Книга: Америка (Пропавший без вести) - Франц Кафка

С чем связана такая бурная реакция? Я не люблю таких людей, как главный герой Карл. Хоть ему и всего 16 лет, доморощенные условия, в которых он жил перед "изгнанием" в Америку, сформировали из него полнейшего слизняка, размазню и мямлю. Видя его неполноценность, я сжимаю челюсти до скрипа от желания надавать Карлу просветительских оплеух.

Карл прибывает в Америку и тут же встречает дядюшку, попадая под его щедрое крыло. Дядюшка, однако, не стал долго забавляться с пареньком, и выкинул того взашей при первом же подвернувшемся удобном случае. Затем Карл наживает себе двух мразовастеньких "дружбанов", которые, появляясь время от времени в жизни Карла, только и делают, что обворовывают, подставляют, а потом и вовсе держат в рабстве, привязав к себе абьюзом и карловским чувством долга перед ними.

Здесь повествование обрывается. И в последней главе мы наблюдаем за тем, как персонаж, немного более мудрый и, что ли, повзрослевший, выбивает себе место в сомнительном варьете и уезжает в неизвестном направлении, что даёт нам надежду на какое-то более-менее светлое будущее для Карла.

Произведение, явно, немного более обыкновенное и стандартное, по сравнению с другими вещами Кафки. "Америка", к тому же, ещё и проще, как в плане написания, так и в плане замысла. Не удивительно, что многие находят этот роман - лучшим среди всего написанного Францем. Дифирамбы петь таланту писателя я не стану. В "Америке" герой не сталкивается с неведомым чудовищем бюрократии. Или с бестолковыми и абсурдными, сдавливающими и удушающими событиями. В "Америке" герой в силах влиять на происходящее. Только герой бесхребетен и зарывает себя всё глубже.

С самого начала нам дают понять, насколько с башкой Карла, по-другому не скажешь, всё худо. Как оказывается, папочка и мамочка отправляют сына в Америку будто за то, что тот обрюхатил служанку. Ну обрюхатил и обрюхатил, с кем не бывает. Только вот не Карл снасильничал над бедной 35-летней женщиной, а она его, в буквальном смысле, изнасиловала. Могу предположить, что родители догадались о том, что у их сына чувство собственного достоинства как у половой тряпки, и выгнали того взашей. Хотя, может быть, и с благородной мыслью о том, что вынужденный выживать в новой стране сынок всё-таки наконец-то воспитает в себе "мужчину". Прибыв в Нью-Йорк, весь такой честный и праведный, ещё не сойдя с корабля, Карл влипает в переделку, из которой его вытаскивает богатенький, невесть откуда взявшийся, родственничек. Такие подачки от судьбы будут преследовать Карла на всём протяжении сюжета. То еды дадут бесплатно, то на хорошую работу устроят, то ещё что. Карл слишком глуп или наивен, чтобы этими подачками воспользоваться в полной мере. Всё у него случается наперекосяк. И дядя гонит на улицу, и с работы увольняют, и полицейские пристают.

Виноват в неудачах Карла исключительно он сам, а не "злая" и "жестокая" Америка. Карл не умеет сказать твёрдое "нет". Не умеет постоять за свою честь словом или делом. Ему легче отмолчаться, ведь молчание не требует усилий. Терпила из терпил.

Иной раз хотелось кричать: "Врежь ему, кусок идиота! Что ты терпишь?! Хватит из себя разыгрывать половичок под ногами!". В такие моменты я и откладывала книгу, пытаясь вернуть себя в спокойное русло.

Карл ведь неплохой парень, отзывчивый и добрый. Но таким быть нельзя, даже в 1909 году, в котором происходит действие. Тобой воспользуется каждый, кому не лень, а потом скинет за борт, как надоешь или начнёшь доставлять проблемы. И, пожалуй, Франц Кафка, как никто, понимал неприкаянность честного и порядочного человека в мире склок и дрязг. И не важно, в Америке ты или в Европе, или ещё где. От себя не сбежишь.

Этот роман об одиночестве человека, о несправедливости, абсурдности бытия и поисках спасения. В мире, где правит своекорыстие, добродетель бессильна, судьба человека зависит здесь от каких угодно случайностей, но только не от его субъективной воли.

