Текст книги "Перстень царицы Савской"

– Вернитесь немедленно! – кричал Орм, следуя за ним.

– Ни за что! – проревел профессор. – Если вы думаете, что я позволю большой кошке сидеть у меня на животе и не отомщу ей за такой произвол, вы сильно ошибаетесь!

На вершине первого холма длинноногий Оливер догнал профессора, но убедить упрямца повернуть назад нам не удалось. У него была царапина на лице, из которой обильно сочилась кровь, в остальном же мистер Хиггс не пострадал – пострадало только его самолюбие. Напрасно мы уговаривали его удовлетвориться своей удачей и славой, которую он добыл, застрелив первого льва.

– Адамс, – ответил он, – ранил львицу, а я предпочитаю убить двух львов, чем одного. Если вы боитесь, отправляйтесь в лагерь.

Признаться, мне очень хотелось последовать его совету, но Орм рассердился и заявил:

– Вы что, профессор? Вы, наверное, ощутимо ударились головой, когда падали, иначе не говорили бы такую ерунду. Поглядите, вот следы, видите кровь? Идемте. Мы найдем ее. Но не стреляйте больше на таком расстоянии. В другой раз вам не удастся сразить льва в двухстах шестидесяти ярдах, вы только распалите зверя, он бросится на нас и уничтожит. Да и другие хищники тем временем подоспеют.

– Ладно, – пробормотал Хиггс, – не обижайтесь. Я просто хотел показать этому зверю разницу между цивилизованным белым человеком и темнокожим дикарем из Зеу.

Мы отправились дальше, петляя вверх-вниз по крутым склонам песчаных дюн. Нас вела вперед цепочка кровавых следов. После получасового преследования мы заметили раненую львицу на вершине холма ярдах в пятистах от нас. К тому времени нас нагнало несколько жителей Зеу, которые приняли участие в погоне за раненой львицей, но без особого энтузиазма.

Несмотря на то, что солнце в тот день было скрыто какой-то завесой, жара становилась все нестерпимее, наконец раскаленный воздух закружился над дюнами, подобно миллионам мошек. Странная тишина, необычная даже для пустыни, царила на земле и в небе – слышно было, как отдельные песчинки скатываются по склону. Сопровождавшие нас дикари из Зеу встревожились, указывая остриями копий сначала на небо, а потом на оазис, давно скрывшийся из наших глаз. Улучив мгновение, когда нам было не до них, туземцы исчезли.

Я предложил товарищам вернуться в лагерь, мотивируя это тем, что, если местные жители заволновались по поводу погоды, значит, у них имеются на то веские причины. Однако Хиггс категорически отказался возвращаться, а Оливер Орм, который, похоже, затаил в душе обиду на профессора, только пожал плечами и ничего не ответил.

– Пусть эти трусливые обезьяны бегут в свою деревню, что нам до них? – презрительно бросил профессор, протирая свои синие очки. – Глядите, вон наша львица! Налево! Давайте обежим вокруг этого холма и найдем ее.

Мы так и сделали, но львицу не обнаружили, хотя кровавые следы были совсем свежие. Мы гнались за ней много миль, сначала в одном направлении, потом в другом, пока наконец и Оливер, и я не начали возмущаться бессмысленным упрямством Хиггса. Когда и он уже не надеялся на удачу, мы заметили львицу в ложбине; пока раненая кошка ковыляла по противоположному склону, мы выпустили в нее несколько пуль. Одна из них, вроде бы, угодила в цель, львица упала, но, громко рыча, снова поднялась. По правде говоря, пуля была выпущена из ружья Орма, но Хиггс, подобно всякому неопытному охотнику и страстному спортсмену, заявил, что это он попал в львицу, и мы с Оливером не сочли нужным спорить с наивным новичком: пусть себе тешится!

Усталые, мы пошли дальше и на самой вершине, на другой стороне холма, увидели перед собой львицу, сидевшую настороже, словно большая собака: она была до такой степени изранена, что могла лишь страшно рычать и бить лапой воздух.

