Текст книги "Иди куда хочешь"

Увы.

Лань дернулась и издала почти человеческий крик. Пять стрел, в считанный миг поразив животное, смертельно ранили его, но не убили сразу. Панду прянул из седла, вытаскивая нож и собираясь прикончить добычу…

И тут все волосы на теле у раджи встали дыбом – ибо лань заговорила с ним человеческим голосом. Был этот голос холоден и безжалостен; даже боли от многочисленных ран не ощущалось в нем.

– Убийца! Ты не просто убил меня! Ты помешал мне насладиться любовью и зачать новую жизнь! – и раджа действительно увидел, что лань-самец, которого он поразил стрелами, в момент злосчастного выстрела как раз покрывал скрытую кустами самку. – Да будет тебе известно, что я – великий аскет Киндяма, принявший звериный облик из-за противоестественной страсти к лучшей из самок! Мои духовные заслуги при мне, и хотя грех за убийство брахмана тебя не отяготит, ибо стрелял в неведении… Слушай же мое предсмертное проклятие: когда ты возляжешь на ложе с женщиной и почувствуешь близость экстаза – ты умрешь, как умираю сейчас я!

И лань-самец Киндяма, измученый тяжким страданием, расстался с жизнью, а раджа тут же предался скорби. Точнее: в ужасе и смятении бросился прочь, уже не помышляя об охотничьей удаче, и с тех пор проклятие тяготеет над ним. Дико ему теперь возлечь на ложе с любой из своих супруг, да и вообще с любой женщиной. Смертный страх за плечом стоит, скребет корявым когтем по хилому лингаму. Но, с другой стороны, умри он, не оставив потомства – коротать ему время в адском закутке Путе!

Альбинос был в отчаянии, и пригорюнившиеся жены ничем не могли помочь мужу. Проклятие, тем паче предсмертное – дело серьезное. Есть ли способ его обойти?

Ни Мадра, ни Кунти, ни сам Альбинос этого не знали.

Впрочем, как выяснилось вскоре, Кунти знала!

Рассказав своей подруге историю с проклятием аскета-скотоложца, Мадра через три месяца буквально ворвалась в покои жены Слепца с ошеломляющим известием: Кунти зачала!

Для всех остальных в этом факте не крылось ничего удивительного – но только не для двух цариц, которые знали истинную подоплеку!

– Что, объехала-таки судьбу на кривой?! И как же? – возбуждение Мадры передалось и Гандхари.

Беременные вообще раздражительны, а когда ты беременна второй год подряд…

– Не знаю! – всхлипнула Мадра, шмыгая покрасневшим носом. – Она мне не говорит! И муж – то-о-оже!

– Да, не повезло тебе с мужем, Радость ты моя, – Гандхари вздохнула, понимая, что утешать подругу бесполезно. – Может, проклятие выдохлось?

– Нетушки! – уперла руки в крутые бока младшая жена Альбиноса. – Если б оно выдохлось, супруг ко мне непременно пришел бы! Я ж вижу, как он на меня смотрит! Так бы и набросился, с косточками съел!

– Ах, Кунти, ах, хитрюга! Неужели загуляла?! – ахнула Гандхари, поразившись собственной догадке.

Мадра безучастно пожала плечами.

– А муж-то знает?

– Знает.

– И… что?

– Ничего. Даже повеселел немного. Дескать, род продолжен будет, в Пут не попаду. Ни слова худого ей не сказал. Наоборот, ожерелий надарил…

Еще с полчаса подруги-царицы, охая и ахая, обсуждали странное поведение Альбиноса, которому наставили рога, а он еще и рад! – но так и не смогли найти этому разумного объяснения. Избежать ада – дело хорошее, но радоваться по поводу измены супруги?!

Вовеки не бывало!

В положенный срок Кунти благополучно разрешилась от бремени мальчиком, которого нарекли Юдхиштхирой – Стойким-в-Битве; прозвали же с пеленок Царем Справедливости.

А через полгода после родов Кунти вновь забеременела!

Мадра не находила себе места, они с подругой терялись в догадках – а Кунти-коровища в ответ на все вопросы только загадочно ухмылялась и молчала, как рыба. Сам Альбинос пару раз явно порывался что-то рассказать своей младшей жене, но в последний момент шел на попятный.

Боялся, покоритель народов.

