Текст книги "Рассказы ночной стражи"

Ночью разыгралась метель.

Люди жались друг к другу под одеялами, слыша, как ветер воет за стеной. Зажигались очаги и жаровни. Дым поднимался над трубами только для того, чтобы достаться в добычу бурной мгле, быть разорванным в клочья. Как сказал бы поэт:

 
Вихрь, ледяной вихрь!
Деревья качаются,
Бредут сквозь вьюгу.
 

Снежные смерчи вились вокруг пожарных вышек. Буран-мятежник стучался в ворота правительственного квартала. Ночная стража шла вслепую, не понимая, куда идет. Кто поумнее, коротал время в лавках, где торговали саке. Торговля шла днем, но какой лавочник ради жалких минут сна откажет знакомому стражнику?

Дрожали фонари над дверями. Дрожали тени на стенах.

 
Что прекраснее
Чашки хмельного саке
В зимнюю стужу?
Только вторая чаша,
А за ней, друзья, третья.
 

В колодцах выше срубов росли шапки из пушистого зимнего меха. Корабли в порту убрали все паруса еще с вечера. Усадьбы знати, трущобы ремесленников, бараки бессемейных самураев, квартал трупожогов, харчевни и лапшичные, храмы и общинные школы, мосты и деревья в садах – всех уравняла, всех пожрала ненасытная вьюга.

Одно хорошо – сточные каналы по холоду воняли меньше, чем летом, а сейчас запах и вовсе исчез.

 
Как зол снеговей!
Дай руку мне, товарищ,
Не то пропадем.
 

Никому не было дела до тени, скользившей по городу. Никому не было дела, и это огорчало тень.

Мигеру замерз, но это чепуха. Устал, но это тоже пустяк. Лицо его, замотанное тряпкой так, что оставались лишь узкие щелочки для глаз, секло ветром и снегом. Казалось, нет никакой тряпки, лишь голая беззащитная кожа. Еще казалось, что Dios misericordioso, который для Мигеру давно был Dios de la ira[21]21
  Dios misericordioso – Господь Милосердный. Dios de la ira – Господь Гнева.


[Закрыть], вернул дону Мигелю настоящее лицо с одной-единственной целью – ради адских мучений. Впрочем, мучения тоже утратили смысл. Все бессмысленно, если молодой господин ошибся в расчетах – и Мигеру продолжит свой путь в одиночестве, до самого утра.

Обманывая стражу, избегая запертых ворот, отыскивая дыры и лазейки, повторяя маршрут, будь он проклят, каким выбирался к хижине друзей, рисовавших себе лица, и сходя с этого маршрута, он кружил, кружил и кружил.

Ветер усилился. Временами Мигеру был вынужден останавливаться и пережидать, крепко упершись клюкой в землю. Вторую, короткую клюку он сунул за пояс. Глупости, думал Мигеру. Чепуха. Ошибка.

Кто найдет меня в этакой пурге?

Перед тем, как швырнуть Мигеру в буран, нет, даже перед тем, как объяснить Мигеру, зачем он это делает, молодой господин крепко ухватил безликого за плечо. Он редко прикасался к Мигеру, и никогда – по своей воле. Обычно это была случайность, но сейчас о случае речь не шла.

«Ты, – сказал молодой господин, хмурясь. – Ты сообщил мне про убийство Ни в бараке кандидатов. Ты позвал меня в барачный двор. Я справился у других дознавателей: тех, что побывали во дворе до меня. Курода, Исибаси, господин Сэки – все твердили одно: их позвали слуги. Я подал запрос секретарю Окаде. Никто не отправлял посыльных в дома дознавателей. Откуда вы, слуги, узнали про убийство? Да еще ночью, перед рассветом?! Курода заявил, что ему это не интересно. Исибаси отмахнулся, его это не волнует. Секретарь Окада попросил меня не усложнять ситуацию, которая и без того сложна. Мне это интересно, меня это волнует. Я готов к сложностям.»

Пальцы мальчика сжались. Не пальцы, когти.

«Отвечай! И не смей мне врать!»

Мигеру ответил.

«Это правда?!»

Это правда, подтвердил Мигеру.

Молодой господин долго молчал. «Ты честен, – наконец сказал он. – Изложи мне все обстоятельства, ничего не упуская.»

Мигеру изложил.

«И еще, – мальчик отпустил плечо Мигеру. – Там, у хижины, когда убили мужа этой безликой. Ты действительно не видел лица убийцы? Или это был Камбун?»

