Текст книги "Кочевая кровь"

Глава 8. Отец и дочь

Впервые я увидел дочь Геннадия Александровича осенью 1983 года, когда останавливался переночевать у него дома[2]2
  Подробнее о семье Клементьевых – в книге «Лагерь обреченных».


[Закрыть]. Светлана тогда была худенькой угловатой девочкой, погруженной в свои подростковые проблемы: родители ее не понимали, у парней-сверстников она успехом не пользовалась. Мне, естественно, о парнях Света ничего не рассказывала, но я-то видел, как она старается произвести на меня впечатление.

Во второй мой приезд мы со Светой сидели на кухне вдвоем, и я, воспользовавшись моментом, хлопнул ее по упругой попе, чтобы она не мнила себя секс-символом местного разлива. Это был единственный раз, когда я дотронулся до Светы, и единственный раз, когда мы достаточно откровенно поговорили на личные темы. Все остальные наши встречи были мимолетными и в присутствии ее родителей.

Как девушку, с которой можно завязать интимные отношения, я Светлану никогда не рассматривал. Для меня она с самого начала была дочерью моего бывшего начальника, и никем более. Интересно, конечно, было наблюдать, как она крутится передо мной, но я не обольщался. Приди вместо меня в гости к Клементьевым любой другой молодой мужчина – Света точно так же дефилировала бы перед ним в обтягивающем халате.

Я не видел Свету около года. За прошедшее время она похорошела. Юношеские прыщи больше не донимали ее, тонкие ножки перестали походить на ходули, приставленные к миниатюрной фигурке. Я бы сказал, что Клементьева за время учебы в институте поправилась на размер и приятно округлилась в нужных местах. Длинные волосы она обесцветила, стала пользоваться яркой косметикой. На мой взгляд, количество румян и теней, нанесенных на ее личико, было избыточным, но тут ничего не поделаешь – мода! Мода и родительский кошелек. Самый простенький набор турецких теней на базаре стоит не меньше полтинника. Не каждому по карману. Геннадию Александровичу доход позволял выбрасывать деньги на ветер.

«Господи, сколько же она слоев штукатурки на себя нанесла? – рассматривая Свету вблизи, подумал я. – Как с такой косметикой можно в институт ходить, все же на тебя внимание обращать будут? А может, я что-то не понимаю в женской моде? Нет-нет, ретроградом я не становлюсь. Просто есть здравый смысл, который подсказывает, что русская женщина не должна быть похожа на индейца, вставшего на тропу войны. И еще. Спрашивается, зачем она перекрасилась в блондинку, если и так светленькая была? Прежний цвет волос был нисколько не хуже».

Впустив Светлану в кабинет Лиходеевского, я прикрыл за собой дверь, указал девушке на свободный стул, сел напротив.

– Привет, Светлана Геннадьевна! Давно не виделись. Как жизнь? Какими судьбами в наших краях?

Светлана села на предложенное место, скривила губы, скептически осмотрела кабинет.

– Закурить есть? – развязным тоном спросила она.

– Не рановато ты курить начала? Родители ругаться не будут?

– Пускай ругаются, – фыркнула девушка. – Я не маленькая, чтобы от них прятаться.

– Вижу, вижу – подросла. А дома ты куришь? У отца сигаретки стреляешь?

– Дома не курю, – неохотно ответила она.

Я выложил перед Светой на стол пачку «Родопи» и спички. Она закурила, держа сигарету самыми кончиками пальцев.

– Что нам теперь будет? – помолчав, спросила она.

– Десять минут назад твой однокурсник меня спрашивал о том же самом. Отвечу. Я в ваших действиях состава преступления не усматриваю, так что в возбуждении уголовного дела откажу.

– Понятно, что откажешь, – усмехнулась Света. – Уголовного дела я не боюсь. Папа не даст меня под раздачу подставить, отмажет, или ему самому головы не сносить. У вас в связи с перестройкой ничего не поменялось – если на меня возбудят уголовное дело, то отца автоматически из милиции уволят?

– Не сразу, но уволят.

