал нож, наклонился и всадил его в стойку креста, чтобы получить щепку. В эту самую секунду со своей могилы медленно стал подниматься Окунев Дмитрий и затрубил: «У, я тебя!..» Митяев и Заборов, одновременно, завизжали по-поросячьи. Марченко Сергей, увидев кого-то в белом, дико заорал: «А-а-а!» Он рванулся, чтобы убежать, но оказалось, что его кто-то крепко держит за левую полу куртки. По кладбищу разнесся дикий вопль Сергея. Он, еще сильнее рванувшись, падает на могилу. Как я установил экспериментальным путем, Марченко, не заметив, своим ножом наколол полу куртки, поэтому ему и показалось, что кто-то его держит. Итог: разрыв сердца у потерпевшего. А пацаны, не зная, что приятель гибнет, с диким хохотом убежали с кладбища по домам и легли спать.

Старостин, нахмурив брови, цедит сквозь зубы:

– Страшилки рассказываешь? А доказательства где?

– Мною допрошены Марченко, мать погибшего, Окунев Дмитрий, Митяев Олег, Заборов Александр. Все трое дали признательные показания. Есть и улики, подтверждающие мой вывод: куртка потерпевшего с рваной полой, нож потерпевшего, найденный мною во время повторного осмотра места происшествия, на снегу четкие следы пацанов, зафиксированные на снимках, а также изъятая мною обувь, в которой находились на кладбище Окунев (валенки), Митяев (резиновые сапоги с высокими голенищами), Заборов (зимние ботинки с характерным рисунком подошв). Родители всех троих подтверждают, что ребята вернулись домой в четверть первого ночи.

Старостин сидел и качал головой.

– Приключений на задницу ищешь? Тебе надо?

– Мне ничего не надо, – обидчиво возразил Королев. – Правосудию это надо.

– И ты намерен?..

– Завтра подготовлю постановление о возбуждении уголовного дела, согласно статьи сто девятой УК РФ, по факту причинения смерти по неосторожности.

– Ну, как знаешь! – шеф обреченно махнул рукой в его сторону. – Иди!

Королев повернулся, взялся за ручку двери и за спиной услышал похохотывание шефа.

– А ты – молоток.

Королев не понял.

– Я? Молоток?!

– Пока молоток, но, даст Бог, со временем и кувалдой станешь.

Королев картинно поклонился.

– Премного благодарен, господин…

Старостин прервал его.

– Ты… это… с «господином» поаккуратнее. Тебе повезло, что я либерал и на всякие такие штучки-дрючки смотрю сквозь пальцы, не пресекаю… Не нарвись на кого другого… Худо, ох, худо тебе придется.

Королев вышел. И, что странно, сразу очутился в огромном храме, сверкающем огнями и позолотой. Идет служба. Священнослужители в праздничных одеяниях. Хор поет. Дьякон ходит с кадилом и зычно возглашает: «Во имя Отца, Сына и Святаго Духа – аминь!» Королев крестится. Тут видит, что на возвышении появляется сам Патриарх с длинными перекрещенными свечами и возглашает: «Господу помолимся! Господу помолимся! Господу по-мо-лим-ся!» Королев вновь крестится. Догадывается, что он на рождественском богослужении в храме Христа Спасителя. Королев ничего не понимает. Он отчетливо помнит, что пришел поздно домой, лег спать. Он не мог очутиться так далеко от дома. Ах, да, – это всего лишь сон. Он видит во сне. Это так, но почему он отчетливо слышит голос Патриарха? Сергей открывает глаза. Все ясно: его мать в соседней комнате смотрит вечернее рождественское богослужение, транслируемое по телевидению. Она всегда смотрит.

Королев поворачивается на другой бок и проваливается в глубокий и уже безмятежный сон.

Увы, но далеко не все подростковые розыгрыши выглядят столь безобидно.

