Текст книги "Полковник Кварич"

Увидев это, Ида устыдилась своего замечания – она отнюдь не хотела выглядеть в глазах мистера Косси (победа над которым не доставила ей ни гордости, ни удовольствия) сварливой или, что еще хуже, ревнивой женщиной. Да, она слышала кое-какие разговоры о нем и миссис Квест, но будучи по натуре не склонной к скандалам и сплетням, почти забыла о них. Однако теперь поняла: разговоры эти возникли не на пустом месте.

– Теперь понятно, что это за трудное положение, о котором он говорит, – сказала она себе. – Он хочет жениться на мне, как только сможет избавиться от миссис Квест. И я ответила согласием, при условии, что от миссис Квест можно избавиться, в обмен на получение суммы в тридцать тысяч фунтов. И этот человек мне не нравится. С его стороны было некрасиво заключать эту сделку, хотя я сама ее ему навязала. Интересно, узнает ли когда-нибудь мой отец, что я сделала ради него, и оценит ли? Что ж, очень даже неплохая цена. Тридцать тысяч фунтов – хорошая цифра для любой женщины при нынешнем состоянии рынка. – И с горькой усмешкой и предчувствием чего-то нехорошего в сердце, она швырнула на землю остатки «Алого турка» и отвернулась.

Глава XII
Пророчества Джорджа

По понятным причинам Ида ничего не сказала отцу о своем разговоре с Эдвардом Косси, и так случилось, что на следующее утро после партии в теннис между верным Джорджем и его хозяином состоялся весьма серьезный обмен мнениями. Иде, которая, не смыкая глаз, бодрствовала в своей комнате, казалось, что начался он еще до рассвета и продолжался с коротким перерывом на завтрак до одиннадцати часов утра. Сначала сквайр подробно объяснил Джорджу суть вопроса, вдаваясь в поразительное множество деталей, ибо начал с самой первой своей ссуды в банке «Косси и сын», которую взял у них много лет назад.

Все это время Джордж сидел с серьезным лицом, пытаясь делать вид, будто следует за нитью рассказа своего хозяина, что было совершенно невозможно, так как сквайр сам давно утратил ее, и смешал в кучу ссуду 1863 года со ссудой 1874 года и деньгами, которые он изыскал для выкупа закладных по обеим, причем, это наверняка привело бы в бешенство любого, кроме Джорджа, привыкшего к подобным вещам. Тем не менее, он высидел до конца, и когда, наконец, отчет был закончен, заметил, что все «действительно выглядит довольно странно».

В ответ на это сквайр обозвал его глупым филином, и с помощью некоторых контрольных вопросов обнаружил, что Джордж почти ничего не понял в вещах, которые он только что с таким завидным упорством пытался ему втолковать. После чего, невзирая на протесты несчастного слуги, утверждавшего, что «от этого будет мало толку», он начал снова и повторил каждое свое слово.

Так продолжалось до самого завтрака, а после завтрака подготовленные Джорджем счета были тщательно изучены, в результате чего путаница лишь усугубилась. Либо Джордж не умел вести счета, либо сквайр ничего в них не понимал. Сидя в гостиной, Ида время от времени слышала сердитые восклицания отца, вроде тех, что мы приводим ниже:

«Ты, глупый осел, ты все неправильно сложил, это девятьсот пятьдесят, а не триста пятьдесят!» – «Нет, нет, сквайр, вы смотрите не на тот столбик, это дебеты» и так далее, пока обе стороны не устали, и ясно было только одно: баланс был в минусе.

– Ну вот, – произнес, наконец, сквайр, – теперь ты видишь. Похоже, я окончательно разорен, и, честное слово, во многом из-за твоей глупости. Ты все путал и путал, и напутал так, что теперь из-за твоей путаницы нас выгоняют из дома.