Скажу честно, это произведение Кафки не произвело на меня того бурного эффекта как его «Замок» и «Превращение»... читала его долго, а дочитав не испытала должного удовлетворения. Но в целом - Кафка бесподобен!!! 

Оценка: 4 из 5️ 

Творчество Кафки так плотно вошло в культурный код современности, что даже незавершенность его романов кажется сейчас какой-то их обязательной составляющей, элементом концепции — наподобие популярных сейчас открытых финалов, а не данью обстоятельств. Определенно, учитывая сновидческую структуру произведений, в этом есть свой какой-то смысл. Разве можно представить сон с четким сюжетом, началом и концом?

Здесь все как во сне — концентрированный абсурд, тяжесть, с которой сопрягается совершение самых простых действий (герои бесконечно не могут поесть/поспать/прервать надоевшее общение), череда появляющихся и исчезающих навсегда персонажей...

Важный момент — как во сне даже самые нелепые события и детали кажутся необъяснимо логичными, так и тут герои быстро принимают любые "правила игры", иногда не сразу но все же соглашаются с навязываемыми ролями, даже начинают принимать деятельное участие в абсурдных событиях и судьбах странных персонажей второго плана. При этом сами ключевые герои время от времени тоже вдруг начинают вести себя неадекватно, сбивая читателя с толку — ведь поначалу они казались единственными носителями здравого смысла в этих средоточиях безумия, где же логика? Логика есть, но это логика сна. Как и поведение остальных персонажей, которые то вдруг симпатизируют и стараются помочь героям, то отталкивают и строят козни — и нет этому никакого объяснения.

Читать романы тяжеловато, но не только из-за сюжетного своеобразия, сколько из-за стиля Кафки, который лучше всего охарактеризовать словом тягомотный. Здесь нет каких-то сложных, витиеватых предложений, абстрактных философствований и прочего, что делает часто литературу неудобоваримой — напротив, Кафка пишет достаточно легко, его язык отточен и четко следует за сюжетом. Но вместе с тем из-за бесконечных повторов, пережывывания одного и того же, долгих, пышных диалогов буквально физически начинаешь чувствовать измотанность, которую испытывают герои романов.

Чуть особняком в сборнике стоит последний (хронологически самый первый) роман — "Америка". Здесь еще Франц Кафка не достиг в полной мере мастерства изматывающей прозы, и произведение написано значительно легче самых известных его романов — "Замка" и "Процесса", в большей степени напоминая творения Чарльза Диккенса. Еще одно внезапное сходство — роман Селина "Путешествие на край ночи", в котором герой-европеец также в какой-то момент оказывается заброшен на Континент Мечты (правда, ненадолго) и где так же встречает мрачную тень-двойника-соперника по фамилии Робинсон (без имени). Совпадение или нет? Неизвестно.

А вообще рассуждать о Кафке — дело бесполезное. Каждый все равно увидит в его творчестве что-то свое, поэтому лучше просто читайте.

Не планировал читать данный роман Кафки. Просто жил в осени, навстречу осени... перебирал на полочке книги: Пушкин, Платонов, Лорка, Набоков... Уже было взял книгу Есенина, как вдруг, что-то грустное прильнуло к душе, увязалось за ней. Душа - поспешила уйти, скрыться: тёмными, тонкими пальцами ресниц, как во сне, касался закрытых дверей незнакомых мне книг в тёмном переулочке полки: никто не открывал... Одна жёлтая дверь была приоткрыта: вошёл. Закрыл за собой дверь и замер, прижавшись к ней спиной: спасся! За дверью послышались чьи-то ослепшие и торопливые шаги. Остановились, покружились на месте, прошептали что-то невнятное, грубое, и скрылись.

Я вздохнул, улыбнулся... открыл глаза - до боли знакомый пейзаж подполья Кафки. Но выходить не хотелось: вдруг "он", ещё там, за дверью? Мысленно приготовился переночевать у Кафки... готовился к мрачной и душной беседе. Но к моему удивлению, Кафка встал из-за столика, включил свет, и со стены мне улыбнулся портрет подростка Достоевского. Вообще, удивительно уютной оказалась комната: обои зеленоватые, с сиренью. Цветы у окна. За окном - спелой синевой волнуется море, корабль стоит у причала, чайки летают...

