Текст книги "Пожиратель душ. Об ангелах, демонах и потусторонних кошмарах"

Он неловко укутался в плед. Ночь становилась все холоднее. Ледяные звезды будто следили за ним с озаренного холодным сиянием неба. Перед тем как провалиться в сон, Дойл решил, что слышит чей-то смех…

Его сон был полон странных гротескных образов. Он чувствовал, что падает в головокружительную бездну, и это ужасное головокружение оставило его разбитым и беззащитным перед снами, которые последовали за ним…

Ему снилось, что он снова у Бенсона. На стенах по-прежнему висели черные портьеры, пентаграмма все так же светилась на полу, лишь серебряные светильники больше не горели. Вокруг было темно и тихо, дул ледяной ветер.

Внезапно Дойл подумал о другом, как бывает во сне, и понял, что у комнаты нет потолка. В черной выси горели холодные звезды. Без всякого предупреждения над его головой зашевелился неровный клочок неба. Над открытой комнатой завис невидимый бесформенный силуэт.

Под ногами у Дойла, на том же месте, лежало тело Бенсона. Остекленевшие глаза, казалось, излучали пугающий внутренний свет. Они смотрели не на него, а вверх, и свет из зловещих глазниц понемногу рассеивал мглу в комнате.

Сверху спустился толстый узловатый канат, остановился над головой мертвеца и начал медленно извиваться, словно огромный червяк. Проследив за канатом, Дойл увидел, что тот скрывается в черной тени наверху, и отчего-то обрадовался тому, что в темноте не смог четко разглядеть зависшую над домом сущность.

Веки Бенсона понемногу смыкались. Если не считать этого едва заметного движения, на его лице, по-прежнему бледном, не дрогнул ни один мускул. Наконец глаза мертвеца полностью закрылись. Дойл заметил, как черный канат шевельнулся, изогнулся и через комнату двинулся к нему. Над головой возникло тусклое сияние. Оно нарастало, становилось все ярче, пока звезды на его фоне не стали еле видимыми фантомами, – и беззвучно опустилось на Дойла.

Дойла охватил неописуемый ужас. Он попытался отпрянуть, но обнаружил, что не может пошевелиться; его будто разбил сонный паралич, сделав полностью беспомощным. Постепенно в бледном сиянии перед его глазами появилась смутная аморфная фигура.

Канатоподобная штуковина приближалась. Дойл испуганно дернулся, пытаясь разорвать невидимые оковы, мешавшие двигаться. И теперь это ему удалось.

Паралич сняло; он развернулся, чтобы убежать, но увидел перед собой пустоту. У самых его ног открылась черная бездна, и он полетел в нее. Его затрясло, по телу точно пробежал электрический разряд, одним махом спутавший все чувства. На миг Дойлу показалось, что он падает в волны забвения, и тут его окутало серое сияние. Комната без потолка исчезла. Пропали и Бенсон, и летающий ужас.

Он очутился в другом мире. Мире снов!

Удивительное ощущение нереальности! Дойл огляделся и обнаружил, что он купается в непонятно откуда исходящем сером сиянии, не отбрасывая тени. Воздух сгустился и превратился в полупрозрачную туманную дымку. На равнине вокруг него мерцали причудливые скопления кристаллов. Наверху легко и свободно парили удивительные шарообразные существа размером с его голову. Эти идеальные шары были покрыты яркой, похожей на змеиную чешуей.

На глазах Дойла один из них взорвался облаком крошечных искрящихся пылинок, которые медленно осели на землю. При соприкосновении с землей пылинки превратились в крошечные кристаллы и начали расти, образуя причудливые фигуры.

Тусклое сияние постепенно становилось ярче; Дойл внимательно приглядывался к бледному искрящемуся свету, пока не сообразил, что это означает. Наконец он смог различить в нем пугающие очертания, и тут же, без предупреждения, из сияния снова возник черный канат – и потянулся к Дойлу!