– Нет, нет, сквайр, не говорите так… не говорите так. Я тут ни при чем, я всегда был вам хорошим помощником, даже если я не слишком учён. Это все ваши чертовы ссуды, вот в чем беда, и проценты по ним, и все остальное, и, хотя, наверно, мне не следует говорить такое, бедный мистер Джеймс, да упокоит Господь его душу, и его мотовство. Только не говорите, что это я сказал, сквайр.

– Ладно, не будем спорить, – ответил его хозяин, – какая разница, чья это вина. Результат один, Джордж, я разорен, и поместье пойдет с молотка. Если, конечно, найдется желающий его купить. Де ла Молли жили здесь почти пять веков, после того как получили замок и земли в качестве приданого, женившись на представительнице рода Буасси, которые, в свою очередь, получили его от нормандских королей. И вот теперь оно пойдет с молотка и его купит какой-нибудь прощелыга, торговец картинами, или производитель бренди, или кто-то в этом роде. Увы, у всего есть конец, и да сбудется воля Божья.

– Нет, нет, сквайр, не говорите так, – взволнованно ответил Джордж. – Я не могу слышать, когда вы так говорите. Тем более что это не так.

– Что ты имеешь в виду? – резко спросил старый джентльмен. – Это именно так, если мы не найдем тридцать тысяч фунтов или около того, чтобы выкупить эти закладные. Хонэм уже ничто не спасет, кроме чуда. Ты ведь сам привык говорить, мол, что-то да подвернется.

– В таком случае чудо произойдет, – сказал Джордж, с глухим стуком опуская на стол кулак, мощный, словно баранья нога, – и даже не пытайтесь спорить со мной, сквайр. Я это точно знаю. Говорю вам, пока мы живы… нет, пока живы наши дети, в замке никогда не будет никого, кроме де ла Моллей. Если нужно найти деньги, разрази меня гром, они будут найдены. Или вы думаете, что всемогущий Господь собирается поселить в вашем замке какого-то приказчика, и это после того, как благородные люди жили здесь несколько веков? Говорю вам, что нет. И это истинная правда, потому что я знаю, что это так, и помоги мне, Боже, если я ошибаюсь.

Сквайр, который раздраженно мерил шагами комнату, внезапно остановился и пристально посмотрел на своего слугу, на его благородные черты. Несмотря на предрассудки, простодушие и случайные нелепости Джорджа, он был по-своему умен и прекрасно разбирался в человеческой натуре. Даже его предрассудки основывались, как правило, на некой твердой почве, иное дело, что до нее обычно бывало трудно добраться. Имелась у него и изрядная доля того удивительного инстинкта, который, при его наличии, с точностью анероида чувствует нравственную высоту других людей.

Он мог легко определить, когда человек говорил правду, а когда лгал. Более того, определял, когда истинность правды и ложность лжи зиждились на прочной основе факта или на ошибке. Конечно, инстинкт этот был смутным, и по своей природе с трудом поддавался определению, но в данном случае он проявил себя во всей своей силе. Пристально посмотрев на уродливое, меланхоличное лицо верного Джорджа, сквайр отметил, что в данный момент оно было почти прекрасно, озаренное светом убежденности, который оно излучало. Всего один взгляд, и сквайру стало ясно: Джордж говорит правду. Более того Джордж знал, что это правда, хотя и не ведал, откуда взялся этот свет истины, и, пока сквайр смотрел на него, половина тяжести свалилась с его души.

– Эй, Джордж, да ты, я смотрю, вдобавок к своим другим занятиям решил превратиться в пророка? – весело спросил сквайр, и не успел он произнести этих слова, как у дома остановилась великолепная гнедая лошадь Эдварда Косси и звякнул дверной колокольчик. – Ну что же, – добавил он, как только увидел, кто был его гость, – если я не ошибаюсь, мы скоро узнаем, сколько правды в твоих пророчествах, потому что сюда пожаловал сам мистер Косси.

Не успел Джордж прийти в себя от недавнего волнения и что-то ему ответить, как в комнату вошел Эдвард Косси. Сегодня он был особенно красив и внушителен.

