Текст книги "Кочевая кровь"
Автор книги: Геннадий Сорокин
Жанр: Исторические детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 10. Рекогносцировка
На перроне железнодорожного вокзала нас, человек тридцать офицеров со всего города, построили в две шеренги. Выход из вокзала на перрон перекрыли, всех праздношатающихся граждан с платформы согнали на привокзальную площадь.
Инструктировал личный состав подполковник Орехов, грузный и неповоротливый, как медведь, мужичина.
– Состав с люли прибудет на первую платформу завтра в шесть ноль пять утра. Как вы можете видеть, перрон на первой платформе находится на одном уровне с выходом из пассажирского вагона. При движении в вагонах лестничная площадка приподнята и закреплена к стене. Я считаю, что первоочередной нашей задачей будет не дать цыганам опустить эту площадку на лестницу и обеспечить себе удобный выход из вагона. Все запомнили? Если площадка прикреплена к стене, по ней не пройдешь, и на перрон придется прыгать.
– Сергей Петрович! – из строя вышел начальник Ленинского РОВД. – А зачем мудрить с площадкой? Не проще ли подать состав на второй путь? Тогда цыганам придется спускаться по лесенке вниз и потом прыгать на землю. Удобнее же будет их из вагонов не выпускать.
– Руководство железной дороги категорически против. По расписанию для поезда Алма-Ата – Томск выделяется первая платформа. Все остальные подъездные пути в это время будут заняты.
Со стороны вокзала появился Комаров. Прищурившись, он оглядел офицерское воинство, встретился взглядом со мной и кивком отозвал меня в сторону.
– Про платформу все поняли? – продолжил инструктаж Орехов. – Теперь подойдем к краю перрона. Из пассажирского вагона можно выйти с двух сторон. Со стороны вокзала мы разобрались, осталось определиться, как будем действовать со стороны второго пути.
Все офицеры прошли на край перрона, я остался с Комаровым.
– Я прочитал твою аналитическую записку, – сказал он. – Угадай, какая мысль появилась у меня после ознакомления с ней?
– Мысль такая: отчего бы не расстрелять всех поголовно обитателей свалки, все равно они для нашего общества потерянные люди, а вреда от них хватает.
– Угадал! В точку. Я понимаю, что эти мысли нельзя вслух произнести, но ведь они сами в голову лезут!
В милиции не принято обращаться к собеседнику по званию. Если звучит «лейтенант» или «подполковник», то это разговаривают либо незнакомые люди, либо старший дает выволочку младшему по званию.
– Николай Павлович, – сказал я, – когда я в первый раз побывал на свалке, я сам лично был готов взять в руки автомат. Я с юных лет крови ни своей, ни чужой не боюсь, так что рука расстреливать бродяг у меня бы не дрогнула. Но прошел день, другой, я вник в обстановку и понял, что если мы ликвидируем на свалке всех, абсолютно всех: калек, женщин, стариков, детей, – это ничего не изменит. Свалка дает прокорм примерно тремстам человекам. Ликвидируем всех поголовно в Нахаловке, завтра на их место придут другие. Мало того что на свалке появятся новые люди, они еще и сами отрегулируют численность населения. Скажем, если на полигон придет триста первый человек, то исчезнет кто-то из старых обитателей либо новичок будет сброшен в отвал. У меня был хороший консультант по жизни и обычаям полигонного мира.
– Интересно – кто? – Комаров достал сигареты, предложил мне. Я отказался: субординацию пока никто не отменял.
– О жизни на свалке мне рассказывала девушка по имени Инга. Она до тринадцати лет жила в такой же Нахаловке, как у нас в городе.
– А в тринадцать лет опомнилась и перебралась в город? – скептически усмехнулся многоопытный «граф Монте-Кристо».
– В канун своего четырнадцатилетия она зарезала свою мать и была помещена в спецучилище.
– Как зарезала? – опешил Комаров.
– Насмерть. Мамаша уснула пьяная, тут ее Инга ножом в сердце и прикончила.
– Какая отличная биография! – восхитился Николай Павлович. – Ее никак нельзя к нам на свалку внедрить? Она среди наших маргиналов будет авторитетной личностью.