Это был Камбун, подтвердил Мигеру.

«Тогда я предлагаю тебе лучшее лакомство в мире. Ты спросишь, какое? Это месть. Но чтобы отомстить, тебе придется хорошенько померзнуть, а потом, возможно, умереть. Ты согласен?»

Вы не должны спрашивать моего согласия, сказал Мигеру. Ваше дело приказать.

«Верно. Тем не менее я спрашиваю. Ты согласен?»

Мигеру кивнул. И шагнул в метель.

 
Не иду, плыву.
Какой ужасный ветер,
Не так ли, друзья?
 

Он не смог бы объяснить, с какой целью забрел к усадьбе семьи Ясухиро. Не дойдя полсотни шагов до главных ворот, Мигеру свернул в тупик. Начало тупика кое-как освещал фонарь, висевший на ограде усадьбы, прямо над калиткой. Дальше, вплоть до того места, где заборы полуразрушенных домов сходились остроугольной трапецией, преграждая путь, царила мгла: бурная, белая.

Шаг из света во тьму. Обычное дело, подумал Мигеру. Мне ли привыкать? Второй шаг. Пятый. Десятый. Он не увидел, спиной почуял, как свет заслонила чужая тень.

– Здесь, – сказала тень. – Возле дома Ясухиро? Это символично.

– Верен до конца, – ответил Мигеру.

– Что? – удивилась тень.

Странно, что она вообще расслышала эти слова.

– Верен до конца, – повторил Мигеру. – Девиз моего рода. Если я умру, напишите это рядом с моим телом.

Тень рассмеялась:

– Хороший девиз. Я имею в виду, хороший для самурая. Посмотри на себя, грязь. Кто ты такой? То, что я разговариваю с тобой – дар неслыханной щедрости. Меня пачкает этот разговор.

Мигеру крепче оперся на клюку.

– Я не самурай, – согласился он. – Не hidalgo, не caballero. Я мертвец в поисках покоя. Отступник в мечтах об искуплении. И все-таки я верен до конца. «Изваянье командора, камень за бороду дернув, я на ужин пригласил. Ох, зачем я это сделал![22]22
  Дон Мигель цитирует финал пьесы «Севильский озорник, или Каменный гость» за авторством Тирсо де Молина.


[Закрыть]»

Тень двинулась вперед. Из света во тьму.

Второй шаг. Пятый.

– Клюка? – отметила тень. – Это лучше, чем маска. Ты думал, без маски я не опознаю тебя? Понадеялся на метель? Твой господин совершил глупость, взяв тебя ко мне.

Шпага, подумал Мигеру. Шпага из толедской стали. Кинжал с гравировкой по клинку. Жаль, очень жаль.

Глава седьмая. Настоящий бой

– Доброй ночи, Камбун-сан.

Он поворачивается долго, нестерпимо долго.

Это не медлительность старика или человека, застигнутого врасплох, не способного решить, что ему теперь делать. Камбун двигается так, как вьет кольца ядовитая змея. Фонарь за моей спиной вздрагивает, моргает, пытается обмануть нас обоих, сбить с толку. Ледяной ветер раскачивает его, не давая пощады. Две тени мечутся в закоулке, шатаются от стены к стене, будто пара пьяниц. Сухая снежная крупа сечет лицо, глаза слезятся.

Все движется, несется, качается. Метет, пытаясь вовлечь нас в свой безумный вихрь.

– Рэйден-сан? Доброй ночи, дитя. Хочешь, чтобы ночь и дальше осталась для тебя доброй? Тогда иди домой.

В его руках тускло блестит сталь. Когда он выхватил мечи? Мои руки тоже не пустуют: большую плеть я держу позади, на отлете, малую опустил перед собой, чтобы в случае чего быстро хлестнуть снизу вверх, без замаха. Деревянный меч? Нет, плетьми я владею лучше.

Ах, если бы не вьюга!

– Вы мне угрожаете, Камбун-сан?

Оскорбительный тон я игнорирую.

– Даю совет, добрый совет. По-родственному, – он смеется. – Это скверная ночь для прогулок. В столь юном возрасте? Да, скверная, нет сомнений.

– Позвольте и мне дать вам совет. Этой скверной ночью вы совершили преступление, я вынужден вас задержать. Сдайтесь добровольно, прошу вас. Не вынуждайте меня прибегнуть к силе или поднять шум.

– Даже так?

Рыжий лисий хвост хлещет по лицу Камбуна. Это фонарь едва не сорвало ветром.

