Текст книги "Экономика за один урок"

В начале главы мы отметили, что государственная «помощь» бизнесу так же опасна, как и враждебное отношение со стороны властей. И это касается как государственных кредитов, так и правительственных субсидий. Государство всегда одалживает и дает бизнесу то, что прежде оно у него забирает. Мы часто слышим, как последователи «нового курса» и другие статисты хвастаются тем, что государство «спасло бизнес», создав Корпорацию финансирования реконструкции, Корпорацию кредитования домовладельцев и другие государственные учреждения в 1932 году и позже. Но ведь государство не сможет оказать бизнесу никакой финансовой помощи, если прежде (или после этого) оно ничего у того же бизнеса не отнимет. Казна государства наполняется налоговыми отчислениями. Да возьмите хваленое «государственное кредитование»! Оно ведь тоже основано на том предположении, что все займы в итоге будут погашены из налоговых поступлений. Предоставляя кредит или субсидию, государство облагает налогом успешных частных предпринимателей, чтобы помочь неудачливым. В редких случаях такая политика может оказаться приемлемой, но нам не стоит акцентировать на них свое внимание по причине их исключительности. Если же мы посмотрим на долгосрочные последствия государственных программ кредитования для всей нации, они перестанут казаться нам хоть сколько-нибудь выгодными. И наш многолетний опыт – яркое тому подтверждение.

Глава 7. Проклятие машин

ОДНИМ ИЗ САМЫХ жизнеспособных экономических заблуждений можно назвать утверждение, будто машины создают безработицу. Многократно опровергнутое, оно возрождается из пепла и вновь появляется на сцене, такое же стойкое и влиятельное, как и прежде. Каждый раз, когда возникает длительная массовая безработица, всю вину начинают валить на машины. Многие профсоюзы по сегодняшний день берут данное заблуждение за основу своей деятельности. Общественность относится к этому терпимо, поскольку она либо полностью уверена в правоте профсоюзов, либо сбита с толку и не может понять, в чем ошибка.

Если руководствоваться хоть какой-то логикой, вышеуказанное утверждение приводит к абсурдным выводам. Получается, что безработица своим появлением обязана не только современным технологическим усовершенствованиям, но и ранним попыткам первобытного человека облегчить свою участь, избавив себя от тяжкого труда.

Не вглядываясь в далекое прошлое, давайте обратимся к труду Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов», опубликованному в 1776 году. Первая глава этой знаменитой книги называется «О разделении труда» («Of the Division of Labor»). На второй странице этой главы автор говорит о том, что рабочий, занятый на ручном производстве булавок, «мог сделать одну булавку в день и, естественно, не мог сделать двадцать», но с помощью машинного оборудования за это же время он смог бы сделать 4800 булавок. Как видите, уже во времена Адама Смита каждый новый станок лишал работы от 240 до 4800 рабочих, занятых на производстве булавок. В этой отрасли автоматизация производства вызвала безработицу в 99,98 %. Могло ли быть что-нибудь хуже?

Да, могло, потому что Промышленная революция тогда была в самом разгаре. Давайте рассмотрим некоторые ее эпизоды и последствия. В качестве примера возьмем чулочную промышленность. Ремесленники ломали новоизобретенные чулочные рамки (больше тысячи станков во время одного из мятежей), жгли дома, запугивали изобретателей так, что тем приходилось спасаться бегством. Порядок был установлен, лишь когда в события вмешалась армия, а главари мятежников были сосланы на каторгу или повешены.

Мы должны понимать, что, пока мятежники думали о своем ближайшем или отдаленном будущем, их протест против автоматизации отрасли был вполне обоснованным. Уильям Фелкин в своей книге History of the Machine-Wrought Hosiery Manufactures (1 8 6 7) утверждает (хотя это может показаться невероятным), что большая часть из 50 тысяч английских вязальщиков чулок и их семей в течение целых сорока лет страдали от голода и нищеты по причине внедрения в отрасли машинного оборудования. Но убеждение бунтовщиков, будто станки со временем вытеснят рабочих, было ошибочным, потому что уже к концу XIX века в чулочной промышленности было занято, по меньшей мере, в сто раз больше рабочих, чем в начале того же столетия.