Дойл испытал леденящий ужас. Неужели этот сон никогда не кончится? Его снова охватил странный паралич. Хотелось закричать, но с онемевших губ не сорвалось ни звука. Но не успело червеобразное щупальце коснуться его, как Дойл вспомнил прошлый побег и опять отчаянно дернулся, освобождаясь от невидимых оков. И снова под ногами разверзлась бездна, и снова его тело затряслось, когда он полетел вниз, и снова темный занавес поднялся, открыв другой фантастический пейзаж.

Вокруг был пышный непроходимый лес. Кора деревьев, листья, тугие спутанные лианы и даже трава под ногами были кричащего ярко-алого цвета. Но самое страшное – все это было живым!

Свисавшие с деревьев лианы извивались и раскачивались, сами деревья тоже неутомимо колыхались в спертом горячем воздухе. Даже длинные мясистые травинки под ногами шевелились, как черви, отчего Дойлу стало дурно.

Солнца не было, лишь пустое голубое небо, невероятно безмятежное по сравнению с этими жуткими хитросплетениями. Дойл успел заметить, как к нему метнулась алая, похожая на змею лиана толщиной с руку, и вновь предпринял отчаянную попытку сдвинуться с места. В тот же миг он увидел над собой зарождение знакомого пульсирующего сияния. Спустя миг его окутала тьма, и он очутился уже в другом мире.

Он стоял посреди большого высокого амфитеатра, смутно напоминавшего Колизей, но гораздо более крупного. Вдали высились зрительские ряды, которые стремительно заполняла толпа. От первого ряда его отделяли метров десять – и четыре существа.

Это были ужасные, совсем не похожие на людей чудовища. На жирных мешковатых темнокожих тушах сидели бесформенные, абсолютно черные шары, покрытые асимметричными беловатыми отметинами. В каждом шаре была дыра, из которой свисали тонкие бледные ленты, а над дырами располагались белесые глянцевые диски с черными точками посередине.

Тела существ покрывала черная субстанция, благодаря которой различить можно было лишь их антропоидные силуэты. Дойл заметил, что из этой субстанции торчат непонятные отростки, но не смог определить их предназначение.

Один из длинных отростков свисал из того места, где, предположительно, должен был находиться пупок, и напоминал слоновий хобот. У другого отростка, покороче, на конце имелась яйцевидная выпуклость. Дойла едва не стошнило, когда одно существо вскинуло руку и из подмышки лениво высунулся розоватый язык.

По толпе прокатился ропот, перешедший в рев. Люди в дальних рядах запрыгали и заплясали. Четверка начала приближаться, размахивая своими отвратительными отростками.

Над головой Дойла вновь появилось светлое пятно, засияв странным ярким огнем, которого Дойл уже привык бояться. Существа испуганно ретировались на безопасное расстояние. На этот раз Дойл был готов. Его мускулы заходили ходуном при виде материализовавшегося из света ужаса, и он снова полетел во тьму, затратив на этот раз гораздо меньше усилий.

Из бесцветной мглы он переместился на ослепительно-белую ледяную равнину под черным беззвездным небом. Куда ни глянь, не было видно ни единого сооружения. Лютый мороз пронизывал Дойла до костей, словно он был в открытом космосе. Он не стал дожидаться появления преследователя и усилием воли перенесся в следующий мир.

Тут он очутился на поверхности черной желеобразной субстанции, которая то вздымалась, то опускалась под ногами, словно шкура гигантского чудища. Эта черная кожа тянулась на много миль вокруг. Вскоре над Дойлом загорелся предупреждающий свет, и он, трясясь, сбежал сквозь завесу тьмы.

В следующем мире почва была твердой, промерзшей, а над головой раскинулось удивительно прекрасное ночное небо с незнакомыми созвездиями, среди которых горделиво сияла большая белая комета. Из этого мира Дойл переместился в странное место, где под ногами был лед, а может, стекло. Глубоко внизу виднелись то ли вмерзшие, то ли намеренно захороненные там смутные фигуры – колоссальные и, насколько он мог разобрать сквозь мутную полупрозрачную субстанцию, совершенно непохожие на людей.

