Текст книги "Уолден, или Жизнь в лесу"

Но продолжим со статистикой. Занимаясь в поселке межеванием, плотничьими и другими поденными работами, я выручил 13 долларов 34 цента. Ведь ремесел у меня столько, сколько пальцев на руках.

Хотя и прожил там более двух лет, все же приведу расходы на еду за восемь месяцев, а именно с 4 июля по 1 марта. Не считая выращенных мной картофеля, небольшого количества молочной кукурузы и гороха, и не учитывая стоимости не проданного на последнюю дату, они составили:

Все эксперименты, оказавшиеся неудачными.

Да, в общей сложности я проел 8 долларов 74 цента. Но говорю о своей вине так откровенно, зная, что большинство читателей виновны еще более и что их поступки выглядели бы в печатном виде не лучше. На следующий год я иногда ловил на обед всяческую рыбу, а один раз зашел так далеко, что забил сурка, разорявшего бобовое поле. Отправил его душу Аллаху, как сказал бы татарин, – и съел, отчасти ради эксперимента. Но, несмотря на сиюминутное удовольствие и мускусный привкус, я понимал, что из постоянного употребления не выйдет ничего хорошего, даже если взять уже освежеванную сурочью тушку у деревенского мясника.

Одежда и некоторые непредвиденные расходы в этот же период, хотя из этого вряд ли можно строить какие-то умозаключения, составили:

Все денежные расходы, не считая стирку и штопку, которые я по большей части отдавал на сторону, а счета за них еще не получил, составили:

И это все, и даже более чем все, необходимые траты в нашей части света.

Теперь я обращаюсь к читателям, зарабатывающим самостоятельно. Чтобы прокормиться, я продавал продукцию с фермы:

Если вычесть итог из суммы расходов, остается 25 долларов 21¾ цента. Это очень близко к начальным средствам и размеру понесенных расходов. С другой стороны, помимо досуга, независимости и сохраненного таким образом здоровья, у меня есть уютный дом, в котором можно жить сколько вздумается.

Эта статистика кажется случайной, а потому не поучительной, но все же имеет определенную полноту, а потому и ценность. Мне не давали ничего бесплатного. Приведенные выше данные говорят, что только еда стоила в денежном выражении около двадцати семи центов в неделю. Почти два года это был хлеб из ржаной и кукурузной муки без дрожжей, картофель, рис, немного соленой свинины, патока и соль, а также питьевая вода. Было очень уместно, что я, большой любитель индийской философии, питался преимущественно рисом. В ответ на неодобрение некоторых заядлых придир, могу также заявить, что время от времени обедал в городе, зачастую в ущерб домашним делам. Делал это и раньше, и уверен, что так будет и впредь. Но обед в гостях – обычное дело, он ни в малейшей степени не влияет на такую сравнительную статистику.

РЕЛИГИЯ И ЛЮБОВЬ СТРОИТЕЛЕЙ К СВОЕМУ ИСКУССТВУ ПОЧТИ ОДИНАКОВЫ ПО ВСЕМУ МИРУ, БУДЬ ТО ЗДАНИЕ ЕГИПЕТСКОГО ХРАМА ИЛИ БАНКА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ. ОНО СТОИТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ С НЕГО МОЖНО ПОЛУЧИТЬ.

Мой двухлетний опыт научил меня, что добыть необходимое пропитание можно почти без малейшего труда, даже в наших широтах. Человек может придерживаться такой же простой пищи, как животные, и при этом сохранять здоровье и силу. Я приготовил обед, удовлетворительный в нескольких смыслах, из одного лишь портулака (Portulaca oleracea). Нарвал его на кукурузном поле, сварил и посолил. Латинское название приведено из-за аппетитности обычного. И скажите на милость, чего еще может желать разумный человек в мирные времена, во время обычного обеда, кроме достаточного количества початков сладкой молочной кукурузы, сваренной в подсоленной воде? Даже небольшое практиковавшееся мною разнообразие объяснялось уступкой требованиям аппетита, а не здоровьем.

