Текст книги "От 7 до 70"

ГРАФОМАНЫ

Как и в любом человеческом коллективе, по настоящему талантливых людей в «Магистрали» было значительно меньше, чем бездарных. Большинство молодых (и не очень) людей, приходивших в ЦДКЖ, были простые любители изящной словесности, причастие к которой в то время, в отличие от сегодняшнего дня, считалось весьма престижным.

И вообще это было единственное место, где пробующим перо любителям представлялась возможность хотя бы раз в неделю почувствовать себя настоящими поэтами или прозаиками.

В действительности, что, повидимому, и отложилось в памяти В.Войновича, большинство в "Магистрали" были обычные графоманы, приходившие сюда просто пообщаться, послушать себя и других, повеселиться, похохмить. Их приходилось терпеть, так как они в большинстве своем были из путевых ("непутевых") железнодорожных рабочих, для которых и существовал ЦДКЖ. Остальные проходили под условным названием "члены семей железнодорожников".

Писали эти самые "рабочие" многословно и выспренне или, наоборот, примитивно и безграмотно. Запомнился почему-то такой шедевр:

 
Я и Маша – антипод,
Но я – сверху,
Она – под.
 

В течение нескольких лет «Магистраль» была для меня и клубом, и школой, и творческой мастерской. Однако, я быстро понял, что не видать мне лавров ни Окуджавы, ни Войновича, и очень скоро сник, перестав тратиться на бесполезную нудную переписку с многочисленными редакциями, которые я заваливал своими творениями.

И все-таки, с завидным упорством, достойным другого применения, я продолжал строчить так никогда и не увидевшие свет рассказы и стихи, то есть, писать «в стол». Но в основном стал поворачивать оглобли своих увлечений в сторону гидротехнических сооружений, инженерной геологии и технологии строительного производства.

Впрочем, теперь я об этом совсем не жалею.

ВАСИЛИЙ ДМИТРИЕВИЧ ЗАХАРЧЕНКО

Мое падение с заоблачных высот чистой поэзии и прозы началось с того, что я написал для журнала «Техника-молодежи» научно-популярную статью на тему моей кандидатской диссертации. Статья редакции понравилась, и ее сразу же напечатали под звонким названием «Землекопы ХХ века». Мне это тоже понравилось, и я стал писать еще и еще.

То в одном, то в другом известном журнале, но больше всего в "Технике-молодежи", стали появляться мои статьи. "Соленый пот земли", "Подземные водохранилища", "Овраги в борьбе с оврагами", "На высоких отметках", "Всем ветрам назло", "Белое золото полей", "Затонувшие города", "Эхо великих строек коммунизма", "На чем Москва стоит" и многие, многие другие не менее громкие заголовки моих научпоповских произведений красовались в 60 – 70 годы на страницах почти всех периодических изданий, имевших отношение к такого рода литературе.

Каждый журнал (впрочем, так же, как газета или театр) имеет строго ограниченный срок жизни, у которой, как и у всего остального, есть своя молодость, зрелость и старость. В то время журнал «Техника-молодежи» была на самом пике своей читаемости и во-многом это была заслуга его идейного вдохновителя, руководителя и организатора Василия Дмитриевича Захарченко.

Высокий, стройный, динамичный, он два – три дня в неделю появлялся в своем заставленном мягкой мебелью кабинете на четвертом этаже издательства "Молодая гвардия". На стенах висели большие фотографии, где Захарченко красовался то с Индирой Ганди, то с Юрием Гагариным, а то и с самим Брежневым.

Раз в месяц он собирал у себя совещание для обсуждения редакционного портфеля и содержания очередного номера. Я тоже, на правах постоянного автора, иногда бывал при этом. После обычных разговоров о заполнении тех или иных полос, споров об иллюстрациях, о содержании традиционных рубрик он задавал свой главный сакраментальный вопрос:

– А что же у нас в номер есть сенсационного?