Аркрайт изобрел хлопкопрядильный станок в 1760 году. В то время в Англии было 5200 прядильщиков, работавших на ручных прялках, и 2700 ткачей – всего 7900 человек, занятых на производстве хлопчатобумажного текстиля. Нововведению Аркрайта препятствовали по той причине, что оно якобы представляло угрозу для благосостояния рабочих. Протесты пришлось подавлять силой. Однако уже в 1787 году, через 27 лет после изобретения станка, парламентское исследование показало, что количество рабочих, занятых на прядении и тканье хлопка увеличилось с 7900 до 320000, другими словами, более чем в 44 раза.

Если читатель обратится к книге Дэвида Уэллса Recent Economic Changes, опубликованной в 1889 году, он найдет там отрывки, которые, за исключением дат и цифр, с таким же успехом могли бы быть написаны современными технофобами. С вашего позволения я процитирую некоторые из них.

На протяжении десяти лет, с 1870 по 1880 годы включительно, Британский торговый флот увеличил объем международных перевозок до 22 млн. тонн […], однако численность рабочих, обслуживавших эти грандиозные перевозки, в 1880 году уменьшилась по сравнению с 1870 годом почти на три тысячи (если точнее, 2990) человек. Что привело к этому? Внедрение паровых грузоподъемников и зерновых элеваторов в доках, использование паровой энергии и т. д.

В 1873 году в Англии, где цена удерживалась протекционистскими пошлинами, бессемеровская сталь стоила 80 долл. за тонну. В 1886 году ее стоимость составила меньше 20 долл. за тонну, а ее производство и продажа продолжали приносить прибыль. За этот же период производственная мощность конвертера Бессемера возросла в четыре раза, что привело, скорее, к снижению, чем к увеличению занятости.

Энергетический потенциал произведенных к 1887 году паровых двигателей был оценен Берлинским статистическим бюро в 200 млн. лошадиных сил, что эквивалентно приблизительно миллиард рабочих, а это более чем в три раза превышает работающее население Земли.

По логике вещей, последняя цифра должна была бы заставить господина Уэллса на минуту остановиться и подумать, почему в 1889 году вообще существовала какая-либо занятость. Но нет, в довершение ко всему он со сдержанным пессимизмом подытоживает, что «при таких обстоятельствах промышленное перепроизводство […] может стать хроническим».

Во время Великой депрессии в 1932 году широко развернулась кампания по возложению вины за рост безработицы на технологический прогресс. Всего за несколько месяцев учение группы, называвшей себя технократами, подобно лесному пожару, охватило всю страну. Я не буду утомлять читателя подробным перечислением приводимых ими фантастических цифр или исправлением последних. Достаточно будет отметить, что технократы приняли заблуждение в его изначальном виде: они утверждали, что теперь машины полностью вытеснят рабочих. Более того, в своем неведении они считали это заблуждение своим собственным революционным открытием. Это еще одно подтверждение афоризма Сантаяна: тот, кто забывает свое прошлое, обречен пережить его вновь.

В конце концов технократов высмеяли, и они исчезли, но их учение, возникшее задолго до их появления, осталось. Оно нашло свое отображение в сотнях мер по созданию дополнительных рабочих мест и в применяемой профсоюзами практике искусственного раздувания штатов. Все указанные меры и практики принимаются и даже одобряются общественностью по причине полной неразберихи в данном вопросе.

Свидетельствуя от лица Департамента юстиции Соединенных Штатов перед Временным национальным экономическим комитетом (известным как TNEC) в марте 1941 года, Корвин Эдвардс привел множество примеров таких мер. Профсоюз электриков Нью-Йорка обвинялся в отказе устанавливать электрическое оборудование, произведенное за пределами штата. Его члены добивались того, чтобы оборудование было демонтировано, а затем снова собрано непосредственно на рабочих площадках. В Хьюстоне, штат Техас, мастера-водопроводчики и профсоюз водопроводчиков договорились, что члены этого профсоюз будут устанавливать сборные системы трубопроводов только в том случае, если с концов труб будет срезана резьба, а новую будут делать на месте. Некоторые местные профсоюзы маляров наложили ограничение на использование краскопультов, чем существенно замедлили работу. Местный профсоюз водителей грузовиков требовал, чтобы в каждом грузовике, пересекающем городскую черту Нью-Йорка, вдобавок к уже нанятому водителю был еще один – местный. В разных городах профсоюзы электриков требовали, чтобы, в случае если на стройке временно используется освещение или электричество, застройщик нанимал на полную ставку электрика, которому было бы запрещено заниматься другими электротехническими работами. Такие меры, по словам господина Эдвардса, «нередко приводили к появлению на производстве человека, который целыми днями читал газеты или раскладывал пасьянс и не делал ничего, кроме того, что отмечался в журнале в начале и в конце рабочего дня».

