Текст книги "Смерть по-соседски"

Часть третья

…Сначала я увидел неестественно синее небо, в опасной близости нависшее надо мной. Потом в картинку вползла голова в голубой шапочке, и чей-то мужской голос сказал:

– Ну, вот и славненько. Как дела, молодой человек? – Я с трудом смог повернуть голову в сторону говорившего и увидел человека в голубом халате и с такой же голубой шапочкой, лихо сидящей на почти лысой голове.

– Мням, – мои губы произнесли загадочное слово, и я на секунду задумался, что бы это значило.

– Прекрасно! – Чему-то обрадовался лысый. – Мням так мням.

В наш душевный разговор вплелся чей-то грубый, охрипший голос:

– Что он говорит? – Я не видел спросившего, но он уже был мне неприятен.

– Он сказал – мням, – с той же непонятной радостью ответил человек в халате и шапочке.

– Чего?! – проревел «хриплый». – Какой еще, на хрен, мням?!

– Не знаю, – так же безмятежно ответствовал «лысый» и предложил: – Давайте у него спросим.

Наклонившись ко мне, так что я увидел его блеклые, когда-то голубые глаза, он спросил:

– Как вы себя чувствуете?

«Паршиво»! – Хотелось ответить, но вместо этого я произнес еще одно непонятное мне слово:

– Ады!

Как ни странно, но он все понял.

– Дайте воды, – сказал человек в голубом, и я услышал, как «хриплый» матерно выругался.

– То тащи его на себе, то воды ему дай! А пива ему не надо?!

Первая информация, какой бы она ни была, осела на дрожащие извилины. Значит, меня несли. Куда, кто, это были уже следующие вопросы. Меня интересовало сейчас другое, что я и попытался оформить в более или менее связный вопрос:

– Где я?!

Человек в халате посмотрел куда-то в сторону.

– Где, где, – проворчал «хриплый», по-прежнему находясь в «мертвой зоне», – в Караганде!

Я подумал, что знаю такой город, но никогда там не был. Неужели меня занесло так далеко? Но лысый в голубом с легкой укоризной в голосе поспешил опровергнуть «хриплого»:

– Все в порядке, молодой человек. Товарищ сержант шутит. Вы в Москве, в отделении полиции и, слава богу, пришли в себя.

В Москве! Как хорошо! А я почти поверил, что нахожусь где-то на дальних рубежах моей бывшей страны. Но он сказал в полиции? В полиции?!!

Меня словно толкнуло изнутри, и я смог приподнять голову.

– Гляди-ка, как на него полиция-то действует! Сразу очухался, – я увидел «хриплого» и понял, что не ошибся в своих чувствах к нему. Это был стареющий сержант, с лицом человека, перенесшего не одну и не две неудачи в жизни, огрубевший от постоянных унижений от начальства и ничего, кроме жалкой пенсии, которой едва хватит на то, чтобы оплатить коммунальные услуги, не наживший. Если не считать распухшей печени и целого списка больных зубов, которые вырвать в несколько раз дешевле, чем лечить.

Я попытался сесть на жестком топчане, на котором моя спина приобрела форму морского ската, но с первой попытки не получилось. Голова кружилась, а тошнота подкатывала к горлу размеренными океанскими волнами.

– Ну, ну, молодой человек, не вставайте. У вас, наверное, легкое сотрясение, поэтому лучше полежите, а я налью вам воды.

Он встал, и на некоторое время я закрыл глаза. Память медленно возвращалась. Сначала выплыло чье-то небритое лицо, потом пустынная улица, и почти сразу же я вдруг увидел себя стоящим в аппаратной, где на маленьком мониторчике творился неописуемый ужас.

Желудок взорвался! Я перегнулся через край топчана, но не удержался и рухнул всем телом на грязный, пахнущий чем-то непереносимо кислым пол. Кто-то подбежал ко мне, чьи-то руки поднимали меня и укладывали обратно на жесткий топчан, но я не мог открыть глаз. Казалось, я сплю, а когда сон закончится, я проснусь в своей маленькой квартире, и все забудется, как и все прочие сны. Но сон не проходил. Вставляя через каждую запятую матерные слова, причем не повторяясь, «хриплый» проорал, словно я глухой, прямо в уши:

– Ты что, блевать здесь надумал, придурок?! Я тебе не уборщица, мать твою, убирать за тобой, ясно?!

