Текст книги "Без вести пропавший"

Глава 6. Визитер

17 ДЕКАБРЯ. ПЯТНИЦА. 09. 50.

Дягилев вошел в кабинет и, на правах хозяина, тотчас же прошел вперед и присел на один из стульев.

– Доброе утро, Илья Захарович! Прошу прощения, но найдите, пожалуйста, пару минут…

– Для чего?

– Пройдемте в мой кабинет. Там один из влиятельнейших людей города. Он хотел бы с вами переговорить.

– О чем, Степан Осипович?

– Не знаю. Однако встретиться с ним стоит.

– Вы так считаете?

Дягилев склонился в сторону Алексеева и шёпотом добавил:

– Между нами: он без стука, говорят, входит в кабинет губернатора.

– Ну?! – притворно удивился Алексеев и с еле заметным сарказмом добавил. – Тогда – другое дело.

Прокурор Дягилев встал.

– Пойдемте.

– Куда?

– Как куда? Я сказал: ко мне.

– Степан Осипович, если «один из влиятельнейших людей города», как вы изволили выразиться, желает встретиться, то – добро пожаловать: пару минут я для него найду.

Дягилев округлил глаза.

– Сюда?!

– Но у меня нет другого места, где бы я мог принимать «влиятельнейших» людей.

Лоб Дягилева покрылся испариной.

– Хорошо… Если он сочтет возможным, то подойдет.

– Добро пожаловать.

Дягилев вышел и через минуту вернулся, сопровождаемый незнакомым Алексееву человеком.

– Илья Захарович, познакомьтесь: первый заместитель главы администрации Промышленного района Сарваров Леонид Федорович… Леонид Федорович, познакомьтесь: старший следователь по особо важным делам прокуратуры области Алексеев Илья Захарович.

– Очень рад познакомиться с вами, – сказал Сарваров и протянул руку для рукопожатия.

Алексеев сделал вид, что жеста не заметил, поэтому в ответ не протянул руку, а лишь сухо сказал:

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Гость опустился на стул.

– М-да… Вы не очень-то любезны, Илья Захарович.

– Первое впечатление, как правило, – ошибочное.

– Хотелось бы думать.

Дягилев, продолжая стоять, спросил, обращаясь к Сарварову:

– Я пойду?

– Алексеев тотчас же ухватился, спросив прокурора:

– Он ваш непосредственный начальник?

Дягилев, поняв, что опять плюхнулся в лужу, растерянно произнес:

– Нет, но…

Сарваров лишь небрежно кивнул головой, что также не осталось незамеченным со стороны Алексеева.

Дягилев ушел, явно обрадованный, что не будет очевидцем трудного, как он представил себе, диалога.

Сарваров отчасти был прав. Алексеев с большим трудом скрывал свою неприязнь к гостю, хотя никогда с ним не встречался. Алексеев по опыту знал: чиновник столь высокого статуса начинает проявлять инициативу лишь в случаях, когда заинтересован, когда необходима от него, следователя, некая информация. Или идет на встречу с намерением повлиять на ход следствия. Многие чиновники областного масштаба его хорошо знали, поэтому старались к нему не обращаться. Для добычи нужной информации они искали и находили иные пути, в обход его.

Алексеев прекрасно понимал, что не слишком интеллигентно изначально относиться к человеку с предубеждением, но поделать ничего не мог. И, конечно, наживал немало врагов. Чиновник любит дружеские услуги, ценит и не забывает. Не забывает он, соответственно, и нелюбезности к себе. Он знает: кто таков Алексеев и кто он, чиновник, без услуг которого в обыденной жизни трудно обойтись.

Алексеев чрезвычайно высоко ценил свою независимость, которая убавляла число друзей, и удваивала число недоброжелателей, в том числе и из круга коллег.

Пауза явно затягивалась, молчание становилось тягостным.

– Прошу прощения, если отнимаю ваше драгоценное время, – первым начал Сарваров и натянуто улыбнулся.

– Я вас слушаю.

– Мне вчера доложили, что вы прибыли…

– Только вчера доложили? – удивленно спросил Алексеев.

Сарваров или не заметил сарказма, или сделал лишь вид, что не заметил.

