Текст книги "Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века"

Летом 1910 г. Николаевский был задержан полицией по обвинению в связи с террористами, однако через полтора месяца освобожден за недостаточностью улик. Он отправился в Самару в надежде возобновить журналистскую работу, используя старые связи, но здесь опять был арестован. Самарские жандармы оказались более дотошными. Им удалось собрать доказательства, свидетельствовавшие, что молодой человек не отказался от подрывных целей. Николаевский был предан суду и получил новую ссылку, теперь уже на три года. Его сослали в уездный городок Кемь знакомой ему Архангельской губернии.

В новой ссылке Борис начал интенсивную обработку собранного ранее и продолжавшего обновляться богатого этнографического материала, который посылал в «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера», где регулярно печатался[90]90
  Этот первый научный журнал Архангельска выходил вначале два раза в месяц, а затем ежемесячно в 1909–1919 гг.


[Закрыть]. Совершенно случайно он обнаружил у кого-то из местных жителей отчеты за несколько лет «Кемского пароходного училища» (в действительности в этом уездном городке были лишь шкиперские курсы), которые дали возможность воспроизвести интересные подробности из истории флота на Русском Севере. Верный выработанной уже привычке использовать любую возможность довести до читателей ценный первичный материал в журнале «Русское судоходство» (издавался Императорским обществом для содействия развитию русского торгового пароходства), он опубликовал статью «Парусный флот Архангельской губернии».

Борис не тяготился исследовательской работой, которую вел, но стремился еще и к активному участию в политике. Деревенское спокойствие глубоко провинциальной Кеми начинало его все более утомлять. Молодой человек решил бежать. Бегство политических ссыльных особенным подвигом не считалось и действительно не было таковым. Местные жандармские чиновники были ленивы и туповаты. Обмануть их не составляло особого труда. Успешно бежать и меньшевикам, и большевикам удавалось даже из глухих уголков Восточной Сибири. В своих исторических трудах Николаевский позже будет употреблять термин «вызвать из ссылки»: когда эмигрантское руководство предлагало бежать тому или иному нужному в эмиграции социал-демократу.

Так весной 1911 г., менее чем через год после водворения в северный городок на берегу Белого моря, Борис Николаевский его нелегально покинул на маленьком пароходе под видом местного рыбака. Он добрался до Архангельска, оттуда поездом приехал на Украину, затем перебрался в Москву и, наконец, в Петербург. В столице, где о Николаевском помнили и по его организационной деятельности, когда он был районным социал-демократическим секретарем, и по нескольким печатным выступлениям, его сразу же привлекли к работе меньшевистской организации.

В кругах меньшевиков в тот период существовали разные течения. Были сторонники сохранения строго дисциплинированной подпольной организации с минимальным выходом в массы (эта группа меньшевиков, получившая название «партийцы», шла за находившимся в эмиграции Г.В. Плехановым и сотрудничала с большевиками). Были и те, кто призывал полностью выйти из подполья и влиться в легальное оппозиционное движение, составив его крайне левый фланг. Николаевский придерживался мнения, что нелегальные организации следует сохранить, создавать новые и при этом активно организовывать легальные профсоюзы, страховые общества, гуманитарные и благотворительные общества типа обществ трезвости, кооперативных объединений и т. п.[91]91
  MP, box 38, folder 2.


[Закрыть]

Со временем имя Бориса Николаевского, выступавшего обычно в прессе под псевдонимами, наиболее распространенными из которых были Гр. Голосов и Н. Борисов, но использовавшего разного рода инициалы, в том числе подлинные, стало известным не только в столичных меньшевистских кругах. Невольную рекламу Николаевскому сделал Ленин, набросившийся на статью «За единство думской фракции», в которой Николаевский выступил с энергичной и убедительной поддержкой лидера социал-демократической фракции в III Государственной думе Николая Семеновича Чхеидзе. Ленин же посвятил статье Голосова едкий ответ «Плохая защита плохого дела», в которой многократно повторял, что Голосов «смертельно обиделся» за кличку Чхеидзе «околопартийный социал-демократ». (Это Ленин скорее обиделся на Голосова за ироническую фразу: «Партия там, где сидят В. Ильин [Ленин] с Гр. Зиновьевым».) Финалом было причисление Голосова к ликвидаторам, что для Ленина было самым едким и страшным оскорблением[92]92
  Ленин В.И. ПСС. 1961. Т. 24. С. 78–80.


