Текст книги "Годы в Белом доме. Том 2"

Самый верный способ усилить кризис состоит в том, чтобы отвергать все инициативы другой стороны, не предлагая ничего взамен. Это был курс Индии. Ни одно правительство не предлагает свои окончательные уступки с самого начала, и оно, может быть, даже не знает, как далеко будет готово зайти, пока не пойдет хоть какой-то процесс переговоров. Это конкретно имело прямое отношение к обеспокоенным военачальникам Пакистана в 1971 году. Они к тому времени уже знали, что их жестокое подавление Восточного Пакистана, начавшееся 25 марта, было, говоря словами Талейрана, хуже, чем преступление: это ошибка. И все же они выступали за единый Пакистан всю свою жизнь; для них было невозможно принять отделение половины их страны. Яхья Хан опасался как войны, вызванной его собственной негибкостью, так и свержения, опирающегося на обвинение в том, что он совершил слишком много уступок. Столкнувшись с этой дилеммой, он попытался передать власть гражданскому правительству как можно скорее, передав ему всю ответственность за полный разгром в итоге. Одновременно он надеялся оттянуть конфликт, совершив некоторые уступки, пытаясь при этом не допустить беспорядков в Западном Пакистане.

Г-жа Ганди, однако, не имела никакого намерения дать возможность руководителям Пакистана так легко справиться с вставшей перед ними дилеммой. Она знала, что коль скоро обсуждения между Пакистаном и «народной лигой» начались, возможен какого-то рода компромисс. Индия могла бы в таком случае утратить контроль над происходящими событиями. Г-жа Ганди не собиралась идти на такой риск. У нее больше могло и не быть такой ситуации, когда Пакистан оказался в невыгодном для себя положении, Китай находится перед лицом проблем внутренних беспорядков (дело Линь Бяо), Соединенные Штаты расколоты из-за Вьетнама, а Советский Союз почти безоговорочно на стороне Индии. 1 сентября мы узнали, что индийские вооруженные силы были приведены в состояние общей боевой готовности. Как и ожидалось, Пакистан прореагировал 4 сентября, направив дополнительные войска на передовые позиции вблизи границы между Западным Пакистаном и Индией. 9 сентября подразделения единственной бронетанковой дивизии Индии и независимая бронетанковая бригада выступили к границам с Западным Пакистаном. 16 сентября поступило сообщение о том, что Индия запланировала проникновение дополнительно еще около 9 тысяч партизан из отрядов мукти-бахини в Восточный Пакистан начиная с первых чисел октября.

В то же самое время наши контакты с бангладешскими представителями в Калькутте начали постепенно прекращаться. 9 сентября наш консул встретился с Кайюмом для организации встречи с бангладешским «министром иностранных дел». Но Кайюм теперь потребовал не только немедленного освобождения Муджиба, но и немедленного ухода пакистанской армии из Восточного Пакистана, а также гарантий безопасности Бангладеш со стороны Организации Объединенных Наций. 14 сентября Кайюм сказал нам, что его «министр иностранных дел» видит мало смысла в такой встрече. Он отнес такую непредрасположенность к слежке со стороны индийского правительства, которое, по его словам, было настроено с опаской в отношении контактов с Соединенными Штатами. 21 сентября Яхья Хан показал свою обеспокоенность, спросив Фарлэнда о наших контактах в Калькутте. Он надеялся, что Фарлэнд будет продолжать держать его в курсе дела относительно дальнейшего развития событий. Фарлэнду было довольно ясно дано понять, что он мог бы рекомендовать своему начальству, чтобы нашему консулу разрешили встретиться с «временно исполняющим обязанности президента» бангладешского правительства в изгнании, если министр иностранных дел будет недоступен.

Но в Калькутте все признаки свидетельствовали об обратном. 23 сентября Кайюм послал посыльного сказать нашему консулу, что индийскому правительству стало известно о его контактах с нами и оно официально предупредило о необходимости прекратить их. Мы ответили предложением о встрече с «временно исполняющим обязанности президента». Кайюм появился вскоре после этого и подтвердил то, что сказал его посланец: Индия хочет, чтобы все контакты осуществлялись через Дели.