Но люди докатились до того, что часто голодают не отсутствием необходимого, а из-за желания излишеств. Лично я знаю хорошую женщину, считающую причиной смерти сына питьевую воду, кроме которой он ничего не пил.

Читатель может понять, что я рассматриваю предмет скорее с экономической, а не с диетической точки зрения. Надеюсь, он не рискнет проверить на практике мою воздержанность, если только у него нет богатой кладовой.

Хлеб я поначалу выпекал из чистой кукурузной муки и соли. Получались настоящие кукурузные лепешки, выпеченные на огне под открытым небом, – на щепке или конце деревянной рейки, отпиленной во время постройки дома. Они обычно пропитывались дымком и имели сосновый привкус. Я пробовал и пшеничную муку, но в итоге обнаружил, что самой удобной и вкусной является смесь ржаной с кукурузной. В холодную погоду печь на свежем воздухе было весьма зябко. Несколько буханок, одна за другой, укладывались и переворачивались так же осторожно, как египтянином – яйца, из которых выводятся цыплята. Они получались настоящими плодами из крупы, которые я вызревал. В моем восприятии хлебцы благоухали подобно другим благородным плодам, и я хранил их как можно дольше, завернув в ткань.

В изучении древнего и незаменимого искусства хлебопечения использовались все доступные источники. Я заглядывал в первобытные времена появления пресного хлеба, когда после дикости орехов и мяса человек впервые познал умеренную изысканность мучного продукта. Шаг за шагом он путешествовал в своем исследовании, от случайного сквашивания теста, открывшего действие дрожжей, и через различные последующие способы ферментации до тех пор, пока не пришел к «доброму, вкусному, полезному хлебу», хлебу насущному. Закваска считается душой хлеба, наполняющей его клетчатку, и потому религиозно хранимой, как огонь весталок – несколько драгоценных бутылочек, подозреваю, впервые были доставлены «Мейфлауэром» и распространились в Америке. Ее влияние все еще растет, разбухает, идет тестяными волнами по всей стране, как начало начал. Я регулярно и исправно добывал закваску в деревне, пока, наконец, как-то утром не забыл правила и не залил дрожжи кипятком. Благодаря этому аналитическому, а не умозрительному открытию, обнаружилось, что даже она не особо нужна, и с тех пор я успешно без нее обходился. Хотя большинство домохозяек чистосердечно уверяли, что не может быть безопасного и полезного хлеба без дрожжей, а пожилые люди предрекали мне быстрое угасание жизненных сил. Тем не менее обнаружилось, что дрожжи совсем не обязательный ингредиент, и, прожив без них год, я все еще с вами, радостный, что избавился от тривиальности необходимости нести в кармане бутылочку закваски, которая может лопнуть и пролить содержимое, к сильному расстройству. Проще и приличнее от нее отказаться.

Человек – животное, лучше других приспособленное к любому климату и обстоятельствам. В моем хлебе также отсутствовали кристаллическая сода, другая кислота или щелочь. Кажется, я пек его по рецепту, данному примерно в двухсотом году до нашей эры Марком Порцием Катоном. «Panem depsticium sic facito. Manus mortariumque bene lavato. Farinam in mortarium indito, aquae paulatim addito, subigitoque pulchre. Ubi bene subegeris, defingito, coquitoque sub testu». Что я понимаю: «Замешивай тесто так. Как следует вымой руки и квашню. Насыпь в квашню муку, постепенно лей воду и старательно меси тесто. Когда ты хорошо его вымесишь, придай ему форму и выпекай под крышкой» – то есть в пекарском котелке. И ни слова о закваске. Но я не всегда питался хлебом насущным. Одно время из-за пустоты своего кошелька не ел ни крошки более месяца.