И тут у всех загорались глаза, заведующие отделами наперебой бросались предлагать разные, иногда самые немыслимые идеи, возникали споры, начиналась битва за полосы, обложку, разворот.

Помню, несколько номеров журнала было отдано проблеме снежного человека. Достали где-то оригинальный любительский фильм, отснятый на Памире, с его кадров сделали фотографии, которые потом обошли весь мир. На них действительно был виден огромный мохнатый обезьяноподобный человек, пробегавший через лесную чащу.

Летающие тарелки, Пришельцы и гуманоиды, Лохнесское чудовище, Затонувшие города, Исчезнувшие цивилизации – о чем только не писала тогда "Техника-молодежи". Не знаю, верил ли сам Василий Дмитриевич во все эти чудеса, но внимания уделял им много.

Вообще это был энергичный и предприимчивый человек, жить бы ему при капитализме, он, наверно, стал бы каким-нибудь крупным бизнесменом, знатным олигархом.

Захарченко собирал в редакции интересных людей, инженеров, испытателей самолетов, конструкторов автомобилей, он организовывал выставки самоделок, помогал десяткам талантливых изобретателей, ученых-самородков. В каких-то дальних медвежьих углах он выискивал всяких деревенских "левшей", приглашал их в Москву, водил по всевозможным государственным (в том числе и так называемым "режимным") КБ, НИИ, проектным институтам, заставлял принимать их, выслушивать, оказывать им внимание и помощь. Захарченко проникал со своими умельцами-изобретателями в самые закрытые "почтовые ящики", куда не пускали корреспондентов даже из "Правды" или "Известий".

Он и меня как-то заставил устроить в Гипроводхозе просмотр изобретения какого-то пенсионера – бывшего пожарника, предложившего использовать в качестве поливального устройства гибкий свернутый в круглую бухту пластиковый шланг. Под напором подававшейся в него воды шланг, как хобот слона, распрямлялся и поливал далеко удаленные от насоса участки, а потом под действием собственной гибкости автоматически сворачивался и принимал начальное положение. Пожарника вежливо выслушали в Техническом отделе, ободрили и посоветовали обратиться куда-то еще.

Бурная деятельность Захарченко не замыкалась в стенах "Техники-молодежи", он устраивал встречи в московском Доме Ученых, в Доме инженера и техника, вел передачи на телевидении, где тоже пропагандировал изобретения умельцев из народа. Он был инициатором многих автопробегов самодельных машин и автомобилей ретро. Он много ездил по стране и побывал во многих странах Европы, Азии и Америки.

Василий Дмитриевич активничал и в Союзе писателей и в Союзе журналистов, был неизменным обитателем кабинетов, залов, коридоров, буфетов и ресторанов Центрального Дома Литераторов и Центрального Дома Журналистов. Ну, и, конечно, Захарченко опубликовал большое количество самых разных книг и статей, изданных не только на русском языке.

Все это не мешало Василию Дмитриевичу заниматься спортом. Тенис, лыжи, коньки – чем только он не увлекался? Но самыми любимыми были для него горные лыжи, которые он не бросал почти до самого конца.

Последняя наша встреча и состоялась на одном из крутых склонов Большого Чегета. Одетый в модный тогда польский горнолыжный костюм, он стоял, опершись на палки, загорелый, оживленный. Я залюбовался его этакой благородной старческой красотой.

– Молодец, что ездишь в горы, – сказал он мне, дружески обняв за плечи, – лучше горных лыж могут быть только горные лыжи. Правда, ноги нам, старикам, приходится беречь – кости уже не те. А вообще-то, о какой такой старости можно здесь говорить, когда, посмотри, какая вокруг красота, и... когда после парочки спусков с Чегета, одной жены уже нехватает, – он подмигнул мне и заскользил вниз к подьемнику, где поджидали его какие-то шумные веселые девицы.