Сквайр на этот раз пожал ему руку, хотя и довольно холодно, а Джордж коснулся своего чуба и, как то за ним водилось, произнес:

– К вашим услугам, сэр.

После чего хозяин сказал ему, что он свободен, хотя и не должен уходить слишком далеко, так как вскоре он снова ему понадобится.

– Понял, сэр, – ответил Джордж, – тогда пойду, прогуляюсь до «Тополей». Я велел одному малому быть сегодня в той округе, так как у меня к нему есть одно дельце: хочу договориться с ним по поводу рубки деревьев в большом лесу.

– Ну-ну, – сказал сквайр с выражением бесконечного отвращения, – в этом весь ты. Велеть человеку, чтобы сегодня он ждал тебя у «Тополей», потому что тебе взбрело в голову поговорить с ним о рубке леса. Почему ты не написал ему письмо, как обычный христианин, и не сделал предложение, вместо того чтобы гонять его вокруг фермы полдня, словно дикий индеец? К тому же до «Тополей» полмили и ни ярдом меньше.

– Боже мой, сэр, – сказал Джордж, уходя, – в наших краях так дела не делаются. Письма пусть пишут лондонцы и прочие мошенники, но тут у нас этот номер не пройдет. К тому же, сэр, если что, зовите, я вас услышу. Ваш покорный слуга, сэр! – бросил он Эдварду Косси и ушел.

Эдвард невольно улыбнулся, а сквайр с комичным видом посмотрел вслед верному Джорджу.

– Неудивительно, что поместье прогорело с таким управляющим, – сказал он вслух. – Гоняться за человеком вокруг «Тополей», словно индейская скво! Обычный подхалим, вот кто он такой, и это все, на что он годен. Однако это его способ ведения дел, и его уже не переделать. Итак, мистер Косси, – продолжил старый джентльмен, – тут у нас сложилось весьма прискорбное положение вещей, во всяком случае, насколько я могу судить. Вы наверняка уже в курсе шагов, предпринятых «Косси и сыном» с целью принудительного выкупа, ибо речь идет именно об этом, хотя я еще не получил формальное уведомление. Более того, я полагаю, что эти шаги были предприняты по вашему совету.

– Да, мистер де ла Молль, я в курсе, и вот официальное уведомление о возврате ссуды. – С этими словами Косси положил на стол сложенный лист бумаги.

– Ах, – вздохнул сквайр. – Понятно. Как я сказал вчера вашему управляющему, мистеру Квесту, мне кажется, что, учитывая природу отношений, которые существовали на протяжении многих поколений между нашей семьей и банкирским домом, частью коего вы являетесь, а также учитывая особые обстоятельства, в которых в данный момент оказались владельцы этой земли, и, – если отбросить в сторону всякие сантименты, – разрушительные последствия такой принудительной продажи для владельца собственности, ваш банк мог бы проявить чуть больше понимания. Увы, бесполезно пытаться сделать шелковый кошелек из уха свиньи или выжать кровь из камня, поэтому, судя по всему, мне ничего не остается, кроме как сделать хорошую мину при плохой игре. – С этими словами сквайр отвесил вежливый поклон. – Я и вправду не знаю, что мне вам сказать, мистер Косси. Я передам это уведомление моим адвокатам. Думаю, его с самого начала следовало отправить именно им.

Все это время Эдвард Косси сидел на старом дубовом стуле, устремив взгляд в пол, и медленно качал шляпой между ног. Внезапно он поднял голову и, к удивлению сквайра, негромко произнес:

– Я полностью с вами согласен. Как и вас, меня также неприятно поразила позиция моей семьи. Скряга-еврей, и тот не мог бы поступить хуже. И послушайте, мистер де ла Молль, чтобы нам как можно быстрее перейти к делу и избежать недоразумений, я с вашего разрешения сразу скажу, что готов сам выкупить эти закладные. Причем, по двум причинам: даже при нынешнем состоянии рынка земли я вижу в них достойное вложение капитала, а также хочу уберечь «Косси и сына» от позора, который они навлекут на себя, поступи они так.