Гандхари тем временем совсем измучилась носить бесконечную беременность – уж скоро два года, как на сносях, сколько ж можно! И, отчаявшись разродиться, обратилась за советом к старухе-ядже, сысканной по ее приказу доверенной служанкой.

Зелье, купленное у старухи, подействовало мгновенно. Не случись тогда во дворце Вьясы-Расчленителя, быть Слепцу вдовцом – корчившаяся в судорогах царица уж и не чаяла остаться в живых, мечтая лишь о смерти-избавительнице!

Вытащил мудрец бабу с того света. За косы выволок, хоть и ругал ругательски: не доносила плод до нужного срока – страдай, дуреха!.. Злился, слюной брызгал, но из кожи вон лез, чтобы спасти и мать, и плод.

Спас.

Тот мясной блин, что вышел комом из чрева Благоуханной, Вьяса царице показать отказался. Зато в дворцовом храме Вишну тем же вечером объявилась сотня странных бамбуковых ларцов «с топленым маслом» – а с чем еще, один Расчленитель, да еще, может быть, Вишну-Опекун ведали.

Теперь мудрец безвылазно сидел в Хастинапуре. Регулярно наведывался в храм, чертил на стенах священные знаки, бормотал мантры и молитвы – и через девять месяцев из ларцов извлекли целую сотню младенцев мужеского пола.

Вернее, сотню мальчиков и одну невесть откуда взявшуюся девочку.

То-то радовались царственный Слепец с супругой! Кто под небом нас плодовитей?! – разве что царь Сагара из Солнечной династии, отец шестидесяти тысяч сыновей из тыквенных косточек! Так еще неизвестно, жил ли этот Сагара на самом деле; а мы-то точно живем, идите-щупайте!

Вот только верховный жрец храма по секрету рассказал капалике перехожему: дескать, изображение Опекуна в главной зале просияло при известии о ста сыновьях, и дало трещину, когда возвестили о дочери Слепца. Вьяса же, наоборот, хитро ухмылялся и, кажется, был вполне доволен результатом.

Впрочем, довольны были все, исключая божий образ.

И несчастную Мадру.

В тот самый день (и чуть ли не в тот самый час), когда жрецы под руководством Вьясы извлекали из ларцов вопящих младенцев, царица Кунти во второй раз разрешилась от бремени. Мальчишкой, ничуть не похожим на первенца – громогласным крепышом с красным личиком, перекошенным от недовольства всем миром.

Мальчика назвали Бхимасеной – Страшным Войском; или сокращенно Бхимой – Страшным.

Что называется, не в бровь, а в глаз!

Когда Кунти забеременела в третий раз, и последние сомнения, в каком положении находится царица, исчезли, терпению Мадры пришел конец. Она ходила за мужем тенью, живым укором, символом скорби – заставив-таки Альбиноса разговориться.

– …Ты представляешь, подруженька: все ублю… то бишь детки этой стервы – сыновья богов!

– Да врет она, Радость моя! И тебе, и мужу! Небось, спуталась с водоносом или сотником дворцовой варты, а супругу наплела…

– Ой ли, милая? А вдруг не врет?! Говорит: когда-то давно во дворце ее приемного отца гостил этот странный мудрец Дурвасас…

– Юродивый Дурвасас? Ипостась Шивы?!

– Да, только т-с-с-с! Так вот, Кунти тогда определили гостю в услужение, и эта подстилка так ублажила юродивого, что обрела дар! Мантру, которой можно вызвать любого бога, и бог должен будет сделать ей ребеночка!

– Мантру-шмантру! – фыркнула Гандхари. – Потом вместо бога является все тот же Дурвасас в другом обличьи, или еще какой похотливый бычара…

– Нет, ты до конца дослушай! – Мадра уже готова была обидеться, и жена Слепца умолкла. Ей и самой стало интересно. – Оказывается, узнав о проклятии, Кунти наедине поведала мужу о своей мантре, и тот разрешил ей воспользоваться – не оставаться ж ему совсем без потомства! А тут все-таки боги, не шиш гулящий! И какие боги! Локапалы-Миродержцы! Первенец – от Петлерукого Ямы, второй – от Ваю-Ветра; а сейчас она носит чадо самого Индры-Громовержца!