Намного позже, когда Захарченко уже не стало, я узнал его тайну. Правда, для многих, как оказалось, она давно уже никакой тайной не являлась – он был «голубым».

ВСЛЕД ЗА Е. ЕВТУШЕНКО И А. ВОЗНЕСЕНСКИМ

После многолетнего сотрудничества с журналами и газетами, я, наконец, опубликовал научно-популярную книгу, имевшую куда более скромное, чем статьи, название – «Подземная вода». Большим тиражом ее выпустилоиздательство «Наука».

Но самый большой и никак не предвиденный успех ожидал мое следующее крупное научно-популярное произведение "Тонущие города". В этой книге, наконец-то, осуществились мои юношеские мечтания о литературно-географическо-исторической деятельности. Вот где я порезвился, дал волю своему перу и соединил строгие факты точных наук с необузданной фантазией дилетанта.

Здесь была и тектоническая теория дрейфа материков, и поиски затонувших цивилизаций, и тайна затерявшегося в астраханских степях хазарского каганата, и проблемы тонущей Венеции.

Совершенно неожиданно для авторов (мой соавтор известный специалист-гидрогеолог, талантливый инженер и изобретатель М.Ф.Хасин) и абсолютно без всякого их участия эта книга после успешного старта в том же московском издательстве "Наука" была издана на литовском языке в Каунасе, на болгарском в Софии, а затем выдержала целых 3 издания (!) на немецком языке в Лейпциге.

Но и это еще не был конец счастливой жизни "Тонущих городов". Через пару лет книга вернулась в Москву и снова вышла здесь, на этот раз в роскошном подарочном варианте и заслужила многих рецензий в газетах и журналах, в том числе и в таком престижном, как "Новый мир".

Триумфом моей популяризаторской деятельности было выступление в самом главном, самом знаменитом лекционном зале страны – Политехническом музее. «Затонувшие города» и «Овраги против оврагов» – крупными красными буквами кричали мои лекции с огромных афиш, развешенных по всему городу.

Я лоснился от гордости, выходя навстречу аплодисментам огромной аудитории, переполненной зрителями. Я с умным видом расхаживал по сцене, где до меня стояли В.Маяковский и Е.Евтушенко, М.Горький и А.Вознесенский. Я был на вершине своей личной маленькой местной славы.

Впрочем, было еще два взлета, не такие эффектные, как та, но куда более значительные. Во-первых, публикация в 80-х годах моих научно-фантастических рассказов в сборниках издательства «Молодая гвардия». Это были романтические истории о победе простой человеческой любви над кибернетическими врагами из Антигалактики, о найденном геологами в недрах земли метеорите – космическом маяке, о таинственных следах доисторического человека, свидетельствовавших о пребывании на Земле инопланетян. Повидимому, эти мои рассказы оказались не так уж плохи, так как один из них тоже без моего ведома был переведен на чешский язык и напечатан в Праге рядом с рассказом самого Е.Евтушенко, а другой заслужил упоминания в «Комсомольской правде».

Другое мое достижение на литературном поприще – три научно-художественных книжки для детей младшего школьного возраста. В знаменитом издательстве «Детская литература» стотысячным тиражом вышла в 1986 году первая из них «На чем дома стоят», через два года таким же тиражом вторая – «Плотины». Эти книжки, красиво оформленные и богато иллюстрированные, так быстро разошлись, что их издания в те же годы были повторены, и все равно они вскоре стали библиографической редкостью.

А вот третьей, "Дом, где мы живем", не повезло, хотя, мне кажется, она получилась лучше всех. Это был набор небольших рассказиков-сказок, обьяснявшим детям, что такое изба и вигвам, шатер и барак, как устроен небоскреб и откуда произошли обои для стен. На титульном листе книги уже стояла заветная подпись главного редактора "В печать", уже был набран контрольный экземпляр, и на мою сберкнижку бухгалтер перевел 60% гонорара.