– Вот видишь, чего мне бояться? Папа не за меня заступится, он свою задницу прикрывать будет. Скажи лучше, нас из института отчислят или на первый раз простят?

– Я думаю, отчислят.

– Я тоже так думаю. Пока время есть, надо самой документы из института забрать и этим летом в университет поступить. Скажу в приемной комиссии, что ошиблась в выборе профессии – училась, училась и поняла, что боюсь крови. Пойду в педагоги, буду нести детишкам доброе, светлое, вечное.

– Света, ученики, как увидят тебя в такой раскраске, от страха под парты попрячутся.

– Лишь бы не описались от страха, а остальное – ерунда.

«Она специально себя так ведет или за время учебы в институте успела нахвататься вульгарностей? – по-думал я. – Забавно, моя мать всех крашеных блондинок, независимо от возраста и социального положения, считает развратными женщинами. Если бы сейчас при разговоре присутствовала моя мамаша, она бы навсегда укрепилась в своем мнении».

Светлана затушила окурок, не вставая с места, потянулась, подняла с пола свою модную сумку с ремнем через плечо.

– Отец скоро за мной приедет? – как бы между прочим спросила она.

– Не знаю. Я ему не сообщал, что ты у нас в отделе. Света, рядом с тобой телефон стоит, позвони папе, доложи, где ты есть.

– Больно надо, сам найдет!

Она достала из сумки ватку, пузырек с бесцветной жидкостью, смочила ватку, тщательно протерла пальцы правой руки.

– У меня по молодости была одна знакомая, так она, чтобы руки табаком не пахли, курила сигарету, зажав двумя щепочками. Кстати, тоже была любительница во взрослую жизнь поиграть. В шестнадцать лет первый аборт сделала.

– Андрей, за кого ты меня принимаешь? – дернулась она.

– Света, с самого начала разговора мне было жутко интересно, как ты ко мне станешь обращаться. По имени-отчеству – вроде слишком официально, а просто по имени – как-то вызывающе получится, я ведь старше тебя и уже кое-чего в жизни добился, а ты пока только кривляться научилась. Не надо, Света. Я тебя не для того позвал, чтобы ты мне свою независимость демонстрировала.

Она моментально остыла, печально выдохнула, отодвинула от себя ставшую ненужной сумку, подняла голову, посмотрела мне в глаза.

– Скажи, ты помнишь тот день, когда заигрывал со мной у нас на кухне?

– В мыслях не было к тебе приставать, – побожился я.

– Не выкручивайся, я помню, как ты на меня смотрел. Ты был первым мужчиной, который так откровенно меня рассматривал. Да черт с ним, смотрел и смотрел, я не об этом. Скажи, что ты по поводу моего парня думаешь? Он все вам выложил, ничего не утаил?

– Ты про Жихарева спрашиваешь? Я не дал ему углубиться в интимную тему, а вот в институте он, похоже, прошедшую ночь в красках описал. На мой взгляд, лучше бы ты с Андреем дружбу водила. Или с Сергеем, у которого мать в торговле работает.

– Понятненько, – протянула она. – К тому, что было, он добавил свои эротические фантазии, и мне теперь одна дорога – побыстрее из института уматывать, пока меня на весь город не ославили. Почему все мужики такие болтливые? Как добьются своего, так обязательно надо перед друзьями похвалиться. Нездоровый коллективизм. Ничего нельзя в тайне сохранить.

– Не люби болтуна – не породишь слухов.

– А ты не болтливый? На тебя можно в трудную минуту положиться? Скажи мне честно, Андрей, если меня из дома выгонят, к себе пожить возьмешь?

– Чего-чего? – изумился я.

– Того-того! – передразнила она. – Не прикидывайся, что не расслышал или не понял, о чем я говорю. Ты думаешь, я не знаю, что сейчас дома будет? Отец выпьет рюмку-другую и станет меня по всей квартире гонять. Мать заступится. Пока они будут спорить, я успею из дома убежать. Раньше я у бабушки отсиживалась, а сейчас ее нет, друзей нет, вместо подруг – одни сволочи. Остаешься только ты. У тебя же сейчас жены нет, приютишь меня на время, пока пыль уляжется?