В то же самое время индийцы говорили нам совершенно противоположное – по крайней мере, в отношении беженцев. Когда бы мы ни предлагали совместные американо-индийские программы оказания помощи, нам давали избитый ответ о том, что эта тема должна обсуждаться с бангладешскими представителями в Калькутте. Нас можно простить за то, что мы подозревали, что они просто увиливают от ответа. Индийцы настаивали на том, чтобы мы разговаривали с бенгальскими представителями в изгнании, которые, в свою очередь, избегали контактов на высоком уровне под предлогом недовольства со стороны индийцев.

27 сентября Джо Сиско попытался выправить сложившуюся сумятицу, предложив Джха прямые переговоры между представителями Пакистана и Бангладеш без выдвижения каких бы то ни было условий. Джха отказался. Он притворился, что не видит никакого продвижения в этом предложении (даже несмотря на то, что такие переговоры подразумевали признание Бангладеш и, в конечном счете, независимость). Он прибегнул к беспроигрышному варианту, который, как он знал, не мог быть немедленно претворен в жизнь: что любые переговоры с бангладешскими представителями включают Муджиба с самого начала и нацелены на немедленное объявление независимости. (На данный момент освобождение Муджиба представляло большую проблему. Военное правительство не могло заставить себя начать переговоры с таким унизительным обратным ходом. С другой стороны, ему должно было быть совершенно ясно, что любые переговоры, которые оно начало бы с «Авами лиг», не продлились бы долго, пока их руководитель не был бы освобожден из тюрьмы.)

На следующий день бангладешский «министр иностранных дел» в итоге встретился с нашим консулом в Калькутте; он сказал, что переговоры бесполезны до тех пор, пока Соединенные Штаты не используют свое влияние, чтобы исполнить «пожелания» бенгальцев, включающие полную независимость, свободу Муджибуру Рахману, американскую помощь и нормальные отношения. А чтобы не было никакого искушения пойти на уступки, Кайюм вернулся 3 октября с выросшим набором «пожеланий». Он хотел, чтобы Советский Союз принял участие в переговорах. Он не видел необходимости в уступках, поскольку индийская армия отвлечет на себя пакистанские войска на границе, дав повстанцам возможность окончательного установления контроля над страной. 16 октября Кайюм исключил возможность встречи между нашим консулом и «временно исполняющим обязанности президента» Бангладеш, процитировав индийские возражения. 20 октября еще один высокопоставленный бангладешский чиновник Хоссаин Али сказал нашему консулу, что его организация не заинтересована в передаче посланий Яхья Хану. Самым очевидным решением является освобождение Муджиба и немедленная независимость Бангладеш. К концу октября индийская пресса открыто предупреждала против проведения бенгальцами переговоров с «иностранными представителями». Короче говоря, усилие поддержать переговоры между правительством Пакистана и правительством Бангладеш в изгнании кончилось ничем.

Г-жа Ганди прибывает в Вашингтон

Одновременно с этим мы предприняли все усилия, чтобы прийти к пониманию с Индией. В своих беседах с послом Джха я повторял свою постоянную тему. Мы рассматривали индийские и американские долгосрочные интересы как совпадающие. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы превратить визит г-жи Ганди в поворотный пункт в наших отношениях. 25 августа, 11 сентября и 8 октября я подчеркивал, что Соединенные Штаты не настаивают на том, чтобы Восточная Бенгалия оставалась частью Пакистана. Напротив, мы приняли автономию как неизбежность, а независимость как возможность. Война бессмысленная; Бангладеш начнет свое существование к весне 1972 года, если будет дан шанс нынешним процессам. Мы меняем свои методы, но не цели. Если г-жа Ганди готова к основательному улучшению наших отношений, она увидит в нас доброжелательного партнера. Если она использует свой визит в качестве прикрытия для индийского военного удара, наши отношения не восстановятся в скором времени. Государственный департамент получил указание следовать аналогичной линии. 7 октября я сказал на встрече вашингтонской группы специальных действий, что, если Индия примет эволюционный процесс развития событий, она достигнет большинства своих целей с нашей помощью. «Если они станут сотрудничать с нами, мы смогли бы работать с ними по 90 процентам их проблем, вроде освобождения Муджиба или получения какой-то степени автономии для Бангладеш, и эти шаги в итоге привели бы к тому, что они получили бы все».