Но тут грянул ельцинско-гайдаровский коллапс быстро рухнувшего командно-планового хозяйственного механизма. Спущенный сверху "рынок" тяжелыми кандалами сковал руки и ноги растерявшихся функционеров почти всех государственных учреждений.

И вот он пришел тот день, когда мою книгу, как и многие другие, сбросили в котел бессмысленных и нескончаемых маркетинговых оценок.

ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ

Это был холодный мартовский день. Столбик ртути на здании гостиницы «Метрополь» упал до мороза, к небу взметнулся хвост метели. Но все-таки светило солнце, на площади продавали мимозу, и дружно наступала весна. По улице шел пожилой сутулый человек, седой, лысый. У него под глазами висели мешки, выдававшие его больное сердце или почки, а скорее всего и то, и другое.

Он вошел в здание на бывшей площади Дзержинского, а теперь Лубянской, где помещалось издательство "Детская литература". Он давно здесь не был и многого не узнал. Что это? В комнатах, которые видели Маршака, Кассиля, Барто, теперь висели турецкие кожанки и итальянские слаксы, на столах-лотках стояли китайские сервизы и корейские двухкассетники. Сплошной универсальный магазин.

Это был чужой, непонятный, неуютный и недружелюбный мир, где лидировали мускулы, а не мозги, торгашество, а не творчество, грубость и напористость, а не вежливость и интеллигентность.

– Можете забрать макет своей книжки, – сказала моложавая начальственная дама, поправляя складки на рукаве гипюровой кофточки, – мы спрашивали у лотошников. Они говорят, книги с такой тематикой не уходят.

– Неужели уличные торговцы должны решать судьбу изданий?

– Вы раскройте глаза, посмотрите, что сейчас идет, – ответила маркетинговая особа. Сплошная детективщина, секс, порнуха-чернуха. Кому интересно, из чего дома делаются? Прошли ваши времена, литература сейчас не в моде, книжников вообще больше нет, никто ничего не читает.

Человек еще больше ссутулился, опустил голову и, положив макет книжки в свою старую потертую сумку, вышел из кабинета в коридор, спустился без лифта вниз по лестнице и пошел прочь от этого здания, от своих надежд, от литературы, которая, оказывается, теперь была никому не нужна.

… Вот так интересно изредка посмотреть на себя со стороны и написать о себе в третьем лице.

Глава седьмая
ВЕЛИКАЯ СТРОЙКА КОММУНИЗМА

НАЗНАЧЕНИЕ НА РАБОТУ

Шел 1949 – последний год одного из самых страшных, самых трагических десятилетий ХХ века. В то время, когда в поверженной Германии на берегах Рейна зарождалось эрхардовское экономическое чудо, в стране победившего социализма осуществлялись «дерзновенные планы советского народа» – на берегах Волги разворачивалось строительство гигантского гидроузла.

Именно в этот исторический момент я и ступил на свой собственный путь к этой знаменитой стройке, который через пять лет учебы в интитуте привел меня на заснеженную автобусную остановку с обледенелым указателем:

Управление «Куйбышевгидрострой»

Одетый в серое ратиновое пальто на ватине и черную цыгейковую ушанку, я перебирал мерзнущими пальцами железную ручку тяжелого желтого дерматино-фибрового чемодана.

Передо мной на низком левом берегу Волги чернел штакетными прямоугольниками частного сектора небольшой старинный городок Ставрополь-на-Волге, называвшийся теперь Соцгород. Несмотря на такое громкое имя, "социалистическому" городу была уготована печальная участь – большей его половине предстояло затонуть, исчезнуть в пучине нового рукотворного Куйбышевского моря.

Рассеченный высокой земляной плотиной, этот город тихо доживал свои оставшиеся полгода. Каждый месяц он терял то одну, то другую улицу одноэтажных бревенчатых домов, их безжалостно разбивали тяжелые чугунные бабы, подвешенные к крюкам автомобильных подьемных кранов.