– Я вижу, ты недурно осведомлена о моем семейном положении, – обескураженно ответил я.

– Чего там, осведомлена! Отец как в Верх-Иланск съездит, так о тебе разговоров на весь день: от этой ушел, с той не ужился… Родители на свадьбе у Наташи Антоновой были, говорят, ты даже в ЗАГС не пришел. Обиделся, что ли?

– Пошли, – отрезал я. – Рандеву окончено.

– Никуда я не пойду, пока ты мне не ответишь.

Я встал, подошел к окну, посмотрел на крыши соседних домов.

– Отец давно пить начал? – не поворачиваясь, спросил я.

– Давненько, – невесело вздохнула она. – Как придет с работы, у него один разговор: «Я устал, мне надо стресс снять». Рюмка-две, и начинает меня жизни учить. Будешь с него пример брать, таким же станешь.

– Как брат поживает?

– Как поживает? – усмехнувшись, переспросила она. – Маленький он еще. У него пока кораблики и пираты на уме. Год-два пройдет, и он вступит в стадию «девочки, сигареты, портвейн».

– Наоборот, Света. Мальчики взрослеют в обратном порядке: вначале сигареты, в финале – девушки.

– Зачем ты про Сашу спрашиваешь, отвлечь меня хочешь? Сам-то в тринадцать лет чем занимался?

– Мне было легче. У меня в тринадцать лет отец не выпивал. Он и сейчас не пьет.

– Пьет не пьет, какая разница? Сам же говорил, что никогда не мог с родителями общий язык найти. Они тебе когда курить разрешили?

– Никогда. До тех пор, пока я не уехал в Омск, я при родителях не курил.

– Андрей, – жалобно позвала она, – я же серьезно спросила. Если меня из дома выгонят, я могу к тебе прийти?

Я обернулся. Чем меньше оставалось времени до встречи с отцом, тем больше Светлана сжималась, словно из нее частями выпустили избыточный воздух. Уменьшившись в объеме, Света стала похожа на ту прежнюю девчушку, с которой я откровенно болтал на кухне три года назад.

«Куда только подевалась вся напускная вульгарность? – подумал я. – Какие дивные метаморфозы! Куранты на Спасской башне пробили час «икс», и, как по мановению волшебной палочки, распутная девка растворилась в кабинете, а вместо нее за столом осталась сидеть запуганная девчушка, которая зачем-то накрасилась, как вокзальная буфетчица».

Мне стало по-человечески жалко Свету, но лезть в чужую жизнь я не собирался. Сами как-нибудь разберутся.

– Пошли, – негромко сказал я. – Не будет тебя сегодня отец воспитывать. Чего на тебе злость вымещать, если поезд ушел? Поздно уже крыльями хлопать. О будущем думать надо.

– Если я сегодня таблетками отравлюсь, моя смерть на твоей совести будет.

– Перед тем как травиться, напиши записку, что это я в твоей смерти виноват.

Мне показалось, что она готова разреветься. Жизненный опыт подсказывает, что если у женщины от обиды задрожали губы, то слезы уже на подходе.

– Ты про записку не забудь, – глядя Свете в глаза, сказал я, – а то ведь нехорошо получится – в твоей смерти виноват я один, а подумают на родителей. Все, хватит нюни распускать! Пошли ко мне объяснение писать.

Дверь в кабинет рывком распахнулась. На пороге, во всей своей красе, стоял Геннадий Александрович Клементьев. По его раскрасневшемуся лицу было понятно, что перед поездкой он успел приложиться к бутылке.

– Вот вы где! – воскликнул Клементьев.

«Вовремя! – подумал я. – Еще немного, и я не знал бы, куда ее девать. В город одну отпускать ни то ни се – предчувствия дурные, а к себе вести… Нет уж, пускай сами разбираются!»

– Вы все, закончили? – обдав меня водочным перегаром, спросил Клементьев.