– Угу! – согласился я. – В юном возрасте свою мамашу зарезать – для людей свалки такой же отличительный знак, как орден Ленина на груди у почетного комбайнера.
Комаров повеселел, посмотрел по сторонам.
– Вот тебе мой совет, дружище! Засунь свою фронду себе в задницу и помалкивай!
– Не понял, Николай Павлович.
– А чего тут понимать? – засмеялся бледнолицый «граф». – Ты что, действительно не знаешь, кто у нас орден Ленина за работу на комбайне имеет? Какой, однако, у тебя пробел в общественно-политической подготовке. Хорошо, поработаю за вашего замполита. Найди стенд с членами политбюро ЦК КПСС. Фотография бывшего комбайнера там обычно в левом верхнем углу висит. Иногда, бывает, ее в центре размещают, но это уже лизоблюдство. Он, бывший комбайнер, сказал, что в политбюро все равны.
– Понял, понял! Раньше на этом месте борец за мир во всем мире висел.
– Вот что, Андрей Николаевич! – оказывается, Комаров помнил мое имя-отчество. – Переходи на работу ко мне в штаб. У тебя острый аналитический ум, похвальная работоспособность. Я ведь специально тебе велел справку написать в неудобное для тебя время, и ты справился. Отличный документ, не стыдно будет генералу показать. Хватит, наверное, тебе за ворами да грабителями гоняться, пора за серьезную работу браться.
– Николай Павлович, честно скажу, ваше предложение лестно для меня, но я пока не готов к штабной работе. У меня еще юношеская романтика не выветрилась. Я в уголовный розыск пошел как романтик и пока им остаюсь. Как почувствую тягу к кабинетной работе, сам к вам приду.
– Как знаешь! – пожал плечами Комаров. – У меня сейчас вакансия есть, завтра может и не быть.
– Если бы я был женат и мне предложили перейти работать в штаб… Спокойная кабинетная работа. В девять утра в управление пришел, в шесть часов вечера бумаги в сейф спрятал – и ты свободен! Ни ночных дежурств, ни ежедневной нервотрепки, ни авралов, когда сутками не появляешься дома. В столовой управления всегда вкусные обеды. По коридорам ходят интересные девушки в коротких форменных юбках. Но было одно «но» – ласковая супруга меня в скромной комнатушке не ждала, дети в колыбельке не пищали…
У Натальи скоро запищит. Интересно, кто у них родится, мальчик или девочка? Если родится мальчик, то могу поклясться на самодельной ложке старика Кусакина, Андреем они его ни за что не назовут. Хотя Андрей и Сергей – самые распространенные мужские имена. Как бы это звучало: Андрей Леонидович? Мерзко звучит. Пусть лучше сына Феоктистом назовут, чтобы все смеялись при знакомстве.
Как вихрь в пыльной подворотне, на перроне появился заместитель генерала Волобуев.
– Ну что, осмотрели поле боя? – весело выкрикнул он.
Орехов вновь построил офицеров в две шеренги. Я занял свое место в середине строя. Волобуев прошелся перед нами взад-вперед, остановился напротив меня.
– Лейтенант, иди ко мне! – ткнув пальцем в шеренгу, приказал он.
Волобуев показывал, похоже, на меня, но я локтем подтолкнул вперед стоявшего рядом Горбунова. Иван, не разобравшись, кого вызывают, молодцеватым строевым шагом подошел к Волобуеву и завопил на весь вокзал:
– Товарищ полковник, лейтенант Горбунов по вашему приказанию прибыл!
– Не ори ты так, – отмахнулся от Ивана заместитель генерала. – Повернись к строю. Все посмотрели на этого молодца? Когда-то, много лет назад, я был таким же юным и безусым. В те давние времена в одном крупном южном городе случился националистический мятеж. Я участвовал в его подавлении и могу вам кое-что рассказать. Первыми в атаку пойдут женщины с детьми. Независимо от того, дотронетесь вы до женщины или нет, она станет благим матом визжать: «Убивают! Ребенка по голове ударили! У меня кровь по лицу течет!» После этих воплей на вас ринется разъяренная толпа, и тогда держитесь, мужики, толпа пощады не знает!