Следующее видение оказалось худшим из всех. После стремительного падения в темноту Дойл очутился посреди огромного города, шпили которого уходили высоко в черное небо, где бежали две ослепительно алые луны, движение которых почти можно было уловить невооруженным глазом. Город был огромным и потрясал воображение – косые черные башни и крепости не подчинялись привычным принципам геометрии. То было скопление неописуемых каменных уродств, образец архитектурного безумия, и у Дойла сильно заболели глаза, когда он попытался осмотреть эти невероятные сочетания углов и плоскостей.

Дойл успел заметить, что город кишит аморфными, кошмарными обитателями, и испытал ни с чем не сравнимый ужас. Не задерживаясь, он в очередной раз отчаянно бросился в поджидавшую его черную бездну.

Казалось, он не одну тысячу лет падал сквозь безграничную пустоту. Но вдруг очнулся, мокрый и задыхающийся, в своем родстере. В предрассветной мгле виднелись очертания ближайших деревьев.

Дрожа, Дойл потянулся к бардачку. В горле пересохло, в голову словно вбивали гвозди. Нужно было попить. Его рука взялась за бутылку и тут же замерла.

Необъяснимым образом над ним снова возникло пятно света!

Дойл вжался в спинку кресла и в ужасе вытаращил глаза. Из пустоты, пульсировавшей от напряжения космических сил, появилась чудовищная сущность. Постепенно она закрыла собой ослепительное пятно, и Дойл увидел над головой отродье чужого, неведомого измерения – Иода, Охотника за Душами!

Богомерзкий фантом был не однородным, а как бы сшитым из множества несочетаемых элементов. Сквозь полупрозрачную чешую просвечивали удивительные минералы и кристаллы, а тело ужасного создания окутывал мерзкий, тягуче переливавшийся пульсирующий ореол. С пористой шкуры на капот капнула какая-то жижа и стекла вниз, выпустив отвратительные, похожие на вьющиеся растения отростки, которые с жадным хлюпающим звуком принялись извиваться.

Это был ослепительный космический ужас, порожденный чужой вселенной, потусторонняя доисторическая сущность, призванная из глубины веков древней магией. На Дойла пристальным взором мидгардского змея уставился громадный фасетчатый глаз; существо приблизилось, многозначительно поигрывая канатообразным щупальцем.

Дойл изо всех сил попытался порвать невидимые путы, вновь обездвижившие его. Он напрягся до мучительного стука в висках, но ничего не произошло – лишь тонкий пронзительный свист вырвался из отверстия в морщинистой коже существа. Щупальце поднялось и, словно змея, метнулось к лицу Дойла. Он почувствовал холодное прикосновение ко лбу, и мозг сковала непостижимая ледяная агония.

Мир ослепительно вспыхнул и потух, и Дойл почувствовал, как к его мозгу что-то присосалось. Нахлынула нестерпимая боль, и жизнь заструилась прочь из его тела.

Затем боль в голове стихла и прекратилась совсем. Снова раздался короткий пронзительный свист, растаявший где-то вдалеке, и Дойл остался один в угрюмой, гнетущей тишине.

На дороге не было никого, кроме неподвижного водителя в машине.

Элвин Дойл попробовал пошевелить рукой, но не смог. Охваченный леденящим ужасом, он попытался закричать, позвать на помощь, но с застывших губ не сорвалось ни звука.

Он вдруг вспомнил, о чем рассказывал Бенсон:

«…Иод извлекает из существа жизненную силу, оставляя лишь сознание. Мозг продолжает жить, хотя тело умирает. Это… жизнь-в-смерти».

Дойл ненадолго провалился в забытье. Когда он очнулся, то увидел вокруг машины с десяток зевак. Мужчина в форме цвета хаки наклонился к нему с зеркалом. Затем печально покачал головой.

– Нет, он определенно мертв. Посмотрите, – ответил он на вопрос, которого Дойл не услышал, и поднял зеркало. – Видите?

Дойлу хотелось закричать, сказать им, что он жив. Но губы и язык были парализованы. Он не мог издать ни звука. Тело ничего не чувствовало; разум как будто не осознавал его существования. Вскоре лица людей расплылись, превратившись в бледные пятна, и в ушах загремел безумный гром.

