Текст книги "Кочевая кровь"

Глава 3. Трещины по льду

После выписки из больницы и повышения по службе я переехал к Марине в рабочее общежитие. По иронии судьбы, она жила в той же комнате, которую занимал до отъезда я. Что у меня, что у Марины штор на окнах не было. Когда я жил в этой комнате, мне, честно говоря, было лень вешать гардину, бегать по магазинам в поисках материи для штор, и, самое главное, я никого не стеснялся. Окна моей комнаты выходили на хлебозавод. Если кто-то из рабочих поздним вечером увидит в окне мой обнаженный торс, это не беда.

Поступая в школу милиции, я прошел столько медицинских комиссий, что чувство стыда у меня атрофировалось на всю оставшуюся жизнь. В первый раз неловко было голым стоять перед незнакомыми мужчинами и женщинами в белых халатах, а потом привык.

Мне стесняться было некого, а вот как Марина жила без штор?

Первый звоночек прозвенел, но я на него не обратил внимания. Мне было не до того. Меня сжирала, давила и плющила вселенская тоска.

Дважды в год, в октябре, перед днем рождения и в самом конце декабря я ощущал упадок физических и моральных сил. Депрессия, хандра, апатия – это состояние можно назвать как угодно. Выйти из него можно или через спиртное, или с головой погрузившись в работу.

В конце декабря 1983 года я ни напиться, ни работать еще не мог. Пить не советовали врачи. «Пожалей свою печень! – напутствовал меня завотделением. – За время лечения мы в тебя столько антибиотиков впихнули, что как минимум пару месяцев надо попоститься. Бокальчик шампанского в Новый год, и ни грамма больше!» К работе на новом месте я еще толком не приступил.

В последнюю пятницу уходящего года я стоял в своей комнате, прижавшись лбом к стеклу. За окном валил снег. На душе скребли кошки. Кривая «синусоиды жизни», поднявшись вверх (выписка, повышение, возвращение в город), внезапно ухнула вниз, и я не мог понять, что изменилось в окружающем мире и что ввергло меня в уныние. Правильно ли я поступил, что вместо Верх-Иланска и Натальи выбрал город и Марину? Где грань между любовью и практицизмом, между непреодолимыми обстоятельствами и малодушием?

А чего это я только в себе ищу причины моего расставания с Наташкой? Почему во всем должен быть виноват один я? В день моего рождения я предложил ей выйти за меня замуж, но она отказалась. Экая гордячка! Я что, должен был на колени вставать? Я никому до нее жениться не предлагал, опыта в таких делах у меня никакого нет. Могла бы войти в мое положение: провел бурную ночь с женщиной – она оказалась девственницей. Это как удар копытом в лоб. Был умный – стал дурак. Был самонадеянный молодой человек, стал растерянный юноша с вещественными доказательствами первой любви на руках. Один мой приятель как-то сказал: «Если я встречу девственницу, то женюсь на ней, даже если она будет страшнее атомной войны». До сих пор холостяком ходит. Он не встретил, а мне выпало.

Из снежной пелены на заводскую площадь вынырнули два пьяных мужика. Постояли, посовещались и пошли в сторону слесарных мастерских. Пятница! Рабочий класс имеет право расслабиться после трудовой недели.

За моей спиной хлопнула дверь. Вернулась Марина.

– Ты не соскучился? – она обняла меня, чмокнула в шею. – Побудешь еще немного один, я сбегаю на пять минут, поговорю с девчонками из тридцатой комнаты.

«Каждый вечер одно и то же. Она видит своих подружек на заводе, но все новости обсуждает исключительно вечером в общежитии. За день наговориться не могут, что ли?»

Я прислушался к звукам в коридоре. За время, прожитое в общаге, я научился безошибочно определять приближение грандиозной попойки. Сейчас в общежитии стояло обманчивое затишье, но день-то – пятница! И до самого главного праздника в году совсем ничего.

«Интересно, – подумал я, – сегодня будет «мужской» день или «женский»? Судя по звукам, мужики сегодня не в теме, значит, перепьются девчонки. Тишина. Марина ускакала. Сегодня, чую, будет весело. А может, наступит день «Всеобщей тоски», такое уже как-то было под Восьмое марта».