[Закрыть]. Голосов собрался было Ленину ответить, но меньшевистский лидер Федор Ильич Дан его отговорил.

Вскоре Николаевский стал помощником М.И. Скобелева – депутата IV Государственной думы от социал-демократической партии, вошел в редколлегию «Новой рабочей газеты», которую возглавлял Дан, познакомился с женой Дана, известной меньшевичкой, жесткой и непримиримой в своих оценках Лидией, а через Лидию – с находившимся в эмиграции братом Лидии, фактическим руководителем меньшевиков, пользовавшимся авторитетом и уважением в левых кругах Юлием Осиповичем Мартовым. Правда, работа со Скобелевым продолжалась недолго – всего несколько месяцев. Как вспоминал Николаевский через 15 лет, он сбежал от Скобелева, так как тот был очень черствым человеком и большим эгоистом[93]93
  Из архива Б.И. Николаевского: Переписка с И.Г. Церетели. Вып. 1. С. 288.


[Закрыть].

Чтение социал-демократической литературы и прессы, нелегально доставлявшейся в Россию, особенно немецких газет и журналов, не только укрепляло Николаевского в его меньшевистских предпочтениях, но и делало его, подобно многим другим меньшевикам и большевикам, страстным поборником германской социал-демократии. Обе фракции с особым уважением относились к Карлу Каутскому, трактуя его позицию, каждый по своему, в выгодном для фракции духе. Сам же умудренный политик Каутский, внимательно следя за спорами в российской социал-демократии, до 1912 г. не высказывал открытого предпочтения одной из сторон, хотя иногда брал под защиту Ленина, а Мартова называл раскольником. Вместе с Францем Мерингом и Розой Люксембург Каутский согласился быть «держателем» спорных денежных сумм, полученных главным образом в результате организованных большевиками грабительских экспроприаций (эксов). Меньшевики экспроприации осуждали, но на добытые преступным путем деньги претендовали.

Уже в это время Борис Иванович стал собирать документы по истории германской социал-демократии (СДПГ) и ее отношениям с Россией. Николаевского привлекали в германской социал-демократии дисциплинированность и в то же время относительная свобода дискуссий, существование мощной печатной базы в виде издательств, газет, выпускавшихся массовыми тиражами, и серьезных теоретических журналов. СДПГ имела влиятельную фракцию в рейхстаге, где социал-демократы действовали сплоченно, несмотря на существенные различия между их правым крылом (Ф. Шейдеманом, Г. Носке и другими) и левыми во главе с Р. Люксембург и К. Либкнехтом. К левым примыкали находившиеся в Берлине руководители Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ) Юлиан Мархлевский, Адольф Варшавский (Варский) и Ян Тышка. Формально СДКПиЛ входила еще и в РСДРП. Таким образом Роза Люксембург, будучи видной германской социалисткой, одновременно входила и в польскую, и в российскую социал-демократические партии. Разобраться в этих хитросплетениях было нелегко, и Николаевский буквально по крупицам собирал материал, который через много лет составил важную часть его документальной коллекции.

Конструктивная и ответственная деятельность СДПГ больше напоминала Николаевскому меньшевистское крыло русской социал-демократии. В ней не было ни авантюризма Симона Тер-Петросяна, более известного как Камо, прославившегося в 1907 г. на Эриваньской площади в Тифлисе налетом на почтовый экипаж, перевозивший казенные деньги (в результате этой экспроприации было убито несколько десятков человек); ни извечного желания Ленина расколоть единую партию (как в январе 1912 г., когда Ленин собрал в Праге большевистскую конференцию, назвав ее «общепартийной», окончательно расколов социал-демократов). И хотя при всей экспансивности Николаевского, которому в 1912 г. исполнилось 25 лет, ему нелегко было принять сторону более умеренного течения, он сделал этот выбор осознанно и бесповоротно. Лихорадочная поспешность, характерная для большевиков, особенно для ленинской группы, полагавшей, что для реализации цели все средства хороши, говорила Николаевскому лишь о том, что российское общество не было готово к социалистической революции.