– Осталось письменное объяснение получить, – ответил я.

– Завтра допросите, а сегодня мне надо во всей этой истории разобраться. А ну-ка, Света, встань!

Геннадий Александрович придирчиво осмотрел дочь с ног до головы, словно проверял, не растеряла ли она за день одежду, не лишилась ли руки или глаза.

– Иди вниз, машина у подъезда, – приказал он дочери.

«Если она сейчас вместо его служебной «Волги» рванет во дворы, а ночью ко мне придет, вот так история будет! Не дай бог таких испытаний! Геннадию Александровичу Света, какая бы она ни была, все равно дочерью останется, а он на меня потом все свои родительские промахи вывалит, во всем меня обвинит: и в том, что было, и в том, к чему я никакого отношения не имею».

– Пойдемте ко мне, – предложил я. – Это чужой кабинет, пора его освободить.

Мы вышли в коридор. Светлана без лишних напоминаний, покорно, как овечка на заклание, пошла вниз. Клементьев проводил ее долгим взглядом, достал сигарету, прикурил.

– В этом деле никаких подводных камней нет? – спросил он.

– Завтра сам лично «отказной» сделаю, – заверил я. – Если надо будет, с прокурором договорюсь, объясню, что к чему.

– Не то ты говоришь, Андрей, не то, – прервал меня Клементьев. – Надо сделать так, чтобы Светка в этом деле вообще не фигурировала. Надави на этих щенков, пусть дадут показания, что она ушла с гулянки еще до того, как этот ухарь окочурился. Пойми меня правильно. В последнее время на меня в областном УВД зуб точат, ко всему придираются. Если дойдет до генерала слух, что моя дочь замешана в темной истории, он взбесится на ровном месте. Отправит меня в ссылку в какую-нибудь дыру вроде Верх-Иланска. Ты сам был в таком положении и должен понимать, что такое из областного центра в тьмутаракань вылететь. Поработай с этими сопляками, ночь длинная, к утру заговорят как надо.

– Геннадий Александрович, – не задумываясь, ответил я, – я сейчас этих пацанов выпущу, а вы куда хотите, туда их и везите. Можете их в Заводском отделе до утра продержать, а можете до конца недели у себя оставить. Я ничего переписывать не буду.

– Вот так всегда, – нехорошо усмехнулся Клементьев. – В радости друзей полон дом, а в беде положиться не на кого. Я вижу, ты позабыл, кто тебе в трудные времена поддержку оказал. Я, честно говоря, считал тебя своим другом, а ты оказался дерьмом.

Он отшвырнул недокуренную сигарету на пол и ушел на лестницу.

«Если Светка вечером придет, оставлю ее у себя, – решил я. – С папашей ее моя дружба закончилась, а девчонку жалко».

Не прошло и получаса после ухода Клементьева, как меня вызвал к себе начальник райотдела.

– Что там у тебя с Клементьевой? – мрачно спросил он. – Ей помочь никак нельзя?

– Николай Алексеевич, – я картинно развел руками, – вы – начальник милиции. Одно слово, и я принесу материал по факту смерти гражданина Грибанова вам. Что хотите с ним, то и делайте!

– Что ты заводишься с полоборота! – дернулся Малышев. – Один пришел, руками размахивает, другой гримасничает, как пьяница перед зеркалом. Я тебя по-человечески спрашиваю: там все глухо, просвета нет?

– На нее показания дают все, кто присутствовал в квартире в момент смерти Грибанова. Как им Клементьев собрался рот заткнуть? Они уже в институте в деканате все рассказали, а мы – так, последняя инстанция, от которой ничего не зависит. Отказной я сделаю, с прокурором поговорю.

– К прокурору не суйся, лучше с замом поговори, чтобы отказной подписал. У нашего прокурора с Клементьевым какие-то личные счеты. Как узнает, что его дочка с мертвецом в одной машине по городу каталась, так специально дело возбудит, чтобы ему нервы потрепать. Ты про аналитическую записку для Комарова не забыл?

– Помню я про графа Монте-Кристо, помню!