– В чем же меня обвинят? В покушении на жизнь мерзкого каонай? В убийствах безликих? Это не преступление. Недостойное поведение? Мне не привыкать. Поведение мужчин нашей семьи издавна считают недостойным. Покойный князь, правда, был иного мнения, раз положил нам жалованье. Дитя, я благодарен тебе за удачную шутку.

Недостойно перебивать речь старших. И все же я это делаю.

– Я сказал: этой скверной ночью. Я ничего не говорил о былых ночах. При чем здесь безликие, Камбун-сан? Вы видите мою одежду? Служебные гербы на ней? Вы напали на дознавателя при исполнении. Я потребовал остановиться, когда вы попытались убить моего слугу, и вы не подчинились. Вы кинулись на меня с мечами, парой острых стальных мечей. Пытались меня изувечить, возможно, убить, пренебрегая фуккацу. Как вы считаете, это серьезное преступление? Достаточное, чтобы судья занялся им?

– Ложь! Наглая ложь! Я на вас не нападал!

Я слышу в его голосе растерянность. «Дитя» исчезло, он обращается ко мне со всем должным уважением. Не скрою, мне это нравится.

– Мое слово против вашего, Камбун-сан. Кому поверит судья, учитывая вашу репутацию? Хорошо, допустим, наши слова уравновесят друг друга. Но есть еще мой слуга. Да, его слово против слова самурая – песчинка против горы. Но эта песчинка ляжет на склон моей горы. Чье свидетельство в итоге перевесит? Отдайте мечи и следуйте за мной.

Мне приходится кричать, борясь с метелью.

– Если вы сдадитесь добровольно, это смягчит вашу вину. Не усугубляйте ее сопротивлением при аресте.

«Война, – слышу я голос, который не забуду никогда. – Путь коварства и обмана. Я бы гордилась таким учеником, как вы, Рэйден-сан. Вы точно знаете, куда бить, и не промахиваетесь.»

Я надеюсь, что я хороший ученик. Что я не промахнусь.

Ветер. Нет, ветер стих, убежал на другой конец города. Воет издали голодным волком. Шатаются тени, пляшет свет фонаря. Колючий снег сечет его наискось. Древнее искусство ныне утеряно, сказал сенсей. Снег помнит, о, снег все помнит.

Дюжина ударов сердца. Две дюжины.

– Вы уверены, Рэйден-сан, что все произошло именно так?

– Да.

– Вам нравится жить без руки? Какую вам оставить, правую или левую?

Ищу достойный ответ. Не нахожу.

– Если это ваше желание, господин дознаватель, я с удовольствием окажу вам услугу. Разве мог солгать такой юный, такой честный самурай? Конечно же, все так и было. На него напали, он защищался. Если вам нужны обе руки, мы можем обсудить вариант с ногой. Слуга одолжит вам клюку…

Змея с раздвоенным жалом из стали приходит в движение. Медленное, пока еще медленное. Позади змеи идет в танец белый журавль с пушистыми крыльями – Мигеру слышит весь наш разговор.

– Фуккацу? На вашем месте, Рэйден-сан, я бы не рассчитывал на фуккацу. Поверьте, я в достаточной мере владею своими мечами. Кровь остановить легко, я или ваш слуга окажут вам эту любезность. Вы только скажите мне: кого вы сейчас защищаете? Кого спасаете от меня? Вашего презренного слугу – или вашего достопочтенного сенсея?

Ответить я не успеваю. Отвечают за меня:

– Я в спасителях не нуждаюсь.

Тело быстрее разума. Прыгаю, прижимаюсь спиной к забору. Руки с плетьми разведены в стороны: правая – к Камбуну, левая – ко входу в тупик. Я готов хлестать наотмашь, бить рукоятями; я готов к чему угодно, кроме того, что происходит.

Человек, не нуждающийся в спасителях, кланяется мне:

– Благодарю вас, Рэйден-сан. Приношу вам самые искренние извинения. Но это мое дело, я его и закончу. Не вмешивайтесь, прошу вас. Позже я смогу подтвердить судье, что господин Ивамото напал на вас. Его угрозы я слышал и повторю, если понадобится.

Сенсей Ясухиро присоединяется к нам.

Мне стыдно, мне очень стыдно. Кажется, я весь дрожу от облегчения.

Снег налип на сандалии.

Мы едва успели поменяться местами: я встал ближе ко входу, Ясухиро – к Камбуну. Это, наверное, и сорвало с места моего бешеного родственника, а может, просто ненависть хлынула через край.