Каждый житель Новой Англии мог бы без труда сам выращивать зерно в этом краю ржи и кукурузы, без оглядки на чужие неустойчивые рынки. Но мы настолько далеки от простоты и независимости, что в Конкорде свежую вкусную муку редко продают в лавках, а дробленая кукуруза мало кем употребима. В большинстве случаев фермер скармливает выращенное зерно скоту и свиньям, покупая в лавке муку, которая вовсе не полезней, но дороже. Я осознал, что могу легко вырастить бушель-другой ржи и кукурузы, тем более первая вырастает на самой бедной земле, да и последняя не требует лучшей. Молоть зерно можно ручной мельницей, таким образом обходясь без риса и свинины. Опытным путем обнаружилось, что при нужде в сладком из тыквы или свеклы получается хорошая патока. Всего-то потребно высадить несколько канадских кленов, чтобы получать ее попроще. А пока все это растет, можно пользоваться другими заменителями. Потому что, как пели наши пращуры:

 
«Мы можем сделать настойку, чтоб сладко было на губах,
Из тыквы и пастернака, и скорлупы грецкого ореха».
 

Чем я солил пищу? Приобретение соли, простейшего из продуктов, могло стать уместным поводом для посещения морского побережья. Чтобы обойтись вовсе без нее, нужно пить поменьше воды. Не припоминаю, чтобы индейцы были озабочены соляной добычей.

Таким образом я мог вовсе избежать торговли и обмена – во всяком случае, пищевого. Кров у меня уже был, оставалось только раздобыть одежду и топливо. Брюки я сейчас ношу суконные, сотканные фермерской семьей, – хвала небесам, в человеке до сих пор остается много добродетели. Полагаю, падение от фермера к рабочему настолько же велико и памятно, как падение от человека к фермеру, – а уж человеческого топлива в новой стране хватает с избытком. Если бы мне не разрешили поселиться в выбранном месте, я мог приобрести один акр земли по той же цене, за которую продавалась обработанная земля, – а именно, восемь долларов и восемь центов. Хоть и считал, что повысил стоимость земли, поселившись на ней.

Есть определенный класс сомневающихся, задающих вопрос – возможно ли прожить только на растительной пище? Чтобы сразу перейти к сути проблемы – а суть и есть вера, – я привык отвечать на подобное, что могу питаться одними гвоздями. Если они этого не понимают, то не смогут понять и большую часть сказанного. Со своей стороны, я рад слышать об экспериментах подобного рода. Например, один юноша две недели питался жесткой сырой кукурузой, используя свои зубы вместо ступки. Белки попробовали делать так и преуспели. Человеческое общество интересуется такими экспериментами, за исключением недееспособных старух и владельцев акций мельничных компаний – те как раз могут тревожиться.

Моя мебель, собранная частично своими руками, как и предметы обихода, не стоила ничего сверх указанного выше. В набор входили кровать, столик, письменный стол, три стула, зеркало диаметром три дюйма, пара железных подставок для дров и каминные щипцы, чайник, кастрюля с длинной ручкой, сковорода, черпак, таз для умывания, два ножа и вилки, три тарелки, одна чашка, одна ложка, кувшин для масла, кувшин для патоки и лакированная лампа. Никто не беден настолько, что вынужден сидеть на тыкве. Для этого надо быть совсем беспомощным. На деревенских чердаках множество стульев, самых лучших, отдающихся даром. Мебель! Слава богу, я могу сидеть и стоять без помощи мебельного склада.

Какой человек, кроме философа, смог бы видеть без стыда, что его мебель погружена в телегу и едет по стране, выставляя на всеобщее обозрение нищенские пустые ящики? А ведь это дорогая сполдинговская мебель. Осмотрев подобный груз, я никогда бы не угадал, чья она – богатея или бедняка. Такой владелец всегда кажется впавшим в нищету. Более того, чем выше навалено, тем беднее. Каждая поклажа выглядит свалкой дюжины лачуг, и, если одна лачуга бедна, весь груз дешевеет в дюжину раз. Скажите на милость, зачем вообще переезжать, если не избавиться от мебели, этой заскорузлой кожи? Чтобы уже переместиться из бренного мира в иной, заново меблированный, а старье оставить на сожжение. Это как если пристегнуть пожитки, словно капканы, к ремню человека, и он не мог бы передвигаться по пересеченной местности, не волоча за собой свой капкан. Удачлива лиса, оставившая в капкане хвост. И ондатра отгрызает лапу, чтобы освободиться.