Тот самый Триэр

Часть 1. Доброе утро

Он чуть-чуть приоткрыл левый глаз (его привычка начинать новый день с открывания левого глаза), скосив его, сквозь нависшую бровь убедился (по ярким пляшущим бликам, проникающим с улицы через оконное стекло и всегда открытую дверь кухни), что настало утро, и ему пришла пора вставать. Зевнув, сладко и протяжно, встал с мягкой и удобной лежанки и хотел уже пойти на кухню, где стоит его голубая миска и в которой (вполне возможно) может найти что-нибудь вкусненькое, да вспомнил о главном – об утренней гимнастике. Теперь она для него обязательна, а когда-то занялся ею из солидарности с лучшим другом. На раз – потянулся вперед, на два – вернулся в исходное положение, на три – потянулся назад, на четыре – вернулся опять в первоначальное положение. Повторив несколько раз это упражнение, перешел к следующему – стойке на задних лапах и, наконец, занялся легкими прыжками. Последнее упражнение для него предпочтительнее и потому выполняет его дольше и азартнее. Потом, тщательно отряхнувшись и еще раз не менее сладостно зевнув, уже идет на кухню, где между холодильником и столом, за которым обедают хозяева, у стенки стоит его голубая миска.

Увы! Уже издали понимает, что миска пуста. Огорченно вздохнув по поводу призрачности надежд, все-таки подходит и убеждается, что глаза и острое чутье его не обманули. Заодно уж, на всякий случай сунул свой любознательный нос в соседнюю миску, ему не принадлежащую, однако и в ней были лишь одни рыбные запахи. Огорчен, но не слишком. Он умен и хорошо воспитан, чтобы расстраиваться по пустякам. Нет-нет, вкусный и ранний завтрак совсем для него не пустяк. Но… Ему ли не знать, что встает прежде хозяев, что хозяева все еще в своей спальне и не выходили из нее, стало быть, в холодильник не заглядывали, ничего из него не вынимали (уж он-то не пропустил бы этот ответственный момент), а посему, откуда в его миске что-нибудь возьмется? Да, все так, но зачем в таком случае приходил на кухню, а? Затем, чтобы убедиться. Мало ли… Вдруг что-то с вечера осталось, а он забыл? К тому же это не что иное, как привычка (хозяин, правда, называет мудрёно очень; говорит, что это есть безусловный рефлекс).

Огорчение уже забыто. Он вышел из кухни, пройдя коридором (хозяин почему-то прихожей называет), оказался в просторной комнате (хозяйка, понятное дело, выражается красивее, называя гостиной). Подошел к мягкому (он знает; хозяева ему иногда позволяют полежать) и глубокому креслу. Остановился на минуту, чтобы поприветствовать свернувшуюся пушистым клубочком рыжую гордячку с белоснежной манишкой на груди и такими же носочками на всех четырех лапках и что-нибудь пожелать. Но та, даже не взглянув в его сторону, продолжает лежать, будто он пустое место и в комнате нет никого. Обижен, но к такому высокомерному равнодушию привык и смирился.

– Р-р-р, – глухо проворчал он, – хватит спать. Вставай уж…

Не получив ответа на свое вежливое предложение, повторяющееся им каждое утро, пошел проверить, как там хозяева, не проснулись ли? У дверей их спальни прислушался: тишина. Поднял было левую лапу, чтобы зацепить дверь да приоткрыть, чтобы посмотреть, что и как там? От затеи отказался: вряд ли его вторжение понравится; хозяева не любят, когда он их пытается будить, сразу нервничают.

Он возвращается в коридор и останавливается у другой двери: за ней слышит сопение. Он знает чье это сопение – его лучшего друга, Руслана. К нему захаживает запросто, по-дружески. Поэтому открывает дверь и входит. Обнюхав со всей тщательностью мебель, останавливается у кровати. Он вправе (Руслан разрешает, а вот хозяйка, когда застанет, сердится) заскочить и удобно устроиться в ногах лучшего друга на красивом и мягком одеяле, но сегодня ему почему-то не хочется этого. Он всего лишь ставит передние лапы на постель, у изголовья и тычется влажным и прохладным носом в руку, высунувшуюся из-под одеяла. Рука лучшего друга тотчас же исчезает. Он, не мигая, затаив дыхание, пытливо смотрит в закрытые глаза, но и это ни к чему не приводит. Он языком дотягивается до щеки. И слышит-таки голос лучшего друга:

– Ну, Эрчик… Дай поспать… Рано ведь, – не открывая глаз, спросонья говорит ему лучший друг и поворачивается на другой бок.

– Р-р-р, – ворчливо произносит в ответ, – проспишь всё на свете.