– Ну что вы так кричите? И материтесь, – это был лысый, которого захотелось вдруг обнять, – неужели вы не видите, что человеку плохо?

– Плохо ему! А мне чуть челюсть не свернули, бомжи х… ы! – Это х… отличалось от предыдущего, хотя и было однокоренным.

Я открыл глаза и посмотрел на нависающего надо мной полицейского.

– Заткнись, – мне показалось, что я кричу, но мент, к счастью, не услышал или сделал вид, что не слышит, не знаю. Он повернулся к лысому и также проорал:

– Что? Что он сказал?

«Лысый» был врачом. Это я уже понял. Также я понял, что он слышал то, что я сказал, но, посмотрев на разъяренного сержанта, он ответил:

– Не орите, товарищ сержант, иначе я буду вынужден написать в отчете, что вы мешали мне оказывать помощь пострадавшему.

Вот так. Спокойно, не повышая голоса, он заткнул сержанту его хриплую глотку на несколько минут, и я был бесконечно благодарен этому человеку.

Он наклонился, просунул мне под голову свою руку, оказавшуюся неожиданно твердой как камень, и почти нежно произнес:

– Выпейте воды, вам станет полегче. А я пока укольчик приготовлю.

С трудом удалось сделать несколько глотков, и, прояснившись, гудящая голова вспомнила все, что случилось со вчерашнего дня. И последнее, что я вспомнил, это девушка по имени Катя, которая должна была ждать меня на станции «Пушкинская». Не удержавшись, я издал тихий стон. Врач, неверно истолковавший этот звук, повернулся ко мне и ободряюще произнес:

– Потерпите немного. Сейчас сделаю вам волшебный укол, и боль как рукой снимет.

Пока он не говорил о боли, я не чувствовал ее, но после его слов ощутил, и сразу в двух местах. В кисти, взглянув на которую я почувствовал страх, настолько она опухла, и в голове. Причем болел затылок, которым, насколько мне помнилось, я ни к чему не прикладывался.

– Сейчас, сейчас. – «Лысый» подошел ко мне, держа в одной руке одноразовый шприц, а в другой маленький кусочек ватки. Он ловко закатал мне рукав и, протерев пару раз где-то над локтем, легко и безболезненно уколол. Впрочем, я сейчас нигде бы не почувствовал боли.

– А сейчас ложитесь, пока лекарство подействует, вам нужно спокойно полежать пару минут. А там посмотрим, госпитализировать вас или сами дойдете.

Молчавший до этого момента «хриплый» не выдержал и просипел:

– Как это, госпитализировать? Как это сам?! А протокол, а допрос?

– Послушайте, сержант, – врач обернулся к подскочившему к нам сержанту, – не лезьте не в свое дело! У молодого человека сотрясение мозга и, по всей видимости, не самое легкое. Если вы не перестанете мне мешать, я обязательно укажу в своем отчете, что вы мешали мне оказывать первую помощь находящемуся в тяжелом состоянии гражданину. А это, знаете ли, преступление. Тем более для вас, когда вы при исполнении.

Но сержанта уже понесло.

– Да кто ты такой, докторишка хренов, указывать мне, что делать и не делать?! Я из-за таких ублюдков, как он, жизнью своей рискую каждый день, ни хрена за это не имея! Не поедет он ни в какой госпиталь, а будет здесь до выяснения обстоятельств, и точка! – Он буквально воспринял слова о госпитализации и размахивал перед доктором огромными кулачищами, словно стараясь криком вернуть инициативу, потерянную по вине этого упрямого врача.

– Значит, так, – произнес врач тем же спокойным тоном, но что-то в его голосе неуловимо изменилось, и это почувствовал не только я, – если ты сейчас не заткнешься, я вызову машину из психиатрической лечебницы и тебя надолго упекут к буйным, откуда ты выйдешь не скоро. И можешь не сомневаться, мне поверят, что ты «сгорел на работе». Такое с вами случается сплошь и рядом.