«Если бы не перестройка, хрен бы он такие откровенные речи перед нами толкал, – подумал я. – А если у Натальи родится девочка, как они ее назовут?»
– У вас наверняка возник резонный вопрос: почему в пекло предстоящего сражения мы кидаем не патрульных милиционеров, а офицеров уголовного розыска и руководителей структурных подразделений? Отвечу. Вся надежда на вашу выдержку и стойкость. Вы должны вынести грязные оскорбления, вонючие плевки в лицо, удары чем придется по голове и рукам. Вы должны своими телами защитить наш город, но в то же время не нанести никому из кочевников увечий. Ни одна женщина и ни один ребенок-люли не должны пострадать. Столь ответственную работу мы можем доверить только отборным представителям офицерского корпуса. Патрульные милиционеры, силы ГАИ и вневедомственной охраны будут стоять во втором эшелоне обороны, за вашими спинами.
Волобуев поправил фуражку, приосанился.
– Товарищи офицеры!
Мы вытянулись по струнке.
– Задача ясна? Желаю вам завтра всем удачи!
Козырнув строю, Волобуев, подгоняемый ветром, одному ему дующим в спину, пронесся по перрону и скрылся в вокзальных дверях. Орехов распустил строй, но оставил всех на платформе.
– Мать его, – подошел ко мне Сергиец, – Андрюха, с тобой уже областные боссы советуются, того и гляди в большие начальники выбьешься. Как займешь высокое кресло, меня к себе замом возьми.
Я посмотрел на бывшего коллегу. Он не шутил.
– Андрей Николаевич, иди сюда! – позвал меня Комаров.
– Вот так и растут люди, – сказал кто-то мне в спину.
Комаров и Орехов стояли на краю платформы. Я подошел, по-уставному представляться не стал.
– Ты что заканчивал? – ткнул в алый ромбик у меня на груди Орехов.
– Омскую высшую школу милиции, – с гордостью ответил я.
– Как человек грамотный, с высшим специальным образованием, расскажи мне, что ты с такой уксусной физиономией стоял, когда я расстановку личного состава делал? Тебя что-то не устраивает?
Смелость города берет! Терять мне нечего, могу и областным тузам дерзить. В меру, конечно.
– Меня не устраивает вот что, – уверенно начал я. – Мы, исходя из каких-то своих побуждений, собираемся грубейшим образом нарушить права советских граждан. Люли нам соотечественники, у них, у кого есть, советские паспорта. Мы планируем ограничить люли свободу перемещения. Они законным образом приобрели билеты до нашего города, и у нас нет никаких оснований препятствовать им высадиться в пункте назначения. Но!
Я показал рукой на выход из вокзала на перрон.
– Предположим, в тот момент, когда состав уже подъезжает к перрону, с одним из пассажиров, ожидающих поезд, стало плохо. У него открылась кровавая рвота, он упал на землю и бьется в конвульсиях. В этом случае начальник вокзала обязан объявить карантин и блокировать поезд, чтобы не допустить заражения пассажиров и не распространить инфекцию по всему пути следования состава.
– Отлично! – хлопнул меня по плечу Комаров.
– Задумку понял, – усмехнулся Орехов. – У входа на вокзал валяется в кровавой рвоте гражданин, рядом врачи в белых халатах суетятся, милиция место происшествия оцепила. Какие, к черту, пассажиры! Опасной инфекции должен быть поставлен заслон! Но этот наш болезненный пассажир должен блевать очень натурально, иначе прибалтийский корреспондент нас разоблачит.
– У меня один знакомый с перепоя делает так, – разъяснил Комаров. – Утром, когда его ломает и корежит, он залезает в ванну и пьет холодную воду из-под крана до тех пор, пока она из него назад фонтаном хлестать не начинает. Это он так желудок от вчерашнего водочного яда чистит. Говорит, здорово помогает.