Тусклая вспышка стали. Свист плети.

Отшатываюсь назад. Щеку обдает морозным дуновением. Свист. Удар. Лязг. Еще удар. Скрип снега. Боевой клич. Снова лязг. Сталь звенит о сталь.

Но ведь сенсей сражается плетями?!

Тупик. Глухие заборы. Фонарь над калиткой. Пляшут тени. Не только тени пляшут. Ясухиро Кэзуо. Ивамото Камбун. Нынешний день. Прошлый. Забытый.

Не день. Ночь.

Зима.

Блеск мечей. Черный вихрь. Косые росчерки снега.

Сошлись. Разошлись. Сошлись.

Видно плохо, очень плохо. Черное, белое. Вьюга, круговерть. Не разобрать. Ветер воет волком. Скулит побитым псом. Вертится, кусает себя за хвост.

Гул. Свист. Удар. Лязг.

Вижу!

Впервые в жизни.

Рукоять плети сенсея окована металлом. Длиннее обычной.

Влево, вправо. Петли, круги. Петли, плети. Метания, мечи. Через лицо Камбуна – багровая полоса. Оскал белых зубов. Жутко. Хриплый смех. Безумный смех. Камбун рад.

Наконец-то! Камбун счастлив.

Удар. Лязг. Свист.

Черная гадюка оплела Камбуново запястье.

Рывок. Меч. Снег. Меч в снегу.

Да, сенсей! Да!

Камбун зол. Камбун рычит. Прыгает вперед. Ничего не вижу. Камбуна заслоняет спина сенсея. Широкая спина. Прямая спина. Согнутая. Сенсей сгибается в три погибели. Падает на колени. Так согнулся, так упал Мигеру во время демонстрации Ясухиро!

Нет!

Камбун заносит малый меч. Он – копия сенсея.

«Если голова не была отрублена полностью, убийца скорее всего поскользнулся.»

Нет!!!

Срываюсь с места. Бегу.

Опаздываю.

Тень. Удар. Хруст.

Камбун лежит в снегу. Без движения. Сенсей сидит в снегу. Привалился к забору. Прижал руку к груди. Из-под пальцев сочится кровь. Черная кровь.

– Кэзуо-сан!

– Я жив. Со мной все в порядке.

– Вам нужен лекарь! Мигеру! Останься с сенсеем!

– Да, господин.

Где среди ночи искать лекаря? В своем квартале я бы знал, а тут… Дом Ясухиро! Вот он, рядом! Там Цуиёши, слуги. Они должны знать!

Отчаянно колочу в ворота кулаком:

– Сенсей ранен! Зовите лекаря! Скорее!

В доме зажигается свет.

* * *

Когда все закончилось…

Что значит «закончилось»? Ну, слуги унесли раненого сенсея в дом, прибежал всклокоченный, насмерть перепуганный лекарь, бесчувственному Камбуну перевязали разбитую голову, связали руки, погрузили на тележку, чтобы доставить в тюрьму… Вот это и значит. Тогда я и вернулся в тупик, к Мигеру, все это время ожидавшему меня там.

– Дай мне твою клюку.

Он дал.

Клюка оказалась неожиданно тяжелой. Ближе к концу бамбук треснул, разошелся. Я засунул палец в щель и почувствовал холод металла. Железный прут. Мерзавец где-то раздобыл прут и вставил в свою клюку.

На всю длину, судя по весу. Быка свалить можно.

Неудивительно, что Камбун потерял сознание. Удивительно, что вообще жив остался. Надеюсь, сенсей не в обиде на моего слугу. Я так точно не в обиде. Не знаю, что было бы, убей Мигеру Камбуна. Когда самурай убивает безликого, не происходит ничего. А что бывает, когда безликий убивает самурая? Было ли такое хоть раз?!

– Бамбук треснул, – я вернул клюку Мигеру. – Почини.

Он поклонился:

– Да, господин. Я починю.

В зале, где меня принял господин Сэки, все было по-прежнему. Помост, доски покрыты лаком. Походный стул. Пейзаж на стене: карп борется с течением. Веер в руках старшего дознавателя. Темно-синее кимоно с золотым узором. Черная шапка чиновника.

И разговор сложился, как обычно. Чистый тебе театр Кабуки.

 
Сэки Осаму:
О доблестный самурай!
Воплощение всех добродетелей,
прозрение всех будд!
Неслыханная смелость,
немыслимая мудрость!
 