Совершенно неожиданно врач тихо засмеялся. Не знаю, что больше подействовало на сержанта – перспектива попасть в место, что пострашнее любой тюрьмы, или этот тихий, почти безобидный смех, но «хриплый» замолчал. И надо сказать, что голоса его я так больше и не услышал. Раздался звук пробитой шины, и сержант выскочил из моего поля зрения.

Я внезапно почувствовал себя лучше и хотел сделать еще одну попытку встать, но врач, заметив мое движение, быстро пригнулся ко мне и ласково так сказал:

– Потерпите, молодой человек. Сейчас головокружение пройдет, но вас надо везти в больницу. Я думаю, что у вас может быть не сотрясение, а ушиб мозга.

И тут до меня дошло – он просто пытается вытащить меня отсюда! Непонятно почему, но лысый явно не хотел оставлять меня наедине с этим «мясником», а причина была не так уж и важна. Я подумал, что у меня и в самом деле нет никакого желания оставаться в отделении, давать показания по делу, о котором почти ничего не знаю.

– Что… со мной случилось?

– Вас пытались ограбить, бомжи или еще кто, не знаю. Вот товарищ сержант отбил вас от грабителей и принес сюда, пока вы были без сознания. Я правильно говорю? – Последний вопрос был адресован милиционеру, но его ответа я так и не услышал.

– Вот и все, – заключил доктор, опуская мне закатанный рукав. – Ну что, давайте попробуем медленно встать.

Он смотрел на меня, и мне показалось, что его слова «медленно встать» надо воспринять именно так. Что я и сделал. Поминутно размахивая руками, словно потерявший равновесие человек, я «медленно» присел на топчане.

– Вот, славненько, – «лысый» говорил со мной как с ребенком, нежно, нахваливая за каждую мелочь. – Так, молодец. Посидели, а теперь будем вставать. Хорошо, хорошо, так, держитесь за меня.

Я встал. Голова не кружилась, и даже боли в кисти и затылке заметно поутихли, но я старательно делал вид, что все еще не в себе. Мой взгляд упал на стол, за которым сидел распухший от нерастраченной злости сержант, и я увидел на столе свой, а точнее полковника Осипова смартфон, свой паспорт и один мини-диск из тех двух, что остались после бегства из дома номер 18/3 по Малой Ордынке. Один! Куда делся другой, я не имел ни малейшего понятия, но не спрашивать же об этом у готовой взорваться в любую секунду мины в полицейской форме?

Вопросительно посмотрев на врача, я показал рукой на свои вещи, и он понял. Подойдя к столу, лысый вежливо поинтересовался у «хриплого»:

– Это вещи молодого человека?

Ни слова не говоря, полицейский небрежно толкнул к нему все барахло, что принадлежало мне, неважно по праву или нет, и вновь отвернулся в другую сторону. Врач пожал плечами и, взяв вещи со стола, протянул мне со словами:

– Возьмите, это не улики и полиции они ни к чему.

Я прижал к себе мини-диск и телефон, а паспорт врач сам всунул мне в карман брюк и вновь, обращаясь к сержанту, сказал:

– Ну вот и все. Мы уходим, а в отчете я обязательно укажу вас, товарищ сержант, как человека, не манкирующего своими прямыми и косвенными обязанностями. Надеюсь, это заставит вас изменить свое мнение о людях в лучшую сторону.

Сержант явственно вздрогнул после незнакомого слова, но, уловив, что в тоне доктора не таится больше никакой угрозы, хмуро, исподлобья взглянул на нас, задержав свой бычий взгляд на мне, и коротко кивнул. Я не стал с ним прощаться. Этот человек не вызывал во мне симпатий, хотя, если судить по словам доктора, именно ему я был обязан жизнью. Впрочем, доктор этого не видел, а сержант, скорее всего, просто обнаружил меня лежащим на полу подземного перехода без сознания и притащил сюда. Я почти не сомневался, что пожелай неизвестные злодеи прикончить меня, вряд ли они стали бы вводить снотворное, а про челюсть просто приврал, для значимости. Правда, вызвал «Скорую», машину которой я увидел напротив того же «Макдоналдса». И на том, как говорится, спасибо.