– Так прямо перуном и любил! – съязвила Гандхари, которая, хотя и была верна Слепцу, но все же на миг позавидовала Кунти, способной заполучить в свою постель всю Свастику Локапал! Это если, конечно, верить бабьим россказням…

– Думаешь, Альбинос из простаков?! – хитро улыбнулась Мадра. – Он сразу после рождения первенца заказал доверенному брахману обряд распознавания! И все подтвердилось!

– А ты-то чему радуешься, дуреха? – удивилась вдруг Гандхари, только сейчас обратив внимание на преобразившееся и прямо-таки сияющее лицо Мадры.

– Муж сказал, что пора и мне родить ему наследника. Обещал поговорить с Кунти: пусть поделится дарованной мантрой.

Мадра-Радость вскочила и закончила во весь голос:

– А не захочет делиться, жадина, – он ей прикажет!

Кунти долго увиливала, но в конце концов ей пришлось уступить велению супруга. Впрочем, хитрая царица и здесь нашла лазейку: передала Мадре не всю мантру. Первые слова неразборчиво пробормотала сама и быстро оставила покои младшей жены: вызывай, мол, раз супруг желает, но в другой раз и не мечтай!

Рассерженная Мадра, понимая, что второго случая не представится, вызвала сразу двоих – Ашвинов-Всадников, божественных лекарей!

И потом очень жалела, что нельзя это дело повторить.

Естественно, зловредная Кунти заявила, что одного пришествия с Мадры вполне достаточно. А узнав о близнецах, совсем взбеленилась, в результате чего всякие надежды на повторный визит небожителей у Мадры улетучились.

Нет – так нет. Даже супруг вскоре отступился, не надеясь переубедить старшую жену-упрямицу. Особенно после того, как своенравная царица заявила напрямик: она и младшей жене мантру не даст, и сама больше ни с кем не ляжет, потому как с мужем нельзя, а богов с нее хватит! И вообще: женщина, побывавшая более чем с тремя мужчинами – это уже шлюха, а она шлюхой быть не желает!

Вскоре Кунти родила беловолосого мальчика, нареченного Арджуной – Серебряным; позже разрешилась от бремени и Мадра, родив двух близнецов – Накулу и Сахадеву.

Альбинос, казалось, успокоился: детей у него теперь было – завались (хоть и далеко до плодородия Слепца)! Пред людьми он считался честным отцом, по закону – соответственно, ибо и сам был рожден вследствие подобного обычая; ад не грозит – гуляй-веселись!

Но шли годы, проклятие лани и связанный с ним страх смерти мало-помалу стирались в памяти раджи, в то время как плоть настойчиво требовала своего. В последнее время Мадра все чаще ловила на себе безумно-вожделеющие взгляды собственного мужа; царица всякий раз обмирала, боясь ответить взаимностью.

Тогда Альбинос наверняка не удержался бы…

* * *

– …и вот вчера он не утерпел. А Мадра не смогла – или не захотела его удержать. Проклятие исполнилось. И Кунти отчасти была права, обвинив младшую жену в смерти мужа. Но если на Мадре и была вина, она уже чиста от любой скверны, пройдя сквозь врата Семипламенного и последовав за супругом в рай…

Жена Слепца умолкла. Тишина бродила по комнате на мягких лапах, опасаясь спугнуть странное состояние тихой грусти, призрак сбывшегося печального чуда, разорвать прозрачные паутинки судьбы.

Но чудо недолговечно. И даже ощущение чуда – мимолетно.

В этой комнате вершились судьбы Хастинапура, судьбы Великой Бхараты; люди, собравшиеся здесь, не могли себе позволить мыслить категориями чудесного – и вот, один за другим, они начали стряхивать с себя оцепенение.

– Благодарю, царица, – Грозный встал и поклонился с искренним почтением, тряхнув снежно-белым чубом. – От всего сердца.

Регент с самого начала уважал старшую невестку.

Добровольно завязать себе глаза, чтобы встать вровень со слепым мужем, решится далеко не всякая женщина.

Когда Слепец с супругой были уже в дверях, Грозный внезапно нарушил молчание:

– Скажи, царица, как ты полагаешь – та лань и впрямь умерла?

Странный вопрос на мгновение пригвоздил Гандхари к месту.

– Да, о великий, – ответила она, чуть замешкавшись. – Насколько я поняла, раны от стрел Панду оказались смертельными. Иначе как бы сбылось проклятие?