– Теперь моя очередь, старуха, – воскликнул Хиггс, выстрелил прямо в нее с расстояния в пять ярдов и промахнулся, но второй выстрел оказался удачнее, и хищница покатилась замертво.

– Дело сделано, – ликуя, подытожил профессор, – давайте снимем с нее шкуру. Львица ведь сидела на мне, когда я валялся на песке, я тоже хочу многие дни сидеть на ней.

Мы принялись за работу, но погода начинала всерьез беспокоить меня, и, признаться, я предпочел бы бросить убитого зверя там, где он лежал, и поскорее вернуться в оазис. Трудились мы долго, потому что только я один был знаком с техникой снимания шкур, – занятие, к слову сказать, тяжелое и чрезвычайно неприятное при такой жаре.

Наконец мы перекинули шкуру через ружье, чтобы ее удобнее было нести вдвоем, и освежились водой из фляги. Профессор тайком от меня наспех смыл кровь с лица и рук, хотя я велел беречь воду, пока мы не вернемся на стоянку. Мы двинулись обратно, уверенные, что хорошо знаем дорогу. Однако на самом деле никто из нас не имел понятия, в какой стороне разбит лагерь. Впопыхах мы забыли захватить компас, а солнце, по которому можно было бы ориентироваться, как мы это делали в пустыне, теперь закрывала странная завеса – та самая, что уже давно беспокоила меня. Мы решили вернуться на вершину того песчаного холма, где убили львицу, а оттуда пойти по своим собственным следам. Нам казалось, что осуществить это легко, так как в полумиле от нас находился точно такой же холм.

Мы не без труда взобрались на него, поскольку львиная шкура была очень тяжелой, и обнаружили, что это совсем не тот холм. Обсудив ситуацию, мы постарались найти свою ошибку и направились к тому холму, который, по нашему мнению, действительно был нам нужен. Увы, мы опять пришли не туда и вскоре поняли, что заблудились в пустыне.

Глава IV. Смертоносный ветер

– Все вполне объяснимо, – изрек Хиггс с видом оракула. – Эти несчастные холмы похожи друг на друга, как две жемчужины в ожерелье мумии, поэтому невероятно трудно отличить их. Дайте флягу, Адамс, мне смертельно хочется пить.

– Нет, – коротко ответил я, – потерпите, иначе вас еще больше будет мучить жажда.

– Вы мне отказываете? А, я понимаю, но вы зря расстраиваетесь. В Зеу скоро спохватятся, что мы не вернулись, и пошлют кого-нибудь нас разыскивать. Нам придется лишь подождать, пока выглянет солнце.

Пока он говорил, воздух наполнился странными поющими звуками, которые не поддаются описанию. Я знал: они происходят от того, что бесчисленные миллиарды песчинок трутся друг о друга. Мы обернулись, чтобы посмотреть, откуда доносятся эти звуки, и увидели вдали с ужасающей быстротой несущееся по направлению к нам густое облако; впереди него, крутясь столбами и воронками, мчались облака поменьше.

– Песчаная буря, – объявил Хиггс, и его румяное лицо немного побледнело. – Скверно! Вот что значит утром встать не с той ноги. А во всем виноваты вы, мой друг Адамс. Ведь это вы стащили меня с постели ни свет ни заря, несмотря на мои протесты.

– Вы несколько суеверны, профессор, – улыбнулся я, – что странно для такого ученого человека.

– Будешь тут суеверным! – нахмурился он. – Что теперь делать? Спрятаться за холмом и подождать, пока буря пройдет?

– Не надейтесь, что она минует так скоро. По-моему, все, что нам остается, – это читать молитвы, – заметил Орм. – Похоже, наша песенка спета, – прибавил он немного погодя. – Зато вы убили двух львов, мистер Хиггс, а это уже кое-что. Погибать не так обидно.

– Хватит издеваться, черт возьми! Если вы умрете, Оливер, мир потеряет не так много, а если умру я, – потеря куда более ощутимая. Я не желаю, чтобы меня замела какая-то песчаная буря. Я хочу жить и написать книгу про Мур.

Хиггс с благородным возмущением погрозил кулаками надвигающимся облакам песка. В этот момент он напомнил мне Аякса, бросавшего вызов молниям. Тем временем я успел обдумать создавшееся положение.