Поездка на юг. Бакинские встречи

В 1911 г. Николаевский принял предложение меньшевистских руководителей отправиться со своего рода инспекционной миссией на юг страны. По дороге он остановился в Москве, где должен был встретиться с большевиком А.И. Рыковым (брат Николаевского был женат на сестре Рыкова). Но Рыков на встречу опоздал, и Николаевский его не дождался. Из Москвы он отправился в Екатеринослав, некоторое время сотрудничал там в местной социал-демократической подпольной газете «Южная заря», выезжал по ее поручению в город Александровск (будущий город Запорожье); затем поехал на Кавказ.

С конца 1911 г. Николаевский несколько месяцев находился в Баку, куда въехал как журналист, по чужому паспорту. Он действительно собирал материал о социально-политической ситуации в Закавказье, передавал его в столичные социал-демократические газеты, в частности в только что открытую газету «Звезда», орган социал-демократической фракции Государственной думы. Первоначально в этой газете руководящие позиции заняли большевики-примиренцы. Статьи Николаевского в этой газете были подписаны псевдонимом Ликвидатор. Это было время, когда взаимоотношения между петербургскими легальными деятелями и редакцией «Звезды» значительно улучшились. Она открыла свои страницы для сообщений и статей рабочих организаций. Уступчивость ленинцев, бывших закулисными хозяевами «Звезды», была только временной; очень скоро политика редакции изменилась, но обострения иногда сменялись потеплением в отношениях и позже[94]94
  NC, box 549, folder 3. В Баку Николаевский принял участие в подготовке отчета закавказских социал-демократических депутатов Государственной думы. Необходимость написания такого отчета была вызвана публикацией за границей брошюры близкого Ленину большевика H.A. Семашко, пишущего под псевдонимом Александров (Александров: Социал-демократическая фракция III Государственной думы. Париж, 1911). Меньшевистский отчет писался в Баку весной 1912 г. по инициативе грузинских меньшевиков – депутатов Н.С. Чхеидзе и Е.П. Гегечкори – как противовес брошюре Семашко. Брошюра «Закавказские депутаты в III Госуд. Думе», являвшаяся фактически их отчетом, вышла анонимно. По воспоминаниям Николаевского, ее редактором был H.H. Жордания, а в составлении приняли участие известный бакинский меньшевик Б.А. Гинсбург (псевдоним Кольцов), Николаевский и некоторые другие лица (NC, box 548, folder 2).


[Закрыть].

Но главное направление работы Бориса в нефтяном городе заключалось не в этом. Николаевский имел задание петербургских меньшевистских руководителей, вступив в местную партийную организацию, расследовать сомнительные обстоятельства избрания местного большевика Степана Спандаряна на Пражскую конференцию, которая была объявлена «общепартийной», но, по существу дела, являлась чисто фракционной большевистской[95]95
  NC, box 549, folder 4.


[Закрыть]. «Вопрос об участии Спандаряна на Пражской конференции вообще является одним из наиболее темных моментов в истории этой конференции», – писал Николаевский. Проведенное расследование показало, что выборов делегата от Баку или от Закавказья на эту конференцию не было. Еще в середине 1907 г. ранее единая социал-демократическая организация этого города была расколота приехавшим сюда из Тифлиса Сталиным и его помощниками Григорием Орджоникидзе и Степаном Спандаряном (Сталин перебрался в Баку сразу после экспроприации, осуществленной Камо на Эриваньской площади).