– С чего это ты его графом стал величать?

– Бледный он, как Эдмон Дантес после трех пятилеток в замке Иф. Николай Алексеевич, так я пошел? Мне, кроме отказного и справки, еще один материал проверить надо.

– Иди, иди. За Клементьева не беспокойся, станет возбухать, я его успокою.

История со Светой Клементьевой продолжилась и после рабочего дня. Часов около десяти в дверь моей комнаты в общежитии настойчиво постучали. Готовый ко всякому обороту дела, я открыл дверь. Марина! Вот так подарок. Не ожидал, ничего не скажешь.

– Андрей, ты что, не можешь людям помочь? – с порога начала она. – Где-то ты прыткий, а где-то в кусты прячешься? Чего тебе стоит, вели своим операм протоколы переписать. Зачем девчонке жизнь губить? Ее теперь из института выгонят, из комсомола исключат. Ты этого хочешь?

– Марина, ты с кем приехала: с мужем или на такси? – повеселев, спросил я. – Оставайся у меня. Мужу скажешь, что до утра со мной спорила, но ничего не получилось. Мариночка, любовь моя, как же я соскучился по тебе!

Я притянул бывшую невесту к себе, попытался поцеловать в губы.

– Идиот! – вырвалась она. – Я к тебе по делу приехала, а ты…

– Марина! – отрезал я. – Запомни, я в тюрьму ради дяди со стороны садиться не собираюсь. Если вам с Клементьевым надо, то сами и меркуйте, а меня в подсудное дело не втягивайте. Сейчас не те времена, чтобы протоколы переписывать.

– Как знаешь! – Марина, не попрощавшись, выскользнула прочь.

Я закурил, посидел, подождал, не придет ли еще кто-нибудь на ночь глядя. Желающих походатайствовать за Светлану Клементьеву больше не было. Около полуночи я лег спать и проснулся через два часа.

«А чем у меня сегодня Меркушин целый день занимался? За студентами он не ездил, на совещание не ходил. А, вспомнил, он сегодня отдыхал после суточного дежурства. Благоденствовал».

Я быстро собрался и по темным подворотням напрямик вышел в соседний двор, где была единственная в округе телефонная будка. Подсвечивая зажженной спичкой, я набрал пятизначный номер. После шестого гудка раздался голос заспанной Натальи:

– Алло! Кто там, кого надо?

– Наташа, это я. Не разбудил?

– Андрей, ты с ума сошел? Третий час ночи. У тебя что-то случилось?

– Наташа, Света Клементьева не у тебя?

– Нет, конечно, что ей у меня ночью делать. Погоди, Андрей, а с ней что-то случилось?

Я повесил трубку на место и пошел спать.

Глава 9. Еще раз о любви

Во вторник утром мы ждали вызова на рекогносцировку на вокзал. Заняться было нечем, вернее, работы было полно, но браться за текущие дела не хотелось: не успеешь раскрыть оперативное дело, как тебя дернут на выезд.

За свежезаваренным чаем и сигаретами разговор зашел о любви. Рассказ Ивана о том, как он после армии ухаживал за замужней соседкой, показался нам пресным. Я своими похождениями делиться с коллегами не спешил, у Меркушина, похоже, по части любви ничего интересного не было. Оставался Айдар.

– Короче, – энергично начал он, – расскажу вам одну поучительную историю, но не совсем о любви, но суть та же – любовь, но она будет без чувств. Нет, нет, все не так. Любовь, естественно, будет и с чувствами, и с эмоциями, но закончится она никак. Ни трагически, ни возвышенно – никак. Словом, в апреле месяце приехали ко мне из Казахстана в гости родители и родственники со стороны матери, то бишь, кроме отца, все немцы. Тетка Эльза приехала. Манерная такая тетя. Есть же выражение «тургеневская девушка». А у немцев кто главный писатель, Гете? Вот тетка Эльза, она, значит, гетевская женщина. Она, если кофе с утра не выпьет, ничего по дому делать не будет. Серьезно вам говорю! Кофе нет – она с кровати не встанет, скажет, что у нее мигрень. Головная боль по-научному как, мигрень? Вот, значит, ее без кофе по утрам всегда мигрень донимает. Короче, приехали все родственники и давай у меня допытываться: «Жениться еще не надумал? Невесту уже подобрал?» Как можно невесту подобрать? Это же не кошелек на тротуаре найти. Идешь вечерком по улице, глядь – у мусорной урны кошелек лежит. Открываешь его, а тебе со сторублевой купюры Владимир Ильич Ленин лукаво подмигивает и говорит: «Здравствуй, товарищ! Пиво попьем или по кабакам прошвырнемся?» Словом, достали они меня со своей женитьбой. Думаю: «Надо что-то делать, а то они мне до отъезда всю плешь проедят».