– Томатный сок, вода до упора, в нужный момент два пальца в рот, – задумчиво пробормотал Орехов. – Великолепно! Хрен эта прибалтийская сволочь чего поймет! Остальные пассажиры поезда пострадают, но это ерунда. У нас карантин, по городу может поползти опасная инфекция. Потом диагноз у больного не подтвердится, но в нужный момент мы поступим очень даже правильно и осмотрительно. Молодец, лейтенант! Надо тебя на карандаш взять. Ты откуда такой орел?
– Заместитель начальника уголовного розыска Кировского РОВД! – я ответил таким гордым тоном, словно представлялся сотрудником обкома партии.
– Иди, иди, заместитель, мы тут остальное сами порешаем.
Орехов и Комаров посовещались минут пять и вызвали к себе Клементьева. Он подошел к боссам, мрачно их выслушал и вернулся к офицерам. Я бочком, бочком подкрался к Клементьеву поближе, чтобы послушать, что ему наговорили областники.
– Вот, падла, задача привалила! – возмущался Геннадий Александрович. – Завтра нам надо организовать человека, который будет валяться в блевоте у входных дверей на вокзал. У нас сегодня в районе никаких мероприятий нет? Выловите мне мелкого хулигана приличной наружности, не старого и не больного. Он у меня завтра поутру томатный сок литрами пить будет.
Распределив роли и задачи, Орехов скомандовал возвращаться по местам. На перроне я несколько раз перехватывал взгляд Клементьева, но он всем своим видом демонстрировал, что со мной не знаком.
– Куда нас определили? – спросил я у Горбунова по дороге в отдел.
– Второй вагон с конца поезда, вторые двери, вход со стороны подъездных путей. Цыгане над нами будут стоять. У наших дверей держим оборону я, ты, Айдар и Меркушин. Лиходеевскому достались первые двери.
– Со стороны перрона ловчее было бы стенкой встать. Ваня, скажи честно, чего ты так заорал, когда тебя Орехов вызвал?
– Да ну их нафиг, полковников этих! Я их с армейских времен боюсь. А с тобой чего Комаров тер, по плечу тебя похлопывал?
– Работать к себе в штаб звал.
– Андрей, ты нас не бросай. Придет вместо тебя какой-нибудь комсомолец-активист, мы с ним рехнемся. Мне из Ленинского райотдела ребята рассказывали, как у них был начальником такой живчик. Что ни день, так новый почин во благо перестройки, а про личное время можешь позабыть.
По случаю завтрашней операции Малышев разрешил нам разойтись по домам пораньше, всего-навсего в шесть вечера. Не успели мы собраться, как в кабинете зазвонил телефон. Наталья!
– Андрей, Меркушина рядом нет? Уже домой пошел? Послушай, что за новости, что за ночные звонки? Тебе что, делать нечего?
– Я же не просто так звонил. Мне про Светку Клементьеву узнать надо было.
Далайханов и Иван догадались, с кем я говорю, но сделали вид, что к разговору не прислушиваются и заняты своими делами.
– А с чего это тебя Клементьева так заинтересовала?
– Она собиралась из дома уйти, а куда ей податься, как не к землякам? У Марины ее не было, могла к тебе пойти.
– Андрюша, – из трубки вместо голоса стал сочиться приторный яд, – что это ты так о Свете забеспокоился, на молоденьких потянуло?
Я бросил трубку на аппарат.
– Айдар, еще раз эта женщина позвонит, скажи, что меня нет на месте и неизвестно, когда буду. Если завтра или хоть когда позвонит, – повысил я голос, – то меня для нее никогда нет!
Далайханов согласно кивнул. Он уже не раз выслушивал такие указания, потом я их отменял. Меркушин об этих звонках ничего не знал. Если в кабинете никого не было и трубку брал он, то Наталья делала вид, что звонит ему.
Злой на Наташку, на Клементьева-отца и главным образом на Меркушина, я спустился в дежурную часть. За телетайпом сидела Оксана, моя ровесница.
– Оксана, – я по-товарищески положил телетайпистке руку на плечо, – помоги мне, сделай доброе дело. Мне надо переговорить с одной девушкой, но так, чтобы ее родители об этом не узнали.
– Андрей Николаевич, – она аккуратно скинула мою руку, – что за тайны мадридского двора?