– Благо твоим устам, царица. Ты успокоила меня, – без особой радости подытожил Грозный.

Он ждал долго, очень долго – и заговорил лишь тогда, когда уверился, что царственная чета удалилась по коридорам дворца на достаточное расстояние.

Даже для изощренного слуха Слепца.

– Я помню очень похожую историю. Она закончилась гибелью моего сводного брата, сына царицы Сатьявати и раджи Шантану. Там мелькала подозрительно знакомая лань. Я очень надеюсь, что стрелы Альбиноса действительно прикончили эту тварь. Но не удивлюсь, если лань опять возникнет в окрестностях Хастинапура лет через двадцать-тридцать при соответствующих обстоятельствах.

Грозный раздраженно дернул кончик чуба.

– А, может быть, все гораздо проще. И проклятия, боги или говорящие звери – лишь ширма. Мне бы очень хотелось оказаться правым. С богами трудно бороться, и пути их неисповедимы. Что же касается смертных… Поглядим. Будущее покажет, – закончил престарелый регент.

5

МОЛВА

Не стало на земле злосчастного Альбиноса, ушел из жизни в расцвете лет белокожий и красноглазый Панду, осиротели пятеро братьев-Пандавов, взамен обретя сразу аж пятерых небесных родителей; и тенью легла на Великую Бхарату свастика.

Свастика домыслов и перемигиваний, свастика слухов, сплетен и оскопленной правды.

– Лань, говорите? – ухмылялись на востоке стократ битые кашийцы и анги-слоноводы. – Ой, не знаем, не знаем… Отродясь зверя промышляем, в шкуры заворачиваемся, а от злой судьбы не страдаем! Видать, уж очень прогневил Альбинос-бедняга кого-то, все любимые мозоли оттоптал, чтоб вот так угораздило…

– Уж не та ли это лань, – посмеивались на юго-востоке в Калинге и Ориссе, – что завсегда близ царских семей околачивается? Стучит у ворот копытцем: пустите, люди добрые, зашибу неугодного, забодаю лишнего! И впрямь: страшнее лани зверя нет!

– Знамо дело, – соглашались в южных пределах аж до самых непролазных дебрей Кишкиндхи. – Слепец на троне, Грозный у кормила, Слепцовы чада престол слепнями облепили – сотня орлов, клюв к клюву! На кой финик им Альбинос?! Зачем двоюродные братья-соперники, будь они хоть трижды божьими отпрысками?! Державу в клочья драть? Из-под трона опоры растаскивать?

– Черед за детками, – и себе кивали юго-западные дашарны и андхраки. – На их век ланей хватит. Какой аскет не горазд за четвероногими кралями ухлестнуть, вроде этого Киндямы-греховодника?! Грохнешь дикого козла, а он тебе: «Я, мол, не козел, а подвижник из подвижников – это ты козел, и за козла ответишь…»

– Да уж воистину, – в голос ржали на западе камбоджи-табунщики и бритоголовые шальвы. – Надо бы и нам пару лошадушек на этих… рогатеньких сменять! Авось, в хозяйстве пригодятся…

– Дураки вы все, – возражали северо-западные гандхарцы и мадры. – Дураки дурацкие! Грозный не вечен, уйдет в райские пределы – кто после сына Ганги державу примет? Вот было б здорово: один полубог ушел, а пятеро мигом на смену явились! Отцы сверху поддержат, мы снизу подопрем – не жизнь, персик в меду!

– И то правда, – чесали бороды воинственные тригарты-северяне. – Да уж больно распрей пахнет… кровушкой…

Северо-восток угрюмо помалкивал. Там разбирались с женами, взявшими моду ссылаться на старшую жену покойного Альбиноса. В смысле, если изменяла мужу больше чем с тремя – значит, шлюха; а если с тремя или меньше – значит, праведница и воплощенная добродетель. А что в подоле принесла, то принять с поклоном и лелеять пуще родных.

Звать же байстрюков «деволятами»; «божьими детками».

Свастика лежала на Великой Бхарате.

До бойни на Поле Куру оставались считанные десятилетия.