День «Всеобщей тоски», как я его назвал, начался с тревожной тишины. Был обычный будний день, среда или четверг. Одна девушка рассталась со своим парнем и решила залить горе вином. Соседки по комнате поддержали ее. Потом к посиделкам присоединились еще две женские комнаты, потом еще и еще, и к вечеру все незамужние бабенки на этаже были «на рогах». Шум, разборки на повышенных тонах, женский визг, мужской хохот, пошлые предложения: «Анжела, да не плачь ты! Пошли к нам в комнату. Мы сегодня с Саньком вдвоем. Утешим тебя, как сможем».

Как-то раз, уже на закате наших отношений, пошли мы с Ларисой Калмыковой в кино. Перед фильмом шел тележурнал о неизученных человеком особенностях жизни животных, рыб и птиц. Например, никто не может объяснить, почему океанские рыбы, идущие многокилометровыми косяками к Гренландии, внезапно, как по команде, все одновременно меняют направление своего движения. Или птицы, клубящиеся стаями перед отлетом в дальние края: летели все на юг – бац! – и всей стаей сменили направление на запад, а потом – снова на юг.

– У нас в общаге то же самое, – сказал я Ларисе. – Иногда, без повода и праздника, впадают в загул или мужики, или женщины, или все разом. Я пытался понять природу этого явления, но оно, с точки зрения здравого смысла, необъяснимо.

– У вас там оргии каждую неделю, а ты хотел, чтобы я к тебе в общагу переехала? – усмехнулась Лариса.

– Не каждую неделю и даже не каждый месяц, – возразил я. – Рыбы тоже не каждый день к новому морю плывут.

– Я не хочу быть рыбой, – поставила Лариса точку в наших отношениях.

Сейчас она живет с приемщиком стеклотары. Меха, золото, автомобиль «Волга». Девичьи мечты о сытой благополучной жизни сбылись.

«А я-то о чем мечтаю, о любви или о теплой стайке и корыте, полном свежих помоев? Мне стоит успокоиться и перестать твердить каждому встречному, что я – враг условностей, или продолжить метаться в поисках неизвестно чего? Что такое любовь, не объяснил ни один поэт, ни один философ. Любовь бывает разная, и, наверное, у каждого своя: кто страдает от любви, кто-то поет песни, кто-то плачет в одиночестве, а кто-то скачет от счастья. Я упустил тот миг, когда мои чувства к Наталье были истинными. Сейчас я пытаюсь вернуться к исходной точке, но тщетно. Я не могу понять, когда я был по отношению к ней по-настоящему искренним. Я даже не могу понять, мои чувства к Наталье – это любовь или это неосознанное влечение к женщине, с которой можно смело создавать семью и не заботиться о воспитании детей и быте? Пришла бы она сейчас и объяснила мне: скотина я или тряпка. Если я скотина, то все еще поправимо. Я откажусь от должности в городе и вернусь в Верх-Иланск, но если она считает, что я сошелся с Маринкой в силу обстоятельств, то между нами все кончено».

В коридоре раздался женский смех. Я угадал. Сегодня наши заводские рыбины повернули в сторону винного магазина. Сейчас посмеются, походят туда-сюда, и начнется выяснение отношений: кто у кого мужика отбил.

«Я городской житель. Я родился и вырос в городе. Для меня остаться в Верх-Иланске – это поступок, это решение, которое перечеркивает всю мою дальнейшую карьеру в милиции. Если здраво рассудить, то даже начальник районного отдела милиции в сельской местности – это должность менее престижная, чем начальник ОУР в городском райотделе. Если мне оставаться в поселке, то должен быть сильный побудительный мотив – любовь, любовь, и ничего более любви! Могла же она сказать: «Я передумала, я хочу быть твоей женой». Могла, но не стала. А может, времени не было и все еще впереди?»

От этой мысли у меня все внутри похолодело. Я ясно и зримо представил, как в комнату врывается Наталья, отталкивает сестру и с размаху бьет меня по щекам: «Подонок, тварь, предатель!» О, по щекам – это было бы нормально! Это чувства, это любовь. Вот если она вернется и одарит меня презрительным равнодушием, то тут – все, тут конец.