Но человек удивительным образом утратил свою приспособляемость. Как часто он оказывается в тупике! «Сэр, возможно, я слишком дерзок, но что вы подразумеваете под тупиком?» Если вы проницательны, то увидите за спиной встреченного человека все, чем он владеет, и большую часть из того, чем якобы не владеет. Все, вплоть до кухонной утвари и хлама, хранимого и не сжигаемого. Он покажется впряженным в этот воз и продвигающимся в единственно возможном направлении. Человек, забредший в тупик, – тот, кто проник через лаз или ворота и не смог протащить за собою воз с мебелью. Невозможно не сострадать кажущемуся свободным, щеголеватому, подтянутому мужчине, подпоясанному мечом и готовому к бою, но беспокоящемуся о «мебели», застрахована ли она. «Но что будет с моей мебелью?!» Так веселая бабочка попадается в паучьи сети. Расспросите с пристрастием тех, кто долгое время казался неимущим, и обнаружите в их сараях кое-что сохранное. Я смотрю на сегодняшнюю Англию, как на старого джентльмена, путешествующего с большим багажом, забитым хламом. Все накопленное долгим ведением домашнего хозяйства не сжигается, за недостатком смелости. К примеру, большой сундук, маленький сундук, картонка и узел. Выбросьте по меньшей мере три первых. Здоровый человек не способен взять кровать на прогулку, а больному я посоветовал бы бросить свою постель и бежать. Встреченный мною иммигрант пошатывался под тяжестью тюка со сложенным скарбом – и тюк смотрелся огромным жировиком, вскочившем на шее. Путник был жалок не скромным размером имущества, но вынужденностью нести все это. Если мне понадобится тащить свой капкан, я позабочусь о том, чтобы он был легким и не повредил жизненно важные органы. Но самым мудрым было бы никогда не совать в него руку.

ЧЕЛОВЕК – ЖИВОТНОЕ, ЛУЧШЕ ДРУГИХ ПРИСПОСОБЛЕННОЕ К ЛЮБОМУ КЛИМАТУ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ.

Меж тем шторы в доме не стоили мне ни цента, ведь закрываться не от кого. Нет никаких любителей таращиться в окна, кроме солнца и луны, а я рад, когда они заглядывают. От луны молоко не киснет и мясо не портится, а солнце не повредит мою мебель, и ковер из-за него не выцветет. Если иногда оно слишком горячит, я нахожу более экономичным укрываться за природной занавесью, а не добавлять еще один пункт в хозяйственные расходы. Как-то одна дама предложила коврик. Но у меня нет ни свободного места в доме, ни времени на его чистку, и я отказался, предпочитая вытирать ноги о дерн перед дверью. Лучше избегать зла изначально.

Не так давно я присутствовал на аукционе пожитков дьякона, проведшего весьма плодовитую жизнь:

«Зло, причиненное человеком, переживет его».

Как обычно, большая часть скарба оказалась хламом, накопившимся еще при жизни собирателя. Среди прочего значился засушенный ленточный червь. И теперь, пролежав полвека на чердаке и в мусорных ямах, эти вещи не были сожжены. Вместо очистительного уничтожающего огнища провели аукцион, размножающий хлам. Соседи охотно собрались, чтобы взглянуть на них, раскупили все и аккуратно перенесли на свои чердаки и в мусорные ямы. Там они пролежат до тех пор, пока теплится жизнь, а потом все начнется снова. Когда человек умирает, поднимается пыль.