Подобные примеры можно найти практически во всех отраслях. В железнодорожной промышленности профсоюзы настаивали на трудоустройстве пожарников на те локомотивы, где они были совершенно не нужны. Театральные профсоюзы настаивали на привлечении рабочих сцены даже в тех спектаклях, где не было никаких декораций. Профсоюзы музыкантов требовали использования так называемых музыкантов-дублеров или даже целых оркестров в случаях, когда хватило бы и грампластинки.

В 1961 году все свидетельствовало о том, что это заблуждение никуда не исчезло. Не только лидеры профсоюзов, но и государственные чиновники всерьез говорили об «автоматизации» как о главной причине безработицы. Автоматизацию обсуждали так, будто она была совершенно новым явлением. В действительности этот термин был не чем иным, как просто новым названием непрерывного технологического прогресса и дальнейшего усовершенствования трудосберегающего оборудования.

Даже сегодня среди противников внедрения машин, экономящих рабочую силу, встречаются экономически грамотные люди. Совсем недавно, в 1970 году, вышла в свет книга автора, настолько уважаемого, что ему была вручена Нобелевская премия в области экономики. В указанной книге он выступал против внедрения трудосберегающих технологий в слаборазвитых странах по причине того, что они «снижают спрос на рабочую силу»![2]2
  Gunnar Myrdal. The Challenge of World Poverty. – New York: Pantheon Books, 1970.


[Закрыть] Из сказанного следует, что для максимального увеличения занятости нужно сделать труд, по возможности, малоэффективным и малопроизводительным. Значит, английские луддиты[3]3
  Участники первых стихийных выступлений против применения машинного оборудования в конце XVIII – начале XIX веков. – Примеч. пер.


[Закрыть], ломая чулочные рамки, паровые ткацкие станки и стригальные машины, делали доброе дело, не так ли?

Можно собрать горы статистики, чтобы доказать, как сильно ошибались технофобы в прошлом. Но это ничего не даст, пока мы четко не уясним, почему они были не правы. Ведь в экономике статистика и история бесполезны, если они не подкрепляются базовым дедуктивным пониманием фактов, в данном случае пониманием того, почему ранние последствия внедрения машинного оборудования и других трудосберегающих технологий должны были быть такими и только такими. Иначе технофобы продолжат утверждать (что они, впрочем, и делают, когда им указывают на то, что предсказания их предшественников не сбылись), что «в прошлом, может быть, это и было во благо, но сегодня эконом и ческа я ситуация совершенно иная, и сей час мы просто не можем позволить себе разрабатывать трудосберегающее оборудование». 19 сентября 1945 года госпожа Элеонора Рузвельт в газетной колонке писала: «Сейчас мы достигли такого момента в истории, когда трудосберегающие машины хороши только до тех пор, пока они не лишают людей работы».

Но если внедрение трудосберегающего оборудования действительно является причиной постоянно растущей безработицы и нищеты, то вытекающие из этого утверждения выводы могут стать революционными не только для будущего технологий, но и для всего нашего понимания цивилизации. Мы должны не только рассматривать будущее развитие технологий как катастрофу, но и относиться с аналогичным ужасом ко всему техническому прогрессу прошлого. Ежедневно каждый из нас принимает то или иное участие в снижении трудовых затрат с целью достижения желаемого результата. Каждый старается сберечь силы и сэкономить средства. Каждый работодатель, хоть малый, хоть крупный, постоянно ищет пути достижения максимальной экономичности и эффективности, и, следовательно, минимальной трудоемкости производства. Каждый смышленый рабочий старается уменьшить затраты своих сил для выполнения того или иного задания. Самые честолюбивые из нас неутомимо экспериментируют над повышением производительности труда. Если бы технофобы обладали способностью логически мыслить, они бы признали технический прогресс и изобретательство не только непригодными, но и губительными явлениями. Зачем перевозить груз из Чикаго в Нью-Йорк по железной дороге, если можно нанять огромную толпу народа и перенести его на спинах?