Гром был удивительно ритмичным. Серия последовательных ударов – стук падавших на крышку гроба комьев земли – выражала запредельный ужас существования, которое не было ни жизнью, ни смертью.

Взгляд за дверью

Дом был отвратительно дряхл. Я почувствовал это сразу. Обычно я не слишком подвержен подобным впечатлениям, но высокий особняк с мансардой, в котором обосновался Эдвард Кин, словно бы извергал физически ощутимые миазмы пыльной древности. Располагался дом в ложбине между холмами Новой Англии, стоял в полном одиночестве, и Кин снял его на лето в качестве своей резиденции, чтобы закончить серию картин сельской местности и окрестных достопримечательностей.

Я проводил отпуск в Нью-Йорке и однажды в воскресенье приехал навестить Кина, с которым мы хорошо знакомы. Он открыл дверь и поздоровался, и меня поразили бледность его лица и лихорадочный блеск в глазах. Поприветствовав меня с радушием, в котором тем не менее углядывалась некоторая сдержанность, он провел меня узким обшарпанным коридором к себе в мастерскую. Мы курили и разговаривали почти целый час, и лишь тогда объяснился скрывавшийся в глазах Кина страх.

Он пробился внезапно, в ответ на какое-то совершенно незначительное мое воспоминание. Подавшись вперед, Кин для вящего эффекта положил худую руку мне на колено и торопливо заговорил:

– Джонни, я похож на сумасшедшего? Я ходил к врачу, он ничего не обнаружил… Но что-то со мной не так. Скажи, я похож на…

– Может, у тебя начинается грипп? – предположил я. – Эд, ты мог просто заработаться. Но почему же сразу безумие?

Он сурово на меня посмотрел:

– Я тебе скажу. Мне так или иначе давно хотелось кому-нибудь рассказать – все-все рассказать, начиная с того момента, как я заметил отсутствие крыс. – Видя мое удивление, он криво усмехнулся. – Дом очень старый. Говорят, в незапамятные времена здесь умерла ведьма. И в таких ветхих домах, как этот, естественно, ожидаешь увидеть крыс. Понимаешь?

Я кивнул, и взгляд Кина метнулся мимо меня к выходу. Дверь, как я вдруг заметил, была открыта, хотя мне казалось, что, войдя, я ее закрыл.

На секунду на лице Кина промелькнул ужас – и пропал так быстро, что я не успел его осознать. У меня по спине пополз незнакомый холодок, а Кин продолжал:

– Нет крыс. Нет пауков. Нет насекомых. В доме ничего живого, кроме меня. Правда, иногда потрескивают деревянные стены – по ночам.

– Ты стал жертвой нервного срыва, – сказал я. – Дерево потрескивает! Скажи еще, что в доме живет привидение!

– Да, – ответил он. – Живет.

Я молчал. А Кин тут же снова заговорил, словно желая опередить мои комментарии:

– Все началось в первую неделю после моего приезда. Ты видел коридор, который проходит через все здание? Идем со мной.

Он поднялся, жестом позвав меня за собой, и встал у дверей. Я сперва замешкался в нерешительности, затем вышел раньше его из комнаты, заметив, как он пристально смотрит на порог.

В коридоре было темно, и, когда я посмотрел вдаль, мне показалось, что передо мной невероятно длинный туннель, уходящий в бесконечные глубины.

– Эд, что я должен увидеть? – спросил я.

Он пожал плечами и потащил меня обратно в комнату.

– Наверное, ничего. Вряд ли мне следует ожидать, что… – Кин осекся, его побелевшее лицо было крайне серьезным. – Ты совсем ничего не видел? Даже намека на движение?

– Нет. Ты едешь со мной в город – к доктору.