Второй раз за утро сквайр поднял глаза и пристально посмотрел на своего собеседника, и во второй раз инстинкт, – ибо старик был слишком вспыльчив, чтобы рассуждать логически, – поднял голову и предупредил его, что, когда Эдвард Косси делал это предложение, им двигали иные мотивы, нежели те, которые он назвал. Старый джентльмен задумался, пытаясь понять, что это может быть. Не задумал ли Косси прибрать к рукам поместье? Или за ним стоит кто-то еще? Уж не Квест ли? Или, возможно, это как-то связано с Идой? Первый вариант показался ему наиболее вероятным. Но каковы бы ни были цели кредитора, результат был одинаков: это давало ему передышку. Ибо мистер де ла Молль хорошо знал: шансов получить деньги из обычного источника у него нет никаких, не более чем изменить состояние всего сельского хозяйства.

– Хм, – сказал он, – это серьезный вопрос, весьма серьезный. Я полагаю, мистер Косси, что перед тем, как сделать это конкретное предложение, вы проконсультировались с юристом.

– Разумеется, и условия меня полностью устраивают – аванс в тридцать тысяч на все земли замка Хонэм, под четыре процента годовых. Так что вопрос заключается в том, согласны ли вы на передачу закладных. В таком случае все старые взыскания по землям будут оплачены, и мистер Квест, которого я уполномочил заключить эту сделку, подготовит единый акт с указанием общей стоимости договора.

– Да, на первый взгляд план вполне удовлетворительный, но прежде чем дать окончательный ответ я бы предпочел в столь важном вопросе проконсультироваться с моим юристом. Думаю, будет лучше, если процесс от начала и до конца будет выполнен с соблюдением всех формальностей, не так ли?

– Безусловно, мистер де ла Молль, – ответил молодой человек с некоторым раздражением. Сказать по правде, напыщенные манеры старого джентльмена его раздражали, что, однако, в данных обстоятельствах было вполне естественно. – Вряд ли вы станете консультироваться с юристом, чтобы решить, соглашаться вам на принудительный выкуп или нет. Я предлагаю вам деньги под четыре процента. Разве вы не можете дать мне ответ прямо сейчас, да или нет?

– Я не люблю, когда меня торопят. Не люблю никуда спешить, – капризно возразил сквайр. – Такие важные вопросы требуют самого тщательного изучения. Тем не менее, – добавил он, заметив на лице Эдварда Косси признаки нарастающего раздражения и не имея ни малейшего намерения упустить эту возможность, хотя он и предпочел бы растянуть переговоры еще на пару недель, хотя бы только ради того, чтобы насладиться иллюзорным обладанием такой внушительной суммой денег. – Тем не менее, поскольку вы так настаиваете, я, говоря начистоту, не вижу никаких возражений против того, чтобы вы взяли закладные на упомянутых вами условиях.

– Отлично, мистер де ла Молль. Но у меня есть одно условие, и оно единственное, какое я вынужден присоединить к моему предложению, а именно, что мое имя не будет упомянуто в связи с ним. Я не хочу, чтобы «Косси и сын» знали, что я взял эти закладные себе. Более того, для меня важно, чтобы мое имя не упоминалось, и если это произойдет до завершения сделки, я отзову свое предложение, и если это произойдет, потом я потребую возврата средств. Ссуда будет выдана клиентом мистера Квеста. Вы меня поняли?

– Хм, – сказал сквайр, – мне не очень нравится эта секретность, но, тем не менее, если вы настаиваете, я не буду возражать.

– Очень хорошо. Тогда я полагаю, что вы официально напишите «Косси и сыну» и сообщите им, что в скором времени получите деньги для выплаты наложенных ими взысканий и просроченных процентов. А теперь я думаю, мы достаточно поговорили о деле, и теперь с вашего позволения я пойду засвидетельствую свое почтение мисс де ла Молль.