Весной и летом 1911 г. была предпринята попытка объединения закавказских социал-демократов. Однако фактически большевики сохранили свой сепаратный руководящий орган, который, как стало известно позже, находился под пристальным наблюдением полиции, сумевшей внедрить в него своего тайного агента по кличке Фикус (им оказался рабочий Г.В. Серегин, поддерживавший настолько дружеские отношения со Сталиным и Спандаряном, что последний одно время жил на квартире Серегина). Хотя в то время провокатор не был революционерами выявлен, факт его существования был очевиден из-за предпринятых охранным отделением арестов по конкретным адресам. При этом большевики искали агента в среде меньшевиков, а меньшевики среди сталинцев[96]96
  Позже в делах охранных отделений Департамента полиции Российской империи были обнаружены многочисленные доклады Серегина (ГАРФ. Ф. 102. 00, 1910. Ед. хр. 5. Ч. 6. Л. 9, 11, 13, 31, 33 и др.).


[Закрыть].

После очередного ареста некие три социал-демократа и «избрали» Спандаряна на Пражскую конференцию, причем одним из трех был провокатор Серегин. Когда в Баку стало известно о Пражской конференции и об участии в ней «представителя от Азербайджана» Спандаряна, местные социал-демократы, включая умеренных большевиков, возмутились. По их поручению Николаевский и Ибрагим Абилов, один из руководителей татарской социал-демократической организации Гумет (она тяготела к большевикам) написали обширный протест, который был отправлен за границу через видного местного социал-демократа М.И. Скобелева (того самого, чьим помощником в качестве депутата некоторое время работал Николаевский).

Протест был опубликован в газете «Правда», выпускавшейся в Вене нефракционным социал-демократом Л.Д. Троцким[97]97
  Правда. 1912. 6 мая.


[Закрыть]. В этом документе, в частности, говорилось, что «членам объединенного Руководящего центра местной организации решительно ничего не известно о выборе и делегировании этого «делегата»… Кем выбран он и кем снабжен мандатом без ведома местной организации, является вопросом, решение которого нужно искать в искренности большевиков… Теперь товарищам станет ясным, каково искреннее желание т[оварищей] большевиков к объединенной и совместной работе».

Николаевский был прав, полагая, что этот протест произвел некое впечатление на ленинцев. Н.К. Крупская писала вскоре после Пражской конференции: «Насчет Баку какая-то злостная выдумка, но не всегда сразу распутаешь, в чем дело. Руководящий центр существовал до объединения… почему он теперь выступает с какими-то письмами, не знаю. Учинили там, что ли, ликвидаторы опять раскол… черт их разберет»[98]98
  Пролетарская революция. 1941. № 1. С. 64.


[Закрыть]. Не очень разбиравшаяся в сложных склочных вопросах внутрипартийной борьбы жена Ленина этим письмом просто передавала чувство беспокойства своего супруга по поводу того, что факт злоупотреблений Ленина стал достоянием партийной общественности.

О Сталине Николаевский услышал от большевика A. C. Енукидзе вскоре после приезда в Баку в сентябре 1911 г. Енукидзе в это время принадлежал к числу примиренцев, то есть тех адептов большевизма, которые искренне стремились к ликвидации партийного раскола. В откровенном разговоре с Николаевским в полуподвальной пивной, собственником которой был социал-демократ, Авель Софронович охарактеризовал Кобу (Сталина) как человека крайне злобного и мстительного, способного не останавливаться перед самыми крайними средствами во фракционной борьбе. «Запомните, – сказал Авель, – очень мстительный, не забывает ничего. Так что будьте осторожны».

Слова эти показались Николаевскому настолько значительными, что весь этот эпизод зеркально запечатлела его память – не только то, что было сказано, но и место, тон, которым проговаривались слова:

«Помню, как сейчас, серьезный тон его ответа на мое недоверчивое замечание: что же, вы считаете, что они способны своих противников «мало-мало резать»? (так тогда писала правая печать о кавказских нравах вообще). «Не шутите, – ответил мне Енукидзе, – действительно способны». Он считал это характерной особенностью перенесения кавказских нравов во внутрипартийную борьбу; особо подчеркивал, что я не должен считать ее отличительной особенностью одних только большевиков, и назвал при этом имя «Петра Кавказского» (Н.В. Рамишвили, в 1918–1921 гг. министр внутренних дел Грузинской Демократической Республики), как меньшевика, который мало чем отличается от Кобы, советовал мне хорошо запомнить об этой особенности местных партийных отношений».