– Слушайте, друзья, – начал я, – единственная возможность уцелеть – это остаться здесь, потому что, если мы тронемся с места, нас немедленно засыплет заживо. Смотрите, вот сравнительно твердый участок, где мы должны улечься. – Я указал на гребень холма, который образовался из слежавшегося песка. – Живо ложитесь, – скомандовал я, – и накроемся львиной шкурой. Авось она не даст песку задушить нас. Торопитесь! Пора!

Не успел я закончить фразу, как, грохоча и ревя, вплотную приблизилась буря. Едва мы успели устроиться, подставив ветру спины и спрятав под львиной шкурой рты и носы, точно так же, как при подобных обстоятельствах поступают с верблюдами, налетел шквал, принеся с собой полный мрак.

Много часов пролежали мы в неудобных позах, не в состоянии ни выглянуть, ни сказать друг другу хотя бы слово. Кругом стоял несмолкаемый грохот. Лишь время от времени мы приподнимались на локтях и коленях, чтобы стряхнуть со шкуры навалившийся на нее песок, тяжело давивший на наши спины, – иначе он заживо похоронил бы нас. Затаившись под вонючей шкурой, мы маялись от жары и жажды, не имея возможности достать флягу и сделать по глотку воды. Но самые сильные страдания причинял проникавший сквозь нашу легкую одежду песок, до крови натиравший тело. Хиггс бредил и, не переставая, что-то бормотал себе под нос.

Однако физический дискомфорт сослужил нам хорошую службу, ведь иначе мы, устав и измучившись, заснули бы так, что никогда больше не проснулись. Но это я теперь способен рассуждать здраво, а тогда нам казалось, что мы не вынесем испытаний и погибнем. Позднее Оливер признался мне: последней мыслью, промелькнувшей в его голове, перед тем как он впал в беспамятство, была та, что он сильно разбогател, продав китайцам секрет изобретенной им новой пытки песком, который сыплют на жертву под сильным давлением воздуха.

Немного погодя мы потеряли счет времени и лишь гораздо позже узнали, что буря продолжалась почти двадцать часов. К концу ее мы все трое, по всей вероятности, находились в полубреду. Тем не менее, я помню ужасающий вой и стоны песка и ветра. Словно воочию, я увидел перед собой лицо Родрика – любимого, давно утраченного мною сына, ради которого я и терпел все эти муки. Следующим видением стало то, что меня пытают дикари, прижигая мне ноги раскаленным железом или направляя на них через лупу сноп солнечных лучей. Со страшным усилием я разлепил веки и увидел, что буря пронеслась, а безжалостное солнце печет мою покрытую ссадинами кожу. Я протер залепленные грязью глаза, посмотрел вниз и заметил два бугра, из которых торчали две пары ног, некогда белых. Вдруг одна пара более длинных ног задвигалась, песок заколыхался, и Оливер Орм поднялся из кучи песка, произнося какие-то непонятные слова. С минуту мы смотрели друг на друга в оцепенении – настолько ужасен был наш внешний вид.

– Что с Хиггсом? Он умер? – пробормотал Орм, указывая на продолжавшее лежать под песком тело.

– Нет, не должен, – ответил я, – но надо убедиться.

Мы с трудом принялись откапывать профессора. Когда мы вытащили его из-под львиной шкуры, лицо Хиггса было мертвенно-бледным, но вскоре мы поняли, что он жив. Профессор пошевелил рукой и застонал. Орм с тревогой взглянул на меня:

– Что делать?

– Немного воды улучшит его состояние, – сказал я.

Наступил решающий момент. Одна из наших фляг с водой опустела еще до бури, но в другой, объемистой и вместительной, замотанной войлоком, до начала стихии оставалось около трех кварт[4]4
  Кварта – мера объема жидкости в англоязычных странах. Английская кварта равна 1,136 литра.