– О боже, – сказал сквайр, прижимая руку ко лбу, – вы так ужасно торопите меня. Я толком не знаю, где я. Мисс де ла Молль сейчас дома нет. Я видел, как она выходила с мольбертом. Сядьте, и мы поговорим об этом деле чуть больше.

– Нет, благодарю вас, мистер де ла Молль, я и так вынужден говорить о деньгах каждый день моей жизни. Мне скоро станет тошно от этих разговоров. Квест уладит все детали. До свидания, и не зовите слугу, я сам найду свою лошадь. – И, пожав старику руку, Косси удалился.

– Все понятно! – сказал старый джентльмен, когда его гость ушел. – Он спросил про Иду. Теперь понятно, что ему нужно на самом деле. Какой, однако, странный способ начать ухаживания, и если только она узнает, боюсь, как бы это не вышло ему боком. Ида не из тех женщин, которых можно получить за деньги. Она в состоянии позаботиться о себе сама, это точно. В любом случае, дело сдвинулось с мертвой точки, вот только мне почему-то совсем не нравится этот молодой человек. Что-то с ним не так. Кажется, я понял! Он не совсем джентльмен. А сейчас я должен найти этого увальня Джорджа. – И с криком «Джордж» сквайр бросился к входной двери, и так долго и зычно звал слугу, что весь замок огласился эхом его криков, а фазаны в лесу испуганно заверещали.

Спустя некоторое время в ответ на его крики издалека донесся голос «Иду, сквайр, иду», а затем появилась и долговязая фигура Джорджа, стремительно шагавшего по тропинке сада.

– Ну как? – спросил сквайр, который после разговора с Косси пребывал в приподнятом настроении. – Нашли своего малого?

– Нет, сквайр, то есть мне пришлось как следует погоняться за ним, и только я увидел его на дереве, как вы разорались, да так громко, что он чуть не свалился с него. Пришлось сказать ему, чтобы он вернулся на следующей неделе или через еще одну.

– Все понятно. Но я бы советовал вам, Джордж, проявлять больше уважение к благопристойному английскому языку и к имени Создателя. Кстати, вчерашний пастор вновь говорил мне, что давненько не видел вас в церкви. Это воистину возмутительно. Вы самый закоренелый нарушитель заповедей. Но довольно тратить попусту мое время. Ступайте и займитесь своими делами. Впрочем, стоп на минутку, не хотите ли пропустить стаканчик?

– Что ж, спасибо, сэр, – задумчиво ответил Джордж, – мы сегодня только и делали, что говорили, так что я не против, а, что касается этого пастора, прошу прощения, то пусть он лучше занимается своими делами, а меня оставит в покое.

Глава XIII
Об искусстве

Эдвард Косси выехал из замка далеко не в лучшем расположении духа. Начнем с того, что сквайр и его снисходительные манеры ужасно раздражали его, настолько, что пару раз в ходе разговора он был готов отозвать свое предложение, и ему стоило немалых усилий над собой не сделать этого. Несмотря на все жертвы и денежные риски, которым он подвергал себя, выкупая эти закладные, а они были весьма значительны даже для человека его возможностей, его не оставляло ощущение, что одолжение делают именно ему, а не он сам кому-то. Более того, от старика исходило чувство собственного превосходства, явное признание той пропасти, которая некогда отделяла джентльмена от предпринимателя, который разбогател, давая деньги в рост, что тем более раздражало, ибо зиждилось на твердом факте, и Эдвард Косси это понимал.

При всех слабостях и странностях старика, любой мало-мальски проницательный человек не сумел бы провести сравнение между разорившимся сквайром и молодым банкиром, который в скором времени унаследует от полумиллиона до миллиона фунтов стерлингов. Первый был представителем, хотя и несколько взбалмошным, всего лучшего, что имелось в старом добром английском джентльмене, – класс, который сейчас так быстро исчезает и которому наша страна во многом обязана своим величием.