– Вот… я и решил нанести визит… Может, помощь какая-то нужна… или еще что… Мало ли…

– Спасибо. Оперативно-следственная бригада ни в чем не нуждается.

– Рад слышать.

– У вас, кроме визита вежливости, есть еще что-то?

– И да, и нет.

– То есть?

– Общественность волнуется, Илья Захарович. Люди обращаются к нам, в администрацию с разного рода вопросами, а мы не знаем, что отвечать, так как совершенно не в курсе. Неловко, знаете ли.

– А, по-моему, нормально, так как, Леонид Федорович, на вопросы, волнующие вашу общественность, даже я ничего не смогу пока ответить.

– Разве?

– Представьте себе.

– Хм… М-да… Я крайне удивлен…

– Знаете, я также крайне удивлен тем, как работает отдел внутренних дел Промышленного района Нижнего Тагила.

– Вот как? А я полагал, что наша милиция не на плохом счету.

– Скажите, когда последний раз вы лично были в райотделе?

– Погодите, дайте вспомнить… Чуть больше года назад… А что?

– А то, что вы за получением информации обратились ко мне.

– Вчера я вызывал подполковника Савичева к себе, и он заявил, что не располагает никакой информацией, поэтому и…

– Поэтому и приехали ко мне?

– Да.

– Вы зря потеряли время.

– Вы так считаете?

– Если бы ваш райотдел занимался своим делом надлежаще, то, возможно, не было бы причин для моего приезда сюда. Это – во-первых. А, во-вторых, господин Савичев был бы тогда в курсе дел и мог бы дать вам исчерпывающую информацию. Но я, увы, – Алексеев развел руками, – вам ничем помочь не могу. Извините.

– Скажите, а зачем вы приехали? – спросил Сарваров.

– Зачем я приехал? – переспросил Алексеев. – А вы Савичева спросите!

– Спрашивал. Он в полном недоумении, так как, по его мнению, дело, которым вы занимаетесь, никак нельзя отнести к категории «особо важных», коими обычно вы занимаетесь.

– Хорошо, я вам объясню: «особо важное дело» или «не особо важное дело» – это решает исключительно прокурор области Тушин. В моем случае – тоже. Он, то есть прокурор области, принял решение, а я, в соответствии с его решением, принял к своему производству означенное дело и веду расследование. И если вы продолжаете по этому поводу недоумевать, то, ради Бога, обратитесь к первоисточнику – прокурору области Тушину.

– Пока, как мне представляется, в этом нет острой необходимости, но если…

– Прошу без намеков… У вас все? Извините, у меня крайний дефицит времени.

– Почти все, следователь. Остались лишь две настоятельные просьбы: первая просьба – для успокоения общественности считаю целесообразным, чтобы вы дали интервью о ходе расследования газете «Тагильский труженик»; вторая просьба значительно серьезнее – оставьте, пожалуйста, в покое детей нашего района, поскольку им пока рановато без крайней нужды общаться со следователями и вашими сыщиками.

Алексеев улыбнулся и развел руками.

– Сожалею, но ни по первой просьбе, ни по второй никаких обещаний дать не смогу.

– Но я бы мог корреспондента подослать сюда.

– Не нужно, господин Сарваров. Никакого интервью не будет. Не будет, пока идет следствие. Если вы меня не поняли, то я еще раз повторю: у меня нечего сказать – ни вам, ни вашему корреспонденту.

– В таком случае у нас нет иного выхода, как обратиться к товарищу Тушину.

– Сделайте одолжение.

Сарваров встал.

– М-да… А вы не дипломат, ох, не дипломат!

– Вы правы: я не дипломат. Я – следователь прокуратуры.

– Еще ни одному следователю гибкость не помешала, – бросил уже на выходе Сарваров.

17 ДЕКАБРЯ. ПЯТНИЦА. 10. 50.

Подполковник Фомин вошел к нему и, не дожидаясь приглашения, по-свойски плюхнулся в единственное, довольно старенькое кресло.

– Доброе утро, Илья Захарович.

– Во-первых, подполковник, не утро, а уже день. Во-вторых, ничего «доброго» не вижу.

Реакция следователя оказалась неожиданной – нервной. Все дни, пока они в Нижнем Тагиле, Алексеев проявлял полное спокойствие.

– Что-то не так? – тревожно спросил Фомин, внимательно вглядываясь в лицо.