Это точно - Кафка? Кто здесь жил до него? Мопассан? Ренуар? Похоже на свечеревшие, закатно-осенние краски Мунка, в которых... кто-то включил свет. Правда, какой-то ангел-шалопай потом всё же подбил камушком лунный фонарь, но свет почему-то остался, и ангел недоумевающе почесал крылом затылок. Какие набоковские страсти уже в самом начале у достоевского подростка... точнее, подростка Кафки!

Итак, совсем ещё мальчика соблазнила, совратила и, фактически изнасиловала 35-летняя "Гумбертша", служанка, забеременев от него, к ужасу родителей и потерпевшего. Не ожидал встретить такое у Кафки... ожидал клаустрофобических, ослепших касаний несущегося по лабиринтам ночи, сердца... и вдруг - секс, трагедия поруганного детства, до боли знакомая, детства, замурованного заживо под живой и жаркой плотью, покрывшей сердце: нечем дышать... сердце, плоть, облитые чужой плотью, как оплывшая свеча, утопает в складках сиреневых материи, душного и пёстрого вещества постели.

Кажется, что тонут два существа, душа и тело; тонут в материи, жаркой тьме. Вот, сердце, словно жаркие губы души, показалось на поверхности... алый глоточек тишины и ночи... и всё, тьма сомкнулась на устах, плоть сомкнула губы, затрепетавшие бессильно пленным мотыльком в тёплом янтаре чужой, оплывающей плоти по коре вечера ( почти рембрандтовое чувство и свечение оплывающей свечой плоти у Кафки! экзистенциальное обилие плоти!!)

Одна плоть, вбирает в себя другую, поглощает её... двое становятся одним целым на жаркий миг: это превращение, превращение мальчика... в кого? В мужчину? Нет. Кажется, что Кафка описывает вовсе не секс, а какой-то апокриф рождения существования, ангела, с размётанными за спиной заострёнными и смятыми крыльями белой простыни. Жил себе ангел, порхал непосредственностью детских впечатлений по лугам, и добрым книгам... и вдруг, это размётанное, белое, чистое счастье, эту вьюгу крыльев за спиной - ловят в раскрытую и жадную, жаркую ловушку человеческого тела, женскую ладошку... и ангел рождается, утрачивает звёзды, луга цветущие...

Не совсем понятно, что Кафка описал: мытарства смерти, рождения, или секс? В каком аду осеннем он взял эти универсальные краски, описывая это, равно подходящее ко всему, что он описал? Тут какой-то абсурд, ошибка... ты тонешь, захлёбываешься чужой бледной плотью, как пеной закипающей в бурю на море. Твою плоть вбирают в себя, похищают тебя у себя... лёгкая боль и блаженство, и слёзы на глазах, на ладонях... словно и ладони почему-то плачут. Ты вроде бы спасён... но тень тебя, что-то сокровенное и глубинное в тебе, почему-то продолжает падать в чужую и так мучительно похожую на тебя - плоть, словно в бездну, над которой ты наклонился: это жизнь.

Твоя плоть-ребёнок, продолжает падать в плоть и теплоту существования другого человека, без твоего согласия, и ты чувствуешь ослепший, тёмный шум этого густого падения, похищающего у тебя, твою плоть, существование: ребёнок в чреве женщины, как капля тёплого янтаря с заключённым в нём ангелом мотылька. Эта капля прозрачно дрожит на кончике веточки, отражая матово мир, тебя и облачное небо, смятое, как лист простыни: капля вот-вот сорвётся, сорвёшься и ты...

Нет, не просто так ангел подбил фонарь луны. Не просто так родители разгневались на мальчика, жертву насилия... не столько даже женщины, сколько, жизни, этой кроткой и вечной служанки, томящейся по чистой и юной любви, отправив его в наказание в Америку на корабле - в новый свет. Почему-то, Кафка умолчал о самом главном: на самом деле, несчастный мальчик, не выдержав насилия и стыда, укоров родителей... просто покончил с собой, повесившись у стены с зелёными обоями с тополями и кроткой сиренью, прильнув к ней щекою в слезах, как в детстве.