«Что выбрать: город, жену, с которой я буду «просто» жить, или Наталью с ее непонятным отношением ко мне? Что лучше: быть как все или искать свою половинку? А если я до седых волос не встречу женщину своей мечты, тогда как?»

В коридоре что-то грохнулось, у мужского туалета грузчик Иванов витиевато выругался матом, у соседей снизу заплакал ребенок, на секунду-другую в общаге повисла тишина и… многоголосый женский хор тоскливо и протяжно затянул: «Жить без любви совсем непросто, но как на свете без любви прожить?»

«Тьфу ты! И так на душе паскудно, так еще и они завыли, как по покойнику. То спят со всеми подряд, то страдают по большой и чистой любви. Анжелкин же голос солирует. Пробы на ней ставить некуда, а все туда же, жить ей непросто! Конечно, непросто: два аборта за год, и оба зачатия неизвестно от кого».

По шагам я определил, что возвращается Марина. Скрипнула давно не смазанная дверь, подали свой голос рассохшиеся половицы. Марина обняла меня сзади и затряслась в пьяных рыданиях. Горячие слезы потекли мне на шею. Сквозь всхлипывания она шептала:

– Андрюшенька, я так люблю тебя. Я буду любить тебя вечно. Я все тебе прощу.

– Что ты собралась мне прощать? – напрягся я.

– Все, все, что ты успел сделать, я все тебе прощу. И Ингу, и Лариску, и даже ее.

– Кого «ее»? – спросил я металлическим голосом.

– Не знаю кого, но чувствую, что между мной и тобой была женщина. Забудь про нее. У тебя есть я, и больше ты ни о ком не думай.

– Никого между нами не было! – я повернулся к Марине и поцеловал ее соленые от слез губы.

Будильник на полке показывал десять вечера. Я недвижимо простоял у окна три часа. Все это время моя душа металась по планете Земля, но так и не нашла, с кем бы посоветоваться и получить ответы на мучившие меня вопросы. Наталья была далеко, Марина – рядом. Я перешагнул через себя и остался с ней.

Наступил новый, 1984 год. По настоянию Марины мы встречали его у моих родителей. Отец с матерью были очарованы моей избранницей. Особенно понравилось моей матушке стремление Марины поступить в институт и получить высшее образование. Согласно теориям моей мамаши, у мужа и жены должно быть одинаковое образование. Она искренне считала, что если у меня диплом юриста, то с пэтэушницей я никогда не создам нормальной семьи. «Вам будет не о чем разговаривать», – убеждала меня мать. Я всегда относился к ее ретроградским теориям скептически, но какое-то рациональное зерно в них было.

Хотя если брать в пример Верх-Иланск, то высшее образование у женщины там ценилось гораздо ниже, чем умение делать вкусные заготовки на зиму. Что говорить, прав Карл Маркс: «Бытие определяет сознание». Зачем доярке диплом гуманитария? Рассказывать коровам, почему в произведениях Алексея Толстого нецензурные слова пишутся с точками посередине, а у Маяковского – без всяких точек?

«Ели ты женишься на Марине, то сделаешь правильный выбор!» – внушала мне мать.

«Женюсь, когда с жильем определимся», – отвечал я.

В марте к нам в гости, буквально на полчаса, приехала Наталья. После расставания в больнице я видел ее в первый раз. Наташка вела себя так, словно между мной и ею никогда ничего не было. Мои худшие опасения сбылись – она стала равнодушна ко мне.

– Желаю вам долгой счастливой жизни! – прощаясь, сказала Наташа.

– Спасибо! – я по-родственному чмокнул ее в щечку.

Марина поморщилась. Видать, кое-что про Верх-Иланск она все-таки знала, а если не знала, то догадывалась, а если не догадывалась, то могла догадываться. Словом, Наташа была холодна ко мне, а Марина не очень-то обрадовалась визиту сестры.

Наверное, пожелания Натальи не были искренними. «Счастливо жить» с Мариной у меня не получилось. Наши разногласия начались едва ли не с первых дней совместной жизни.