В отличие от наших внутренних критиков Джха отлично понимал, что мы не были настроены против Индии; он рассчитывал на это с тем, чтобы ограничить нашу реакцию на все то, что со всей очевидностью планирует сделать Индия. Индия продолжала использовать в своих интересах невыносимое бремя беженцев, число которых, по некоторым оценкам, составляло от 7 до 8 млн человек. И все же Индия не содействовала их возвращению после объявленной Яхья Ханом амнистии, не хотела сотрудничать в сдерживании этого потока или позволить размещение сотрудников ООН в лагерях с целью информирования беженцев об амнистии. Она не брала на себя ответственность за ту долю хаоса, которую вносили бенгальские партизаны. Хотя их набирали на индийской территории, готовили индийские офицеры, вооружали индийским оружием и поддерживали индийской артиллерией с индийской стороны границы, Индия утверждала, что они не находятся под ее контролем. Дели даже отказался обещать, что партизаны не будут вмешиваться в поставки по программе помощи беженцам. Угрозы войной становились все очевиднее. Джха сказал мне 8 октября, что Индия начнет действовать к концу года, если ее условия не будут приняты. Аналогичные заявления были сделаны американским дипломатам в Дели министром иностранных дел. Индия намеренно установила такой короткий окончательный срок, что он обязательно привел бы к развалу конституционной структуры Пакистана.

Советский Союз играл крайне поджигательскую роль. Заявляя постоянно о своей приверженности миру, он определял условия, которые ничем не отличались от условий, выдвигаемых Дели, и в силу этого являлся поддержкой для Индии, что гарантировало столкновение. Подтверждая постоянно о своей новоприобретенной преданности делу разрядки, он использовал начальные проявления улучшения отношений с нами не для того, чтобы не допустить взрыва, а отвести всяческие последствия от себя. Москва во всех отношениях действовала как пироманьяк, который хочет пожинать лавры за то, что вызвал пожарных из пожарного депо на пожар, который он сам и учинил.

Мое первое обсуждение индийско-пакистанского кризиса с Добрыниным состоялось 19 июля, вскоре после моей секретной поездки в Пекин. Добрынин, излучая умиротворение, спросил моего мнения. Я ответил, что мы ратуем за политическую эволюцию, потому что война не может быть локализована. Добрынин сказал, что таково и советское мнение. Москва поддерживала политические цели Индии, но активно отговаривала от военных авантюр. Мы встретились вновь 17 августа после подписания Советско-индийского договора о дружбе. Добрынин дал мне такое же толкование, что и Джха несколько ранее, настаивая на том, что договор находился в стадии подготовки в течение длительного времени. Не лучше чем Джха, он объяснял, почему заранее обдуманное намерение должно устранить нашу озабоченность. Он сказал, что договор не направлен против кого бы то ни было. (Это, как я отметил, обычный примирительный ход дипломатии, при помощи которого дипломаты дают формальные заверения тем, кого они хотели бы держать в напряжении. Это такой элегантный способ предположить, что имеются возможности совершить нечто похуже этого.) Я предупредил, что мы будем реагировать остро на военный вызов. Ответом Добрынина было сообщение о том, что Советский Союз настаивает на мирном решении.

К сожалению, советские действия все больше вступали в противоречие с этими заверениями. Ближе к концу августа мы получили неопровержимое доказательство того, что вместо сдерживания индийцев Москва обещала использовать свое вето в Организации Объединенных Наций, если Индия предстанет перед Советом Безопасности как агрессор. Более того, если Пакистан или Китай нападут на Индию, Советский Союз отреагирует воздушной доставкой военного оборудования. Другими словами, Советский Союз почти предоставил г-же Ганди карт-бланш. Опубликованные отчеты о визите г-жи Ганди в Москву в конце сентября подтверждали такую трактовку. Премьер Косыгин вместе с г-жой Ганди призвали Яхья Хана устранить напряженность, – возложив всю вину полностью на Пакистан. Косыгин заявил, что скорейшее политическое урегулирование важно для предотвращения войны – самое сильное одобрение, делавшееся когда-либо Кремлем индийской стратегии. Визит советского президента Подгорного в Индию в начале октября еще больше обозначил советскую поддержку.