– Ты, как всегда, прагматичен, – сказал он, разведя руками. – Я уже ездил. Не помогает. В общем… Я начал тебе рассказывать, что произошло. Через несколько дней после того, как я сюда приехал, мне приснился сон…

Я очень устал и хотел спать, но во сне я двигался с удивительной легкостью, словно не скованный силой притяжения. Моя кровать стоит вот здесь, – он указал на тахту под окном, – и во сне мне виделось, что я встал и пошел к двери, а она, по мере того как я подходил, медленно-медленно открывалась. Через окно лился лунный свет, но в коридоре стояла кромешная тьма. Я двигался ощупью, ведя рукой по правой стене. Запомни это. Справа – деревянная обшивка, и дерево очень старое, ужасно старое. По пути я почувствовал что-то под пальцами: это была резная панель, и я невольно стал шарить в поисках дверной ручки. Пальцы сомкнулись на какой-то тяжелой металлической защелке. Я задумался – а затем, даже во сне, вспомнил: в той стене нет двери.

Он поднял руку, предвосхищая мои возражения:

– Конечно, это всего лишь сон. Но я едва ли смогу передать то потрясение, потерянность, которые ощутил в тот момент. А потом я услышал нечто такое, что совершенно точно отличалось от тревожного потрескивания деревянных панелей: тихий, скребущий звук, словно что-то тяжелое царапается в дверь. И почувствовал, что защелка у меня под рукой задрожала. Я машинально сжал защелку, и дверь внезапно распахнулась – резко ушла от меня. Ты помнишь, что мне ничего не было видно. Только чернота – и две мелкие точки света, которые внезапно возникли перед моим лицом. Желтые, как глаза у кошки. Тут я проснулся.

Кин внимательно на меня смотрел, и я заставил себя не выдавать мимикой тревогу.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал я. – Дом, конечно, старый, но, Эд, ты-то всегда был реалистом.

Я засмеялся, и на его лице мелькнула секундная вспышка гнева.

– Думаешь, смех меня отвлечет? Если бы! Нет. Когда я спросил, не видел ли ты что-нибудь в коридоре, я хотел узнать, видел ли ты то же, что и я.

– И что это?

– Глаза. Желтые глаза, похожие на кошачьи, которые внимательно за мной следят. Я и сейчас их вижу, в коридоре. Два парящих в воздухе глаза.

Его стала бить жестокая дрожь, и тогда я осознал, в каком невероятном нервном напряжении он пребывает.

– Господи, как же ты не понимаешь? Я боролся, говорил себе, что всей этой дряни не существует! Это галлюцинации; и если я не хочу потерять рассудок, придется их не замечать – но они-то за мной следят, следят постоянно! В этих глазах нет никакого выражения. Всегда держатся впереди на одном расстоянии, но порога этой комнаты они пересечь не могут. Почему – не знаю.

Я видел, что Кин сходит с ума, если уже не сошел.

Он встал и принялся шагать по комнате, его взгляд поминутно возвращался к коридору. Я подошел к двери, хотел закрыть ее, но его голос меня остановил.

– Нет! Не делай этого! Когда закрыто – еще хуже. Я не могу сказать, чем оно там занимается, но знаю, что оно там, за дверью. И когда я ее открою, оно будет меня поджидать. Хоть бы намекнуло как-то о своих намерениях: чего хочет, что собирается делать! Джонни, я сумасшедший?

– Нет, – сказал я. – Но уже движешься к безумию прямым ходом и скоро там будешь, если не поедешь со мной в город и не покажешься врачу. Может быть, какому-нибудь специалисту.

– Бесполезно, – ответил он; его осунувшееся лицо покрывала испарина. – Оно преследует меня. Даже в кабинете у врача я видел эти два наблюдающих за мной кошачьих глаза – а врач не видел. Пилюли мне, глупец, прописал и в клинику хотел отправить.

Кин бешено рассмеялся:

– Ну уж нет, я знаю, что бы там произошло. Я бы сломался и пошел бушевать, и тогда на меня надели бы смирительную рубашку, мне бы пришлось лежать и смотреть на эти глаза, не имея возможности даже шевельнуться. Вот тогда бы я точно сбрендил.

– Эд, послушай, – уверенно сказал я. – Тебе надо немедленно отсюда выбраться. Тебе хватит ума понять, что это галлюцинация, возможно вызванная переутомлением. Тут надо привести в порядок тебя, а не воображаемые глаза.

Кин не отрываясь следил за входом.