 
Торюмон Рэйден (делает круг по сцене):
Незаслуженная честь,
возвышение сверх меры!
Если я, ничтожный, и преуспел,
если добился результата,
так лишь благодаря единственному:
вашим советам, господин,
вашей прозорливости, господин,
вашему доверию, господин.
С вашей руки ел, с вашего стола кормился!
 
 
Сэки Осаму:
Преступник сидит под арестом,
это ли не радость?
Дело, смущавшее всю управу,
дело, подобное сточной канаве,
где никто не хочет мыть руки,
завершено вашими трудами.
Это ли не счастье!
Предадимся же милым забавам,
любованию снегом и яркой луной,
выпьем саке, съедим пирожок!
 
 
Торюмон Рэйден:
Хотел бы я возрадоваться, господин,
да жгут мне язык слова,
сидит под арестом преступник,
да кое-кто гуляет на свободе.
Честь самурая велит мне,
долг самурая приказывает
открыть вам всю правду,
излить душу, успокоить сердце.
 
 
Сэки Осаму:
Долг самурая? Честь самурая?
(расхаживает по сцене, топает ногой)
Неслыханная дерзость!
Немыслимая глупость!
Долг самурая – верность господину,
честь самурая – преданность господину.
Молчи, глупец!
Закрой рот, стисни зубы,
проглоти язык!
Знаю я тебя, негодяя, язву коварства,
стоит тебе заговорить,
и дело, смущавшее всю управу,
дело, подобное сточной канаве,
где никто не хочет мыть руки,
разверзнется вновь перед нами.
Это ли не беда!
Не предадимся мы милым забавам,
не станем любоваться яркой луной,
не выпьем саке, не съедим пирожок!
Молчи!
Дело закрыто, успех очевиден.
Что тут неясного?
 
 
Торюмон Рэйден:
Повинуюсь, господин!
Дело закрыто, все ясно.
Гори, мой язык, от невысказанного,
скрипите, зубы, от умолчания!
 
 
Сэки Осаму:
Гори, язык? Скрипите, зубы?
О доблестный самурай!
Воплощение всех добродетелей,
прозрение всех будд!
 

Через сцену бежит служитель, задергивая занавес.

Студеный рассвет вползал в дом сквозь щели бамбуковых ставен. Нагретый камень давно остыл, но под одеялом оставались жалкие крохи тепла.

С решительностью самоубийцы я отбросил одеяло и вскочил на ноги. Махи руками. Махи ногами. Наклоны. Приседания. Отжаться от пола. Что теперь? Бегом на двор, голым по пояс, в одних просторных хакама. Идиот, сегодня тебе не нужно на службу. Тебе дали выходной. Зачем ты подскочил ни свет ни заря?

А, поздно. Что теперь мучиться?!

У колодца стоял отец: наполнял водой лохань.

– Доброе утро, отец.

– Доброе утро.

Я наполнил вторую лохань. Отец хмыкнул, я отвернулся, пряча улыбку, и мы оба предались безумствам. Уй-й! Что ж так холодно?! Это же не вода, это пыточный инструмент! Не дрожать, слышишь? Н-не д-д-дрожать…

Мы умылись. Почистили зубы. И наконец позволили себе растереться полотенцами – досуха, докрасна!

– Это правда, что Ивамото Камбун убивал безликих? – спросил отец, одеваясь.

– Правда.

– Он напал на тебя?

Я завязал пояс. На востоке разгоралось белое сияние. Ни облачка, день будет ясный, безветренный, морозный. Солнца не видно, но серебро восхода все ярче. Вот-вот проступят золотые прожилки. К моменту, когда солнце восстанет из моря, полыхнет в полнебосвода.

Такой восход называют «жемчужным венцом».

– Да. К счастью, вмешался сенсей Ясухиро. Камбун напал на него.

– Со стальными мечами?

– Да.

Отец достал кисет, набил трубку табаком. Я сбегал в дом, зажег лучину от очага, вернулся к колодцу. Поднес лучину отцу, дождался, пока он пустит первый клуб дыма.

– Это Мигеру оглушил его палкой?

– Клюкой.

Уточнять, что у Мигеру за клюка, я не стал. Каонай занимался ее починкой, сидя в беседке – ему дозволялось там работать. Ему-то чего не спится?

– Камбун совершил преступление. Твой слуга помог его задержать. С другой стороны, безликий поднял руку на самурая. Наверное, он заслуживает наказания.