– Оксана, ее отец должен быть на работе. Трубку возьмет или мать, или она. Матери представишься ее одногруппницей по институту. Имя можешь любое выдумать, я потом девчонке все объясню.
– В какие вы меня авантюры втягиваете, Андрей Николаевич! – кокетливо повела плечиками Оксана. – Какой номер набирать?
Трубку у Клементьевых взяла жена Геннадия Александровича. Минут пять, а то и больше, телетайпистка выслушивала ее с кислым выражением лица.
– Хорошо, я все поняла, – закончила разговор Оксана.
Я вопросительно посмотрел на нее.
– Вы все слышали? – сухо спросила телетайпистка. – Она меня сейчас за комсомольское собрание пропесочила. Ее дочке там за какой-то проступок втык давали, и никто из однокурсников за нее слова не сказал. Андрей Николаевич, пожалуйста, больше меня в свои авантюры не втягивайте. Я еще от гневных мамаш нотации не слушала.
Извинившись за Клементьеву, я вернулся в кабинет.
– Андрей, – сказал Иван, – звонила какая-то женщина, просила тебе передать, что дочка, о которой ты интересовался, ночевала у родителей.
Я посмотрел на Айдара. Он легким кивком головы дал понять: звонила Наталья.
– Все, по домам! – скомандовал я.
На выходе из райотдела я краем глаза уловил движение у гаражей. Небольшая мальчишеская фигурка. Подросток. Я быстро осмотрелся по сторонам и свернул в его сторону.
– Здравствуйте, дядя Андрей! – поприветствовал меня мальчишка.
– Елки-палки! – выругался я. – Ты совсем с ума сошел? Как ты по чужому району до отдела дошел? К тебе местные хулиганы не подкатывали?
– Нет, – засмеялся Саша Клементьев. – Возле трамвайной остановки двое хотели остановить, но я от них убежал, а здесь, у райотдела, ко мне местные подходить побоялись.
– Давно меня ждешь?
– С часок, наверное. У меня к вам письмо, – он протянул сложенный квадратиком листок.
– Прочитал, пока вез? – строго спросил я, разворачивая послание.
– Прочитал, – с улыбкой ответил он.
Письмо было написано женской рукой: «А.Н.! Я завтра позвоню в 15.00, пожалуйста, будь на месте. С.К.».
– Пошли на остановку, я тебя провожу, – предложил я. – Что у вас вчера дома было?
– То же, что и на прошлой неделе. Отец кричал: «Лучше бы я тебя, проститутку, в колыбельке удавил!» Мать на него кричала: «Не смей пьяный детей воспитывать!» Светке досталось по первое число. Мама не смогла отца удержать, и он Светке прямо в ухо кулаком зарядил. Говорит, что не хотел, но у нее ухо распухло, как пельмень, синее стало.
– Как же она в институт с таким ухом пошла? У нее же сегодня комсомольское собрание.
– Кремом тональным синяк замазала, волосами прикрыла и пошла. Дядя Андрей, да ты за нас не беспокойся, мы уже привыкли к скандалам. Светку жалко, ей иногда здорово достается. Сама виновата, нечего выделываться. Специально иногда папу доводит до белого каления, а потом из дома убегает.
– Тебе тоже перепадает? – спросил я участливо.
– Бывает. За оценки ремнем достается. Как родительское собрание в школе, так хоть за Светкой следом убегай. Дядя Андрей, я решил, что когда вырасту, своих детей ни за что за оценки бить не буду!
– Не забудь свои слова, когда вырастешь. Твой отец, когда в школе учился, наверняка так же думал.
Я дождался трамвая, посадил Сашу в вагон и пошел домой. Завтра мне предстоял трудный день.
Глава 11. Карабут!
В пять утра из Кировского района до вокзала добраться можно только пешком. Общественный транспорт еще не работает, а такси с началом антиалкогольной кампании перестали выходить на линию по ночам. Таксистам просто нерентабельно стало обслуживать ночных клиентов. Работая в третью смену, они, палец о палец не ударив, без всякой магии и колдовства полную выручку делали уже к двенадцати ночи. Как-то один таксист, подвозивший меня из аэропорта, признался: «Никогда мы так кучеряво не жили, как с началом перестройки. Дай бог доброго здоровья Михаилу Сергеевичу!»