В его свечеревшем сознании, текли обрывки странных мыслей из прочитанных им книг, переживаний, надежд. Мысли о крылатом корабле, воздушном, синем океане неба, Америке, Дэвиде Копперфильде Диккенса... А где-то наверху, над комнатой мальчика, лежала в постели, в позе эмбриона, грустно поджав колени к груди, служанка, и плакала, плакала, кротко касаясь своего живота, в котором, в невесомости, как бы на весу, замер ребёночек, играя пальчиками с пуповиной, похожей на верёвку, на которой повесился мальчик. Разумеется, всего этого в романе нет... об этом по секрету мне рассказал Кафка, когда я у него ночевал.

Всё дальнейшее в романе - мытарство предсуществования в утробе жизни. Словно космонавт, держась за спасительный трос, ребёночек держится за пуповину: алая луна сердца взошла на горизонте голубом... месяц сердца... ребёнку снится сон. У Набокова где-то написано о самоубийстве в жизнь: что видят души на небесах, что бросаются с небес, рождаясь в наш мир? Тайну бога? Человека? Точнее, тайну их отсутствия и вечного блуждания души даже Там?

Только представьте: человек умирает, и просыпается в прекрасном, цветущем мире: белые здания, лунными куполами восходят из-за деревьев прекрасных... Кажется, что это рай. Душа заслужила рай! Вот, душа идёт по цветам.. входит в город, и замечает что-то неладное: в городе - ни души. Даже пения птиц не слышно. Ни один листочек не шевелится от ветра... От этого ведь можно сойти с ума! закричишь, а воздух - умер, и крика не слышно. Захочется умереть - и не сможешь: некуда умирать. Только если... попятиться существованием, родиться вновь, хоть где-то, но родиться среди людей, птиц и ветра! Может, в Америке? Она так похожа на... грустные небеса, принимающие у себя нелегальные, исстрадавшиеся души: души эмигранты со всех стран.

Как вы уже знаете, я целую ночь провёл в комнате Кафки с грустным портретом подростка на стене. Казалось, что я был в одном чреве с ребёнком, душой бесприютной, говоря с ней о Достоевском, Набокове, звёздах.. Я так сжился со всем этим, что следовал за приключениями подростка в Америке, как тень безбилетная... ну, или как там у Ивана Карамазова, с его билетом, возвращённого богу? Ребёнок родился, а я - нет. Такое бывает... и в жизни мы порой ощущаем этот смазанный, смутный шрифт добавочного существования, с которым мы были слиты в утробе, являясь в нём каким-то важным словом, словами... но слова стёрлись, и в мир родилось что-то обрывочное, сиротливо-безумное, как печальные слова разорванного письма: люблю... зачем?... больно... тебя... осенний лист... помнишь?

И вот как с этим жить? Чем заполнить эти пробелы, ставшие холодными, белыми стенами, по которым мечется обнажённая душа; а за стенами - полыхают звёзды, счастье и мир... любовь, наверное. И почему эти слова трагически разлучены? Осень и любовь, боль и ты... та, кого любишь. Без неё, мир - болен? А ведь порою рождаются и с совсем другим набором слов, ещё более печальным, скудным. С каким набором слов существования родился подросток Кафки? Не знаю... зато вспомнил свои печальные "слова", каждый вспомнит свои слова, читая Кафку...

Я стоял на палубе корабля и дожидался кого-то. Зонтик в моих руках рвался тёмной птицей в затянутое тучами небо. К своему удивлению, на палубе я встретил - Кафку. Он грустно сидел на жёлтом чемоданчике, скучающе подперев ладонью лицо: так старушки в деревнях порою смотрят в вечернее окошко. Разговорился с Кафкой... оказалось, что когда корабль прибыл в Америку, подросток спешил к выходу со своим чемоданом, но, вспомнив о том, что забыл в трюме свой зонтик, попросил его присмотреть за чемоданом. Я заметил Кафке с улыбкой, что дождь всё же ещё может начаться, и, сказал что-то о забытом мальчишкой зонтике, упомянув зачем-то Фрейда, видимо, желая заполнить паузу в нашем робком разговоре.