– Все «так»… кроме…

– «Кроме» чего?

– Понимаешь, подполковник, только что был визитер…

– Кто такой?

– Сарваров – его фамилия… Первый заместитель главы администрации Промышленного района. По всему видно, местный пуп земли. Дягилев даже считает, что он входит в кабинет губернатора без стука.

– Сарваров… Сарваров… Эта фамилия и мне знакома… Постой-ка, дай напрячь худеющую память, – Все, – он хлопнул себя по колену, – ясно! – он вытащил из кармана маленькую записную книжку, перелистал несколько страниц, остановился. – Как вашего «визитера» зовут? Не Леонид?

– Леонид Федорович, а что?

– А то, что вчера весь день мои парни работали в сто тридцатой школе. Один из сыщиков, в частности, беседовал с Сарваровым, вот, – он ткнул пальцем в записную книжку, – с Сарваровым Михаилом Леонидовичем.

– Черт, – выругался Алексеев. – Он приходил из-за сына! А я ломал голову, пытаясь ответить на вопрос, с чем связан визит?

– Объясни, Илья Захарович.

– Сарваров, видишь ли, обеспокоен, что мы нервируем детей, общаясь с ними. Детям района, как он выразился, пока еще рано общаться со следователями и сыщиками.

– О детях, значит, района печется?

– Его, понятно, обеспокоило, что с его сыночком осмелился беседовать твой оперативник. Так-так-так… Что сыщик говорит?

– О том, что общался с Сарваровым-младшим?

– Да.

– Он сейчас готовит обстоятельный рапорт… Как, впрочем, и другие.

– Но он говорит что-нибудь? – проявляя нетерпение, вновь спросил Алексеев.

– Ничего особенного. Парень как парень. Отмечает лишь два обстоятельства: заносчив и трусоват.

– «Трусоват»? С чего взял?

– Школьники так считают. И у него, говорит сыщик, в школе обидное прозвище, – «Сара»

– Понятно: парнишка изнеженный, перепугался, пришел домой, пожаловался папаньке, а тот и ринулся ко мне. Я-то думал, что за визитом незваного гостя стоит нечто более серьезное.

– Спесив папанька-то у «Сары»?

– Еще как спесив.

– Жаль, что его визит состоялся без меня. Позадавал бы я ему кой-какие вопросы.

– Кто тебе мешает с ним встретиться?

– Никто. Но в данном случае спесь я с него бы сбил. Ты меня знаешь.

– Не хорохорься больно-то, – остудил Алексеев. – А, черт, сколько времени отнял!

– Я, что ли? – спросил Фомин.

– Сарваров, черт… Ладно, будет с этим. Скажи, что у нас?

– Работаем… Согласно вашим указаниям, господин следователь.

– Брось шутить. Не время.

– Если серьезно, то к вечеру у вас на столе будут рапорты оперативников.

– Рапорты – это понятно. Но на словах…

– Ничего существенного, причем по всем направлениям, Илья Захарович.

– Нельзя ли поконкретнее?

– Начну со школы: ребятишки ничего не знают, в том числе и одноклассники пропавшего. Теперь – насчет кавказского следа. Осведомитель из числа чеченской диаспоры не сумел ничего выяснить, но он уверяет: если бы чеченцы участвовали в похищении, то он бы все равно что-нибудь да узнал.

– И ты веришь?

– Но и не верить, подвергать сомнению его информацию у меня нет оснований.

– Ты помнишь, о чем я говорил?

– Помню: не сужать границы лишь чеченским следом.

– И что?

– Я вчера имел приватную, абсолютно неформальную встречу с лидерами дагестанцев, ингушей, азербайджанцев. Готовы поклясться на Коране: их люди не похищали подростка.

– Те, которые занимаются подобного рода «бизнесом», готовы клясться на чем угодно. Я тоже, – Алексеев усмехнулся, – могу поклясться, например, на берестяной грамоте.

– Ты все, что я говорю, подвергаешь сомнению.

– Это – мое правило. Не обижайся.

– Хорошо, если всего лишь правило, а не привычка, – Фомин не удержался, чтобы не съязвить.

– Не отвлекайся по пустякам.

– У меня, собственно, все.

– Как это «все»!?