– Воображаемые глаза, – повторил он. – Воображаемые глаза! Боже, какая злая шутка! Самое плохое, я не знаю, кто прав, ты или я: то ли это я схожу с ума, то ли…

Он внезапно замолчал, и его тщедушное тело сотрясла дрожь. Глаза его были безумны.

– Может быть, это оттого, что ты слишком много работаешь, – сказал я, осознав, что Кина надо везти к врачу как можно скорее. – Или от нервного напряжения.

– Никакого нервного напряжения у меня не было, – пробормотал он. – До этого сна. Если хочешь знать, что его вызвало, иди сюда!

В комнате была еще одна дверь, Кин подвел меня к ней и открыл. На долину опускались сумерки – на холмы уже упала мрачная задумчивая тишина, от которой стихло даже пение птиц. Кин ступил в заросший сорняками сад и потащил меня вдоль стены дома.

– Видишь, вон там? – Он указал вперед.

Я ничего не видел, кроме голого гниющего дерева с потрескавшейся и поблекшей от непогоды корой. Это я Кину и сообщил.

– Нет, смотреть тут не на что. В том-то и беда. Если я правильно помню, в моем сне это то самое место в коридоре, где я открыл дверь. А теперь гляди сюда.

Он кивнул на валявшуюся в нескольких футах от нас полуразвалившуюся дощечку, вросшую в траву. Я наклонился, силясь разобрать в сумерках надпись.

– Ori… Ori… и еще что-то, – сказал я. – Не прочитать.

– Origo mali, – докончил Кин. – И ничего больше. «Источник зла».

Он пошел обратно к дому и, вернувшись в мастерскую, зажег старинную масляную лампу. Меня поразила чернота его глаз на фоне болезненной желтизны лица, которое в лучах лампы отсвечивало, как маска.

– Я, конечно, не уверен, – заметил он, подтягивая кресло к шаткому столу. – Но помнишь, я говорил, что в этом доме, по легенде, когда-то жила ведьма?

Я кивнул.

– Умерла она тоже здесь. Я прошелся по холмам, заглянул на фермы. Один старик многое мне порассказал. Всё байки, обрывочные; он слышал их от своего отца. О старухе, которая жила здесь давным-давно, умерла и была похоронена рядом с домом. Мне представляется, – он пристально на меня посмотрел, – что дощечка, которую ты только что видел, – все, что осталось от ее надгробия.

Его взгляд переместился к порогу, и уголок рта дернулся. Я невольно повернул голову.

Там, конечно же, не было ничего, кроме темного прямоугольника двери.

– Я не сказал тебе самого неприятного. – Кин положил голову на руки, и столик скрипнул под его весом, голос зазвучал приглушенно: – При первых намеках на закат мне хочется спать. Каждую ночь, начиная с самой первой, я вижу сон.

Я смотрел на его макушку и вдруг с внезапным изумлением заметил, что среди блестящих черных волос появились седые.

– Эд, – твердо сказал я. – Ты сейчас едешь со мной…

– Вижу сон, – отрешенно перебил он меня. – Каждую ночь один и тот же сон. Я иду в темноте по проходу, пока не почувствую рукой холод той самой металлической защелки. Дверь открывается, но я не просыпаюсь, как в первый раз. И желтых глаз не вижу. Они в коридоре, рядом со мной…

Его голос стих до бормотания, и голова завалилась набок. Но не успел я двинуться с места, как он едва слышно заговорил:

– Мне нужно идти к… Не знаю, что это. Не комната. Надо перешагнуть порог, пройти через эту дверь, которой не существует, – меня толкает какая-то жуткая сила, – и… каждую ночь я подхожу к ней чуть ближе. Прошлой ночью я перенес ногу через порог…

Долгое время стояла полная тишина. Вокруг загадочно потрескивало дерево. Лампа горела неровно, отбрасывая на стены тяжелые бесформенные тени. Я подумал о той жуткой дощечке снаружи и вздрогнул. Возвращение в город будет не из приятных.