Доктор помог мне взобраться в машину «Скорой помощи», запрыгнул сам и негромко попросил водителя:

– Поедем, Коленька.

Из окошка по очереди посмотрели на нас сначала водитель, затем молодая девушка, с некрасиво выступавшими вперед зубами, и машина тронулась с места. Я молчал, не зная, как сказать врачу, что мне нельзя в больницу, но то ли я такой бесталанный, то ли люди мне стали попадаться исключительно с телепатическими способностями. Так или иначе, но едва мы отъехали, лысый доктор посмотрел мне в глаза и совершенно другим тоном спросил:

– Не хочешь в больницу?

– Нет, – я ответил коротко, но честно.

– Вот и хорошо. И мне не хочется ехать заполнять кучу бумаг. Давай сделаем так: ты напишешь, что отказываешься от госпитализации, а я добавлю, что у тебя легкое сотрясение мозга, и мы привезли тебя домой. Ты где живешь?

Плавный переход на доверительное «ты» я воспринял как должное.

– На Нижегородской.

– Недалеко. Можем и отвезем. Легкое-то легкое, а вдруг что? – Он внезапно забеспокоился.

– Не надо, – сказал я и спросил: – А что со мной случилось?

– А ты не помнишь? Нет? – Он вновь, раз в пятый пожал плечами. – Тебя чем-то укололи вот сюда, – его палец ткнул мне в область шеи, – думаю, какой-то сильный транквилизатор, но без анализов не узнать. После чего, вероятно, ты упал, ударившись головой обо что-то твердое. Скорее всего, об пол. В переходе.

– Спасибо. – Я подумал, что у меня в кармане есть деньги, и, возможно, неплохо было бы ему заплатить, но, взглянув в его глаза, отказался от этой мысли.

– Вот и я так думаю. А то что же получается, я тебя за деньги из этого клоповника вытащил?

Определенно, все мои мысли выписывались у меня где-то на лбу, иначе как объяснить, что все знали, что я хочу сказать, еще до того, как я произносил что-либо.

Он вдруг посмотрел на мою кисть и дотронулся до нее.

– Это что? Тоже последствия драки? – спросил доктор и как бы между прочим взялся другой рукой чуть повыше кисти. Я хотел ответить, но резкая, почти невыносимая боль пронзила меня, заставив замереть с открытым ртом.

– Ну, вот и все. Банальный вывих, скоро пройдет.

И словно по заказу, боль прошла. Практически бесследно. Опухоль спадала буквально на глазах.

Машина, в которой мы ехали, остановилась на углу Большой Ордынки и Садового кольца.

Доктор пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

– Ну, кажется, ты в порядке. Только не дерись сегодня и не надо пить спиртного. Дай мозгам отдохнуть. А лучше всего, если отправишься домой и проспишь до завтра.

– Спасибо, доктор, не знаю, как и благодарить. – Фраза, всплывшая из очередного кинофильма, оказалась как нельзя кстати.

– Ну вот и не благодари. Скажу без ложной скромности, мне было приятно осадить этого потерявшего границы порядочности сержанта, и я думаю, что надо бы ему и в самом деле показаться врачу. Человек с такой больной психикой не может ходить с пистолетом и иметь такие полномочия. Это я как врач говорю.

Я попрощался с ним, пожав крепкую как камень руку, и вылез из машины. Обдав меня облаком вонючего газа, «Скорая» скрылась за поворотом, но перед этим я увидел руку «лысого», поднятую не то в приветственном жесте, не то в смысле «но пасаран». Я остался один. Не совсем один, конечно. Вокруг сновали машины разных форм и расцветок, за рулем которых сидели и мужчины и женщины. Все спешили куда-то по своим приятным и неприятным делам, а я стоял, и смотрел на всю эту суету, и никак не мог избавиться от мысли, что я опоздал. Часы показывали 12.25, а это означало, что Катя, вероятнее всего, уже ушла…

…Я сидел в том же гостиничном номере люкс «Метрополя», в том же кресле, и в руке моей был, наверное, тот же самый бокал, только коньяк был не армянский, а французский, с тонкими, изысканными ароматами. Напротив, почти в той же, что и ночью, позе, сидел мой друг, Герман, но у него в руке не было бокала. Он молча смотрел на меня и бог знает, что за мысли вертелись у него в голове. Наверное, он уже жалел, что доверил мне такое важное дело, как продажа дорогостоящей квартиры, но отказываться значило признать себя неправым, а это было не в его стиле.