[Закрыть] воды, если, конечно, они сохранились. Не окажись воды, Хиггс не выжил бы, да и мы вскоре последовали бы за ним в мир иной, если бы не подоспела помощь. От волнения руки отказывались мне служить. Дрожащими пальцами я откупорил флягу и зубами вытащил пробку, которую предусмотрительный Квик загнал в горлышко как можно плотнее. Слава богу, вода была цела, она, конечно, нагрелась и стала теплой, но не пролилась и не испортилась. Я велел Орму смочить губы и видел, как он до крови кусал их, чтобы побороть искушение наброситься на флягу и опустошить ее до дна, – так сильно его палила жажда.

Не сделав ни глотка и поборов себя, как и полагается настоящему мужчине, он передал флягу мне и сказал почти бодро:

– Вы старший, мистер Адамс, вы и пейте.

Я тоже преодолел искушение, сел на песок и положил голову Хиггса к себе на колени. Капля за каплей, я влил немного воды меж его распухших губ. Результат был просто волшебный: менее чем через минуту профессор сел, схватил флягу обеими руками и попытался вырвать у меня.

– Злое себялюбивое животное, – простонал он, когда я отнял у него флягу с драгоценной влагой.

– Послушайте, мистер Хиггс, – ответил я грубовато, – Орму и мне тоже очень хочется воды, но мы не истратили даже капли. Мы дали бы вам выпить всю воду, если бы это спасло вас, но не спасет. Мы заблудились в пустыне, и воду нужно экономить. Если вы сейчас выпьете воды, через несколько часов вам захочется еще больше, а вскоре вы умрете.

Он подумал немного, посмотрел на меня и прошептал:

– Прошу прощения, я понял. Себялюбивое животное – это я. Но, Адамс, во фляге все-таки довольно много воды. Пусть каждый из нас сделает хотя бы по несколько глотков, иначе у нас не будет сил продолжать путь.

Мы отмерили небольшим стаканчиком, который лежал у меня в кармане, ровно три одинаковые порции воды. Каждому из нас хотелось выпить целый галлон, а довольствовались мы тремя-четырьмя глотками, но это были чудодейственные глотки: мы снова обрели человеческий облик.

Поднявшись на ноги, мы огляделись и заметили, что окружающий пейзаж сильно изменился. Там, где раньше на сотню футов возвышались холмы, теперь тянулись равнины, а там, где прежде лежали равнины, вздымались холмы. Уцелел только тот холм, на котором мы лежали, потому что он был выше других, а его песчаная поверхность – плотнее. Мы попытались определить по солнцу, в какой стороне расположен оазис Зеу, но не смогли: наши карманные часы остановились, и мы не знали, который теперь час и в каком месте неба должно быть светило. Во всей пустыне не было ровно ничего, что указало бы нам, куда держать путь.

Упрямый профессор, как всегда, заспорил с Ормом, куда нужно идти, чтобы вернуться в оазис, – направо или налево. Оба они с трудом соображали и были не в состоянии серьезно обсудить положение. Пока они горячились, я присел на песок и заставил себя спокойно подумать. Вдали я увидел неясные формы и принял их за те самые холмы, про которые жители Зеу говорили, что оттуда приходят львы. Однако я тут же поймал себя на мысли, что это могут быть и совсем другие холмы.

– Послушайте, – сказал я друзьям, – если львы обитают на этих холмах, значит, там есть вода. Попытаемся дойти туда; авось, по дороге увидим оазис.

Вот так и начался наш суровый поход. Львиная шкура, которая спасла наши жизни во время песчаной бури, стала твердой, как доска, и мы бросили ее, но винтовки взяли с собой. Весь день мы тащились вверх-вниз по склонам дюн, иногда останавливаясь, чтобы сделать глоток воды, и не переставая надеяться, что с вершины следующего холма увидим отряд, руководимый сержантом Квиком, а затем и оазис. Один раз мы воочию разглядели его, зеленый и сияющий, на расстоянии не более трех миль, но когда доползли до вершины холма, за которым, как мы верили, находится оазис, то убедились, что это лишь видение, и впали в отчаяние. Людям, умирающим от жажды, такой мираж в пустыне казался безжалостной насмешкой судьбы.