Михаил Сергеевич на такси не ездит и не знает, что его «сухой закон» работает не на благо населения, а на карман барыгам и спекулянтам. Открытый еще в начале прошлого века закон соответствия цены и объема гласит: как только на рынке образуется дефицит товара, так на этот товар автоматически повышается цена. Советские таксисты политэкономию не учили, но в особенностях оборота дефицитных товаров разбирались не хуже Карла Маркса. Каждый вечер они с «черного хода» в винный магазин затаривались водкой или, на худой конец, крепленым вином. Бутылка водки стоит десять рублей, после закрытия винно-водочных магазинов ее цена автоматически взлетает до четвертного. Итого пятнадцать рублей с каждой бутылки водки. За вечер таксист продает минимум пять пузырей. Спрашивается, на фига ему по ночам по городу ездить, бензин зря жечь? Он не сходя с места, со стоянки такси или с условной «точки» за два-три часа и план для таксопарка сделает, и себе на хлеб с маслом заработает, и бензин для поездок на дачу сэкономит.
В областном УВД о проблемах с транспортом знали и решили их самым разумным путем. Ранним утром седьмого мая по заранее разработанным маршрутам прошли служебные автобусы и собрали выдвинувшийся к остановкам личный состав. За мной автобус приехал на соседнюю остановку, но это ерунда! До остановки я дошел за десять минут, а пешком до вокзала плелся бы не один час.
В салоне автобуса я плюхнулся на заднее сиденье, рядом с Горбуновым. В руках у него был завернутый в материю согнутый в кольцо узкий предмет.
– Что это? – спросил я, ощупывая загадочное кольцо.
– Шланг с собой взял, – на ухо шепнул мне Иван.
– Какой еще шланг? – я вытащил наружу кончик закольцованного изделия. Это действительно был кусок резинового водопроводного шланга, в который для прочности и веса затолкали отрезок металлического тросика.
– Что-то напоминает, – пробормотал я.
– В комнате вещественных доказательств на время взял, – признался Горбунов. – Помнишь драку у винного магазина в прошлом месяце? Оттуда дровишки. Какой-то нетерпеливый гражданин этим «шлангом» себе дорогу к прилавку пробивал.
– Ты форму старую надел? – спросил я, вернув кончик шланга под материю. – Чую, будет сегодня славная буча! Я прошлогодний китель надел, изорвут его в клочья, так не жалко.
До вокзала ехать полчаса. Время утреннее, самый сон! Я откинулся на сиденье и закемарил.
В том, что нас ждет жесткое противостояние с цыганами, никто не сомневался. Все разговоры про выдержку и самообладание – это так, для приличия, для красного словца. На самом деле как только словесная перепалка между ментами и цыганами перерастет в физическое соприкосновение, тут же начнется неконтролируемая драка. И дело тут не в цыганах и не в милиционерах. Драка – это неизбежный результат столкновения двух сторон, имеющих разные цели, помноженный на мгновенно возникающую личную неприязнь.
«Сегодня будет славная буча! – думал я сквозь дремоту. – Сегодня одними оторванными погонами не отделаемся».
На железнодорожном вокзале было безлюдно. Всех пассажиров, кроме ожидающих посадки на поезд Алма-Ата – Томск, удалили на привокзальную площадь. Буфеты закрыли, в окошечках круглосуточно работающих касс появились таблички «Перерыв». Отъезжающих пассажиров выстроили в нестройную колонну. Они должны были произвести посадку в первую дверь первого вагона, а там уж разобраться по составу, кто куда купил место. У входа на вокзал выстроились машины «Скорой помощи». Даже пожарную автоцистерну подогнали. Возле нее прохаживались пожарные в военной форме. Гражданским огнеборцам участие в предстоящем карантине не доверили.