Молчал и я. Потому что не знал, с чего начать, и нужно ли вообще начинать, тоже не знал. Неизвестно, как бы отнесся к моим словам этот Фома неверующий, и, зная его как облупленного, я мог бы предположить, что, скорее всего, он не поверит. Ничему. Хотя у меня был диск, который лучше прочих свидетельств мог объяснить многое, но я не хотел говорить про диск, как, впрочем, и про все остальное.

Я оказался у него в номере, можно сказать, случайно. После того как меня высадили где-то на Добрынке, я еще целый час шатался по улицам, приводя свои мысли в порядок, но главное, я ждал звонка от Кати. Денег, как ни странно, в кармане не оказалось, и имелось серьезное подозрение, что это было делом рук хриплого сержанта, поскольку намерения одетых бомжами людей вырисовывались четко и ясно. Им нужен был я и то, что было у меня с собой. Не деньги, а диски. Один бог знает, как они нашли меня, но в том, что эти люди имели отношение и к убийству полковника, и к той квартире на Ордынке, я уже не сомневался. Теперь, по истечении нескольких часов, когда стало ясно, что Катя не позвонит, выходило, что на них можно повесить и похищение. Хотелось верить, что это не так, но Катя не звонила, и эта мысль не давала покоя.

Как мог, я старался заглушить панические мысли и шел к дому пешком, каждую секунду ожидая, что Катин голос обиженно выговорит мне за то, что я не пришел к условленному месту. Путь домой занял больше часа, но звонка я так и не дождался. Действие лекарства проходило, а усилившаяся боль в голове мешала четко думать. Я подошел к дому, увидел Германа, разговаривающего с соседкой тетей Дарьей, женщиной склочной и склонной ко всяким сплетням и пересудам. Увидев меня, она замолчала и ретировалась так быстро, что я не успел с ней даже поздороваться, чего мне, честно говоря, не очень-то и хотелось. Герман подождал, пока я сам подойду к подъезду, и, спросив, знаю ли я который час, больше ничего не говорил. Он и в детстве любил обижаться, а еще говорят, что люди меняются.

Мы вместе поднялись в квартиру, я быстро принял душ, потому что ничего так не хотелось, как отмыться от всех запахов, которыми казалось, была пропитана не только одежда, но и кожа. Герман сидел на диване и так же молча смотрел, как я пытаюсь натянуть на влажное тело старую, еще с тех благословенных пор когда занимался спортом, футболку, и сказал лишь одно слово, когда увидел, что я относительно готов.

– Поехали, – процедил Гера.

Я беспрекословно подчинился. Мне нужно было чье-то общество, и совершенно неважно, будут меня ругать или хвалить, только бы не оставаться одному.

По дороге Герман несколько раз просил таксиста остановить машину, заходил в разные продуктовые магазины, выходил из них, то с соком, то с бутылкой коньяка, и каждый раз оглядывался в поисках других магазинов, словно решил равномерно распределить деньги между всеми супермаркетами столицы. Я не спрашивал его, почему он так делает, а он ничего не объяснял.

И вот мы вновь, как несколько часов назад, сидели друг напротив друга, и каждый ждал, что скажет другой. Я был готов к тому, что он скажет, что я не тот человек, которому можно довериться, а он… Он, наверное, ждал объяснений, но молчание затягивалось. Первым не выдержал Герман.

– Может, ты скажешь, где тебя носило, и почему у тебя такой… примятый вид?