В январе 1984 года от Кировского райисполкома мне выделили ордерную комнату гостиничного типа в общежитии на улице Металлистов. Комнатушка была крохотная – 12 квадратных метров, но как жилье, вполне пригодная: окно выходило на солнечную сторону, в санузле белел фарфором унитаз, в сидячую ванну можно было напустить горячей воды и блаженствовать, распаривая больные ребра.

Марина, осмотрев комнату, жить в ней категорически отказалась.

– Андрей, мне из Кировского района до работы добираться часа полтора, не меньше. В смену я больше не работаю, только в день. Во сколько я должна вставать, чтобы успеть на завод к девяти часам?

– В Кировском тоже есть хлебозавод, отчего бы тебе не перевестись туда? – возразил я.

– Никуда я переводиться не буду. Здесь я в смену пойду работать, а на своем хлебозаводе я через год-два стану главным технологом. Зачем мне идти на понижение?

– Что ты предлагаешь? – помрачнел я.

– Давай обменяем эту комнату на другую, в Заводском или Центральном районе.

– Марина! – я еле сдержался, чтобы не нагрубить ей. – Ты прекрасно знаешь, что Кировский район – это гетто, никто сюда меняться не станет. Кировский район – самый непрестижный в городе, мы даже с доплатой отсюда не выберемся.

– Тогда давай дождемся, когда мне дадут гостинку, и две КГТ обменяем на однокомнатную квартиру, где-нибудь поближе к заводу.

– Здорово! Если тебе добираться до работы полтора часа, то это катастрофа, а если мне – то в самый раз. Марина, ты отработала день и пошла домой, а я в любой день могу на работе допоздна задержаться. Ты обо мне нисколько не думаешь?

– Ты мужчина, ты все выдержишь, – она прильнула ко мне, ласково замурлыкала, и я уступил.

Временно мы пустили в мою КГТ квартирантов, а сами стали снимать квартиру в Центральном районе. Летом Марина получила обещанную ордерную гостинку, и мы стали прорабатывать варианты обмена, но, как я и ожидал, переехать в Кировский район желающих не было. Я бы сам туда по доброй воле ни за что не поехал, но меня никто не спрашивал, что я хочу, а чего нет.

Как-то, проштудировав газету с объявлениями об обмене жилплощади, я подумал:

«А не пора ли нам разбежаться: Марина – в свою комнату, а я – в свою? Общую квартиру мы никогда не выменяем. Если кто и предлагает обмен, то с солидной доплатой. О, доплата! Это вариант, это страховка».

Под предлогом накопления денег на доплату при обмене я стал с получки по десятке оставлять себе. Марина не возражала, да и как ей возражать, если о своей зарплате она вообще передо мной не отчитывалась?

Дальше – больше, но пока все так, по мелочи. К примеру, пошли мы с Мариной в кино. Ей захотелось посмотреть нашумевший фильм «Вокзал для двоих». Вышли мы из кинотеатра, Марина спрашивает:

– Как тебе фильм?

– Полная чепуха! Посуди сама, мужика осуждают за дорожное происшествие. Статья у него легкая, предусматривает отбытие наказания в колонии-поселении. Скажи мне, что он в зоне за колючей проволокой делает? За что ему режим наказания изменили? Он, по фильму, положительный мужик, не «баклан» и не фраер, так за что же его в колонию упекли?

– Андрей, ты ничего не понимаешь! – возмутилась Марина.