Николаевский, с присущей ему объективностью, отмечал, что в словах Енукидзе «не было элементов предостережения политически-полицейского характера», то есть его собеседник Сталина в провокаторстве не подозревал. К тому же, когда Николаевский приехал в Баку, Сталина там еще не было. Он отбывал ссылку в Вологде и в начале 1912 г. без каких-либо затруднений бежал оттуда. Недолго пробыв в Тифлисе, где ему было весьма неуютно, так как в социал-демократической организации этого города решительно преобладали меньшевики, которые относились к Сталину весьма подозрительно, считая его одним из главных организаторов экспроприации на Эриваньской площади[99]99
  Вообще с Грузией и грузинами у Сталина отношения не складывались. Трения, которые имели место в начале века, распространились на послеоктябрьский период и привели к тому, что во время первого визита в Тифлис после завоевания Грузии Красной армией в феврале 1921 г. Сталина освистали рабочие железнодорожных мастерских. В следующем году возник конфликт с руководством республиканской компартии, которое требовало известной автономии республики, а во второй половине 20-х годов большинство руководящих коммунистов республики присоединилось к антисталинской Объединенной оппозиции. В Грузии Сталина называли «горийский поп».


[Закрыть], Сталин в марте приехал в Баку, где пробыл до конца месяца. Его приезд был связан прежде всего с арестом Спандаряна, ослабившим местную организацию большевиков. Сталин и должен был залатать возникшую «дыру» и отчитаться перед Лениным о проделанной работе.

Совещания бакинского Руководящего центра проходили раз в две недели по воскресеньям на квартире Гумета Абилова. После очередного заседания к Николаевскому пришел большевик Л.С. Сосновский и сообщил, что только что приехавший в город Сталин просит созвать новое экстренное совещание для доклада. «Моим первым движением, конечно, было ответить отказом, – вспоминал Николаевский. – Не говоря о том, что созывать экстренное собрание «Центра» среди недели, в рабочий день, было делом крайне трудным, я был уверен, что «Центр» не захочет выслушивать и доклада Сталина. Но и доводы Сосновского были серьезными. Он указывал, что «Центр», выступивший в печати с протестом против узкой фракционности поведения большевиков, не должен давать им права упрекать его в том же самом, а систематический отказ выслушивать доклады представителей ЦК ленинской партии давал основание для таких упреков. Для меня эти доводы Сосновского звучали тем более убедительно, что сам Сосновский по настроениям принадлежал тогда к числу тех большевиков-примиренцев, которые оказывали поддержку нашему «Центру» за его «надфракционную» политику[100]100
  Сосновский Лев Семенович (1886–1937) был большевиком с 1903 г. Работал в Баку, а затем в Петербурге. После Октябрьского переворота 1917 г. в основном на журналистской работе. С 1918 г. являлся постоянным сотрудником «Правды». Участник объединенной антисталинской оппозиции 1926–1927 гг. В 1927 г. был исключен из ВКП(б), а затем сослан в Барнаул. Позже находился в других местах ссылки. Продолжал придерживаться своих взглядов до 1934 г. В 1934 г. под угрозой тюремного заключения выступил с покаянным заявлением о разрыве с троцкизмом, возвращен из ссылки и вновь принят в партию. В 1936 г. был вновь исключен из ВКП(б) и арестован. Расстрелян по приговору внесудебной инстанции.


[Закрыть]. Кончилось тем, что я обещал переговорить с друзьями и сделать попытку убедить их в необходимости встречи со Сталиным».

Как и следовало ожидать, члены «Центра» приняли решение со Сталиным не встречаться, понимая, что он будет всячески оправдывать созыв фракционной Пражской конферении, причем за решение не встречаться со Сталиным высказались даже большевики-примиренцы. Известить об этом Сталина поручили Николаевскому. Поздно вечером 29 марта 1912 г. Борис Иванович встретился с Кобой в присутствии Сосновского. «Хорошо помню первое впечатление, которое на меня произвел мой собеседник, – вспоминал он. – Я пришел без запоздания, но Сталин пришел раньше и занял самую удобную позицию в комнате – в углу, с явным расчетом иметь возможность наблюдать за собеседником, самому оставаясь немного в тени (начинало смеркаться, скоро пришлось зажечь лампу)».