На перроне штабные офицеры построили всех приехавших милиционеров в две шеренги, проверили явку личного состава. По команде Орехова участники предстоящей обороны вокзала разбились на тринадцать групп заслона, резерв и шесть мобильных групп. Количество групп заслона соответствовало количеству выходов из трех пассажирских вагонов, идущих в конце поезда. Мобильные группы должны были прикрывать все остальные пассажирские вагоны со стороны перрона. Резерв из десяти человек Орехов планировал бросить на место возможного прорыва. Старшим групп заслона тыловики под роспись раздали баллончики со слезоточивым газом «Черемуха». Я свой баллончик тут же отдал Айдару. По моему личному плану он должен был действовать во второй линии, прикрывая нас с Горбуновым. Меркушину я отвел роль оперативного резерва.
– Ну что, готовы? – осмотрев свое воинство, спросил Орехов. – Состав прибывает через десять минут. Где наши «больные»?
Из вокзала на перрон вышли двое небритых, одетых в рабочие куртки мужика. За ними следом – врачи в белых халатах, санитары с носилками, железнодорожные служащие в синей форме.
– Про гостя номер один все помнят? – спросил Орехов. – Смотрите не упустите его.
Под «гостем № 1» был зашифрован прибалтийский корреспондент. Сколько нам говорили про него, но никто так и не разъяснил, что же с ним делать при встрече. Я так понял, что если у корреспондента будет с собой фотоаппарат, то его надо ненавязчиво разбить, а самому агенту ЦРУ пару раз врезать по печени, чтобы на всю жизнь запомнил наше сибирское гостеприимство.
– Ну что, пошли? – спросил Васильев. Ему, начальнику ОУР Кировского РОВД, доверили руководить всеми силами со стороны подъездных путей.
– Пошли, ребята! – отозвался Лиходеевский. В руке у него, как у фокусника, буквально из ниоткуда появилась телескопическая миниатюрная дубинка М-65. Где он ее достал? Я такую дубинку только в школе милиции, в кабинете спецтехники видел.
Медленно, нудно и тягуче (как дни в больнице) потянулись минуты ожидания. Я сунул в зубы уже десятую сигарету за утро, прикурил и вспомнил Верх-Иланск.
«Как там спокойно жилось! Ни цыган, ни вокзалов. Кража двух кур – уже событие, а здесь что ни день, то десяток преступлений, только успевай раскрывать».
– Разбились на группы! – крикнул с перрона Орехов. – По радиосвязи сообщили, поезд подходит!
На перроне засуетились основные группы прикрытия. Мы и оперативники из Ленинского РОВД разбрелись вдоль железнодорожного полотна. У нас была вторая линия обороны: вначале цыгане попробуют высадиться на перрон и только потом откроют двери с противоположной стороны вагонов. С нашей стороны будет шесть дверей, по две на вагон, и еще один выход с торца последнего вагона. Мой вагон предпоследний. Мой выход второй от головы состава. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, будут блокировать первый выход из последнего вагона опера из Ленинского отдела. Косте Лиходеевскому достался мой же вагон, но передние двери.
– А-а-а! – завопил кто-то на перроне. Все как по команде посмотрели в его сторону. Кричал один из «больных».
– Вот вам, падлы легавые! – вопил «зараженный» гражданин. – Прощай, Родина! Товарищи, не поминайте лихом! Хрен вам всем, козлы! Умру, но не забуду мать родную!
Мужик в спецовке сунул два пальца в рот, и из него фонтаном изверглась кровавого цвета жидкость. «Падай на землю, сволочь!» – закричали на «зараженного» менты. Мужик нехотя лег в кровавую лужу. Второй «зараженный» без лишних напоминаний присел на корточки. Его тошнило более интеллигентно.
Отфыркиваясь и посвистывая, поезд Алма-Ата – Томск въехал на станцию. Операция «Карантин» началась, и началась не так, как запланировали: состав проехал метров на двадцать дальше, и нам рысцой пришлось догонять наш вагон. В промелькнувшем купе проводников я заметил два испуганных женских личика. Понятно, они на станции выходить из своего укрытия не будут. Цыгане сами откроют двери. Наверняка у них давно припасены нужные ключи.
Как и предположил Орехов, высадку люли попытались осуществить со стороны вокзала, там, где было удобнее выходить из вагонов. Дело здесь вот в чем: в каждом тамбуре есть подвижная площадка, прикрывающая в пути ступеньки вагона. В закрытом положении она находится вровень с перроном. С нашей стороны цыганам, чтобы спуститься на землю, придется площадку открывать или прыгать с нее с высоты метра полтора, не меньше.