– Ах, да! Еще осталась поездная бригада фирменного поезда Нижний Тагил – Москва… Девятого октября отсюда отправлялась бригада, где начальником поезда был (кстати, азербайджанец) некий Исмагилов. Он, что вполне естественно, такого подростка не видел. Однако и вся бригада проводников не видела парнишку, изображенного на фотографии – ни во время посадки здесь, ни в пути следования, ни во время прибытия поезда в Москву и высадки пассажиров. Никто из них даже сомнений не выразил. Все они уверены: этого парня в глаза не видели.

– Согласись, Александр Сергеевич, это очень странно. Город, насчитывающий четыреста тысяч населения, и никто, ни один человек не видел парнишку. Чертовщина, не иначе. Либо тут поработали инопланетяне, либо он обратился в человека-невидимку. Как ты, но я не могу в это поверить. Я уверен, что есть люди, которые видели подростка после школы. Просто – либо мы их «прошляпили», либо не столкнулись еще с тем, с кем нужно. А твоя хваленая интуиция что говорит?

– Моя интуиция, которая никогда не подводила, говорит следующее, Илья Захарович: мы где-то совсем-совсем рядом крутимся. Я только никак уловить не могу, где? И от этого чувствую себя совершенно беспомощным. Знаешь, точно те же ощущения я испытал, когда отец в детстве закрыл меня в пустом и темном чулане. Шаришь, шаришь руками, а вокруг – гладкая поверхность стен и больше ничего.

– Да, я тебя просил анализировать ежедневные сводки на предмет того, что может объявиться труп или его остатки.

– Пока – ничего. Боюсь, что только весной мы сможем обнаружить труп подростка… Если только он существует.

– Кто-то работает по версии сексуального маньяка?

– Отрабатываем. Хорошо в этом помогает городское управление внутренних дел. Оно сделало полную выборку всех потенциальных насильников за последние десять лет. Пока у всех – алиби… Один смешной случай, – Фомин, вспомнив, громко рассмеялся.

– Твое веселье, голубчик, неуместно.

– Нет ты, Илья Захарович, только послушай… Сижу я в управлении, роюсь в бумагах. И вдруг забегает парнишка, лейтенант, хватает меня за рукав и тащит в дежурную часть, а по пути твердит: «Он, он готов дать признательные показания!» Пришли в дежурную часть, там сидит мужик лет так тридцати пяти. Лейтенант, притащивший меня, докладывает: сей тип проходил по делу об изнасиловании, причем именно об изнасиловании подростка. Когда его взяли, привезли сюда, то тот заявил, что, да, он совершил преступление и готов дать показания, но только по всей форме. Чтобы ему засчитали это как явку с повинной. Я обрадовался такой удаче. Правда, где-то внутри не давал покоя червь сомнения. Что я сделал. А то, что и должен был. Дал ему несколько листов бумаги, ручку и сказал, чтобы тот писал «явку с повинной». Писал он долго. Я все ёрзал на стуле, умирая от нетерпения. И, наконец, его «явка с повинной» у меня в руках. Читаю, но сразу не врубился. Перестал читать. Гляжу грозно (ну, ты знаешь, как это я делаю) на мужика и спрашиваю: ты чего тут понаписал? Он мне в ответ: написал, мол, чистую правду; три дня назад, мол, грабанул торговую палатку на Стахановской, унес с собой пять банок растворимого кофе, две бутылки коньяка, пять блоков сигарет «Бонд», две тысячи сторублевыми купюрами. Он смотрит на меня, видит, что я ему не верю, начинает приводить детали совершенного преступления, точное время, место, где находится та торговая палатка. Дежурный по управлению стал листать свой журнал происшествий за тот день и действительно: подобное преступление зарегистрировано, причем все совпадает. Мне осталось только рассмеяться. Раскрыто преступление, но не мое. Мужик, когда его заграбастали, не догадываясь, об истинной причине, решил, что все, пропал, что милиция его вычислила и поэтому остается одно – каяться в содеянном.

– Да, веселую историю ты рассказал, но обидно, что она нам ничего не дает. Знаешь, подполковник, хотел я сегодня вечером собраться с оперативно-следственной бригадой на совещание, но сейчас расхотелось.

– Почему?

– Думаю, что бесполезно. Что толку от совещаний?