Какфка грустно улыбнулся, посмотрев на мой зонтик. Хотелось оправдаться зачем-то... стал сбивчиво объяснять, что Фрейд вообще тот ещё венский шарлатан, что зонтик - простой символ защиты от неба... и бога... рождения... Кафка усмехнулся и посмотрел на часы. Я сказал, что сейчас сбегаю и разыщу мальчишку. Сошёл в трюм... после дневного света, сразу к глазам и сердцу, участливо прильнула темнота, как дворовая собачонка; лизнула ладонь... Нащупав поручень, стал спускаться дальше, глубже... До странности знакомым всё это казалось. Ну да... похоже на чрево. Пробежал какой-то забавный матросик в женском переднике... как и положено в чреве, ещё толком не ясно, какого он пола. Пол вообще - страшен своей определённостью, размежеванием с чем-то, что дОлжно любить.. Это как если бы цветок ночью осознал, что вещество, из которого он сделан - было когда-то частью звезды, текло по небу в вечной ночи среди планет... и вот теперь, он разлучён навеки со звёздами, мирами. Может, в любви к женщине - фантомные, звёздные боли какого-то подлинного, сокровенного гомосексуализма? Был человек, звезда, цветок... и потерялись без вести; в себе ли самих потерялись, в других ли...

Наконец я увидел подростка: заблудившись в коридорах и лестницах, перевивших запутанной пуповиной тело корабля, он стучался в закрытые двери. Я знал, что за этими дверями были раньше испанцы, немцы, русские... но теперь мне почему-то представилось, что за дверями - разные времена: Испания 16 века, Россия 21 века... Подросток всё же вошёл в одну из дверей. Тихо подойдя к нему, я увидел из-за его плечей пустой стол, отодвинутый стул и смятый в ведёрке исчерченный лист. Жуткой, почти прохладной тишиной веяло от этой комнаты... казалось, что мы вошли в комнату бога, творца... и не застали его: он тоже пропал без вести. Вспомнив о Кафке, ждущего нас на верху, я хотел было сказать подростку об этом, но он, услышав шум за соседней дверью, переметнулся туда.

Это был отсек кочегара, с различной нежно-раненой рухлядью ( прелестная аллитерация пыли..). Подросток сразу вошёл. Я зачем-то встал возле двери, слушая их разговор. Лицо у кочегара было темно от копоти и угля. Вытирая сверкнувший мрачно пот на лбу, он стал рассказывать мальчику свои несчастья, как все здесь издеваются над ним... говорят на незнакомом языке: он попросту не понимает что они хотят... чёртова жизнь ( выругался он. казалось - выругалась темнота). Мальчик что-то ему отвечал. Слёзы мелькнули на его глазах... а мне почему-то стало безумно грустно и плохо. Глаза заволокло туманом... пол подо мной стал прозрачным. Голубая глубина качнулась на меня листвой тополиной маленьких рыб. Я глянул в зеркало на том конце комнаты, и увидел прислонившегося к двери - чёрного человека, негра: это был я. Я потерял сознание... Зонтик выпал из рук.

Послесловие.

Всё дальнейшее в романе, помню как сон. Простите за сумбур ощущений: я как-то... пропал без вести в романе Кафки. Знаете, есть расстройство личности, с нагромождением чувств, как бы хлынувших со всех сторон, как синева воздуха из-за обнажённых ветвей. А тут.. тут какое-то расстройство личности текста: самые разные, нечаянные пространства, события и приключения, нахлынули синевой прохладной неба на ГГ и... на меня. Кафка воссоздал художественный лимб существования, в котором сознание размётано робкими красками на свечеревших холстах отцветших холстах душных пространств.

Читателя не отпускает мысль, что он испытывает кислородное голодание, блуждая по иррациональным вершинам гостиниц мрачных, вместе с подростком, работающего лифтёром, словно ангел на полставки, перенося грустные души на небо... блуждая по бесконечным лестницам, ведущих в комнату почти Раблезианской и эротической госпожи... со странным именем, смутно напоминающей ту самую женщину, что изнасиловала подростка в самом начале. Кто это? Та самая София, вечно-женственное мира? Но почему оно такое... поруганное, искажённое? Стоп. Что-то я опять потерялся в тексте...