1

ТОНУЩИЙ

Сегодня строгий и, казалось, вездесущий Дрона собрал в шатре младших воинских наставников, а ученикам было велено заниматься самостоятельно. Естественно, понятие «заниматься» каждый из учеников истолковал по-своему. Братья-Пандавы, приклеившие себе общее отчество вскоре после смерти отца, плотно осели в малиннике – с энтузиазмом осваивая там искусство истребления спелых ягод. Боец и Бешеный утащили всю ораву Кауравов купаться… простите, овладевать наукой преодоления водных преград! Звали с собой и Карну, но сутин сын купаться не пошел, а просто уселся на высоком берегу реки; не там, где плескались шумные чада Слепца, а выше по течению, где река с грохотом вырывалась из ущелья, безумным скакуном мечась по зубам порогов – и лишь потом, нехотя успокаиваясь, вытекала на равнину.

Вон она, река: лениво распласталась сонной заводью, играет бликами, нежась в лучах теплого утреннего солнышка… притворщица!

Здесь Карна предался сосредоточению и самосовершенствованию. А попросту говоря, сидел, бездельничая, смотрел на пенящуюся внизу речку, любовался то и дело вспыхивающими в облаке водяной пыли маленькими радугами и мечтал о возвращении в Хастинапур. В город тысячи соблазнов, где он без промедления заявится в квартал блудниц – там по нем наверняка уже истосковались две (если не три!) исключительно приятные девчонки! Приятные во всех отношениях, особенно когда завалишь такую на ковер или хотя бы в копну свежескошенного сена; а вторая завалится сверху, громогласно зовя третью…

Жаль только, что осенние сборы заканчиваются лишь послезавтра. Он, Карна, с удовольствием рванул бы в веселый квартал хоть сейчас. Ну, пусть не сейчас, пусть вечером. А, собственно, почему бы и нет? Что мешает улизнуть со сборов на день-другой раньше? Бойца с Бешеным можно предупредить, чтоб тревогу сдуру не подняли, а остальные вряд ли хватятся… Сбежал какой-то сутин сын Карна? Нахлебник, взятый в обучение лишь из прихоти царевичей?! До него ли наставникам, когда тут сплошь раджата, один другого знатнее?! А самим раджатам и вовсе не до Карны. От гордости лопаются, павлины весенние, нарядами друг перед дружкой хвастаются, из кожи вон лезут, чтоб похвалу Наставника заработать – еще бы, сам великий Дрона бровью двинул, это вам не лингам собачий…

Дхик!

А встань раджа-папаша на дыбы против Хастинапура, Грозный мигом раджонка в погреба, а папаше – ультиматум! Ерепенишься? Поостыть не желаешь?! Вот так-то! Какая там дружба, какая любовь – одна сплошная Польза. Умен Грозный, и советники его не даром казенный рис ложками едят… Хорошо, что он, Карна – сын возницы! Заложник из него, как брахман из шакала, всем на него плевать, и ему на всех – тоже! Ну, кроме отца с матерью, само собой, да друзей: Бойца с Бешеным, да еще пары сут-ровесников, с которыми он иногда вместе по бабам бегает. А так…

Чуть повыше того места, где сидел «самосовершенствовавшийся» Карна, раздался отчаянный крик, и сутин сын невольно взглянул в ту сторону.

Из малинника с воплем вывалился Бхима-Страшный, второй из братьев-Пандавов. Похоже, доблестно победив и съев противника в лице малины, Страшный успешно упражнялся в искусстве беспробудного сна, пока досадная помеха не прервала сие благородное занятие.

«Оса его в задницу укусила, что ли?» – подумал Карна, с удивлением наблюдая за Страшным.

Действительно, мальчишка двигался странным образом, словно ноги его безнадежно путались в траве. Или были связаны. Вот он покачнулся, судорожно всплеснул руками, будто собирался взлететь, упал и, перекатившись набок, рухнул с кручи вниз.

Верхом на водяного коня, играющего в теснине порогов.

– А-а-а!!! – донеслось до Карны. – Помогите!!!

Первым побуждением сутиного сына было броситься в воду на помощь незадачливому увальню-Пандаву. Плавал Карна отлично, еще с далеких дней чампийского детства, и наверняка сумел бы вытащить Страшного.