Было бы полезным перенять обычаи, распространенные у некоторых дикарских народов, по ежегодному обряду избавления от лишнего. Они понимают суть, не важно, проводится он на самом деле или нет. Разве не хороша идея праздновать «буск», или «праздник первых плодов» – обычай индейцев муккласс, описанный Бартрамом? «Когда поселок празднует буск, – говорит он, – жители загодя обеспечивают себя новой одеждой, горшками, сковородками, прочей домашней утварью и мебелью. Собирают всю поношенную одежду с другими старыми вещами, подметают и моют свои дома, площади и весь поселок. Избавляются от грязи, собранной вместе с остатками зерна и другими старыми продуктами в одной общей куче, и уничтожают огнем. После принятия снадобий и трехдневного поста все огни в поселении тушат. Во время поста они воздерживаются от утоления любого аппетита и любой страсти. Объявляется всеобщая амнистия, и все преступники могут вернуться к людям».

«На четвертое утро верховный жрец зажигает на городской площади новый огонь, потерев друг о друга сухие деревяшки. Каждый дом в поселке получает новое и чистое пламя».

Затем они три дня пируют кукурузой и плодами нового урожая, танцуют и поют, «а четыре следующих дня ходят друг к другу в гости и веселятся с друзьями из соседних поселков, которые тем же способом очистили и подготовили себя».

Мексиканцы тоже практикуют подобное очищение каждые пятьдесят два года, веруя, что пришло время конца света.

Едва ли мне довелось слышать о более истинном таинстве, определяемом словарем, как «внешнее и видимое проявление внутреннего и духовного величия». Без сомнения, сами небеса изначально вдохновили их, хотя и нет записей библейских откровений.

Более пяти лет я содержал себя исключительно собственным трудом и обнаружил, что при работе около шести недель в году могу покрыть расходы на жизнь. Все зимы, а также большая часть летнего времени оставались свободными для обучения. Я старательно пробовал работать в школе и выяснил, что расходы получались соразмерными или даже превосходящими доход. Ведь приходилось должным образом одеваться и учить, не говоря уже о том, чтобы думать и верить, да еще и тратить время в придачу. А поскольку я учил не ради блага других, а лишь для заработка на жизнь, это оказалось провалом.

В пробах торговать обнаружилось, что понадобится лет десять, чтобы сдвинуться в этом деле с мертвой точки. И при этом наверняка направишься прямиком к дьяволу. Я на самом деле боялся, что к тому времени займусь так называемым хорошим бизнесом. Прежние попытки понять, чем можно зарабатывать на жизнь, оживляли печальный опыт, полученный из-за потакания советам друзей. Он крутился в моей голове и сдерживал изобретательность.

Я часто и серьезно думал о сборе черники. Дело нехитрое, а небольшая прибыль вполне достаточна при моих величайших навыках довольствоваться малым. К тому же капитал почти не требуется, и мало отвлекаешься от любимых занятий, как я имел глупость думать. В то время как мои знакомые без колебаний начинали торговать или выбирали другие профессии, я находил это начинание мало отличавшимся от остальных. Все лето бродить по холмам и собирать ягоды, попадающиеся на пути, а затем без забот сбывать их, и таким образом пасти стада Адмета. Я также мечтал о том, что мог бы собирать дикие лекарственные травы или привозить на телеге вечнозеленые растения тем горожанам, кому нравятся напоминания о лесе. Но с тех пор понял, что торговля оскверняет все, чего ни коснется, и накладывает проклятие даже на продажу посланий с небес.

Предпочитая свободу всем прочим вещам, я мало зарабатывал и при этом вполне преуспевал. Не хотелось тратить время на зарабатывание денег для роскошных ковров, изысканной меблировки, искусно приготовленных блюд или дома в греческом стиле. Если найдутся люди, приобретающие вещи без помех и знающие, как ими пользоваться после покупки, уступаю им пальму первенства. Некоторые «трудолюбивы», и кажется, что они любят труд ради самого труда. Возможно, он удерживает от большего вреда, и посему глупо им советовать. Если не знаешь, чем заняться на досуге, если он увеличится вдвое, я посоветую работать в два раза усерднее – до тех пор, пока не выкупишь себя, – а затем подпишу тебе вольную.