В памяти вспыхивает уж совсем что-то фантастическое: Фёдор Достоевский служит у бога швейцаром, почти Апостолом Петром, треплет за ухо Кафку... заплаканный Кафка бежит от него по лестнице... Вот, баснословная "БабУшка" из "Игрока"... её несут на руках... или нет... это женщина. госпожа, и возле неё - её несчастные, безвольные слуги. Но что это!? Не верю памяти своей!! С этой женщиной происходят кафкианские превращения! Она превращается, превращается... в груду яблок, картофеля, Мефистофеля ( жуткий нос картошкой, как у начальника, принимающего на работу... а что это за работа? Жизнь? Чёрт принимает на эту работу?), и, как итог - бабУшка Достоевского, госпожа эротическая, превращается... в ту самую семипудовую купчиху из Братьев Карамазовых, в которую мечтал превратиться чёрт.

Память качнулась, оступилась в потёмках... вот, я уже с подростком на мрачном балкончике; за шторкой, за окном... кто-то занимается сексом. Странным образом, выпуклый балкончик на теле дома, принимает очертания живота беременной женщины... постойте... я, в утробе балкона, вместе с подростком, наблюдаю своё зачатие? Трудно дышать... кафкианская клаустрофобичность пространств ещё никогда не была столь безусловной... как в утробе. Алый сумрак качнулся, оступился... подростка, или меня ( не знаю уже), насилует женщина, нечем дышать... она вбирает меня в себя: сначала, часть меня... потом, целиком. Я в ней целиком. Я в её чреве... меня нет больше в мире.

Из упругой, жаркой темноты - алые звуки... плеск воды... воды отходят. Моя госпожа моется в ванной, я помогаю ей, губкой проходя по её белому телу... и я же, в ней, внутри... теряю сознание, себя... Неужели и после смерти - жизнь, и тайна ада заключается в том, что из неё нельзя выбраться, убежать? Повсюду насилие и жизнь, неволя перевоплощений, превращений... всё я, все проявления... довольно проявлений!( кажется, это в бреду шептал умирающий Толстой ). Роды идут... я принимаю роды, и я же, рождаюсь... но не могу родиться. Госпожа просит властно - духов. Я ищу их покорно. Пробежал руками по всем ступенькам открывающихся ящичков на полках - нигде нет духов... или - души? Я искал душу свою, чтобы родиться?

И вновь темнота... в ней - мой дядя - Якоб. Он улыбается, поднимает голову наверх и... превращается в библейскую лестницу Якова! Ангелы сходят по ней... а поднимаются - черти. Вот, я везу по своему протянувшемуся в небо, лестничному дяде, коляску со своей госпожой. Оборачиваюсь на крик... вспыхнул пейзаж Достоевского, Неточки Незвановой ( её нет, её не звали в этот мир... она тоже пропала без вести..). Рядом с девочкой - её несчастная и бедная мама в лохмотьях ( похожа на измождённую лошадь... Достоевский). Её тоже за что-то наказала жизнь... она поднимается сквозь тихо падающий снег на строящееся здание, подходит к краю, которого не видит... пронзительный крик девочки снизу...

Перевожу взгляд на коляску с госпожой моей... в ней сидит младенец. Это - я? Я - прощён? Я вроде сделал что-то доброе... я любил. а это ведь не мало на этой безумной земле, правда? Стоп, а где Карл.. Клара... странное зеркало имени ( может, мне предстоит родиться девочкой? или будет двойня? Всё вновь смешалось, поплыло куда-то... театр, жизнь... Шекспир и слова безумного в пустоте... из пустоты - самое важное: ребёнок с мамой пробирается сквозь тёмный и душный поток людей на ипподроме. Накрапывает дождь сквозь закат. Поезд мчится куда-то; я мчусь куда-то... тоннель, как на картине Иеронима Босха... мост и тёмная река, увлекающая в своём течении безвольные и грустные отражения и тени мира. Въезжаю в тоннель... мир пропал - без вести. Густав Климт - Мать и дитя