Настала суббота. Сели мы за праздничный стол, выпили по рюмке, и тетка Эльза спрашивает: «Айдар, ты с кем вчера по телефону так ласково говорил? Наверное, ты что-то скрываешь от нас?» Я улыбнулся: «Вы угадали, тетя Эльза, я с девушкой говорил. Если у нас все получится, то летом женюсь на ней». Тут вся родня оживилась, еще по стопочке пропустили. Родичи давай меня расспрашивать: «Кто такая, как зовут, кто родители?» Я отвечаю: «Девушка – просто прелесть! Зовут Анжела, фамилия – Ли». Напомню вам, у меня вся родня из Казахстана, там корейцев полным-полно живет, лук выращивают. Корейские фамилии мои родичи прекрасно знают. Так вот, сказал я «Ли», и за столом установилась гробовая тишина. Сейчас я объясню вам, как это было. Представьте: праздничный стол, белая накрахмаленная скатерть, гости в нарядных одеждах. И вдруг, ни с того ни с сего, один из гостей плюет прямо в фирменное хозяйское блюдо. Что произойдет в первые секунды? Все замолчат, и каждый подумает о своем. Первая мысль – показалось. Вторая мысль?

– С ума сошел, – засмеялся Иван.

– Отлично! – одобрил Айдар. – Третья мысль?

– Скучно ему стало, – предположил я.

– Тоже неплохо, – согласился Далайханов. – Но все это не столь важно – в первые секунды все гарантированно замолчат. И у нас за столом установилась такая же тишина. Первым в себя пришел отец. Он так аккуратно спрашивает: «Айдар, а твоя девушка кто по национальности?» Я отвечаю: «Кореянка». Что тут началось! Тетя Эльза в обморок упала, маманю до вечера сердечными каплями отпаивали, а двоюродная сестра так покраснела, будто я ее прилюдно за грудь ущипнул. Мужики, надо сказать, крепились. Они увели меня на кухню и давай уговаривать: «Ты б не спешил с женитьбой. Молодой ты еще семьей обзаводиться. Осмотрись вокруг, может, с другой девушкой познакомишься». Все меня уговаривают, а про нацию моей «невесты» – ни слова! Табу. А почему табу? Да просто все родственники представили, какие у нас дети будут, представили – и выпали в осадок. Сейчас я вам дальше объясню. С материнской родней все понятно, они – ссыльные немцы. А у папани моего не все чисто. Он, без сомнения, казах, но немного с разбавленной кровью.

Суть здесь вот в чем. Ходит среди северных казахов такая легенда, мол, испокон веков были мы азиатами: узкоглазыми, смуглолицыми, с жиденькими козлиными бородками. Даже Чингисхан нашу кровь не подпортил, он родня нам, хоть и монгол. Сразу же расскажу обратную историю. Сколько я в армии ни встречал грузин, все в один голос утверждают: «Мы, грузины, со времен Адама и Евы были все рыжие и голубоглазые, а потом пришел Чингисхан и все испортил». Суть поняли? Нам, казахам, Чингисхан пофигу, а у грузин он всю генетику задом наперед перевернул. Теперь вернемся к северным казахам. У нас обратная легенда – жили мы как азиаты, пришел Буденный и всех осветлил. Понятно, не один Буденный пришел, а с целой армией конников, но есть у нас такая легенда. Как родится ребенок со светлой кожей и европейским разрезом глаз, так Буденного поминают. Так вот, мой папаша, как подопьет, тоже на Буденного намекает, мол, мать его матери могла с Семеном Михайловичем в одной юрте на ночь остаться. Прикинули, мужики? Поняли, откуда мои корни растут?