29 сентября Никсон встретился с Громыко в Вашингтоне и сказал ему, что наши две страны имеют взаимный интерес в том, чтобы отговорить Индию от развязывания войны. Громыко никак не отреагировал. Действительно, было желательно избежать войны. К сожалению, его твердым убеждением было то, что риск войны заключался более всего в провокации со стороны пакистанцев. Он не дал никаких подтверждений в пользу интересного суждения о том, что явно слабая страна, отрезанная от всех поставок вооружения, по всей вероятности, могла напасть на более мощную страну. Не объяснил он и причины, по какой мы не могли рассчитывать на период до марта, чтобы посмотреть, что можно было бы сделать после передачи власти в гражданские руки в Пакистане.

9 октября я настойчиво пытался получить советскую помощь для того, чтобы помешать инфильтрации 40 тысяч партизан в Восточный Пакистан, после того, как мы получили тревожные сообщения о том, что это должно случиться. Президент, как я сказал Добрынину, придает большое значение предотвращению войны. Добрынин был сам доброта, – но помочь ничем не мог. Советы взывали к обеим сторонам, по его словам, но индийцы становятся все более неуправляемыми. Я сказал, что мы готовы действовать совместно с СССР с тем, чтобы разрядить кризис. Это предложение никогда не было принято. Возможность Индии унизить Пакистан представляла собой также и возможность Советского Союза унизить Китай. У Москвы были все мотивы повысить ставки. Пакистан был более слабой страной. Соединенные Штаты, которые могли бы уравновесить баланс, были не в состоянии помогать Пакистану из-за установленного ими самими эмбарго на поставки оружия, а также навеянного Вьетнамом страха любого участия в делах за границей и почти единодушного мнения в конгрессе и СМИ о том, что Индия может быть оправдана за любые действия, которые она могла бы предпринять. А Китай был временно парализован своими внутренними трудностями.

На протяжении всего октября Администрация Никсона подвергалась ураганному огню критики. 5 октября сенатский комитет по международным делам проголосовал за приостановку всей экономической и военной помощи США Пакистану. Многие сенаторы требовали еще более жестких мер. Этот подход был обобщен в передовой статье 22 октября в «Вашингтон пост»:

«Американская позиция остается позорной. На днях Государственный департамент выдал слабый призыв к сдержанности с обеих сторон. Это был призыв, который выглядит карикатурным в силу двух фактов, когда одна сторона, Пакистан, почти полностью ответственна за угрозу миру, а Соединенные Штаты являются сторонником – в деле поставки оружия, иных поставок, оказания политической поддержки и т. п. – этой стороны. Фактически опасность миру на субконтиненте не основана на традиционных разногласиях между Индией и Пакистаном, а упирается в политику Пакистана экспортирования своих внутренних политических проблем – в виде беженцев – в Индию. Американского лидерства в предоставлении помощи беженцам просто недостаточно. Оно должно сопровождаться жесткими политическими усилиями, направленными на то, чтобы Пакистан прекратил преследовать свой собственный народ».

То, что Пакистан должен быть обвинен за организацию кризиса, было бесспорно. Но к октябрю главной проблемой был вопрос о том, как исправить изначальную ошибку и избежать войны с последствиями, намного выходящими за рамки субконтинента. Советская цель в свете нашей инициативы по Китаю состояла в том, чтобы унизить Пекин и продемонстрировать тщетность усилий Пакистана по поиску опоры или в Китае, или в Соединенных Штатах в качестве союзников. Более того, если бы Индия стала действовать по такой тактике, это вполне могло бы распространиться на Ближний Восток, где Египет, который тоже имел договор о дружбе с Москвой, угрожал в так называемый год принятия решения урегулировать свои жалобы путем войны. Я считал, что открываются зловещие перспективы для Ближнего Востока, когда Советы могли бы указать на Южную Азию как свидетельство эффективности войны и слабость Соединенных Штатов.

7 октября я созвал заседание ВГСД в ситуационной комнате Белого дома с целью обдумать, что можно предпринять для того, чтобы остановить скатывание к войне. Возникла рефлекторная озабоченность в связи с возможностью китайского вмешательства; кое-кто из участников предложил сделать формальное предупреждение Пекину, которое имело бы в качестве единственного практического результата устранение еще одного из сдерживающих Индию элементов. Однако встреча завершилась довольно миролюбиво. Госдеп предложил, чтобы мы попросили как Индию, так и Пакистан отвести свои вооруженные силы от границ; к Москве и Тегерану обратились бы за поддержкой этой идеи. Обеим странам вновь было бы дано ясно понять, что война приведет к прекращению американской помощи. Пакистану была бы выражена поддержка в случае начала диалога с избранными бенгальскими руководителями – не очень-то тонкий намек на необходимость пересмотра его подхода к Муджибу. Госдеповский план был одобрен.