Мне же самую большую независимость дает поденный труд, особенно потому, что для содержания требуется работать всего тридцать или сорок дней в году. День работника заканчивается с заходом солнца, и после этого он может свободно посвящать себя увлечениям, не имеющим ничего общего с трудом. Работодатель же, занятый из месяца в месяц, не имеет передышки круглый год.

Словом, благодаря и вере, и опыту я убежден, что содержать себя на нашей земле – не тяжкий труд, а приятное времяпрепровождение, если мы будем жить просто и мудро. Ведь занятия простых народов становятся развлечением для цивилизованных. Совсем не обязательно, чтобы человек зарабатывал на жизнь в поте своего лица, если только не потеет быстрее меня.

Один знакомый юноша, унаследовавший несколько акров земли, сказал, что подумывает жить как я, если соберет необходимые средства. Не хотелось бы, при любом раскладе, таких последователей. Пока он честно скопирует мой путь, я уже нащупаю другой. Я желал бы миру как можно больше разнонаправленных людей, чтобы каждый очень внимательно искал свою собственную дорогу и следовал ею, а не маршрутом отца, матери или соседа. Юноша может строить, сажать или ходить под парусами, только не препятствуйте ему делать то, что он хочет. Мы мудры лишь математически, как моряк или беглый невольник, идущие по Полярной звезде, но этого руководства будет достаточно на всю жизнь. Мы можем не прийти в свой порт в расчетное время, но выберем правильный курс.

Что истина для одного, тем более истинно для тысячи. Большой дом не стоит дороже маленького пропорционально размеру, ведь несколько комнат прячутся под одной крышей, под ними лишь один погреб, и разделены они одной стеной. Но я всегда предпочту отдельное жилище. Более того, обычно дешевле построить его самому, чем убеждать другого в преимуществах общей стены. И если вы построите ее, наверняка сделаете тонкой для удешевления, а другой человек может оказаться плохим соседом и станет содержать ее в исправности. Возможное сотрудничество между людьми чрезвычайно ограничено и неосновательно. И как мало в этом настоящих гармоничных связей, неслышимых человеку! Если они вообще есть.

Если человек верует, с той же верой он сможет сотрудничать со всеми. Если же веры нет, продолжит жить как все, к какой компании ни присоединится. Сотрудничать, и в самом высоком, и в самом низком смысле, означает вместе зарабатывать на жизнь. Вроде с недавних пор считается, что двое юношей должны вместе путешествовать по свету. Один – без денег, зарабатывая по пути и стоя у мачты или за плугом, второй – с переводным векселем в кармане. Нетрудно понять, что они не смогут долго быть компаньонами или партнерами, ведь один вовсе не будет работать. Они расстанутся при первом же столкновении интересов в дороге. Помимо всего прочего, путешественник-одиночка может отправиться в путь хоть сегодня, а нуждающийся в паре вынужден ждать компаньона, и может пройти много времени, пока они соберутся.

Но я слышал и мнения, что одиночки слишком эгоистичны. Признаю, что до сей поры очень редко позволял себе участвовать в благотворительных мероприятиях. Я достаточно жертвовал чувству долга, и среди прочего, этим удовольствием. Кое-кто использовал все свое красноречие, дабы убедить меня поддержать одну бедняцкую семью. И майся я от безделья – ведь дьявол всегда находит занятие для бездельника – попробовал бы силы в благотворительности. Но даже когда я решался успокоить Небеса, взяв на содержание некоторых безнадежных бедняков, чтобы обеспечить им сносный комфорт, и делал им предложение, все они без колебаний предпочитали оставаться нищими. Поскольку многие жители моего города всецело посвятили себя помощи ближним, я уверен, что хотя бы один человек может освободиться для других, менее гуманных дел. Для благотворительности нужен дар, как и для всего остального. Нести добро – одна из профессий, где нет свободных мест. Честные попытки заниматься этим принесли мне удовлетворенное осознание несоответствия со складом ума. Нельзя осознанно и решительно пренебрегать главным призванием, творя требуемое обществом добро и спасая Вселенную от гибели. Более того, уверен, что иная бесконечно большая непреклонность, схожая с моей, и есть главный спаситель.