Вообще-то, Эрчиком его называет лишь лучший друг. Руслан, значит. С тех пор, когда был маленьким и буква «т» ему почему-то давалась с трудом. Настоящее его имя – Триэр. Почему так назвали? Сам он не помнит. Со слов хозяина получается так: когда щеночком-малюткой (был тогда, будто бы, не больше варежки лучшего друга) его принесли, то Русланчик (тогда малолетка, как выражаются во дворе, мелочь пузатая) потянулся к нему рукой, чтобы погладить по загривку, но он в ответ ощетинился и произнес трижды букву «р». Эти звуки, по мнению хозяина, щенок повторял раз за разом. Вот из-за чего его назвали Триэром…

Он хватает зубами край одеяла и настойчиво пытается стянуть с лучшего друга, а тот держит и брыкается.

– Эрчик, перестань! – умоляюще просит лучший друг, но Триэр продолжает тянуть одеяло на себя. – Хватит, Эрчик! – лучший друг хлопает ладошкой у края подушки. – Ложись-ка лучше.

Триэру второго приглашения не требуется. Прыжок и он уже, прижавшись к лучшему другу, лежит. Лучший друг, не открывая по-прежнему глаз, кладет свою теплую ладонь на его загривок, легонько треплет (Триэру это очень-очень нравится), а потом чешет за ухом (ну, это-то нравится вдвойне). Так-то он готов лежать долго, да тут чуткое ухо улавливает в коридоре знакомое шевеление. Не иначе, считает он, проснулась хозяйка, а это значит, что его долг пойти и поприветствовать. Триэр соскакивает с кровати. Не дай Бог, если хозяйка его вольность, то есть лежание на кровати, увидит. Достанется. Он меньше всего о себе думает. Он, главным образом, о лучшем друге печется.

– Иди, – говорит Руслан и машет рукой. – Мама тебя покормит.

Триэр не возражает лучшему другу, покидает спальню и объявляется на кухне, прижимается к ноге хозяйки и определенно глядит на нее снизу вверх.

– С добрым утром, Триэр Трезорович, – говорит хозяйка и по ее мягкой улыбке он понимает, что она сегодня «встала с той ноги» (он не очень понимает, что означает «встать с той или не с той ноги», но так выражается хозяин, которому он доверяет). О ее благоволении говорит и то, что обратилась к нему так – Триэр Трезорович. Надобно пояснить: мать его (опять же со слов хозяев) из чистокровных русских черных терьеров, а отец из простых дворовых псов, которого, будто бы, все дворовые мальчишки называли Трезором. Хозяйка склоняется над ним, треплет загривок и участливо спрашивает. – Проголодался? – Триэр не подает звука, а лишь облизывается в ответ и машет хвостом. – Сейчас покормлю, – она идет к холодильнику и чуть не наступает на рыжую усердно умывающуюся гордячку. – И Муська, гляди, тоже готовится к завтраку.

«Явилась – не запылилась, – думает Триэр, – да еще и прихорашивается, чистюля».

Хозяйка достает жареного и с золотистой корочкой цыпленка, отрезает большой кусок грудки, которую Триэр обожает, кладет в голубую миску, отрезает еще кусок, но теперь маленький, – для Муськи. У Триэра слюнки текут, но он, важничая, не спешит. Муська, заметив, что Триэр замешкался, попыталась стащить кусище из голубой миски, но Триэр начеку и предотвращает похищение.

– Р-р-р, – глухо рычит он, – воровка, – ворчит он, косясь на соседку.

Но Муська на ворчливого соседа уже не обращает никакого внимания, а продолжает, как будто не было попытки кражи с ее стороны, завтракать.

Доедая грудку, Триэр слышит, как из детской спальни выходит его лучший друг и скрывается в ванной. Что это значит? А то, что его ожидает утренняя прогулка. Он поспешно, хрустя косточками, заканчивает завтрак. Триэр уже готов. Он сидит возле входных дверей, ожидая своего лучшего друга и тихо поскуливая.

– Русланчик! – кричит хозяйка. – Чего копаешься? Триэр Трезорович ждет.

– Ничего, подождет, – беспечно отвечает Руслан.

Триэр, услышав такое от лучшего друга, обидчиво встряхивает головой. Неприлично, считает он, заставлять себя ждать, ведь вот он-то почему-то ни разу ничего такого не позволил по отношению к лучшему другу и всегда готов ради него на всё.