Делов-то: ухвати за шевелюру и правь к берегу…

Ты даже сделал шаг по направлению к обрывистому берегу. Остановился. Словно ткнулся лицом в невидимую преграду. Тонкий комариный звон на пределе слышимости взвился в мозгу, пальцы сами собой сжались в кулаки, и перед глазами встала позавчерашняя картина:

– …Нет, не попадешь! – презрительно кривит губы в ухмылке светловолосый Арджуна.

– Я?! Не попаду? Смотри! – Бхима широко размахивается шестигранной метательной булавой, намереваясь снести золоченую шишечку с колесницы орисского раджонка.

И в этот момент из-за повозки появляется твой знакомый – молоденький сута.

– Сто-о-ой! – кричишь ты. – Стой, дурак!

Поздно!

Булава проносится мимо злосчастной шишечки, и череп суты раскалывается перезревшим гранатом.

На миг все как будто застывает, потом сута валится на траву, рассыпая вокруг себя кровавый дождь, а Страшный понуро заявляет:

– Если б не этот баран, я бы попал! Сам виноват.

А дальше была драка, дикая, взрослая драка, которая вполне могла закончиться еще одним трупом, но вас со Страшным вовремя растащили наставник Крипа и его бешеная сестра…

Ты не видел, как камни вросших в твои уши серег медленно гасят кровавое свечение.

Спасать этого ублюдка? Или лучше добить, чтоб наверняка? Свидетелей нет, а камней вокруг достаточно. Сейчас Страшный окажется как раз под обрывом…

Стыд хлестнул тебя жгучим бичом. Убить в честном бою – да, сколько угодно! Но добить камнем тонущего?! Позор! Впрочем, с другой стороны, спасать Страшного ты тоже не обязан. Пусть все идет, как идет. Выплывет – его счастье. Не выплывет – туда ему и дорога!

И ты остался стоять, где стоял, отстраненно наблюдая, как течение волочит к порогам захлебывающуюся жертву.

– На помощь! – задыхаясь, орал между тем Страшный, барахтаясь в пенных бурунах. Мальчишка отчаянно загребал руками, чудом ухитряясь оставаться на поверхности, но ноги его явно не слушались. Долго так держаться на плаву не мог даже крепыш Бхима.

Вот его завертело в водовороте, ударило о скользкие камни, раз, другой… Кудлатая голова исчезла в пенистой кипени, будто муравей в конской гриве.

«Все,» – решил ты; и тут же вновь увидел голову Страшного – та вынырнула на два посоха ниже первого порога.

– Бхима, я иду! Держись!

Вдоль узкой полоски берега под обрывом бежал Арджуна, пытаясь прийти на помощь брату, но Страшного несло дальше, и Арджуна никак не успевал.

Еще мгновение – и тонущего швырнуло на очередные камни. В воздухе мелькнули босые ноги Бхимы… Со щиколоток свисали мокрые обрывки пут – веревка или лиана, издалека не разобрать. Мальчишку буквально пребросило через порог, но он снова вынырнул и, лихорадочно гребя всеми четырьмя конечностями, заспешил к берегу.

Подоспев, Арджуна подал брату руку и вытащил его на песок. Помощь оказалась кстати – к тому моменту Страшный вконец обессилел, ободранный о камни живот обильно кровоточил, а тело покрывали синяки и ссадины.

Арджуна склонился над братом, помог ему сесть – и ты, наблюдая за этим, невольно поймал себя на зависти к Бхиме. Наверное, здорово иметь родного брата, который не оставит в беде, придет на помощь! Пусть Арджуна успел сделать немногое – но он искренне пытался…

В этот момент беловолосый малец глянул вверх – и лицо его, так похожее на храмовый лик Громовержца, окаменело. Рядом поднял голову хрипло дышавший Бхима, уставился на брата, потом – туда, куда смотрел Арджуна…

Ты не слышал, как Арджуна тихо спросил:

– Это Карна тебя… столкнул?

– Не знаю, – кашляя, прохрипел Страшный. – Может, и Карна. Он спал. Спал он, Серебряный…

И погрозил тебе увесистым кулаком.

Лекари так и не сумели отучить Страшного от малого порока речи: в минуты возбуждения он говорил о себе в третьем лице, подобно лесным дикарям юга.

2

НАСТАВНИК

– Ответь мне, юноша: ты ли столкнул с обрыва в реку сонного Бхимасену, как подозревают его братья?

– Не я.

– Следует отвечать: «Не я, Учитель».