Не отрывая взгляда от бокала, который нагрелся в моей руке до температуры кипения, я продолжал молчать. Коньяк был со странным привкусом, но мои мысли были не о том. Я все время решал про себя единственную задачу: рассказать Герману или нет? Посвятить и тем самым вовлечь его в это жуткое дело, где за последние двенадцать часов произошло, как минимум, два убийства, одно из которых совершил я, или же извиниться перед ним и уйти, оставив этого человека в неведении, но и тем самым в безопасности? Я не знал, что делать. Извечный русский вопрос. Но то ли я плохо знал своего давнего товарища, то ли сегодня все, кроме меня, обрели способность к телепатии, Герман вдруг откашлялся и негромко, словно опасаясь, что нас подслушивают, спросил:

– Это связано с ключом?

Я вздрогнул. И по тому, как он смотрел на меня, я понял, что лучше промолчать, чем сказать правду, но меня прорвало, и, видит бог, это произошло случайно.

– Да, – ответил я и рассказал ему все, начиная с самого начала, когда в моей квартире раздался звонок полковника Осипова.

Надо отдать ему должное, Гера меня ни разу не перебил, ничего не переспрашивал, хотя я никогда не был хорошим рассказчиком, а мой русский, так же далек от совершенства, как Земля от Луны или, скажем, от Марса. Он внимательно выслушал рассказ и, лишь убедившись, что больше мне добавить нечего, так же молча встал. Сделал пару шагов в одну сторону, вернулся к столу и, налив себе почти полный бокал коньяка, вновь уселся напротив.

Пригубив бокал, посмотрел его на свет, проворчав: «алхимики хреновы», и вновь замолчал. Я не знал, что еще сказать, хотя в душе носились бури, каких и в океанах не встретишь, по крайней мере земных. Меня подмывало встать и броситься на поиски Кати, но остатки не отбитого мозга удерживали от бессмысленного шага. Но проходило несколько секунд, и мне вновь начинало казаться, что если я приеду на «Пушкинскую», обязательно что-нибудь узнаю. Например, как утром увозили сопротивлявшуюся девушку, потеряв при этом визитку с адресами и телефонами, по которым я вычислю, где находится Катя, и спасу ее. То вдруг мне хотелось вернуться в отделении полиции и вытрясти из «хриплого» все, что он знает, а мне почему-то казалось, что сержант как-то замешан в этом деле. Я также подумывал о том, чтобы вернуться в ту самую квартиру на Малой Ордынке, разнести к чертям этот притон разврата, как говаривал Никита Сергеевич, выбив из них, где они прячут девушку.

Словом, мысли мои были подобны скакунам, получившим вдруг нежданную свободу, и, как крестьяне после отмены крепостного права, не знающие, как и во что эту свободу употребить.

Герман отпил половину бокала и уставился на меня, словно увидел впервые.

– Что? – не выдержал я. Его взгляд был сродни взгляду питона, завораживающего свою очередную жертву.

– Ничего, – ответил он невозмутимо и, допив свой бокал, вдруг с силой швырнул его об стенку. Тонкая посудинка разлетелась вдребезги, раскидав мелкие осколки по всему номеру.

– Гера, ты чего? – мое удивление не было наигранным.

– Ничего, – Герман потряс головой, – просто коньяк не понравился.

– Вряд ли стоило ломать посуду. – Мне было наплевать, вздумай он перебить все в номере, но я не собирался терпеть подобные эмоциональные всплески. Своих, знаете ли, хватает.

– Ответь, пожалуйста, на вопрос, – он не смотрел на меня, и мне захотелось послать его к черту. – Прежде чем идти туда, ты мог посоветоваться со мной? Или другой вопрос: зачем тебе вообще это нужно? Или вот еще, для разнообразия, так сказать, – какого хрена ты туда поперся один?! Можешь отвечать не в порядке очередности, – внешне он вновь казался спокойным. Даже слишком.

– На все я вряд ли отвечу, а вот почему пошел один… – Я на мгновение задумался, подыскивая правильный ответ, и мне показалось, что нашел его. – Не знаю, почему пошел один.

На Германа даже смотреть было страшно. Его крупное лицо вдруг побагровело, мне даже показалось, что он сейчас лопнет, а на моей совести будет уже не одно, а два убийства, но он, слава тебе господи, не лопнул. Прошипев что-то бессвязно-гневное, Герман откинулся на спинку кресла и простонал.

– Господи, ну почему единственный человек, которому я могу довериться, такой идиот?!