Мы засмеялись:

– Давай дальше, буденновец!

– Ах, Анжела, как я любил ее! О, что это была за женщина! Груди – как две спелых, налитых соком айвы, попа – прикоснешься – и потенция до утра уснуть не даст. (При этих словах Горбунов встрепенулся и стал похож на охотничью собаку, уловившую шуршание дичи в камышах.) Талия у Анжелы… А ноги? Ровнее и заманчивее ног я в жизни не встречал. Но все это так, лирика. Теперь предметнее – у Анжелы была нежнейшая бархатистая кожа. Проводишь пальчиками по щечкам, и по руке ток идет до самого сердца. Не кожа – персик! Словами не описать. Теперь посмотрите на меня.

Он вышел на середину кабинета.

– Я, конечно, не Ален Делон, но когда иду по улице и улыбаюсь девушкам, то они улыбаются мне в ответ и плевать им, что у меня отец казах, да не просто казах, а с примесью буденновской крови. Не буду скромничать, у меня с женщинами…

– Айдар, с тобой все понятно! – прервал рассказчика Иван. – Давно известно, что мужик чуть-чуть красивее обезьяны – уже красавец. Давай дальше, не отдаляйся от темы.

«Похоже, что наш Ваня заочно запал на Анжелу, – догадался я. – Теперь не успокоится, пока про нее всю подноготную не узнает».

– Так вот, – продолжил Далайханов. – Идет Анжела по улице – все мужики облизываются. Иду я по улице – «и от улыбок девичьих вся улица светла». Идем мы вместе по проспекту – прохожие нам вслед пальцем у виска крутят. Суть понятна? Раздельно мы – славные ребята, а вместе смотримся как две макаки. Анжелка у меня месяц жила, так все соседи по подъезду при встрече со мной глаза в сторону отводили. Какая тут может быть любовь? Мы же не на необитаемом острове живем, с общественным мнением, как ни крути, считаться приходится.

– А как же поговорка «Любовь зла, полюбишь и козла»? – спросил я.

– Спору нет, – ответил Далайханов, – козу-то ты полюбишь, вот только жить с ней не сможешь.

«Вот тебе и весь интернационализм, – подумал я. – Прав Айдар, сто тысяч раз прав. Общественное мнение способно загубить любую, даже самую пылкую и страстную любовь».

– Так что с Анжелой? – гнул свое Иван.

– А, с Анжелой! – Айдар сел на свое место, закурил. – Приходят ко мне два ее брата. Щупленькие такие ребята, оба каратисты. Помните, в прошлом году один кореец у винного магазина троим бугаям бока намял? Это ее старший брат был. Второй такой же. Сам видел, он с места, без всякой разминки, ногой выше головы бьет. Но братья ее ко мне не драться пришли. Они говорят: «Если у тебя с нашей Анжелой все серьезно, докажи нам, что ты сможешь принять наши обычаи». Суть такая – если я ее люблю по-настоящему, то пойду ради Анжелы на любые жертвы. Смогу, так сказать, ради нее блевануть на праздничный стол. Я отвечаю братьям: «Давайте, я готов к испытаниям!» Они мне говорят: «Сейчас пойдем на пустырь, поймаем бродячую собаку и зажарим ее. Если ты любишь нашу сестренку, то поешь с нами собачьего мяса, а если нет, то не вздумай жениться на ней. Встречайся, «люби», а о ЗАГСе и детях думать не смей». Вот так, друзья мои, прошла моя любовь к прекрасной кореянке. Был бы я русским, никто бы мне слова поперек не сказал, а так – все как представят, какое потомство будет от брака полуказаха-полунемца и кореянки, так все в аут уходят.