Если смотреть с точки зрения ретроспективы, то становится очевидным, что мы слишком переоценили влияние на Индию угрозы прекращения помощи. В силу сложности принятия решений и влияния того, что уже продано и находится в пути, прекращение помощи никогда не бывает таким уж хирургически точным. Индия подсчитала, – как и оказалось, правильно, – что могла бы опираться на то, что будет идти по инерции вплоть до прекращения, пока новая перемена политического климата не даст возможность возобновить такую помощь.

Наш первый заход был сделан в отношении Яхья Хана, результаты были обнадеживающие. 11 октября он принял наше предложение о взаимном отводе войск с границ. Теперь он выдал нам график политического урегулирования. Он созовет новую национальную ассамблею до конца года и вынесет на нее конституцию. Вскоре после созыва национальной ассамблеи он передаст власть гражданскому правительству. Провинциальные ассамблеи соберутся как в Западном, так и в Восточном Пакистане. Восточный Пакистан будет иметь большинство в гражданском национальном правительстве (фактически гарантирующее исход, сравнимый с бенгальскими чаяниями). Он вновь пообещал, что смертный приговор Муджибу не будет исполнен; гражданское правительство сможет решить его будущее в течение трех месяцев. 16 октября наш поверенный в делах в Исламабаде встретился с Бхутто, который согласился с тем, что ведущие позиции в новом правительстве должны отойти Восточному Пакистану. Муджиб мог бы играть активную роль. Теперь почти не оставалось сомнений в том, что Восточный Пакистан был бы в состоянии решать свое будущее после ухода Яхья Хана.

Результаты в Индии были менее благоприятными. 12 октября посол Китинг встретился со Сваранг Сингхом и получил знакомый перечень индийских жалоб. Соединенные Штаты не используют свое влияние на Исламабад в достаточной мере; усилия по началу диалога с бангладешскими представителями в изгнании стали некоей отговоркой, чтобы обойти Муджиба. Взаимный отвод войск, как указал министр иностранных дел, неприемлем, но односторонний пакистанский уход с границ был бы полезным, и Индия могла бы пересмотреть свой подход, если бы пакистанцы на самом деле ушли. Сингх не объяснил, как Пакистан мог отвести войска, в то время как индийская армия скопилась на его границах и давала возможность проникновения тысяч партизан.

Узнав об этих отказах, Никсон дал указание Хэйгу 19 октября «сделать еще один заход в отношении индийцев». Еще до исполнения этого указания индийский министр обороны в очередной раз отверг взаимный отвод войск, на этот раз 20 октября на встрече с Мори Уильямсом. Нет никакой опасности, как зловеще добавил индиец, случайного столкновения.

18 октября посол Бим в Москве представил Громыко наше предложение о взаимном выводе войск. Это было подкреплено предупреждением, сделанным Хэйгом Добрынину, о необходимости поддержать озабоченность Никсона. 23 октября мы получили советский ответ. Он был идентичен ответу Дели. Единственным эффективным способом избежать войны было немедленное освобождение Муджиба и «скорейшее политическое урегулирование в Восточном Пакистане». Взаимные отводы войск полагались полезными только в контексте «комплекса (других) мер». Несомненно, Москва не собиралась сотрудничать в достижении сдержанности.

Угроза войны тем временем приобретала собственный импульс. 18 октября индийская армия и флот были приведены в состояние самой повышенной боеготовности. Столкновения на востоке нарастали. 1 ноября индийская армия предприняла важное действие для того, чтобы заставить замолчать пакистанские артиллерийские батареи, которые, как они утверждали, обстреляли индийскую территорию. (Учитывая то, что пакистанские войска на востоке числом были менее примерно один к пяти и вынуждены были вести партизанскую войну, причин начинать враждебные действия было не так уж много.) 6 ноября после переговоров между Никсоном и Ганди мы узнали, что небольшие подразделения регулярной индийской армии начали переходить границу Восточного Пакистана уже 30 октября. 1 ноября начались поставки по воздуху советского военного снаряжения в Индию. Советский заместитель министра иностранных дел Николай Павлович Фирюбин посетил Дели в конце октября; пресса в Индии сообщала, что он настаивал на сдержанности. Ему, предположительно, помогал в этом последовавший вскоре с визитом маршал Павел Степанович Кутахов, заместитель министра обороны и главнокомандующий советскими военно-воздушными силами.