Подобные лжеучения не выдерживают никакой критики, что, правда, не мешает им наносить огромный ущерб экономике уже одним только фактом своего существования. Давайте попробуем разобраться, что происходит при внедрении новых трудосберегающих изобретений. В зависимости от конкретной ситуации в отрасли детали этого процесса будут разными, поэтому мы возьмем такой пример, который позволит нам рассмотреть его основные принципы.

Представим, что производитель одежды узнает о станках, с помощью которых он сможет выпускать мужские и женские пальто, расходуя при этом вдвое меньше рабочей силы, чем прежде. Он устанавливает эти станки и увольняет половину рабочих.

На первый взгляд, то, что произошло, воспринимается как чистый рост безработицы. Но ведь для производства станков тоже нужна рабочая сила. В качестве компенсации появляются новые рабочие места на станкостроительных заводах. Но и сам предприниматель устанавливает оборудование только в том случае, если оно позволяет производить либо более качественные костюмы при условии двукратного снижения затрат на рабочую силу, либо такие же костюмы при условии уменьшения производственных затрат. Принимая за основу второе, мы не можем предположить, что в переводе на зарплату количество труда, затраченного на производство станка, равноценно той рабочей силе, которую в перспективе надеется сэкономить производитель, покупая этот станок. Иначе не было бы никакой экономии, и станок был бы ему не нужен.

Итак, мы все еще несем чистые потери в занятости. Однако нам следует помнить о том, что первым следствием применения трудосберегающего станка вполне может стать рост занятости, потому что производитель одежды наверняка рассчитывает на экономию денег в перспективе: может пройти несколько лет, прежде чем станок себя «окупит».

После того как станок самоокупится, прибыль предпринимателя станет больше, чем прежде. (Предположим, что он продает пальто по цене конкурентов и не предпринимает попыток ее сбить.) На данном этапе может показаться, что рабочие несут чистые потери в занятости, тогда как производитель-капиталист получает чистую прибыль. Но ведь именно на этих добавочных прибылях и зиждется благосостояние общества. Существует три способа расходования сверхприбыли, и производитель будет использовать, по крайней мере, один из них. Вот они: 1) расширение производства путем приобретения дополнительных станков; 2) инвестирование в другую отрасль; 3) увеличение собственного потребления. Каким бы ни был его выбор, он приведет к росту занятости.

Другими словами, в результате экономии производитель получает прибыль, которой он не мог похвастаться раньше. Каждый доллар, который он экономит на прямых выплатах заработной платы своим прежним рабочим, он опосредованно расходует на оплату труда рабочих в станкостроительной или любой другой капиталоемкой отрасли, на покупку нового дома, автомобиля, ювелирных изделий или шубы из натурального меха для своей жены. В любом случае (за исключением бессмысленного накопления) он косвенно обеспечивает то же количество рабочих мест, которое прямо сокращает.

Но на этом останавливаться не стоит. Если этот инициативный предприниматель будет получать большую выгоду по сравнению с конкурентами, то он либо начнет расширять свое производство за их счет, либо они тоже начнут покупать станки. Станкостроители получат новые заказы. Кроме того, в результате конкуренции и увеличения производства стоимость пальто неизбежно начнет падать. Те производители, которые будут использовать станки, больше не смогут получать сверхприбылей. Норма прибыли производителей, применяющих новые станки, начнет падать. Те же, кто вовремя не побеспокоился о переоснащении, вообще перестанут зарабатывать. Другими словами, сбережения начнут плавно перемещаться в кошельки покупателей пальто – потребителей.

Поскольку пальто станут дешевле, их сможет купить больше потребителей. А это значит, что, несмотря на уменьшение числа рабочих, необходимых для производства одинакового количества пальто, эти самые пальто начнут выпускать в больших количествах. Если спрос на пальто, как говорят экономисты, «эластичен», т. е. если падение его стоимости приводит к сравнительному увеличению общей суммы денег, потраченных на его приобретение, тогда на его производстве будет занято больше рабочих, чем до внедрения трудосберегающих станков. Мы уже знаем, как это было в чулочной и других отраслях текстильной промышленности.