Шли минуты. Внезапно, как только я собрался встать, Кин снова заговорил:

– Ведьма умерла. Нельзя жить вечно. Но она нашла способ воскреснуть – не телом, которое было закопано, давно сгнило и превратилось в пыль, но душой. Она ждала в могиле, пока кто-нибудь не войдет в этот дом. Сюда пришли, только нескоро, потому что ведьму при жизни боялись. Могила накладывала на человека заклятие, от которого он видел во сне дверь. В тот момент, когда дверь открывалась… человек становился обречен. Куда бы он ни бежал отсюда, он снова видел сон… снова и снова… пока наконец в этом сне не переступал через порог. После этого его тело пустело и туда входила душа ведьмы.

Я уловил позади какой-то едва слышный звук. Повернувшись и уставившись на дверь, я увидел только черную пустоту.

– Осуществить такие преобразования непросто, – монотонно бормотал приглушенный голос. – Чтобы пережить эту метаморфозу и выдержать душу ведьмы, требовался крепкий сосуд, крепкое тело. Первый человек умер… и еще многие умерли… а ведьма все не могла найти достаточно сильное тело, способное удержать ее душу.

– Слушай! – перебил его я и уставился на дверь.

Мне померещилось нечто, напоминавшее металлический грохот.

А затем я отчетливо услышал, как дверь захлопнулась. Я быстро встал, чувствуя, что дыхание мое неровно. Не шевелясь, я ждал и наблюдал за дверью. Но звуков больше не было.

Кин поднял голову и вгляделся в меня. Поначалу я ничего не понял. Но потом увидел и, кажется, закричал.

Лицо Кина изменилось. Его выражение, подобное черной вуали, неосязаемой и нематериальной, я могу описать лишь как чистое зло. Это по-прежнему было лицо Кина, но в то же время – лицо демона. Но не это пронзило меня запредельным ужасом, заставив содрогнуться от мутящего страха. Глаза, которые смотрели на меня с отвратительного лица Кина, больше не были черными – они были желтыми, как у кошки!

Мне трудно вспомнить, что случилось потом. Кажется, монстр, которым стал Кин, поднялся из-за стола и жутковато улыбнулся, буравя меня демоническим взглядом. По-моему, я опять закричал, вспомнив звук из коридора – звук захлопывающейся двери, – и понял, что Эдвард Кин снова заснул и переступил через ужасный порог, которого так боялся. И еще я помню, что свет в желтых глазах вдруг угас, тело рухнуло на пол и осталось лежать недвижимо… И когда я наконец заставил себя пощупать пульс, его не было.

Это случилось две ночи назад. Я бежал из ведьминого дома и как безумный погнал на машине в город, желая лишь одного: вырваться из страха, который сомкнул вокруг меня свои щупальца. По дороге я все время думал об услышанных словах: «Чтобы выдержать душу ведьмы, требовалось крепкое тело. Первый человек умер… и еще многие умерли».

Что за существо говорило со мной устами Эдварда Кина? Ответ может быть только один, и он настолько фантастичен, что никто в здравом уме не предположил бы его истинность. Но я уже не в здравом уме.

По крайней мере, надеюсь, что не в здравом. Ибо если то, что я узрел в ведьмином доме, не просто безумные видения помрачившегося рассудка, то о судьбе, постигшей Эдварда Кина, я не дерзну даже размышлять. И еще, сидя в одиночестве здесь, в номере современного отеля в Бостоне, я все время вспоминаю отдельные фразы: «Могила накладывала на человека заклятие, от которого он видел во сне дверь».

«В тот момент, когда дверь открывалась… человек становился обречен… он снова и снова видел сон, пока наконец не переступал через порог…»

Прошлой ночью я видел сон. В современном отеле, в современном Бостоне. Мне снился темный коридор, по которому я пробирался на ощупь, и защелка, которая повернулась у меня под рукой… и дверь, которая открылась.

Я пишу, и мой взгляд перемещается к двери моей спальни, и там я вижу желтые точки света.

Уже сумерки. Подступила непреодолимая сонливость, навалилась на меня. Я то и дело клюю носом, веки тяжелеют. Я вот-вот засну и увижу во сне порог, за которым меня ожидает невообразимый ужас.

И я не могу и не решаюсь с ним встретиться.

Так что… видимо… мне придется себя убить.