Сжимая в руке бумажку из Отдела кадров, я направился к покосившемуся от старости и вросшему в землю бывшему рабочему бараку, стены которого были подперты длинными подгнившими жердями. Сбоку у двери висела пожелтевшая вывеска:

«Гостиница Постройкома»

Здесь на втором этаже находились две большие комнаты, где стояло 10-15 железных коек с набитыми соломой матрацами, с их помощью такие же молодые специалисты, как я, коротали время до получения направлений на рабочие места.

Все было бы ничего, если бы в этом бараке можно было спать.

Больше всего донимал громкий храп соседей. Особым мастерством в этом деле отличался некий Витя Черников, щуплый парнишка из Новочеркасска, хилая внешность которого совершенно не соответствовала его мощным храповецким способностям.

Мы промучились с ним пару ночей, а потом кто-то придумал привязывать длинную веревку к спинке витиной койки и дергать ее поочередно, так что каждому приходилось дежурить всего по полчаса в ночь. Но очень скоро выяснилось, что это гениальное изобретение мало продуктивно, так как большинство дергальщиков благополучно просыпали время своего дежурства, и виртуозные трели храпуна продолжали оглашать всю округу.

Другой помехой нашему сну была ожесточенная война с огромной армией коренных жителей этого барака – жирных кровожадных клопов. Сначала я подумал, что нас, пришельцев, они восприняли, как захватчиков, посягнувших на их законную территорию. Но вскоре понял, что слишком хорошо о себе думаю, что я для них – просто кусок подгнившего завонялого мяса, и годится он клопам на ужин только с большой голодухи, за неимением ничего лучшего.

Если от черниковского храпа еще можно было хоть как-то избавиться, например, положив подушку на ухо, то от клопов ничто не спасало. С вечера до утра они ели нас поедом, и за две-три ночи наши простыни покрывались сплошными кровавыми разводами. Что мы только не предпринимали – мазались вонючими одеколонами, натирались специальными мазями, использовали самые современные патентованые средства. Не помогало.

Наконец, мы раздобыли керосин, налили его в банки из-под консервов и, чтобы преградить клопам подходы для нападения, подставили их под ножки кроватей. Казалось бы, вот оно спасение. Однако, и это не помогло: подлые твари додумались атаковать нас сверху – они взбирались по стенам на потолок, подползали к точно выверенным позициям и оттуда пикировали вниз, прямо на наши замученные исстрадавшиеся тела.

Но вот наступил торжественный момент: для назначения на работу мною было получено приглашение на прием к Главному инженеру стройки Разину. Я старательно готовился к этому событию, одел нарядный мосшвеевский костюм изысканного цвета моренго, нацепил яркий бордовый галстук, начистил до блеска туфли и, как мне велели в Отделе кадров, ровно в 8-15 утра стоял у дверей Самого. Ко мне вышла строгая, вся на пуговицах, секретарша и сказала, чтобы я подождал в коридоре, так как Николай Васильевич сейчас занят, у него совещание, а в приемную она меня пустить не может, так как там очень много народу.

И действительно, мимо меня проходили один за другим многочисленные посетители с рулонами чертежей и графиков, с папками разных бумаг, заявлений, заключений, обьяснений, писем, записок, докладов. При этом число входивших явно превышало число выходивших. Часто из приоткрытых дверей доносились громкие раздраженные голоса, грубые окрики, короткие смешки, а больше всего отборный густой мат, до которого, как я слышал и раньше, был очень охоч Главный инженер.

Ну, конечно же, он меня так и не принял, хотя я и простоял под дверью его приемной до 2 часов дня. В конце концов направление на работу я получил просто в Отделе кадров. В выданной мне голубой бумажке значилось, что я направлен работать строительным мастером на Правый берег, в 1-ый район, на участок строительства Монтажной площадки.