Наконец наступила ночь, горы были еще далеко. Мы обессилели и опустились на песок. Нам пришлось лечь лицом вниз, потому что наши спины были так изранены песком и опалены солнцем, что мы не могли лежать на них. К этому времени вода у нас почти закончилась. Внезапно Хиггс что-то сказал и вытянул руку. Мы посмотрели в том направлении и на расстоянии не более тридцати ярдов четко различили выделявшееся на фоне неба стадо антилоп, которые передвигались по хребту песчаной гряды с одного пастбища на другое.

– Стреляйте, – прошептал профессор, – я промахнусь и только спугну их.

Бедный Хиггс! Он впал в такое ужасное отчаяние, что сделался скромен. Мы с Оливером поднялись на колени и вскинули ружья, но за это время все антилопы, кроме одной, успели скрыться. Та, что отстала, плелась в двадцати ярдах позади остальных. Капитан спустил курок, но выстрела не последовало: чуть позже мы убедились, что в затвор попал песок. Я тоже целился в антилопу, но солнце слепило мои ослабевшие глаза, а руки плохо мне подчинялись. Плюс ко всему я сильно волновался, ведь от этого выстрела зависела жизнь всех нас. Теперь или никогда! Еще три шага, и животное скроется за холмом.

Я выстрелил и, поняв, что промахнулся, совсем пал духом. Антилопа сделала прыжок в несколько ярдов по направлению к гребню холма, но, поскольку она никогда раньше не слышала подобного звука, то остановилась, чтобы удовлетворить гибельное для нее любопытство, и поглядела в ту сторону, откуда донесся выстрел. В отчаянии я выстрелил снова, уже почти не целясь, и на этот раз попал антилопе прямо в грудь. Животное рухнуло на месте. Мы кое-как доползли до вожделенной добычи и немедленно принялись за кошмарную трапезу, о которой впоследствии никто из нас не любил вспоминать. По счастью антилопа, похоже, недавно напилась воды.

После сытной еды наши голод и жажда несколько утихли, мы немного поспали подле трупа животного, потом встали, чувствуя себя более-менее отдохнувшими, отрезали несколько кусков мяса и пошли дальше. По расположению звезд мы теперь точно знали, что оазис находится к востоку от нас. Но между ним и нами, похоже, на много миль простирались все те же песчаные холмы, а впереди нас, по направлению к гряде, характер пустыни менялся. Мы продолжили путь к этой гряде, почему-то решив, что он безопасен.

Остаток ночи мы провели в движении, а на рассвете поели сырого мяса, запив его остатком воды. Мы уже выбрались из полосы песчаных холмов и ступили на огромную, покрытую голышами равнину, тянувшуюся до самого подножия гор. Казалось, горы эти совсем рядом, но в действительности они располагались на значительном расстоянии от нас. Мы брели вперед, постепенно ослабевая, никого не встречая на пути и не находя воды. Слава богу, что изредка нам попадались небольшие волокнистые кустарники, листья которых мы жевали, потому что они содержали кое-какую влагу.

Хиггс, самый слабый из нас, сдался первый, хотя в целом он держался довольно мужественно, даже после того, как ему пришлось бросить ружье, – у профессора не хватало сил его тащить, а мы с Ормом не заметили этого вовремя. Когда Хиггс больше не мог стоять на ногах, Оливер взял его под одну руку, а я под другую, и мы повели его: однажды я видел, как два слона таким же образом вели своего раненого товарища.

Спустя полчаса мне тоже изменили силы. Хотя я уже немолод, обычно я держусь бодро и привычен к пустыне и связанным с ней лишениям – иначе и быть не может, после того как я побывал в плену у племени халайфа. Но теперь я не в силах был идти дальше, остановился и попросил товарищей бросить меня и продолжать путь. Не говоря ни слова, капитан Орм протянул мне свою левую руку. Я с радостью оперся о нее, ведь жизнь дорога всем, особенно если имеешь какую-нибудь цель или желание, которое хочешь исполнить, а у меня были и цель, и желание. В это мгновение я устыдился себя самого и приказал себе идти, пока не умру.