– Не скажи, Илья Захарович. Обсуждение, да в твоем присутствии, – лишний стимул.

– Нет-нет. Лучше я приглашу на допрос классного руководителя восьмого класса… Сначала хотел поручить это сделать следователю городской прокуратуры Овсянникову… Теперь – передумал. Сам допрошу. Хорошо, конечно, давать поручения и следить за их исполнением, но и самому что-то делать надо. Учительницу вызвали на четыре по полудню.

– Жаль. Мои оперативники одолели: когда да когда будет совещание? Я уж и не знаю, что им говорить.

– Объясни… Скажи, что пока не время, что я в курсе всех их дел; что очень доволен работой. Идет?

– Придется, – Фомин состроил недовольную гримасу и притворно вздохнул. – Как-нибудь выкручусь. Я – что? Меня видят каждый день. А тебя только раз и видели… Я пошел?

– Иди-иди. Вечером, в гостинице договорим. Заходи. В конце концом нам надлежит не совещаться по всякому поводу, а носом землю буровить, не так ли?

Глава 7. Встречи

17 ДЕКАБРЯ. ПЯТНИЦА. 16. 00.

– Разрешите?

Зоя Алексеевна, не дождавшись ответа, вошла и осторожно прикрыла за собой дверь. Огляделась и увидела, что в кабинете никого нет. Повернулась и хотела выйти, подождать хозяина в коридоре, но нос к носу столкнулась с мужчиной.

– Вы – Некрасова? – спросил тот.

Молодая женщина в знак согласия кивнула.

– Вы проходите, присаживайтесь. Извините, я на минуту выскочил.

– Это вы, что ли, вызывали? – спросила женщина?

– Именно я, Зоя Алексеевна. Позвольте представиться: старший следователь по особо важным делам прокуратуры области Алексеев Илья Захарович.

– А мне сказали, что вызывает следователь Овсянников.

– Все правильно: сначала планировали, что допрос снимет он, Овсянников, но потом я решил допросить лично. Если, конечно, с вашей стороны не будет возражений.

– Мне – без разницы.

– Что ж, приступим?

– Ради Бога.

– Зоя Алексеевна, вы в курсе насчет предмета разговора?

– Думаю, что он связан с исчезновением Сережи Чудинова, моего ученика.

– Вы правы. Скажите, вы состоите в родственных отношениях с исчезнувшим мальчиком?

– Нет… Родителей, конечно, знаю. Они всегда бывают на родительских собраниях. Его папа, если надо, готов в любое время помочь школе. Люди они простые, общительные, не заносчивые… как некоторые. Дома у них не была: надобности в том не видела.

– Почему?

– Мальчик у них хороший, учится не на одни пятерки, но вполне прилично. Добрый и послушный мальчик.

– Извините, но я должен соблюсти форму. Для начала обязан предупредить: вы должны говорить правду…

– Я и не собиралась лгать.

– Понимаю, но тем не менее… За отказ давать показания либо за лжесвидетельство предусмотрена правовая ответственность, вплоть до уголовной. Вы меня поняли?

– Разумеется. Могли бы и не предупреждать.

– Не имею права, – Алексеев протянул ей лист бумаги. – Распишитесь, что предупреждены.

Некрасова расписалась.

– Всё так строго… Вы считаете, что…

Алексеев понял, что хотела спросить учительница, поэтому не дал ей возможности развить мысль.

– Зоя Алексеевна, позвольте мне задавать вопросы, хорошо?

– Это я так… Извините.

– Вы не просто учительница-предметник, вы – классный руководитель, поэтому Сергея Чудинова, как я понимаю, знаете хорошо…

– Как говорится, в пределах нормы.

– А мне больше и не понадобится. Итак… Начнем с того, что происходило в школе девятого октября, конкретнее – в восьмом «а» классе? Давайте, восстановим картину событий буквально по минутам.

– Попробую, но не ручаюсь, что смогу вспомнить все по минутам. В тот день…

– Пожалуйста, называйте, по возможности, точные даты и время.

– Девятого октября, если не ошибаюсь, была суббота. Первый урок в девять – мой…

– То есть в восьмом «а»?

– Да. Я пришла, начала урок.

– Что-то необычное или непривычное происходило? Как вели себя учащиеся?