– Это я-то не понимаю? Марина, режиссер фильма вешает зрителю лапшу на уши, а я должен ему верить? С маленькой лжи начинается большое недоверие. Скажи мне, этот же режиссер снял «Иронию судьбы»? Вот где полный бред! Никогда не мог понять этот фильм. Предположим, все вокруг дураки, один Женя Лукашин умный. Он, напившись до бесчувствия, каким-то таинственным образом проникает в самолет. Да кто бы его туда пьяного пустил? Как бы он регистрацию на рейс прошел? Но это так, придирки. Теперь суть – Лукашин перед отлетом пьет смесь водки с пивом. Он «ерш» пьет. Все, дальше фильм снимать не надо. Любой, кто хоть раз в жизни попробовал «ерша», знает, что после такого пойла Лукашин спал бы всю новогоднюю ночь мертвецким сном, а не скакал по незнакомой квартире в поисках счастья. Представь нормального человека в состоянии тяжелого похмелья. Он что будет делать? Перезрелой Барбаре Брыльске в любви признаваться? Да ничего подобного! Он либо блевать всю ночь будет, либо похмелится и дальше спать ляжет. Теперь о хозяйке квартиры. Она входит и видит в своей кровати незнакомого мужика. Зачем ей из чайника его поливать? А если это вор, он проснется и зарежет ее? Барбара Брыльска должна была позвать соседей на помощь, скрутить Лукашина и сдать его в милицию. Ты бы как поступила? То-то! Не пойду больше на советские фильмы, в них одно вранье. На той неделе Бельмондо покажут. На него лучше сходим.

Или вот еще. Наводя уборку в квартире, Марина нашла ложку, подаренную мне стариком Кусакиным, автором учения о роли синусоиды в жизни человека.

– Зачем ты хранишь всякий хлам? Давай выбросим эту уродливую ложку.

– Марина! – взорвался я. – Даже не смей об этом говорить! Эту ложку я держал в руках, когда душа старика Кусакина устремилась к звездам. Если бы не эта ложка, то я и твой отец до конца бы не поняли друг друга и сейчас я бы не сидел с тобой, а лежал бы на Верх-Иланском кладбище под двухметровым слоем земли.

Но все наши разногласия по фильмам, книгам и оценке людей были больше эмоциональными, чем существенными. В конце концов, с годами супруги притираются друг к другу, у них вырабатывается единое мировоззрение, они одинаково начинают воспринимать происходящие вокруг них события. Но бывает так, что один из супругов совершает поступок, от которого по льду семейной жизни пробегают глубокие трещины, над которыми ни время, ни обстоятельства не властны – эти трещины не срастутся и не зарубцуются. Ледоход неизбежен.

В наших отношениях лед треснул под тяжестью простой меховой шапки.

Еще лет пять назад мой несостоявшийся тесть Михаил Ильич сдал на мясо бычка и купил дочерям по паре финских сапог и по норковой шапке-формовке производства барнаульской меховой фабрики «Сибирячка». По меркам конца 1970-х годов эта шапка выглядела вполне прилично: у нее был каракулевый верх, а козырек, наушники и затыльник изготовлены из меха норки. Марина пару раз заикалась, что неплохо бы ей обновить гардероб и купить на зиму новый головной убор, но я сумел отбить ее поползновения на семейный бюджет.

– Марина, какая шапка, о чем ты говоришь? Нам сейчас на доплату понадобится уйма денег, взять их негде, нам даже сотни никто не даст взаймы. У нас всех поступлений – это две наши зарплаты, и давай исходить из них. Квартира, как я считаю, важнее, чем новые вещи.

– Что же теперь, мне голой ходить? – возразила она.

– Почему же голой? Тебе этой шапки еще на пару лет хватит, а там обживемся и новую купим.

Марина вытащила из шкафа свою старую формовку и показала ее затыльник, вышарканный до засаленной кожи.

– Что ты мне тычешь этой лысиной? – скривился я. – У тебя на пальто приличный воротник, из-под него ничего не видно. Марина, я в кроличьей шапке хожу, и ничего, а мне бы по статусу тоже одежку поприличнее надо. Я хоть мелкий, но начальник.

– Ты начальник над мужиками, вам все равно, в чем ходить, а я в женском коллективе работаю. У нас если у кого затяжка на колготках появится, то это на полдня обсуждений. А уж потертая шапка! Да меня все засмеют, скажут: «Ты где такое старье нашла, от бабушки досталось?»

– До переезда никаких обновок! – отрезал я. – Иначе мы будем еще неизвестно сколько болтаться между небом и землей. И потом, когда мы в новую квартиру въедем, чем ты ее обставлять будешь?

Она, вздохнув, согласилась.