Так мы плелись втроем: со стороны, наверное, казалось, что относительно трезвый человек тащит под руки двоих пьяных товарищей, пытаясь избежать встречи с полицейским, – в нашем случае со смертью. Мужество и выносливость Орма достойны всяческого восхищения; скорее всего, наша беспомощность внушала ему жалость, поэтому он терпел все невзгоды. Большую роль играла и его молодость – в общем, он находил в себе силы идти дальше и волочь под руки нас двоих. Внезапно он упал, словно его подстрелили, – видимо, потерял сознание. Профессор бредил, но еще сохранял здравый смысл, потому что периодически бормотал:

– Это безумие – соваться в пустыню только ради того, чтобы угрохать пару львов.

Я ничего не отвечал ему, но в душе вполне с ним соглашался. Потом сознание Хиггса помутилось, он вообразил, что я священник, стал передо мной на колени на песке и пространно исповедался в своих грехах, которые, насколько я мог судить, состояли главным образом в том, что он незаконно присвоил себе кое-какие древности или, приобретая их, обманул других коллекционеров. Я опасался, что помешательство профессора станет буйным, поэтому не противился, а смирился с отведенной мне ролью и произнес какое-то несуразное отпущение грехов, после чего бедняга Хиггс спокойно улегся рядом с Ормом. Перед моими глазами тоже начали проноситься странные видения ранней юности, и я ощутил, что на меня опускается непроницаемая тьма смерти. Я подумал, что надо развести костер, – во всяком случае, он отогнал бы львов и других хищников, которые иначе растерзали бы нас, прежде чем мы умрем. Но у меня не хватало сил собрать необходимое для костра топливо. В моей винтовке оставалось три патрона – другие я бросил, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. Мною овладело неуправляемое желание выстрелить из ружья – с какой целью, я тогда не мог объяснить; просто я был уверен, что патроны мне больше не понадобятся: ни добыть пищу, ни защититься от диких зверей у меня все равно недостанет сил. Зачем же мне в таком случае патроны? Я подумал: «А вдруг в этой бескрайней пустыне кто-нибудь услышит звук выстрела?», но тотчас усомнился в этом. Ну что же, если никто не услышит – нам всем конец.

Я приподнялся, сел и сделал первый выстрел, по-детски загадывая, куда же упадет пуля. Дальше я ничего не помню: наверное, я ненадолго заснул. Меня разбудил вой гиены, и, оглянувшись, я увидел совсем неподалеку сверкающие глаза животного. Я прицелился, выстрелил и услышал, как она завыла от боли. «Эта гиена, – мелькнуло у меня в голове, – больше не будет нуждаться в пище». Вокруг царила такая мертвая, угнетающая тишина, что я даже пожалел, что прикончил гиену. У меня оставался один-единственный патрон. Подняв винтовку над головой, я выстрелил в третий раз, потом сжал в своей руке руку Хиггса, как последнее звено, которое связывало меня с человечеством, и лег навзничь.

Очнувшись, я почувствовал, что глотаю воду, которой кто-то поит меня. Я выпил, кажется, довольно много, но все равно не столько, сколько мне хотелось. Я с трудом приподнялся и огляделся. Звезды ярко сияли в прозрачном воздухе пустыни, в их свете я узнал лицо сержанта Квика, наклонившегося надо мной. Я увидел также капитана: он сидел, озираясь по сторонам тупым взглядом; большой пес желтой масти с головой, как у волкодава, лизал хозяину руку. Это был тот самый пес, которого Орм купил у кочевых туземцев и дал ему кличку Фараон. Чуть поодаль стояли два верблюда.

– Как вы нас нашли, сержант? – спросил я слабым голосом.

– Не я вас отыскал, мистер Адамс, – ответил Квик, – а Фараон. В подобном деле он превосходит людей, ведь у нас нет такого обоняния, как у него. Мистер Адамс, вы – доктор, осмотрите, пожалуйста, мистера Хиггса. Мне кажется, он умер.

Я покосился на лежавшее рядом неподвижное тело и подумал то же самое. Нижняя челюсть у профессора отвисла, он лежал пластом и не шевелился; глаз его я не видел за закрывавшими их темными стеклами очков.