ЛЕДОВАЯ ПЕРЕПРАВА

Март стремительно скатывался к апрелю, и теплые западные ветры старательно очищали небо от облаков. Но временами небо снова быстро темнело, крупные хлопья мокрого снега приятно холодили лицо, и все вокруг ненадолго становилось бело, нарядно, красиво. Однако, как только опять выглядывало солнце, нежная белизна снега тут же сменялась чернотой и желтизной жидкой глинистой грязи, которая чавкала под ногами, сдергивала с ботинок галоши и тяжелой серой бахромой повисала на манжетах брюк.

С каждым днем ледяная дорога через Волгу, зимой исправно служившая грузовому и пассажирскому перевозу, становилась все опаснее. Лихачи-водители легковушек, «козлов» и грузовичков от случая к случаю еще продолжали проскакивать на тот берег, но официально переправа была закрыта. А другого способа перебраться через Волгу до ее полного вскрытия или пуска дороги через плотину не было. Вечерами, когда все мы, получившие направление на Правый берег, собирались возле своих коек, тема переправы становилась одной из главных.

– Чего бояться-то ледового зимника? – говорил Витя Черников, работавший когда-то шофером. – На 4-ой скорости ЗИС-150 запросто проедет. Лед еще толстый, крепкий, не оттаял. На всякий случай можно дверку оставить открытой, чтобы успеть выскочить.

Он и еще двое молодых специалистов сговорились за червонец с каким-то водителем о перевозе, и назавтра с утра отправились в путь. Предприятие их продолжалось недолго. Уже через несколько часов они вернулись обратно, промокшие, промерзшие, злые.

– Надо было двигать ночью, когда подмораживает, – оправдывался Черников, стаскивая с себя мокрые брезентовые брюки. – А так, конечно: днем лед сверху подтаял, ледяная каша образовалась, дороги под ней не видно.

Черников отжал над тазом штанины брюк, с которых стекли сквозь его пальцы длинные струйки мутной желтоватой воды, и положил их на доску под матрац для ночной "глажки".

– Да еще эти гады, дорожники, указательные знаки уже сняли, не поймешь, куда ехать, – добавил он, вешая на спинку своей койки сырую фуфайку. – Хорошо еще машина только колесами провалилась и на брюхе застряла, а то была бы хана.

– Да, придется пехом переть, – подытожил я и глубоко вздохнул, – ничего не поделаешь.

Сборы были недолги. Мы раздобыли где-то у соседей по общежитию детские санки, толстыми веревками привязали к ним покрепче вещевые мешки, рюкзаки, чемоданы и, напялив поверх пальто брезентовые плащи от ветра, ранним утром отправились в поход.

Солнце уже поднялось над Жигулями, над горами Могутовой и Отважной, над серыми кубами блоков бетонирования. Огороженный рваными рядами обтаявших сверху, почерневших и поникших снежных сугробов, зимник неширокой грязной полосой тянулся через Волгу к правому берегу.

Еще совсем недавно он был ярко расцвечен полушубками, ватниками, плащами, пальто десятков и сотен проходивших по нему людей, разноцветными кузовами грузовиков, автобусов и легковых машин – их монотонный гул далеко разносился над замерзшей рекой. Еще пару недель назад бульдозер расчищал дорожное полотно от только что выпавшего снега, сгребал его на обочину и равнял сугробы. Теперь здесь было безлюдно, пустынно, тихо.

Мы спустились вниз с берега на дорогу и двинулись вперед. После первых же нескольких десятков метров стало ясно, что поход наш будет не легким и не быстрым. Ноги скользили по мокрому насту, разьезжались в разные стороны, и приходилось делать большие усилия, чтобы удержаться в вертикальном положении. Мы размахивали руками, сгибали ноги, наклоняли туловище, но все равно теряли равновесие и, поскользнувшись, с грохотом падали на твердый мокрый лед, больно ушибая локти, бока, колени. После такой получасовой эквилибристики мы устали и сделали перекур, усевшись на вещмешки и чемоданы.