Но не пристало стоять между человеком и его даром. Тому, кто делает свое дело, отвергнутое мной, и делает его от всего сердца и души, я скажу: «Упорствуй, даже если мир назовет сие злом – как, скорее всего, и будет».

Мой случай отнюдь не исключителен, и, без сомнений, многие из читателей приведут похожие аргументы. Когда речь идет о деле, я без колебаний говорю (и не уверен, что соседи согласятся), что считаю себя прекрасным наемным работником, но так ли это, должен выяснить работодатель. Когда творишь добро в общепринятом смысле слова, сторонись главного пути и не планируй понапрасну. Люди, в сущности, утверждают: «Где бы и каким бы ты ни был, начни бесцельно и преднамеренно творить добро, даже во зло себе». Проповедуя, я бы сформулировал иначе: «Настройся на то, чтобы быть хорошим». Как если бы солнце, разгоревшееся до яркости луны или звезды шестой величины, остановилось на этом и расхаживало туда-сюда, как Славный Малый Робин. Заглядывало бы в каждое окно, тревожило лунатиков, портило мясо и рассеивало темноту. И все это вместо своего обыкновения увеличивать с рассветом доброжелательный жар и милосердие до той яркости, что ни один смертный не сможет взглянуть ему в лицо. И обходить одним днем весь мир по своей орбите, творя добро, – или, как открыла точная наука, чтобы мир обращался вокруг него, становясь лучше.

Мифический бог Фаэтон, желающий доказать свое небесное происхождение любовью к ближнему, получил на один день солнечную колесницу, но сошел с проторенного пути, сжег несколько кварталов домов на нижних улицах небес, обжег поверхность земли, высушил все источники и сотворил великую пустыню Сахару. Тогда Юпитер ударом молнии швырнул его головой вниз на землю, и солнце, опечаленное смертью Фаэтона, не светило целый год.

Нет запаха хуже того, чем воняет протухшая доброта. Это человеческая, небесная падаль. Знай я наверняка, что вы подходите к моему дому с сознательным намерением причинить добро, бежал бы со всех ног, как от сухого и знойного ветра в африканских пустынях. Он называется «самум» и забивает рот, нос, уши и глаза песком, пока вы не задохнетесь. Страшно, что я должен получить переносимое им добро, и его вирус попадет в мою кровь. Нет уж, лучше привычно страдать от зла. Человек не станет для меня добрым, если накормит голодного, согреет замерзшего или вытащит меня, упавшего, из канавы. Я могу найти вам ньюфаундленда, который сделает то же самое. Благотворительность не есть любовь к ближнему в широком смысле. Говард считался исключительно добрым и достойным человеком, получив за это награду.

Но чем была бы сотня Говардов для нас, если бы их благотворительность не помогала нам в положении, когда мы наиболее всего заслуживаем помощи? Вряд ли проходило благотворительное собрание с искренними предложениями облагодетельствовать меня или мне подобных.

НЕТ ЗАПАХА ХУЖЕ ТОГО, ЧЕМ ВОНЯЕТ ПРОТУХШАЯ ДОБРОТА. ЭТО ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ, НЕБЕСНАЯ ПАДАЛЬ.

Иезуиты ничего не могли поделать с индейцами, которые, будучи сжигаемыми на костре, сами предлагали новые способы пыток своим мучителям. Будучи выше физических страданий, они возвышались и над предлагаемым миссионерами утешением. Закон – поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступили с тобой, – неубедителен для тех, кому все равно, как с ними поступят. Кто по-своему любит своих врагов и легко прощает им все прегрешения.