– Обыкновенно. Некоторые вертелись, девчонки шушукались, переговаривались, я успокаивала… Все, как всегда… Дети есть дети: такие непоседы. Особенно проблемные…

– То есть? Что есть «проблемные» дети? Это дети из неблагополучных семей, да?

– Это – не одно и то же: проблемные дети бывают и довольно-таки даже часто в самых «благополучных» семьях. В классе есть мальчик и девочка (это Самсоновы), у которых отец и мать – побирушки. Из тех, что по электричкам ходят с протянутой рукой и жалостливо канючат: подайте бедным и несчастным. Люди делятся последним, а они? Вечером пьянствуют, спуская все до копейки. Представьте, каково было мальчику и девочке? Всегда голодные, всегда разутые и раздетые, никакого присмотра… И «не надобно иного образца, когда в глазах пример отца». Их лишили родительских прав. Детей поместили в интернат. Вы не поверите, но Самсоновы – это у меня самые послушные учащиеся. Более того, вы не представляете, оба – круглые отличники. Пожалуйста, чем не пример, когда в самой неблагополучной семье могут быть самые благополучные дети. Но есть в том же самом классе очень даже «проблемный» мальчик (фамилию не стану называть, а то хлопот не оберешься потом) из семьи, где есть все, в том числе и неусыпные забота и внимание со стороны чадолюбивых родителей. Мамаша после каждой полученной двойки сыночком такой в школе устраивает трамтарарам, что чертям тошно приходится… Берешь, допустим, в руки яблоко. Загляденье, а не яблоко. А разрежешь, заглянешь в сердцевину, – там гниль. Кажется, с чего бы? А, вот, на тебе?

– Вы отвлеклись, Зоя Алексеевна.

– А мне, собственно говоря, сказать нечего: день, как день, урок физики, как урок физики. По окончании – предупредила, что в понедельник письменная работа по разделу «Оптика». Наверное, помните один из законов: луч света, падающий на линзу под определенным углом, затем отражается…

– Угол падения – равен углу отражения? Это, скорее, не закон физики, а закон нравственности, закон философский, закон, имеющий глубочайший смысл.

– Верно, но я-то на уроке рассматриваю как явление физическое.

– Скажите, в тот день вы еще виделись с классом?

– Нет. День-то субботний, можно сказать, короткий…

– Что значит «короткий»?

– В обычные дни в расписании до шести уроков, плюс внеклассные занятия, а в субботу – четыре. И нам категорически запрещено сейчас на субботу намечать что-либо еще, даже классные собрания. Наука считает, что дети и педагоги за неделю настолько измотаны, что им к выходному уже ни на что не хочется глядеть, ничего не хочется слушать.

– Так считает наука. А вы?

– Если честно, нет.

– Почему?

– Все дети разные и каждому программа дается по-своему: одному – легко, играючи, другому – крайне сложно, ребенок затрачивает уйму сил. Нельзя всех «причесывать» под одну гребенку.

– А учителя?

– Тоже. Мне, например, на подготовку к уроку требуется несколько минут, а другому?.. Люблю я свой предмет. И с полным на то основанием считаю, что нет в учебной программе ничего более значимого, чем физика… Впрочем, учитель-биолог, допустим, глаза выцарапает, только намекни, что его предмет никчемный.

– Если я вас правильно понял, то девятого октября никаких дополнительных занятий не было, и все учащиеся после четвертого урока разошлись по домам?

– Да.

– И вы, как учитель-предметник и как классный руководитель, ничего странного в поведении класса не заметили?

– Да, не заметила.

– А Сережа Чудинов?

– Как всегда. Ничто не предвещало беды… Что он убежит, исчезнет без следа.

– Как вы считаете, какие у парня были взаимоотношения в классе и, вообще, в школе?

– Нормальные. Ни в каких ссорах не был замечен, если вы это имеете в виду. Мальчишка, я уже говорила, спокойный. Себя, я думаю, в обиду не даст, но не драчун.

– Вам, Зоя Алексеевна, не кажется странным, что, как вы выражаетесь, «нормальный» мальчишка вдруг исчезает?

– Его исчезновение более чем странное. Я много думала… Да и милиция на днях настойчиво спрашивала… Ума не приложу, что могло случиться… А вы?.. Ведь не зря же этим делом занялась областная прокуратура. Вы, вот, сами представились: старший следователь по особо важным делам.