Нас было пятеро двадцатитрехлетних молодцов, решившихся форсировать ледяную преграду. Самым рассудительным и осторожным был Исак Акушский.

Опираясь на локти и полулежа на своем большом перешитом из плащпалатки зеленом рюкзаке, он задумчиво протирал платком снятые с переносицы очки.

– Может быть, хватит? – сказал он, со значением взглянув на каждого из нас. – Мы топаем уже довольно долго. За это время нам обязательно должен был бы кто-нибудь встретиться с того берега. Но что-то никого не видно. Что это означает, соображаете?

– Ерунда, ничего это не значит, – быстро ответил ему Витя Черников. – Сегодня будний день, некому тут особенно шастать. А вчера с того берега ходили, я узнавал. Так что не бойся, Исачек, прорвемся, – потом помолчал, подумал и уже с меньшей уверенностью добавил: – Да, и рано еще – наверно, тот, кто оттуда вышел, до нас еще не успел дойти.

Поспорив еще немного, мы все-таки двинулись дальше. Шли цепочкой с интервалом в полтора – два метра, и каждый по очереди возглавлял процессию, держа подмышкой длинную палку-багор – с ее помощью при случае можно было бы удержаться в полынье.

Неожиданно откуда-то из-за Морквашей налетел холодный северный ветер, солнце накрыла большая черная туча, пошел крупный липкий снег. Дорога сразу же покрылась ребристой коркой, подошвы сапог перестали скользить, идти стало намного легче. Настроение улучшилось, мы взбодрились, пошли быстрее, и я крикнул двигавшемуся впереди Черникову:

– Эй, направляющий, не тяни ногу, жми веселей. Давай, запевай!

Но наш благоразумный Акушский, шедший сзади, меня одернул:

– Рано веселиться, – сказал он, озабочено поглядывая по сторонам. – Теперь идти становится еще опаснее. Глянь-ка вон туда.

Я посмотрел в ту сторону, куда он махнул рукой, и, догадавшись в чем дело, испуганно поежился: страшные темные полыньи, хорошо до сих пор различавшиеся, начали быстро покрываться тонкой ледяной коркой. Они на глазах светлели и становились незаметными, сливаясь по цвету с окружающим их толстым ледяным покровом.

Наверно, есть что-то в поверьи, что предсказывающий плохое может накликать беду. Я, гнусный пессимист, поняв какая страшная опасность нам грозит, сразу потерял всякое желание веселиться, сбавил шаг и стал беспрерывно думать о самом худшем. Видимо, этим я сам себе и накаркал.

Не прошло и получаса с того момента, когда повалил снег, и начало подмораживать, как впереди раздался истошный крик Вити Черникова:

– Острожно!! Вода!!

Мы бросились к нему, но тут же остановились: впереди раздался треск ломающегося льда, и брызги воды фонтаном взвились над тем местом, где только что стоял Витя. Он сразу же весь с головой погрузился в воду, и только его руки судорожно хватались за воздух.

Из всех нас только Исак в этот момент не растерялся и раньше всех сообразил, что надо делать. Он мгновенно лег на живот, быстро подполз к краю полыньи, схватил откатившийся в сторону бугор и придвинул его поближе к воде. Витины пальцы тут же вцепились в палку, он подтянулся, и его голова, облепленная длинными мокрыми волосами, появилась над водой.

Мы осторожно подползли к полынье и, стараясь не очень сильно давить на кромку льда, схватили Черникова за полушубок, подтянули его поближе, поднатужились и, сильно потянув на себя, вытащили из воды. Потом посадили на санки, сняли мокрую верхнюю одежду и переодели во все сухое. Оказалось, что его нижнее белье даже не успело промокнуть.

После этой нашей ледовой эпопеи, кончившейся так плачевно, никаких попыток перебраться на правый берег сухопутным путем мы уже не делали. Из всех возможных средств передвижения, освоенных к тому времени человечеством, годился нам только один – воздушный.