Убедитесь, что предлагаете бедным помощь, в которой они более всего нуждаются, даже в виде примера, для них недосягаемого. Жертвуя деньги, отдавайте вместе с ними себя, а не просто самодовольно бросайте их. Иногда мы совершаем удивительные ошибки. Часто бедняк не столько замерзший и голодный, сколько грязный, оборванный и отталкивающий. Это отчасти его выбор, а не только невезение. На подаренные деньги он наверняка купит еще обносков. Я имел обыкновение сочувствовать неуклюжим ирландским рабочим, рубившим лед на пруду, из-за их скудной и поношенной одежды, в то время как дрожал в своей более чистой и модной, пока однажды в холодный день один из них не упал в воду и не зашел в мой дом, чтобы согреться. Рубщик снял три пары штанов и две пары чулок, прежде чем раздеться догола. Они выглядели довольно грязными и потрепанными, но парень мог позволить себе отказаться от дополнительной предложенной одежды, потому что имел много своей. А погружение в воду оказалось необходимым для очистки. Тут я начал жалеть себя и понял, что подарить мне фланелевую рубашку намного благотворительнее, чем отдать рубщику целый магазин готового платья. Тысяча зарубок на ветвях зла приходится на одну, нанесенную по корню, а тратящий излишне времени и денег на нуждающихся лишь увеличивает нищету, которую тщетно пытается облегчить. Это благочестивый рабовладелец, отдающий вырученную за каждого десятого раба сумму на воскресный отдых для всех остальных. Некоторые проявляют свою доброту к бедным, нанимая их на кухню. Но разве не стали бы они добрее, наняв туда самих себя? Вы хвастаете тем, что тратите десятину дохода на благотворительность, но может, стоило бы потратить и остальные девять десятых, на этом успокоившись? Так, общество возвращает себе только десятую часть своей собственности. Объясняется ли это щедростью собственника или нерадивостью судебной власти?

Благотворительность – почти единственная добродетель, должным образом ценимая человечеством. Мало того, она сильно переоценена нашим эгоизмом. Как-то солнечным днем в Конкорде крепкий бедняк расхваливал мне одного земляка – по его словам, доброго к несчастным, подразумевая себя. Добренькие дядюшки и тетушки народа всегда более уважаемы, чем его подлинные духовные отцы и матери.

Однажды я слышал преподобного лектора, весьма ученого и разумного, рассказывающего об Англии. После перечисления ее знаменитостей в науке, литературе и политике – Шекспира, Бэкона, Кромвеля, Милтона, Ньютона и других – он начал говорить о ее христианских героях, ставя их выше всех остальных великих, словно того требовала профессия. Это были Пенн, Говард и миссис Фрай. Почувствуйте фальшь и лицемерие сего. Последние не относились к лучшим мужчинам и женщинам Англии, а лишь к ее лучшим благотворителям.

Я не принижаю ничего похвального, имеющего отношение к благотворительности, но просто требую справедливости к тем, кто своей жизнью и трудом облагодетельствовал человечество. И не ценю более всего праведность и добросердечие человека, ведь они служат только его стеблем и листьями. Растения, чью зелень мы высушиваем для заварки травяного чая больным, имеют малое употребление и нужны лишь знахарям. Я предпочитаю цветы и плоды человека – чтобы от него плыл аромат, и общение наше как бы наполнялось спелостью. Хочется не отдельного и мимолетного действия доброты, но его постоянного изобилия, неосознанного и не стоящего ни гроша. Это благотворительность, искупающая множество грехов. Жертвователь слишком часто окутывает человечество флером напоминаний о собственных давних печалях, именуя его состраданием. Но лучше делиться своей смелостью, а не отчаянием, своим здоровьем и покоем, а не болезнями, и позаботиться о том, чтобы последние не распространялись.