– Не я, Учитель, – Карна дерзко взглянул в глаза Наставника Дроны, и с минуту они стояли молча друг напротив друга: маленький брахман и сутин сын, перегнавший учителя в росте почти на голову.

Лицом к лицу, спокойствие и вызов, судьба и случай; словно в гляделки играли. Но едва подросток заметил, что серые глаза брахмана слезятся, как если бы Учитель упрямо вперял взгляд в диск полуденного светила – он и сам невольно сморгнул.

Лишь тогда Дрона позволил себе отвернуться, на одно невыносимо долгое мгновение уставясь в стену шатра.

Затем последовал новый вопрос:

– Но, может быть, это ты, желая подшутить, как шутите вы все, связал спящему Бхимасене ноги лианой?

– Нет, Учитель. Я не делал этого.

– Но ты видел, как Бхимасена упал в воду?

– Да, Учитель.

– Почему же ты не бросился к нему на помощь? Ведь ты понимал, что он может утонуть?

– Понимал… Учитель, – безразлично кивнул Карна, почесав горбатую переносицу.

– Понимал – и медлил? Почему? Отвечай, юноша! – голос Дроны впервые дрогнул. Раздражение и непонимание звучали в нем. Кроме того, Брахман-из-Ларца никак не мог заставить себя называть Карну учеником, обходясь взамен нейтральным «юноша». – Сын возничего, обласканный царским домом, не торопится спасти царевича?!

– Я плохо плаваю, Учитель.

Это была ложь; ложь, заведомо известная обоим.

– Я плохо плаваю, Учитель, – внятно повторил Карна. – Вдобавок, там внизу был обрыв и пороги, Учитель. Я бы наверняка разбился, Учитель. А если бы даже выплыл, то ничем не смог бы помочь царевичу, Учитель. Или было бы лучше, если бы царевич погиб вместе с сыном суты, Учитель?

Минуту Дрона молчал, из-под полуприщуренных век разглядывая наглеца с брезгливым интересом. Мальчишка откровенно дерзил, но делал это настолько ловко, что лишал Наставника возможности придраться, не теряя лица. Сплошные «Учителя» в конце каждой фразы: формально – повышенное уважение и исполнение приказа, а на самом деле – утонченное издевательство. Зато последнее заявление давало веский повод прицепиться – и наказать дерзкого на вполне законных основаниях. Но наказание сейчас интересовало Дрону в последнюю очередь. Он хотел знать истинную подоплеку событий на обрывистом берегу; он хотел знать, имеет ли этот языкатый сутин сын касательство к несчастному случаю. Ведь царевич мог утонуть! И добро, если б это был первый «несчастный случай» такого рода!..

Маленькому брахману было не до мелочных придирок – имелись дела и поважнее. Возможно, именно в них, в важных делах, тоже был завязан мальчишка с серьгами в ушах и чешуйчатой татуировкой по всему телу.

– Я слышал от наставника Крипы, что два дня назад вас с Бхимасеной растаскивали силой – вы чуть не поубивали друг друга. Было?

– Было, Учитель, – мальчишка теперь смотрел в пол, изучая узор на циновках, и это не нравилось Дроне; впрочем, когда Карна смотрел ему в лицо, Наставнику это тоже не нравилось.

Будь его воля…

– Сомневаюсь, что после этого вы помирились… э-э-э… Я имею в виду, что царевич вряд ли простил тебя. И это достаточно веский повод для человека твоего сословия, дабы столкнуть спящего врага в воду. Не находишь?!

Карна резко вскинул голову, и Наставник опять почувствовал: глаза предательски слезятся.

– Разве этому ты учишь нас, Учитель? Честный бой, один на один, – это достойно воина. А связать беспомощного врага и сонного столкнуть в реку – позор для мужчины! Тебе ли этого не знать, Учитель?! А если уж ты всерьез считаешь меня мерзавцем, способным на подлость, то ответь: почему, когда Бхиму несло мимо меня, я не размозжил ему голову камнем?! Чтоб наверняка! Чтоб на дно – и концы в воду! Камней вокруг хватало, а мою меткость ты прекрасно знаешь! Подозревая во мне убийцу…

– Я не подозреваю. Я спрашиваю. И спрашиваю здесь я, твой Учитель, а ты, мой… А ты, юноша, должен отвечать на вопросы, а не задавать их. Ясно? – голос Дроны опять звучал ровно и безжизненно, но чего ему это стоило, знал только сам Брахман-из-Ларца.