Здесь надо заметить, что, живя на съемной квартире, мы не покупали ни мебели, ни бытовой техники. Обстановка на кухне, шкафы и кровать принадлежали хозяевам квартиры. Телевизор и холодильник мы взяли напрокат. Случись нам завтра переезжать, спать в новой квартире пришлось бы на полу, так как у нас даже своей раскладушки не было.

В середине октября выпал первый снег, и уже через неделю установились морозы. Моя прошлогодняя шапка за лето усохла, мех на ней скомкался и поблек. Пришлось покупать новую. Через начальника БХСС нашего райотдела я достал кроличью ушанку за пятнадцать рублей и был вполне ею доволен: новый кроличий мех выглядит не хуже, чем потасканная норка.

Марина, осмотрев обновку, пробурчала что-то типа «только о себе думаешь!» и на этом успокоилась. Сама она стала ходить в старой шапке, но каждый раз, надевая ее, горестно вздыхала: «Господи, на кого я похожа, на кикимору какую-то!» Я не обращал внимания на ее нытье, и, как оказалось, зря.

Перед 7 Ноября Марина вернулась с работы с бумажным свертком. Мило улыбаясь, она развернула его, и я ахнул: в пакете была лисья шапка, точно такая же, как на Барбаре Брыльске в день ее первого свидания с алкашом Лукашиным.

– Полюбуйся, что я достала! – похвалилась Марина. – Всего десятку переплатила от госцены.

– Сколько такой малахай стоит? – осторожно спросил я. – Двести шестьдесят рублей?! Марина, ты с ума сошла? Это же на десятку больше, чем моя зарплата!

– Я не виновата, что вам в милиции так мало платят. – Сияя от счастья, она надела обновку и стала крутиться у зеркала. – Классно! Как раз по мне.

– Марина, мы вроде договаривались с новой шапкой подождать…

– Ничего мы не договаривались! – раздраженно отрезала она. – Андрей, этой шапкой мы убьем двух зайцев: я буду ходить в новой, а ты станешь носить мою старую. Сам же говоришь, что она вполне еще ничего.

Мои чувства в этот миг не передать словами. Первым желанием было влепить ей пощечину, чтобы не врала и не хамила, но я сдержался. Горячность в семейных отношениях до добра не доводит. С другой стороны, за кого она меня принимает? Она что, думает, я поверю в спонтанность покупки? Откуда у нее с собой деньги взялись? Пошла Марина на работу и просто так, на всякий случай, взяла с собой половину отложенных на доплату денег? Так, что ли? Уходя из дома, она мне ничего о предстоящей покупке не говорила и со мной не советовалась. И потом, что еще за хамство: «Ты в моей старой шапке походишь!»? С какой это радости я должен ее обноски донашивать? Она будет в роскоши утопать, а я в старье ходить?

– Марина, почему ты мне не сказала, что присмотрела новую шапку? – стараясь сохранять спокойствие, спросил я.

– Я не знала, что ее куплю, – нагло соврала она.

Я, чтобы унять бушевавший внутри меня гнев, уткнулся в телевизор. Кажется, шла какая-то юмористическая передача, но я не осознавал ничего из происходящего на экране.

«С бухты-барахты такие приобретения не делают, – размышлял я. – Марина договорилась о покупке не вчера и не сегодня. Я даже представляю, как это было: кто-то из ее знакомых наткнулся на распродажу и купил этот малахай, не задумываясь о его размере. Дома выяснилось, что шапка мала или велика, и ее решили продать с наценкой рублей в десять-пятнадцать. Наверняка Марина несколько раз мерила эту лису, приценивалась и решилась».

– Скажи, я в этой шапке представительно выгляжу? Я в ней похожа на будущего главного технолога? – Марина, ослепленная покупкой, не поняла, что лед между нами треснул и в образовавшийся проем уже проступила темная холодная вода.

– Хорошая шапка, носи ее на здоровье.

– Померяй мою старую ушанку, она должна быть тебе в самый раз.

– Ни за что! Оставь ее себе, на субботники ходить.

– Как хочешь, – равнодушно ответила Марина и занялась домашними делами.