У Горбунова промелькнула самодовольная улыбка. Наверняка он подумал: «А я-то – русский, мне и карты в руки! Теперь осталось только адрес узнать».

– Леня! – громко позвал я. Меркушин дернулся от неожиданности. – Леня, а ты бы смог жениться на кореянке?

– Зачем говорить в сослагательном наклонении? – немного помявшись, ответил Меркушин. – Я встретил женщину своей мечты и доволен жизнью. Скоро у нас будет ребенок, так зачем мне какая-то мифическая кореянка?

«Давай, давай, – подумал я. – Наталья еще родить не успела, а ты уже нам все уши прожужжал, что скоро станешь папой. А если задуматься, какой из тебя муж и отец? Если бы ты был настоящим семьянином, то сегодня при встрече ты должен был бы схватить меня за грудки и заорать: «Еще раз мою беременную жену среди ночи разбудишь, я из тебя, подлеца, всю душу вытрясу!» Вот так должен поступить настоящий мужик. Плевать, что я для Меркушина начальник и физически сильнее его. Плевать на все – жена дороже… Если любишь ее. Хотя бы чуть-чуть».

Пока я витал в облаках между Натальей и ее законным мужем, Далайханов вернулся к событиям, связанным с приездом родни.

– Короче, после кореянки все родственники со мной разговаривают, как с больным на голову. Ласково так говорят, увещевают, на путь истинный наставляют. Я вижу, что далеко зашел, и поворотил обратно. Говорю: «Вы правы, спешить с женитьбой не надо». Тетка на радостях мне в комиссионке классную джинсовую куртку купила. Отец втихаря от матери сунул сотку, а мать втайне от отца дала полтинник. Перед отъездом они от всей семьи преподнесли мне подарок – туфли «Саламандра». У них, в Казахстане, с немецкой обувью попроще: сдал десять барашков в потребкооперацию – получи талончик на фирменную «Саламандру». Вот так, ребята, моя печальная любовь закончилась, переродилась и обернулась крепким советским рублем. Как в сказке: была Царевна-лебедь, стал царь Рубль.

– Айдар, короче, где с Анжелой познакомиться можно? – нетерпеливо спросил Иван. – Если она замужем – не беда, ты адресок мне шепни, а я там сам определюсь.

– Зачем тебе адрес? Она в Центральном РОВД в секретариате работает. Напиши какой-нибудь пустяковый запрос, приедешь, познакомишься.

– Так это ты вот про какую Анжелу нам в уши втираешь! – догадался я. – Видел я ее на днях, ничего в ней такого обалденного нет. Кореянка как кореянка. Молоденькая, на личико приятная, но далеко не сказочная красавица. Бедра широкие, а попа у нее такая… не девичья.

– Андрей! – возмутился Айдар. – На вкус и цвет товарищей нет! Для тебя она просто кореянка, а для меня совсем не кореянка, а Анжела! Женщина моих сладких грез. Я ее, правда, давно не видел, могла и подурнеть.

– Да, история что надо! – сказал я. – У тебя, Айдар, получилось как в песне Высоцкого: «Если вся моя родня будет ей не рада, не пеняйте на меня – я уйду из стада!»

– Вот-вот, – согласился Айдар, – ни то, ни это стадо нас принимать не захотело, а уйти от общества мы не смогли. Отсюда мораль: перед тем как влюбиться, подумай, что об этом скажут окружающие.

В кабинет заглянул Костя Лиходеевский:

– Что, мужики, засиделись? Пошли во двор, автобус за нами приехал. Как бояре на вокзал поедем, на мягких сиденьях.

Мы стали собираться на выезд.

– Кстати, – спросил я, вспомнив о делах служебных, – откуда наш покойник родом?

– Который? Тот, со свалки? Из Омска приехал, – ответил Иван.

– Оба – Омск! Это интересно.

– Это тебе интересно, ты там учился. А мне что Омск, что Томск, буквы разные, а города одинаковые. Ни там, ни там ни разу не был.

– Я был в Томске, – вставил Меркушин.

Но его никто дослушивать не стал, все пошли на выход.