– Ясно… Учитель, – выдавил Карна.

Вся его яростная язвительность пропала втуне.

По крайней мере, так думал сам сутин сын.

– Хорошо, допустим, ты действительно невинный голубь. Но ты ведь наверняка знаешь, что это не первое странное происшествие, которое случается с Бхимасеной за последние полгода. Не так давно он скорбел животом и еле-еле оправился…

– Тоже мне странность! Жрет что ни попадя, Волчебрюх! – Карна, забывшись, перешел границы дозволенного. – Его животом – и не скорбеть?! Ха!

– А до того царевича едва не укусил бунгарус, случайно оказавшийся в его доспехах. Между прочим, эти змеи здесь не водятся, – Дрона жестко сощурился, наблюдая за реакцией Карны.

– Собака везде грязь найдет, – хмыкнул сын возницы; и вдруг широко ухмыльнулся. – Вот на днях шел Бхима по лесу, присел по большой нужде – и на что бы вы думали? – точняком на гнездо земляных ос уселся! Тоже, небось, единственное в округе! Правда, ужалить только одна успела – Бхима так рванул, что остальные подохли, догоняя! Вот я к тому и клоню, Учитель, что собака… – Карна уже откровенно веселился, напрашиваясь на дюжину-другую плетей, но Дрона словно утратил к нему всякий интерес.

Даже одергивать не стал.

Просто повернулся и пошел вон из шатра.

Карна разом поперхнулся очередной дерзостью, выскочил следом за Брахманом-из-Ларца, проводил того долгим взглядом – и быстро направился в противоположную сторону.

А маленький брахман тем временем уже принял решение.

Каждое происшествие по отдельности вполне могло сойти за случайность. Или чью-то глупую шутку. Но третий «несчастный случай», уж очень смахивающий на покушение, подряд – это слишком. Сомнительно, чтоб за оставшиеся полтора дня произошло что-то еще… И все-таки надо будет сказать Крипе: пускай присматривает за Страшным, да и за остальными братьями-Пандавами. А он, Дрона, должен ехать в город, не откладывая. Надо посоветоваться с Грозным. И попытаться выяснить, кто стоит за всеми этими «случайностями». Нахальный сын возницы? Маловероятно. А вот его отец, приближенный к себе Слепцом и готовый ради покровителя на многое…

Да и мальчишка может кое-что знать.

Нет, но какова несправедливость! Этот наглый сутин сын, этот безродный ублюдок, не обладающий никакими заслугами – ни высокой варной, ни аскетическим пылом, ни смирением или иными добродетелями; этот нахал, драчун, бабник и грубиян – несомненный талант! Как легко он схватывает все, чему учит его Дрона и другие воинские наставники! Мимоходом, на лету, как бы между делом… Пожалуй, по способностям он не уступит даже Арджуне, прирожденному воину (и, как недавно выяснилось, сыну Громовержца)!

В роду быстроногих оленей родился тигр?!

Где же Закон? Всеобщий Закон-Дхарма, коему надлежит следить и распределять?! Соблюден ли он?

А Польза так уж и вовсе сомнительна…

3

ВОЗВРАЩЕНИЕ

– С возвращением, уважаемый! А не скажешь ли ты, где тут обретается некий Карна, сын Первого Колесничего?

«Стражники. Трое. Но не простые, а с полосами алой кошенили на шлемах – личная гвардия Грозного, элита среди блюстителей порядка, – отметил про себя наставник Крипа. – И зачем им этот обормот понадобился? Украл что? Или дочку какого-нибудь сановника обрюхатил?»

– Где-то здесь, должно быть, – пожал плечами Крипа. – Что я, за каждым сутиным сыном следить должен?! Тут бы повезло за царевичами уследить…

Стражники понимающе закивали и двинулись вдоль длинной череды пыльных колесниц, груженых телег и тягловых слонов. Время от времени они останавливались, чтобы задать один и тот же вопрос.

Ответ тоже не баловал разнообразием: все только пожимали плечами. Многие вообще плохо представляли, о ком идет речь, а те, кто знал долговязого буяна, понятия не имели, где он сейчас.