Мы сделали еще одно усилие по снижению напряженности до прибытия г-жи Ганди в Вашингтон. Посол Фарлэнд получил указание предложить, чтобы Пакистан рассмотрел, в конечном счете, вариант одностороннего отвода войск от границ, и побудить Яхья Хана пойти на самую крайность в проявлении гибкости в осуществлении политических перемен. 2 ноября Фарлэнд передал Яхья Хану письмо от Никсона, которое содержало довольно прозрачные намеки:

«Я знаю о том большом внимании, которое Вы уделяете привлечению в максимальной степени участия в политической жизни избранных представителей народа Восточного Пакистана. Я также считаю, что Вы согласны с тем, что этот процесс имеет огромное значение для восстановления тех условий в восточном крыле Вашей страны, что покончат с потоком беженцев в Индию и приведут к достижению политического урегулирования среди всего народа Пакистана».

К нашему удивлению, Яхья Хан согласился на односторонний отвод войск. На следующий день его посол в Вашингтоне повторил предложение на встрече со мной, при том условии, что г-жа Ганди согласится вывести индийские войска «вскоре после этого». Яхья принял далее тот факт, что о полном осушении трубы военных поставок в Пакистан могло бы быть объявлено в связи с ее визитом – унизительная уступка, которую он сделал вполне благосклонно. Яхья Хан был готов, в итоге, провести обсуждения с некоторыми руководителями «Авами лиг» или некоторыми бангладешскими лидерами в Индии, не обвиненными в крупных преступлениях, и он сказал, что рассмотрел бы идею встречи с кем-нибудь, назначенным Муджибом. Если мы хотели идти дальше, нам следовало бы подождать прихода гражданского правительства, – на то время менее двух месяцев, по графику Яхья Хана. 3 ноября Бхутто сказал Фарлэнду, что переговоры с бангладешскими представителями, – включая Муджиба, – имели большое значение; через два месяца Бхутто, вполне возможно, станет руководителем, если не главой, нового гражданского правительства в Пакистане.

Таков был контекст, без всякого сомнения, двух самых неудачных встреч, которые когда-либо состоялись у Никсона с иностранными руководителями, – его беседы 4 и 5 ноября с премьер-министром Индирой Ганди. Дело было не в том, что участники были настроены воинственно, или что взяли невежливый тон. На самом деле они старательно придерживались условностей, приличествующих таким встречам. Главы правительств редко открыто выражают свои разногласия. Они совершенно не хотят закреплять тупик, из которого у них нет намерения выбраться, – это было бы равнозначно признанию либо отсутствия опыта ведения переговоров, либо нерешительного поведения. Неспособность глав правительств прийти к единству мнений имеет тенденцию найти свое отражение в монологах, которые не имеют отношения к тому, что было сказано противоположной стороной и в многозначительных паузах молчания, во время которых обе стороны, несомненно, обдумывают политические последствия складывающегося тупика. Или еще так, – как это случилось во время переговоров между Никсоном и Ганди, – ключевой вопрос и вовсе был отложен.

Президент и премьер-министр сидели в двух креслах с подголовниками по обе стороны от камина в Овальном кабинете, далее расположились глава секретариата кабинета министров П. Н. Хаксар и я на диванах, стоящих рядом с каждым креслом. После того как фотокорреспонденты сделали спешно свои снимки и были выдворены из кабинета, г-жа Ганди начала с высказывания своего восхищения по поводу того, как Никсон решал дела с Вьетнамом, и с китайской инициативой с видом профессора, расхваливающего слегка отстающего студента. Ее похвала утратила какую-то часть лоска, когда она самодовольно выразила удовлетворение тем, что с Китаем Никсон сделал то, что Индия рекомендовала в течение последнего десятилетия. Никсон реагировал с вежливостью пьяного человека, что говорило тем, кто знал его, что его возмущение и обида находятся под контролем только благодаря его нежеланию втягиваться в прямые разногласия.