– Да, я подумаю над этим.

Отец пыхнул трубкой и ушел в дом.

О-Сузу подала нам завтрак. Бобовая каша с соленой редькой, морской окунь, чай. Наевшись, я обошел двор и был приятно удивлен. Ни одной сломанной или подгнившей доски в заборе. Дрова нарублены и наколоты – поленница крышу навеса подпирает. Двор чисто выметен, сучья на деревьях подрезаны. Беседка и нужник починки не требуют…

Мигеру? Без отдельного приказа? Учится быть примерным слугой? Или чует за собой вину, вот и старается?!

Стук в ворота отвлек меня от размышлений.

Пришел аптекарь Судзуму осмотреть мою достопочтенную матушку. Приближались роды, матушка то и дело жаловалась на недомогания. Судзуму наведывался к нам частенько; в последнее время – в сопровождении повитухи Анеко, чтобы глядеть туда, куда мужчинам глазеть не дозволено. Говорят, лучшая повитуха на ближайшие четыре квартала.

Нам с отцом Судзуму доложил без свидетелей: недомогания матушки от душевных волнений. Беспокоиться не о чем, госпожа просто желает внимания к себе. С беременными это случается. Я подумал, что отец, который успел побывать бабушкой Мизуки, знает об этом не меньше лекаря. Но раз отец ничего не возразил, то и я счел за благо промолчать.

Когда визит завершился, я проводил гостей до ворот.

– Как твой сын, Анеко? – спросил Судзуму, выйдя на улицу.

Лучшего места для разговора, чем под нашим забором, они не нашли. Зачем я подслушиваю? Как мне не стыдно!

– Мастер Микио им доволен. Сказал: клетки для сверчков, которые делает Ринджи, не стыдно выставить на продажу. А как твоя дочь?

– Я выдаю Теруко замуж.

Я замер на месте. Неужели Судзуму нарочно затеял этот разговор, зная, что я неподалеку? По-моему, он говорит громче, чем следовало бы.

– Да?! И за кого же?

– За моего помощника Йори. Месяц назад он сдал экзамен, теперь может открыть свое дело.

– Я помню Йори. Толковый парень.

– Приходи на свадьбу, Анеко.

– Тысяча благодарностей, Судузуму-сан! Я непременно приду.

Я отошел от забора, стараясь не шуметь. Теруко-тян. Лицо. Улыбка. Порывистые движения. Ее ошибка стоила жизни моему отцу и фуккацу моей бабушке. Да, случайность. Трагическая случайность. Простил ли я Теруко?

Не знаю.

Надо прислать подарок на свадьбу.

Я не ушел далеко, когда в ворота опять постучали. Посыльный принес мне записку от Цуиёши: «Сегодня в час Лошади. Отец готов принять вас.»

* * *

В спальне гостей не принимают.

Сейчас – особый случай. Сенсей ранен, лекарь запретил ему вставать. «Истинное искусство, – вспоминаю я слова Ясухиро, – невозможно без правил и канонов. Но возможно ли оно без нарушения правил?»

– Полагаю, что нет, – ответил тогда мой отец. – Хотя и не всякое нарушение есть искусство.

В доме теплее, чем во время моих предыдущих визитов.

Спальня большая, четыре на шесть шагов. Стены обклеены бежевой бумагой, на ней тонкими контурами намечены весенние лилии. Ясухиро лежит на футоне, набитом хлопком и шерстью. Ставни закрыты, в изголовье горит масляная лампа. В ногах – жаровня. Рядом с кроватью – изящный столик из светлого дерева, покрытого темно-коричневым лаком. Флаконы, баночки с мазями и лекарствами.

Ясухиро до подбородка укрыт покрывалом, тоже расшитым лилиями. Я помню это покрывало. Его сенсей бросил Мигеру. В свете лампы лицо Ясухиро кажется изможденным. Под глазами залегли глубокие тени, резче проступили скулы, складки вокруг рта. Не лицо – выветренная скала: уступы, ущелья, пещеры.

Опускаюсь на колени, кланяюсь, касаясь лбом пола.

– Добрый день, Кэзуо-сан. Как ваше здоровье?

– Добрый день, Рэйден-сан. Благодарю, намного лучше. Я уже здоров.

Он пытается сесть, желая подтвердить правоту своих слов. Нам с Цуиёши стоит огромных трудов уговорить его не делать этого. Вскоре Цуиёши уходит.

Мы с сенсеем остаемся наедине.