Вопрос, вне всякого сомнения, был риторическим, но меня задело. Причем сильно.

– Слушай, – начал, с трудом сдерживаясь, чтобы сразу не хамить, – я предупреждал тебя, что тебе не стоит в это ввязываться. Так? – Не дождавшись ответа, продолжил: – Но ты заставил меня все рассказать. Так что ты от меня теперь требуешь? Разве я прошу твоей помощи? Можешь валить в свою Голландию, никто не будет валяться в ногах и просить прощения. – Подумав, добавил: – Я не буду просить. Потому что не за что. Я знал своего соседа с детства, и ты, если напряжешь свою буржуазную память, можешь вспомнить, как он катал нас на своем «Москвиче», – неожиданно подступивший к горлу комок охватил его плотным кольцом, мешая говорить.

– Я помню его, – ответил Герман, и его голос теперь звучал совсем по-другому. – И «Москвич» тоже.

После этих слов воцарилась тишина. Надолго. Каждый думал об этом деле со своей колокольни, но я почти не сомневался, что его изворотливый мозг ищет пути выхода из создавшейся ситуации.

– И где этот… мини-диск? – вдруг спросил он, пристально глядя на меня.

Я молча вынул маленькую плоскую коробочку. Это была та самая, на которой было написано 32.

– Ты видел, что там? – Он чуть брезгливо указал на нее крупным указательным пальцем.

Я кивнул. Гера смотрел на мини-диск, и я почти слышал, с какой бешеной скоростью вращаются в голове его мыслительные жернова, перемалывая в шелуху мысли негодные и откладывая в сторону те, что могли показаться интересными. Минуты через две он вздохнул и сказал:

– А ключ? Ты узнал, от чего он?

Я пожал плечами и покачал головой. Эта загадка грозила стать неразрешимой, вроде теоремы Ферма.

Герман поднес мини-диск к глазам:

– Редкий носитель. Боюсь, что проигрыватель мини-дисков мы едва ли найдем, – и, заметив мой недоуменный взгляд, пояснил: – Это прошлый век, старик. Теперь такие уже никто не выпускает. Невыгодно.

– А зачем тебе проигрыватель? Ты что, посмотреть хочешь?

– Боже упаси! Не посмотреть, а переписать, чтобы была копия. – Он вдруг резко поднялся и подошел к телефону. Набрав короткий номер, гостиничный, судя по всему, он стоял рядом со столиком, на котором возвышался монументальный аппарат, времен моей бабушки, нервно постукивая по полированной поверхности какой-то палочкой. Ему ответили, и, глядя на меня, Герман вежливо произнес: – Любезнейший, пришлите в номер посыльного! Да, и желательно посмышленней.

Видимо, ему не смели отказать, потому что уже через минуту кто-то робко постукивал в дверь люкса.

– Открыто! – крикнул Гера, и мы оба повернули головы к двери.

Дверь медленно отворилась, и мы увидели мальчика лет шестнадцати, осторожно ступающего по ковру, которым был застлан весь пол.

– Подойди-ка, родной, – Гера подозвал к себе щуплого юношу, с быстрыми глазками, которому при более близком рассмотрении можно было дать не больше четырнадцати. Он остановился метрах в двух от низенького журнального столика, за которым мы сидели уже битый час.

– Видишь этот мини-диск? – Герман кивнул головой на лежавшую на столике кассету с надписью.

– Да, – ответил мальчик, ненадолго задержав взгляд на предмете разговора.

– Значит, так. Мне нужен проигрыватель мини-дисков. У тебя пара часов. Достань его, и твоя премия составит пятьдесят американских долларов. Задача ясна?

Мальчик еще раз посмотрел на мини-диск.

– Сто.

– Что Сто? – не понял Герман.

– Сто американских долларов, и я через час принесу то, что вам нужно, – юноша уже не смотрел на коробочку с номером, его взгляд был устремлен на моего друга. Меня он игнорировал с самого начала, как мебель, которая не стоит обсуждения.

– Вот! – вскричал Гера. – Учись, Валя! – И, уже обращаясь к малолетнему вымогателю, добавил: – Действуйте, мой юный друг, и приз с портретом президента Североамериканских штатов – твой!