– Нужно воды, – сказал я, и Квик начал вливать воду в рот Хиггса.

Тот по-прежнему не подавал признаков жизни. Я расстегнул его одежду, послушал сердце и уловил слабое пульсирование.

– Надежда на спасение есть, – ответил я на вопросительные взгляды капитана и сержанта. – Мистер Квик, у вас случайно нет с собой бренди?

– Никогда еще я не пускался в дальний путь без бренди, доктор, – с улыбкой ответил Квик и достал из внутреннего кармана жестяную фляжку.

– Отлично. Влейте ему в рот несколько капель, – велел я, и сержант тут же выполнил мое приказание, которое немедленно возымело действие: Хиггс замотал головой, сел на песке, открыл рот и закашлялся.

– Бренди… мерзость… Зачем вы мне дали эту гадость? Я ведь трезвенник! Черти! Вы издеваетесь надо мной? Никогда не прощу! Я хочу воды, воды! – забормотал профессор охрипшим голосом.

Мы дали ему воды, и он пил много и жадно, пока мы не отобрали у него флягу. Мало-помалу он пришел в себя, поднял на лоб синие очки, которые никогда не снимал, и поглядел на сержанта внимательным взглядом.

– Понимаю, – кивнул он. – Мы, стало быть, не умерли, однако успели пройти через все предварительные стадии смерти. Вы это помните? Ужасно, да? Откуда взялся Квик?

– Не знаю, – ответил Орм. – Спросите у него.

Но сержант уже отошел от нас в сторонку и разжигал небольшой костер, на котором вскоре сварил для нас похлебку. Мы отведали ее, и она показалась нам изумительно вкусной. Когда мы утолили голод, Квик снял с верблюдов несколько одеял и накрыл нас ими.

– Спите, – сказал он, – мы с Фараоном посторожим вас.

Когда мы проснулись, солнце стояло высоко, и мы убедились, что все это не мираж, потому что недалеко от нас сидел Квик, разогревавший на костре мясные консервы, а рядом с ним – преданный Фараон, внимательно смотревший то ли на сержанта, то ли на мясо.

– Поглядите, – Орм указал на горы, – они все еще во многих милях от нас. А мы, безумцы, полагали, что сможем добраться до них.

Я кивнул и обернулся к Хиггсу, который только что проснулся и являл собой забавное и вместе с тем жалкое зрелище. Его ярко-рыжие волосы торчали во все стороны и были полны песка, белье на нем отсутствовало – видимо, на каком-то этапе нашего многотрудного пути он расстался со своей рубашкой, натиравшей ему свежие ссадины. Когда-то белая кожа вся была обожжена солнцем, а лицо ученого так изменилось, что злейший враг – и тот не узнал бы профессора. Он зевнул, потянулся – добрый знак и для человека, и для зверя – и попросил воды, чтобы помыться.

– Боюсь, мистер Хиггс, вам придется помыться песком, как это делают чертовы арабы, – с сожалением заметил Квик. – В этой засохшей стране считается роскошью тратить воду на умывание. Я захватил с собой немного вазелина, щетку для волос и зеркало, – добавил он, доставая вещи.

– Вы правы, сержант, – кивнул Хиггс. – Это преступление – расходовать в пустыне воду на умывание. Никогда больше и думать об этом не стану. – Он взглянул на себя в зеркало, уронил его в песок и воскликнул: – Не может быть! Неужели это я?

– Осторожнее, сударь, – серьезно сказал сержант. – Давеча вы сами говорили мне, что разбить зеркало – плохая примета, к тому же оно у меня единственное.

– Уберите его к черту, – обиделся профессор, – оно здесь ни к чему. Доктор, – обратился он ко мне, – смажьте мне лицо и другие больные места вазелином, если только его хватит.

Я выполнил его просьбу, а потом он намазал меня. Раны, обработанные вазелином, сначала сильно саднили, но вскоре боль прошла. В приподнятом настроении мы сели завтракать.

– Сержант, – попросил Орм, с удовольствием выпив пятую чашку чаю, – расскажите нам, как было дело.