– Следствие отрабатывает несколько версий, но о них пока говорить не могу.

– Секрет?

– У нас есть такое понятие – тайна следствия. Это тогда, когда лучше молчать, чем говорить… Как в рекламном ролике насчет жвачки… Да… И все же ничего просто так не происходит. Попробуйте еще раз вспомнить все события того дня. Для меня может быть важна самая крохотная деталь.

– Сожалею, что не смогла вам помочь… Думаю и на память ничего путного не приходит… Абсолютно ничего… Если бы не суббота, то это был бы совершенно рядовой день, которых тысячи… Да… Ничего… Даже обидно… Иногда какие-то «ЧП», а тогда… Пытаюсь воскресить в памяти… Ничего!.. Погодите… Кажется…

– Вы что-то вспомнили?

– А… пустяки… Стоит ли на это обращать внимание…

Алексеев, как малый ребенок, разволновался.

– Ну, уж нет! Говорите все, что вспомнили, а пустяк это или нет – буду решать я.

– Я вспомнила, что в понедельник преподавательница литературы и русского языка (молоденькая такая девица, первый год преподает, без опыта, не любят, извините, ее уроки дети) в учительской возмущалась, что в субботу с ее урока, четвертого, последнего сбежала группа ребят… Ерунда, конечно… Это бывает в школе и даже очень часто. Особенно, когда «нелюбимый» предмет.

– Зоя Алексеевна, это вовсе не «ерунда». Для следствия – это крайне важная деталь. И меня удивляет, что до сих пор об этом никто даже не упомянул – ни учителя, ни дети.

– Так. Пустяк… Вы зря этому придаете большое значение: убегали раньше, убегали и после, будут дальше убегать. Ничего тут не поделаешь, как ни прискорбно…

– Зоя Алексеевна, голубушка, вы помните, кто из мальчишек тогда с урока сбежал?

– Признаться, нет. Помню, что человек семь или восемь.

– Мог ли быть среди сбежавших с урока Сергей Чудинов?

– Точно – не скажу, не помню. Но вряд ли…

– А нельзя ли как-то проверить? Например, по классному журналу, в котором вы фиксируете успеваемость и посещаемость?

– Теоретически, да. А практически… Понимаете, учитель не всегда отражает в журнале подобную ситуацию.

– Почему?

– Странный вопрос: начальство ругает. Это же яркое свидетельство того, что с преподаванием урока не все ладно.

– Зоя Алексеевна, моя большая просьба: придете в школу, посмотрите по журналу, кто сбежал в тот день с литературы и русского языка, понимаете, пофамильно, прежде всего, был ли среди них Сережа Чудинов.

– Хорошо. Проверю и вам позвоню.

– Если в журнале не помечено, то порасспросите учительницу. Может, вспомнит кого-то из сбежавших. Надо обязательно вспомнить!

– Я все сделаю, Илья Захарович… Кажется, вас так зовут?.. Но не думаю, что это обстоятельство имеет какое-либо значение.

– Вы, пожалуйста, сделайте, а мы посмотрим. Впрочем, следствие все равно вынуждено будет установить фамилии всех сбежавших с урока. Любыми способами, но мы установим. Не хочется, правда, дергать детей лишний раз. Какой-никакой, а для психики ребенка стресс

Некрасова улыбнулась.

– Смотря для какого ребенка. У меня в классе есть и такие, которые знают о милиции не понаслышке, и их уже ничем не удивишь, – женщина встала. – Я пойду? С вашего разрешения…

– Только после того, как подпишете протокол допроса. Вы, оказывается, для нас очень важный свидетель.

Подписывая все листы протокола, учительница возразила:

– Это – преувеличение, гражданин следователь… Вам когда позвонить: в субботу или отложить до понедельника? Наверное, в свой выходной будете на даче?

– Какая дача, Зоя Алексеевна!? Какой отдых?! Я жду вашего звонка завтра, а еще лучше – сегодня, – Алексеев взглянул на наручные часы. – Ах, да, время уже… В школе, видимо, никого. Завтра, с самого утра жду.

17 ДЕКАБРЯ. ПЯТНИЦА. 18. 50.