Его эксцентричность была чем-то вроде блуждающих огоньков, показывавших неожиданные высоты и глубины его характера – любовь к родной стране и ее славе, уважение к религии отцов, преданность идеалам и готовность постоять за правое дело. Живи он в другое время, как некоторые из старых Буасси и де ла Моллей, обитавших в Хонэме до него, он, вероятно, сложил бы голову в крестовых походах или в битве при Кресси, или, возможно, более бессмысленно, защищая своего короля при Марстон-Муре, или как тот последний, но один из истинных де ла Моллей, который, даже стоя на коленях во дворе своего замка, бросал вызов своим врагам, пытавшимся вырвать из него секрет.

В настоящее время таких возможностей для людей его склада почти не осталось, и как следствие, они, возможно, вымирают, уходя из века, который им не подходит, причем в первую очередь – самые яркие их представители. Было бы куда легче иметь дело с джентльменом, подобным сквайру в этой истории, сумей мы снять со стен его вестибюля одни из висевших там доспехов, надеть на него и дать ему в руки висящий без дела под часами двуручный меч, который в последний раз сверкал в битве при Флоддене, и в конце увидеть, как он умрет, как то положено верному рыцарю на глазах у своих слуг, со старинным боевым кличем «Деламоль-Деламоль!» на устах. Ибо, как таковой, он – ходячий аристократический анахронизм, сущность, неспособная иметь дело со стихиями нашего продвинутого и в некотором смысле выхолощенного века. Его телу надлежало быть там, где и его сердцу – в прошлом. Какой у него шанс против Квестов в этой вежливой эпохе политической экономии и копеечных бумаг?

Неудивительно, что даже при всех его тридцати тысячах фунтов Эдвард Косси ощущал свою неполноценность по сравнению с этим ходячим олицетворением вещей, которых больше нет. Ибо здесь у нас другая порода. Ювелиры два столетия назад, затем банкиры из поколения в поколение, денежные пчелы, искавшие богатства, подсчитывавшие и копившие его от десятилетия к десятилетию, пока, наконец, золото не стало для них тем же, что честь для людей благородного происхождения – основополагающим принципом, и звон гиней и шелест банкнот воспламеняли их кровь так же, как лязг оружия или трепещущее на ветру знамя с тремя золотыми ястребами, пылающими на солнце, что когда-то воспламеняли сердца Буасси, Дофферли и де ла Моллей, и сердца их бились в такт той мелодии, с которой Англия завоевывала мир.

Глупо и тщеславно смотреть свысока на предпринимательство и тех, кто им занимается, и выкрикивать старые военные кличи наших отцов перед лицом поколения, которое поет песню капиталу, или же стонет в тяжком труде под знаменами их защищенных законом торговых марок. Да и, кроме того, кто купил бы наши книги, – также защищенные авторским правом, за исключением Америки, – поступи мы так? Давайте лучше встанем и нарядно оденемся, наденем на голову цилиндр и отдадим дань уважения новой демократии.

И все же, в глубине наших сердец и в тишине наших комнат давайте иногда крикнем старым дням и старикам, и старому образу мыслей, давайте крикнем: «Ave atque vale, здравствуй и прощай!». Доспехи наших отцов висят над дверью, их портреты украшают стену, а их яростные, неукротимые сердца тлеют под камнями той церкви. Здравствуйте и прощайте, наши отцы! Возможно, кто-то бывал и в худшем обществе, нежели то, какое пировало за вашими столами, и даже ему было бы не сложнее умереть под ударом меча, нежели быть мягко сведенным в могилу дипломированными эскулапами, берущими по две гинеи за визит.

Короче говоря, сквайр был не совсем неправ, когда в тишине своей комнаты заявил, что Эдвард Косси не совсем джентльмен. Он показал это, когда согласился на предложение хитроумного мистера Квеста выкупить закладные под залог самой Иды, чтобы она была целиком в его власти.