Я сидел перед телевизором и чувствовал себя человеком, которого ближайшие родственники обманом обокрали и выставили за дверь.

«Сегодня она шапку без моего ведома купила, завтра сапоги захочет. Какой, к черту, обмен, нам разбегаться надо, пока она не начала врать по-настоящему. Это же надо додуматься – предложить за ней вещи донашивать! С детства, наверное, привыкла все старье Наташке спихивать».

Прошло время, и наша жизнь вошла в прежнее русло, но это была только видимость прежних отношений. Ни вранья, ни хамства я Марине не простил.

Прошел ноябрь, пролетел, как один день, декабрь. Наступил новый, 1985 год. Марина предложила встречать его у моих родителей, но я наотрез отказался. Мне не хотелось выслушивать нудные разговоры за столом, а на кухне отвечать на заданные шепотом вопросы: «Марина не беременная? Вы когда распишетесь?»

Главный праздник в году мы решили отмечать у себя дома. Компанию нам составили две семейные пары и Наталья, которая к тому времени перебралась из Верх-Иланска в город.

Наступающий 1985 год запомнился мне каким-то повсеместным безудержным весельем и ликованием: «Перемены! В стране грядут грандиозные перемены!» Казалось, внешне ничего не изменилось: страной правил верный ленинец Константин Устинович Черненко, устои социализма были незыблемы, граница СССР на замке, но что-то было уже не так, что-то сдвинулось с места, повеял ветер перемен.

Так бывает суровой зимой: внезапно наступает кратковременная оттепель, и к вечеру по улицам и дворам проносится мягкий, теплый, пропитанный влагой ветерок. Его ласковое касание дурманит головы и заставляет чаще биться сердца: «Весна, весна не за горами! Пригреет солнце, сойдут снега, и наступит время всеобщего счастья и благоденствия». Не знаю почему, но лично для меня теплый зимний ветерок ассоциировался с любовью и успехом.

В наступающем году ни яркой любви, ни грандиозных успехов по службе я не ожидал, а вот в жизни страны замаячили перемены. Вид полуживого Черненко ни у кого не оставлял сомнений – скоро и этого повезут на орудийном лафете к Кремлевской стене. А кто придет на его место? Вдруг фортуна улыбнется советскому народу и правителем станет молодой и прогрессивный деятель, который изменит жизнь к лучшему? Надоели эти шамкающие старики, бубнящие с телевизоров одно и то же: «Жить стало лучше, жить стало веселей!» Кому жить лучше стало, вам, что ли? У нас как не было ни качественной еды, ни модной одежды, так и нет. Как ждали годами получение квартиры, так и ждем. Даешь молодого царя! Свободу советской молодежи! Откроем настежь окна и врубим на всю мощь «Назарет» и «Юрай Хип», пускай седые ретрограды заткнут уши и поймут: их время ушло.

Но все это только предчувствия. Это еще даже не оттепель, а всего лишь потепление: было минус сорок, а стало минус тридцать пять – шапки, валенки, тулупы, но жить-то хоть чуть-чуть, но уже интереснее.

В новогоднюю полночь мы с гостями под бой курантов чокнулись шампанским, пожелали друг другу всего наилучшего, отведали марокканских мандаринов и взялись за водку. Через пару часов я, устав от болтовни Маринкиных знакомых, пошел покурить на кухню. Наталья – следом. Свет мы не включали.

– Что-то ты не весел, Андрюша, – сказала она. – Проблемы на работе или устал от семейной жизни? Ты сам знал, на что идешь. Не мог подождать?

– Так получилось, – бесцветно ответил я.

– Скажи… – Наталья шагнула ко мне, и я почувствовал, как сердце встрепенулось в груди, и свежая, дающая жизненные силы кровь понеслась по венам и артериям с новой силой. – Скажи мне, Андрюша, если бы я тебя сейчас позвала, ты бы ушел со мной? – прошептала она.

– Да, – так же шепотом ответил я. – Если позовешь – я твой. Ни минуты лишней здесь не останусь.

– Я не позову, Андрюша. Не хочу сестре дорогу переходить.

– А как же Верх-Иланск? Ты не забыла, как нам на мой день рождения «горько» кричали?