Парнишку сдуло. Мы помолчали, затем Герман сказал:

– Если шельмец обернется, как обещал, то я еще успеваю на свой самолет. – Он встал, походил немного по комнате. – Или не лететь? – Потом сел и, уставившись на меня своим немигающим взглядом, произнес: – Ладно, решим, а пока давай составим план действий.

– Какой еще план? – Апатия, все время пробивавшаяся наружу, почти одолела меня. Я не хотел что-либо делать, о чем-то думать, куда-то ехать. Во рту был неприятный привкус железа, и хотелось лишь одного – спать. Видимо, доктор был прав насчет сотрясения.

– Дальнейших действий. Первое, делаем копию, а лучше две. Второе – одну я положу на хранение в банковскую ячейку, вторую возьму с собой. Точнее, в ячейку положим оригинал, а копии поделим – одну тебе, другую мне. Так, третье, – он сморщил свое крупное лицо, и его черты вдруг показались мне смешными, – надо будет как-нибудь подкинуть им одну копию с каким-нибудь номером, чтобы они перезвонили, – тогда сможем поторговаться насчет девушки. – Он помолчал. – Если она вообще у них. Но ни тебе, ни мне этого делать нельзя ни в коем случае. Надо подумать, надо подумать. – Он вновь встал и принялся мерить немаленький номер длинными шагами.

«А что тут думать? – сонно удивлялся я про себя. – Взять какого-нибудь бомжа, сунуть ему чирик на опохмелку, назвать адрес и пообещать еще столько же. Делов-то!»

Вслух это прозвучало намного короче:

– Бомж.

Герман удивленно воззрился на меня. Удивление сменило недоверчивое выражение.

– Ты уверен? А вдруг побежит продавать кому-нибудь?

– Не побежит, – уверенно ответил я и поразился своему отсутствующему голосу, – не должен.

– Валя, ты чего? – Герман почему-то стоял не вертикально, как того требует закон земного притяжения, а горизонтально. – Что с тобой?

Его голос слабел, а «картинка» с изображением огромного мужчины на фоне аляповатой отделки люкса начала мерцать, все чаще оказываясь затемненной, и, в конце концов, так и осталась в моей памяти темным экраном отключенного монитора…

… – Проснись, орел, время не ждет!

Кто-то терзал меня, не давая вернуться на теплый морской берег, где я уверенно флиртовал с девушкой с божественной фигурой, но скрытым от меня лицом. Она все время отворачивалась, и мне никак не удавалось увидеть его. То и дело я замечал ее прекрасный полупрофиль, но всякий раз, когда казалось, что сейчас я увижу эту красоту, так сказать, анфас, она мгновенно отворачивалась, глупо хихикая при этом. Ее шея была настолько прекрасна, что я даже поцеловал ее, чем вызвал очередное хихиканье, которое тоже казалось мне дивным и почти божественным. Я не слышал от нее ни одного слова, только ангельски глупое хихиканье, и это заводило меня как быка, перед которым машут прекрасной, но недоступной тряпочкой, вызывая в груди быка почти любовное томление.

– Ты что, умер, что ли?! – чей-то знакомый, но от того не менее противный голос продолжал мешать мне заигрывать с прекрасной незнакомкой. Потом то ли во сне, то ли наяву, пошел теплый летний дождь, и я открыл глаза.

– Ну ты здоров спать! – то ли восхищенно, то ли укоризненно буркнул Герман, чья огромная физиономия висела надо мной, как налитый соками ананас. – Полчаса бужу, а он хоть бы хны! Извини, что пришлось попрыскать тебя водичкой. – Я увидел в его руках наполовину пустой стакан. Или наполовину полный?

– А? – Хриплый звук, едва не взорвавший мне мозг, показался чужим и далеким.

– Наш агент доставил секретную аппаратуру, которую должен вернуть домой не позже семи часов, не то старший брат убьет его.

«Чей брат?» – В голове мелькнуло что-то забытое в далеком детстве. Самиздатовские книги, Оруэлл, Старший брат. Я не мог собраться с мыслями. В голове гудело, как в только что очищенной печной трубе.