Он показал это снова, и, более того, совершил огромную ошибку, когда, воспользовавшись моментом, заключил сделку с упомянутой Идой, в результате чего она сделалась залогом на сумму в тридцать тысяч фунтов, заключил, прекрасно зная, что ее честь будет равна этому испытанию, и что, если ему будет удобно, она будет готова оплатить долг. Он совершил огромную ошибку, потому что, будь он джентльменом, он бы знал, что нет худшего пути к сердцу леди.

Будь он готов ссудить эти деньги, а затем, постепенно, даже если бы это было не по-джентельменски, мягко дал бы понять, что это стоило ему немалых личных расходов и неудобств, это могло бы тронуть ее воображение и пробудить в ней благодарность. Но идея сделки, идея покупки, которую после того что произошло, уже не отбросить, неизбежно обречена убить любую надежду на нежные чувства. Пусть Шейлок добился своего, но своим собственным действием он лишил себя возможности получить больше.

Надо сказать, что Эдвард Косси не был лишен налета лоска, который накладывает обучение в частной школе и университетское образование. Разумеется, никакое образование не способно сделать джентльмена из человека, который в душе не является таковым, ибо, независимо от того, кто он в жизни, пахарь или граф, джентльменом, как и поэтом, рождаются, а не становятся. Однако оно может – и часто это делает – при условии, что у человека любознательный характер, дать ему определенное понимание привычек мышления и возможных действий представителей того класса, к которому он внешне или по репутации принадлежит. Такой проницательностью Эдвард Косси обладал, и в настоящий момент обладание ею очень его беспокоило. Его деловые инстинкты, врожденное желание получить что-то за свои деньги, вынудили его заключить сделку, но теперь, когда это было сделано, его разум восстал против этого.

Ибо правду можно сказать сразу, и хотя Эдвард Косси еще вряд ли признался бы в этом самому себе, он был сильно влюблен в Иду. По натуре он был страстным человеком, и, судя по всему, она стала для него тем магнитом, наделенным способностью притягивать его страсть. Но, как известно читателю, в его жизни было еще одно осложнение, за которое, возможно, на него нельзя возлагать всю ответственность. Будучи еще совсем юным, он внезапно обнаружил, что является объектом любви красивой и восхитительной женщины, и после более или менее тяжелой борьбы поддался искушению, как на его месте поступили бы многие молодые люди. Безусловно, быть объектом страстных чувств со стороны такой женщины, как Белль Квест, очень лестно и некоторое время даже приятно. Но если эта любовь не находит полной взаимности, если, короче говоря, джентльмен не любит женщину столь же пылко, как она любит его, то со временем очарование может исчезнуть и тогда даже лесть перестает доставлять удовольствие.

Кроме того, когда, как и в настоящем случае, эта связь сама по себе порочна и единодушно осуждается обществом, любовь, чтобы ей выстоять и одержать победу по обе стороны, должна быть для этого очень сильной и продолжительной. Даже самому беспринципному человеку будет в тягость бесконечная ложь, какую влекут за собой такого рода отношения, и если этот человек скорее слаб, нежели лишен принципов, неприязнь склонна перерасти в отвращение, часть которого, несомненно, отразится и на напарнице его прегрешений.

Это общие принципы, и случай Эдварда Косси не стал из них исключением, более того служил им отличной иллюстрацией. Он никогда не был влюблен в миссис Квест. Начнем с того, что она слишком пылко демонстрировала свою любовь к нему, чтобы вызвать какие-либо ответные чувства с его стороны. Ее безумная и безрассудная страсть утомляла и тревожила его, он никогда не знал, каков будет ее следующий шаг, и потому постоянно пребывал в состоянии тревоги и раздражения относительно того, что может произойти завтра. Слишком уверенный в неизменности ее чувств, чтобы иметь какой-либо повод для ревности, он находил чрезвычайно утомительной обязанность самому не давать таких поводов, и одновременно остерегался это делать, дабы тем самым не навлечь некую вселенскую катастрофу.