– В Верх-Иланске не считается. Забудь обо всем, что там было.

– До гробовой доски буду помнить каждый миг с тобой. – Я притянул Наталью к себе и стал жадно, запоем, целовать. В темноте, на фоне окна, наши слившиеся силуэты были хорошо видны, но мне было все равно. Пока мы наслаждались друг другом, на кухню кто-то пытался войти, но, увидев интимную сцену, повернул назад.

Идиллию нарушила Марина, включившая в коридоре свет. Дальнейшее празднование Нового года проходило под ее неусыпным контролем. Под утро гости разошлись, и мы легли спать. Мне Марина постелила на полу, а сестру, во избежание эксцессов, уложила рядом с собой на кровать. Когда я проснулся, Натальи уже не было.

– Ты все хорошо помнишь, что вчера вытворял? – хмуро спросила Марина.

– Смутно, – смалодушничал я.

А надо было бы сказать: «Послушай, Марина, я ведь не дурак и не дебил. У меня все в порядке со слухом. Тогда, на картофельном поле, ты что имела в виду, когда сказала матери: «Сама подумай, если она согласна, то что?» Ты ведь предложила Наташке со мной встречаться, так ведь? По твоему плану я должен был всю зиму с младшей сестренкой миловаться, а по весне опять к тебе вернуться? А ты не подумала, что мне с Наташкой будет лучше, чем с тобой? Марина, как ты вообще представляла окончание этой увлекательной истории? Ты увозишь меня в город, а Наталья остается в поселке, довольная, что у нее всю зиму был хороший любовник? Это же бред, Марина. Это бред не потому, что вы сестры, а потому, что ты меня за недоумка считаешь: то сестру подсовываешь, то старую шапку. Я уже взрослый мальчик и сам могу понять, с кем мне спать и что носить».

– Ты точно ничего не помнишь? – повторила Марина прокурорским тоном.

– Нет, а что-то случилось? Я нахамил кому-то из гостей?

– Будем считать, что не успел.

На этом новогодние разборки закончились.

В конце января начальник РОВД отчитывался в областном управлении о результатах оперативно-служебной деятельности за год. Вернувшись, он собрал у себя в кабинете весь руководящий состав: «Коллеги, наша работа признана удовлетворительной. За успешное окончание года я предлагаю выпить по рюмашке!» Выпили. В итоге я так наотмечался, что приполз домой еле живой. Марина не стала скандалить и уложила меня спать. Проснулся я в полной темноте. На полке тикал будильник, за окном потрескивали от мороза деревья. Рядом со мной, закутавшись в одеяло, мирно посапывала Марина.

«Я не любил ее и не буду любить никогда, – отчетливо и трезво понял я. – Чем раньше мы расстанемся, тем будет лучше для нас обоих».

Я встал, пошел на кухню, не включая свет, закурил. За окном в космической дали сверкали звезды. Где-то там, среди них, неслась к своей цели душа старика Кусакина. Туда же со временем, в великое бесконечное путешествие, отправится и моя душа.

«Жизнь коротка, чтобы ставить самому над собой эксперименты. Гордиев узел можно было разрубить в новогоднюю ночь, но я спасовал. И зря. Ничего хорошего нас с Мариной уже не ждет, дальше будет только хуже».

Я открыл форточку, вдохнул колючего морозного воздуха.

«На улице минус сорок, не меньше. Да и черт с ним! Жить без любви, непонятно во имя чего – это же условность, самая обыденная и пошлая из всех условностей. Я – враг условностей, а значит, я должен действовать. Нельзя откладывать расставание в долгий ящик. Нельзя дожидаться той поры, когда мы возненавидим друг друга. Лучше расстаться сейчас, когда у нас ни детей, ни совместного имущества. Я оставлю все нажитое Марине и пойду навстречу новому изгибу синусоиды. Стоять на месте – это падать в пропасть. Синусоида слабохарактерных не прощает. Пора!»

Я подошел к кровати, встал на колени, нежно поцеловал Марину в щеку. Она улыбнулась во сне. Я почувствовал себя последней сволочью, но отступать было некуда.