– Ничего особенного, капитан. Дикари возвратились без вас, а так как я не знаю их языка, то ничего не понял из того, что они лопотали. Вы исчезли, и через некоторое время я дал понять Шадраху с его компанией, что они должны отправиться вместе со мной, чтобы разыскать вас, неважно, какой дует ветер – смертоносный или нет. Они закричали, что я сошел с ума и что идти бессмысленно, так как все белые путешественники наверняка погибли. Я пригрозил Шадраху, что он тоже умрет, – сержант похлопал по своему револьверу, – только тогда он послал со мной людей.

– Но мы вас не видели… – удивился Орм.

– Мы вас не нашли, верблюды отказывались идти, и один человек из племени абати умер от жажды. Понимая тщетность своих усилий, мы, пока не поздно, вернулись в оазис, чтобы переждать бурю. Но Шадрах не захотел вас искать даже после того, как буря закончилась. Убеждать его не имело смысла, и я, признаться, не желал марать руки его кровью и брать на душу страшный грех убийства. Я навьючил двух верблюдов, и мы отправились в путь вместе с Фараоном.

– Значит, ты, Сэм, верил в то, что мы живы? – по-дружески спросил капитан.

– Да, верил, но я не мог втолковать абати, что если вы остались в живых, то непременно направитесь в сторону вон той гряды. Я знал, что у вас нет компаса и что без него вам никак не сориентироваться. Я поехал вдоль равнины, время от времени поднимаясь на вершины холмов. Путь занял весь день, а когда стемнело, я остановился, потому что не было видно ни зги. Опечаленный, я сидел посреди этой огромной пустыни и вдруг через час или два заметил, что Фараон поднял уши и посмотрел на запад. Я тоже уставился в ту сторону, и мне показалось, будто я увидел вспышку света, направленную от земли к небу, то есть это не была падающая звезда; я решил, что кто-то стреляет из винтовки в воздух.

– Это я стрелял, – признался я сержанту.

– Так вот, я прислушался, но ничего конкретного не разобрал, зато Фараон через несколько мгновений навострил уши и приготовился бежать. Я пустил его по следу и поехал за ним к тому месту, откуда исходила вспышка света. Я провел в дороге часа два и время от времени постреливал из револьвера, но ответа не получал. Тогда я перестал стрелять и сделал привал, но Фараон начал повизгивать, понюхал воздух, рванул вперед и скрылся в темноте. Я услышал, как он лает в ста шагах от меня, вероятно, чтобы привлечь мое внимание. Я помчался за ним и обнаружил вас троих лежащими замертво – так, по крайней мере, я подумал в первое мгновение. Вот и вся история.

– Все хорошо, что хорошо кончается. Мы обязаны вам жизнью, сержант, – с чувством произнес Орм.

– Прошу прощения, капитан, – скромно ответил Квик, – вовсе не мне, а Фараону. Он умный пес, хотя и горячий, и вы правильно поступили, что выменяли его у туземцев на бутылку виски и перочинный ножик.

До оазиса мы добрались только на рассвете, потому что двигались очень медленно. Поскольку мы имели лишь двух верблюдов, двоим из нас – сержанту и капитану – пришлось идти пешком. Оливер Орм держался молодцом, менее эгоистичного человека я не встречал ни разу. Мне не удалось уговорить его даже на полчаса сесть на верблюда, и, когда я шел пешком, животное оставалось без всадника. Профессор, напротив, едва водрузился на верблюда, больше ни за что не согласился слезть с него. Капризный знаток древностей не желал идти пешком, несмотря на то, что горб животного сильно натирал ссадины и болячки на теле Хиггса.

– Я отсюда не сойду, – твердил он по-английски, по-французски и на разных восточных наречиях. – Я и так измерил ногами всю пустыню – мне на всю жизнь хватит.

Итак, мы с профессором восседали на верблюдах, как вдруг сержант остановил их. Я спросил, в чем дело.

– Кажется, едут арабы, доктор, – шепнул Квик, указывая на приближавшееся к нам облако пыли.

– В таком случае, – ответил я, – нам не нужно показывать страха. Давайте спокойно продолжать путь. Маловероятно, чтобы арабы напали на нас.