Миссис Квест – и он хорошо это знал – была не из тех женщин, что стали бы задумываться о последствиях, пробудись в ней однажды ревность. Крайне сомнительно, что ее остановила бы даже уверенность в собственной гибели. Ее любовь была для нее всем на свете. Это была главная цель ее существования, то, ради чего она жила, вместо того, чтобы смиренно ее потерять. Эдвард Косси не удивился бы, если бы она без колебаний встретила позор или даже смерть. Более того, именно благодаря этой ее великой страсти и только благодаря ей, он мог надеяться повлиять на нее. Сумей он убедить ее отпустить его на том основании, что продолжение отношений неизбежно приведет его к катастрофе, то для него все окончилось бы хорошо. Если же нет – будущее его было темным.

Таково было положений вещей до того, как он проникся чувствами к Иде де ла Молль, после чего горизонт стал еще чернее прежнего. Сначала он пытался выбраться из этого затруднения, стараясь избегать Иду, но это не помогло. Его непреодолимо влекло к ней. Ее исполненная чувства собственного достоинства натура была для него тем же, что вид заснеженных горных вершин для изнуренного зноем путника. Он устал от бурных сцен, слез, переживаний, тревог, дурных предчувствий и прочих атрибутов тайной любви. При взгляде на прекрасные снега ему казалось, что, сумей он когда-нибудь их достичь, как его жизнь наполнится свежестью и светом, и в ней больше не будет ни жажды, ни страха, ни вынужденных скитаний по этим зловонным болотам обмана.

Чем больше он позволял своему воображению любоваться этой картиной, тем сильнее росла в нем жажда обладать ею. Он также отдавал себе отчет в том, что женитьба на такой женщине, как Ида де ла Молль, была бы величайшим благословением, какое только могло с ним случиться, ибо она непременно помогла бы ему возвыситься над всеми его слабостями. Пусть у нее почти нет денег, это так, но для него это не играло роли, ведь у нее имелись происхождение, воспитание, красота и характер, вызывавшие уважение. И так случилось, что он глубоко влюбился в Иду, и по мере углубления этой любви его связь с миссис Квест (хотя мы видели не далее как вчера, как в мимолетном порыве нежности и раскаяния он предлагал им бежать) становилась для него все более и более обременительной. И вот теперь, когда Эдвард Косси не спеша ехал обратно в Бойсингем, он испугался, что поддавшись торгашеским инстинктам, он поставил под удар все свои надежды.

Вскоре дорога сделала поворот, и его взору предстала картина, отнюдь не улучшившая его и без того раздраженное настроение. В этом месте дорогу окаймлял глубокий, заросший деревьями склон, спускавшийся к долине реки Элл, который в это время года был особенно красив, расцвеченный мягким осенним светом. И здесь, на бугре под тенью пожелтевшего каштана, лицом к зеленой долине и сверкающей реке, где, лакомясь все еще пышной травой, бродили рыжие с белым коровы, восседала не кто иная, как сама Ида. Более того, Ида была в обществе полковника Кварича. Оба сидели на походных табуретках, и перед каждым стояло по мольберту. Очевидно, они рисовали вместе, поскольку, на глазах у Эдварда, полковник поднялся, вплотную подошел к табурету своей напарницы и, сделав из большого и указательного пальца кольцо, критически посмотрел сквозь него на работу Иды, сокрушенно покачал головой и сделал какое-то замечание. Вслед за чем Ида обернулась и между ними завязалась оживленная дискуссия.

– Провалиться мне на этом месте, – выругался себе под нос Эдвард, – если она не увлеклась этим чертовым старым солдафоном! Совместная живопись! Я догадываюсь, что это значит. Мне казалось, что если и есть кто-то, кто вряд ли придется ей по нутру, так это наш потрепанный жизнью полковник.

Он остановил лошадь и на пару секунд задумался, затем передал поводья слуге, спрыгнул на землю и, проскользнув в щель в живой изгороди, зашагал к дереву. Ида и Кварич были настолько поглощены своим спором, что не услышали, как Косси подошел к ним.