Никсон не обратил внимания на снисходительную манеру г-жи Ганди. После ее ухода он стал издеваться над ее морализаторством, которое считал тем более раздражающим, что, как он подозревал, в достижении своих целей она фактически испытывает даже еще меньше угрызений совести, чем он. Он считал ее в действительности хладнокровным проводником силовой политики. 11 августа Никсон признался на заседании старшей группы анализа, что на месте г-жи Ганди он, наверное, проводил бы аналогичный курс. Но он не был на ее месте – и в силу этого пытался выиграть время. Он, как и я, хотел избежать столкновения, потому что знал, что война, какой бы она ни была, поставит под угрозу наш геополитический план, и мы оба пришли к выводу о неизбежности автономии Восточного Пакистана, но, может быть, через несколько более длинный отрезок времени, чем предполагала Индия. (Фактически Индия никогда не предлагала конкретный график, постоянно намекая, что вчера уже было поздно.)

Г-жа Ганди, которая была настолько важной, насколько и снисходительной, не питала иллюзий по поводу того, на что был способен Никсон. Она сталкивалась со своими противоречивыми видами прессинга. Ее парламент, через две недели начинающий очередную сессию, жаждал крови. Хотя она сама внесла немало в атмосферу кризиса, к этому времени он приобрел уже собственный стартовый момент, который, если она не овладеет им, мог бы подмять ее саму. Неприязнь к Никсону, выраженная в ледяной формальности ее манер, была, вероятно, осложнена нелегким признанием того, что этот человек, которого все ее воспитание вынуждало презирать, воспринимал международные отношения в манере, неприятно близкой к ее собственной. Это не означало, что она лицемерила, как считал Никсон. Это предполагало, что она осознавала пропасть, существовавшую между ее действиями и ее ценностями. Скорее, для нее ее интерес и ее ценности были неразделимы.

Мое собственное мнение о г-же Ганди было схоже с мнением Никсона, главное отличие состояло в том, что я не воспринимал ее снисходительность по отношению лично к самому себе. Позже Никсон и я были обвинены в предвзятом отношении к Индии. Это было полным недоразумением; серьезная политика должна опираться на анализ, а не на чувства. Надо признать, что, как и предполагал, я не нашел в индийской истории или индийском поведении в отношении собственного народа или соседей уникального чувства моральной ответственности. На мой взгляд, Индия выжила в своей бурной и неспокойной истории благодаря необычной тонкой чувствительности в понимании, а затем и манипулировании психологией иностранцев. Мне эти нравственные притязания индийских руководителей представлялись отлично приспособленными к использованию комплексов вины либерального, немного социалистического Запада. Они были непременным оружием движений за независимость, которые были слабыми в физическом смысле и которые использовали этические категории колониальной державы для того, чтобы парализовать ее. Они были бесценны для новой страны, стремящейся отстаивать международную роль, которую она никогда бы не смогла установить одной только силой.

Г-жа Ганди была сильной личностью, которая непреклонно блюла национальный интерес Индии с присущей ей целенаправленностью и ловкостью. Я уважал ее мощь, даже когда ее действия вредили нашему национальному интересу, но не мог согласиться с индийскими заявлениями о том, что мы можем «потерять» дружбу со стороны Индии навсегда, если не станем поддерживать ее гегемонистские устремления на субконтиненте. Я был уверен в том, что, какими бы ни были сиюминутные страсти, мы не смогли бы никогда «потерять» навсегда Индию, как мы не могли и навсегда «завоевать» ее на свою сторону. По-моему, меньше всего г-жа Ганди стала бы соблюдать наши интересы, действуя против нас. Она ни за что не отказалась бы от неприсоединения, от которого зависели все ее переговорные позиции, включая, по крайней мере, появление возможности двигаться в сторону Соединенных Штатов. Когда она считала, что того требуют интересы Индии, г-жа Ганди сотрудничала с нами, не проявляя никаких сантиментов, как она сейчас добивалась расчленения Пакистана. Она восстановила бы наши напряженные отношения весьма быстро сразу после прекращения непосредственной ссоры. Как ни парадоксально, но чем больше была напряженность, тем больше у нее было стимулов восстановить, по крайней мере, видимость нормальных отношений. Так оно и случилось.