Алексеев вошел в холл гостиницы и не стал подниматься к себе, а решил поужинать в ресторане. Он направился туда, но путь ему преградил мужчина. Он окинул взглядом незнакомца и невольно, восхищаясь, подумал: «Ну, и богатырь! Не обделен природой».

– Прошу прощения, Илья Захарович, вас можно на несколько минут?

– Вы меня знаете? – удивился Алексеев. – Откуда? Мы, если мне не изменяет память, не знакомы.

– Вы правы, господин следователь: мы не знакомы лично. Хотя я о вас уже наслышан. И даже знаю, по какому поводу приехали к нам.

– Вы кто? – насторожился Алексеев.

– Я готов ответить на все ваши вопросы, если таковые будут, но, – он обвел взглядом холл, – не здесь, на глазах любопытствующей публики.

– А где?

Незнакомец проследил за взглядом Алексеева и ответил:

– Да, можно было бы и в ресторане, за чашкой кофе, тем более, что вы, как я понимаю, имели намерение поужинать, но вряд ли это будет для вас удобным.

– В ресторане с незнакомцем и за одним столом? Это, вы правы, не совсем по мне. Правда, я не знаю предмета разговора, а вы явно намерены о чем-то меня просить, поэтому я вообще не вижу…

– Простите за назойливость и наглость, можно сказать, но я все-таки прошу вас уделить мне несколько минут.

– Что вы предлагаете?

– В крыле, где располагается администрация гостиницы, есть сейчас свободный кабинет. Там и тихо, и удобно.

«Странный тип, но невероятно деликатен», – подумал про себя Алексеев, но вслух коротко бросил:

– Идемте.

Впереди шел незнакомец. По тому, как он ориентировался в лабиринте коридоров, следователь сделал вывод: он здесь свой человек. Незнакомец по-хозяйски подошел к одной из дверей, вынул связку ключей, выбрал один из них, вставил в замочную скважину, повернул два раза вправо и дверь открылась.

Они вошли. Алексеев огляделся. Письменный стол с приставной тумбой, у которой с двух сторон два мягких стула. Немного в стороне стоял журнальный столик с двумя мягкими креслами венгерского производства. На столике стояли цветы, бутылка армянского коньяка, бутылка французского шампанского, две бутылки пива, комплекты рюмок и фужеров из чешского стекла, крошечные кофейные чашечки на блюдцах, ваза с конфетами, судя по обертке, шоколадными. В кабинете, на что сразу обратил внимание Алексеев, – идеальная чистота.

Алексеев по достоинству оценил кабинет. «Уютное гнездышко», – подумал он.

– Прошу вас, Илья Захарович, присаживайтесь, – мужчина указал на одно из кресел.

Алексеев сел и не слишком осторожно, поэтому неожиданно погрузился в глубь кресла.

– Ого! – вырвалось у него.

– Нравится?

– В такое кресло присядешь на минуту, а потом и уходить не захочется.

Мужчина присел на другое кресло.

– Итак, все-таки кто вы? – спросил Алексеев.

Мужчина улыбнулся.

– Что-нибудь налить? – он жестом указал на бутылки.

– Ни в коем случае! С незнакомыми людьми, есть у меня такое правило, не пью.

– И даже кофе?

– И даже кофе.

– Что ж, воля ваша. Моя обязанность предложить, ваше право принять предложение или отклонить.

– Пожалуйста, ближе к делу, – напомнил Алексеев.

– Сначала я должен вам представиться: Колобов Юрий Спиридонович, местный предприниматель, у которого дела идут успешно, в том числе и гостиничный бизнес. Гостиница, в которой вы имеете честь жить, моя, точнее – мой контрольный пакет акций. Так что – вы мой гость, как в прямом, так и в переносном смысле.

– Очень приятно.

– Вам действительно в гостинице приятно или это простой знак вежливости?

– Хотите комплимент?

– Из ваших уст? Сколько угодно!

– В этой гостинице я последний раз проживал лет пятнадцать назад. Так все изменилось! Земля и небо!

– Спасибо. А еще некоторые лица у власти говорят, что идет разграбление государства. Я, когда завладел контрольным пакетом акций, что имел? Обшарпанные комнаты, колченогие стулья, жутко скрипучие кровати и, как непременный атрибут советского сервиса, – полчища тараканов.