Нужно заметить, что появление новых рабочих мест не зависит от эластичности спроса на конкретную продукцию. Предположим, что, несмотря на уменьшение стоимости пальто с прежних 150 долл. до 100 долл., товарооборот пальто останется тем же, что и раньше. Даже если потребители будут покупать столько же пальто, как и прежде, у каждого из них теперь будут оставаться дополнительные 50 долл. И они смогут потратить их на любой другой товар, содействуя тем самым увеличению занятости в других отраслях.

В конечном итоге внедрение машинного оборудования, технических изобретений, автоматизации, сберегающих и повышающих производительность технологий не только не вызывает роста безработицы, но и способствует ее сокращению.

Конечно, не все изобретения и открытия можно назвать «трудосберегающими». Некоторые из них, такие как точные приборы, нейлон, люцит, фанера и пластмасса, лишь улучшают качество продукции. Другие, такие как телефон или самолет, выполняют операции, которые человек выполнить не в состоянии. Третьих, таких как рентгеновские установки, радиоприемники, телевизоры, кондиционеры и компьютеры, могло бы просто не быть. Но мы ведем речь о том типе машинного оборудования, который привлек к себе исключительное внимание современных технофобов.

Дискуссия о том, что автоматизация в конечном счете не вытесняет рабочих с производства, может привести нас к интересным выводам. Так, к примеру, некоторые специалисты утверждают, что машинное оборудование создает дополнительные рабочие места. Это возможно, но только при определенных условиях. Машины действительно могут создать огромное количество дополнительных рабочих мест в отдельных отраслях. Наглядный пример – показатели развития текстильной промышленности в XVIII веке. Его современные аналоги впечатляют не меньше. В 1910 году в только что созданной автомобильной промышленности Соединенных Штатов было занято 140 тыс. человек. В 1920 году, после усовершенствования выпускаемой продукции и снижения производственных затрат, число рабочих, занятых на автомобильном производстве, составило 250 тыс. В 1930 году, благодаря последующим усовершенствованиям и снижению затрат, занятость в отрасли достигла отметки в 380 тыс. человек. В 1973 году эта цифра равнялась 941 тыс. В 1973 году 514 тыс. человек было занято на производстве самолетов и деталей к ним, а 393 тыс. рабочих занимались производством электронных комплектующих. Подобный процесс можно наблюдать во многих других отраслях: усовершенствование продукции и снижение производственных затрат неизбежно приводит к росту занятости.

Есть еще одно бесспорное доказательство того, что машины значительно увеличивают количество рабочих мест. Население Земного шара возросло вчетверо по сравнению с серединой XVIII века – рассветом Промышленной революции. Можно сказать, что машинное оборудование способствовало демографическому росту, потому что без него мы не смогли бы обеспечить жизнедеятельность значительно увеличившегося населения. Таким образом, мы можем с уверенностью заявить, что три четверти населения нашей планеты обязаны машинам не только своей работой, но и жизнью.

Будет неправильно считать, что основной функцией или результатом внедрения машинного оборудования является создание рабочих мест. Настоящее призвание машин состоит в увеличении производительности, подъеме уровня жизни и экономического благосостояния общества. Нет ничего сложного в том, чтобы обеспечить работой все население даже (или особенно) в условиях самой примитивной экономики. Полная занятость – абсолютно полная, продолжительная, скучная, изнурительная занятость – характерна именно для стран с самыми низкими экономическими показателями. Там, где полная занятость уже достигнута, новые станки, изобретения и открытия не смогут увеличивать занятость до тех пор, пока не увеличится численность населения. Скорее всего, они приведут к большей незанятости (я говорю о добровольной, а не вынужденной безработице), так как население сможет позволить себе работать меньше часов, а детям и старикам вообще не нужно будет работать.

Итак, мы пришли к выводу, что машины увеличивают производительность и повышают жизненный уровень, и делают они это одним из двух способов: через снижение стоимости товаров для потребителей (как в примере с пальто) и через увеличение заработной платы рабочих. Другими словами, они либо увеличивают размер зарплаты, либо с помощью снижения цен увеличивают количество товаров и услуг, которые можно купить на те же деньги. Иногда эти процессы происходит одновременно. В каждом конкретном случае это во многом зависит от кредитно-денежной политики государства. Но, так или иначе, машины, изобретения и открытия увеличивают реальную заработную плату.