Через окно в тамбуре мы видели, как у дверей столпились женщины в цветастых нарядах. По плацкартным купе суетились смуглолицые мужики. Цыгане, и мужики, и женщины, курили в вагоне и выбрасывали окурки в открытые форточки прямо на насыпь. Один окурок попал в Меркушина. Он отряхнул рукав, выругался и на время пропал из моего поля зрения.
А с той стороны вагонов уже кипела буча!
– Пустите меня к почтовому ящику! – орал какой-то невидимый пассажир. – Мне письмо сбросить срочно надо!
– На следующей станции сбросишь, у нас карантин!
– Вы на меня посмотрите, уроды! Я что, на цыгана похож?
– Ты сейчас за урода ответишь!
– Не бейте меня, смотрите, на мне трусы надеты! Цыгане трусов не носят. Я русский, просто загорел на юге.
– Гражданин, наденьте сейчас же штаны! Откуда мы знаем, может быть, ты эти трусы украл? Молодой человек, не высовывайся из вагона, у нас тут все кругом заражено! Эпидемия! Видишь, мертвец у входа на вокзал валяется?
С грохотом открылась наша дверь. Молоденькая цыганка перехватила грудного ребенка в другую руку и наклонилась к защелке лестничной площадки. Иван не раздумывая врезал по ее руке шлангом. Цыганка заверещала как резаная, но от входа отползла. На ее место немедленно заступила другая женщина с ребенком. Она, перед тем как нагнуться, плюнула в нас и обругала самыми непристойными русскими матерками. Но и ей мы не дали отсоединить защелку, а прыгать прямо на нас цыганки не решались. Несколько минут или мгновений – время летело кувырком, не понять, прошли секунды или часы – мы противостояли натиску. Но вот Иван зазевался, и ему прилетело по голове палкой. Горбунов выронил шланг и сделал шаг в сторону. Я поднял с земли шланг и пошел в атаку. Айдар что-то кричал мне сзади, где был Меркушин, я не видел.
Воспользовавшись нашим минутным замешательством, цыганки открыли площадку. Я, вскочив на первую ступеньку лесенки, одной рукой схватился за поручень, другой стал бить по ногам наступающих женщин. От одного резкого замаха шланг у меня из руки вылетел. Я тут же схватился за замок площадки, одними пальцами отжал его и, преодолевая силу пружины, вернул площадку на место. Путь к высадке люли был вновь перекрыт. Я взглянул вверх и увидел… Нет, ничего я не увидел. В глазах мелькнули искры, и я рухнул с лесенки на землю. Рот наполнился соленой кровью. Оказывается, пока я возился с площадкой, одна из цыганок прицелилась и очень точно нанесла мне удар носком сапога в рот.
Не медля ни секунды, плюясь во все стороны кровью, я вскочил на ноги. Айдар, идя вслед за мной, встал на последнюю ступеньку и атаковал толпу в тамбуре струей слезоточивого газа из баллончика. Женщины завизжали, завопили: «Убил! Глаза выжег! Ослепил, подонок!» И дальше матом, отборным русским матом. Почему все нерусские матерятся только на нашем языке? У них что, своих ругательств нет? О великий и могучий русский язык, как тебя любят все народы и народности СССР!
Отошедший от нокдауна Иван поднял шланг и принялся за работу. Удар за ударом, натиск за натиском! Когда цыганам удавалось оттеснить Горбунова от лесенки, в дело вступал Айдар и травил толпу «Черемухой». И так раз за разом: Иван бьет, его бьют, Далайханов слезоточивым газом в тамбур брызжет.
Я быстро очухался от удара, перестал языком зализывать рану с внутренней стороны губы. Достал носовой платок и заложил его между зубами и губой. Со стороны, наверное, забавно смотрелось, как человек с торчащим изо рта платком пытается жестами давать подчиненным указания, но мне было не до смеха. Кровь пропитывала платок, и когда она остановится, я не знал.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?