Разговор начался с упреков. Сталин указал, что Николаевский – меньшевик, новый человек в Баку, систематически не позволял Спандаряну отчитаться о конференции. Николаевский ответил, что Спандарян не имел права выступать на Пражской конференции от имени бакинской организации. От ответа на вопрос, какая именно организация выдала Спадаряну мандат, Сталин уклонился. В то же время Сталин удивил, даже поразил меньшевика Николаевского относительной умеренностью своих взглядов. В частности, Сталин сказал, что если бы он был делегатом Пражской конференции, то выступил бы против резолюции, запрещающей соглашения с ликвидаторами на предстоящих выборах в Государственную думу. При этом Коба иронизировал по поводу заграничников, плохо понимающих русскую действительность. «Наши не хуже ваших», – заявил он, явно желая сказать этим, что эмигранты-большевики не лучше их меньшевистских собратьев. Это было опасное заявление, которое можно было истолковать как направленное против Ленина[101]101
  Не лишним представляется отметить, что впечатление Николаевского об относительной умеренности взглядов Сталина непосредственно после Пражской конференции полностью подтверждается современными исследованиями, в частности анализом Миклоша Куна (Kun М. Stalin: An Unknown Portrait. Budapest: Central European University Press, 2003. P. 148–149).


[Закрыть].

В результате была достигнута договоренность о создании общей избирательной комиссии с участием представителей обеих фракций. Николаевский поставил вопрос об усилении мер конспирации, о наличии нераскрытого провокатора или провокаторов в социал-демократической среде. Сталин вначале пытался обратить такую постановку вопроса против меньшевиков, заявив, что последние просто «боятся» ходить на собрания. Но тут же произнес резкие фразы и по поводу того, что «чрезмерно мнительные» люди встречаются и в его среде: они «не любят бывать арестованными» и вообще имеют «интеллигентские замашки». Разговор окончился шутливым предложением Николаевского организовать курсы по «практическому тюрьмоведению», чтобы не бояться упреков в нежелании быть арестованными. «Но я знаю также свою обязанность, – подытожил он, – принимать меры предосторожности для предупреждения провалов».

Сталин во время встречи произвел на Николаевского скорее негативное впечатление своей мрачностью и запутанными объяснениями о возможной инфильтрации полицейских агентов в социал-демократические организации Закавказья. Более благоприятное мнение сложилось о некоторых других большевиках, в частности о Сосновском и Енукидзе, что свидетельствовало об отсутствии какой-либо фракционной предвзятости в оценках Бориса. Чуть позже Николаевский узнал новые подробности неприглядного поведения своего недавнего собеседника. В Азербайджане нефтепромышленники заводили так называемых «кочи» – дружинников-телохранителей, в обязанности которых входила не только защита хозяина, но и устранение его противников и соперников. «Сталин проник в этот мирок и завел своих собственных «кочи», не останавливаясь перед устранением их руками становившихся ему опасными людей»[102]102
  MP, box 38, folder 2.


[Закрыть].

Видимо, в апреле – мае 1912 г. Николаевский совершил объезд всего Северного Кавказа в связи с подготовкой объединительной конференции социал-демократических организаций, затеянной по инициативе Троцкого и состоявшейся в августе того же года в Вене. Однако «ничего организованного в социал-демократическом движении» он в этом регионе не нашел[103]103
  MP, box 37, folder 9.


[Закрыть]. На начало июня того же года была назначена Закавказская областная конференция РСДРП. Николаевский готовился к отъезду в Тифлис на конференцию, где ему предстояло выступить с докладом о положении в бакинской организации. Он писал тезисы своего доклада, когда в комнату, где он проживал, ворвалась полиция. Пока открывали дверь, Борис успел сжечь написанное. Комната была заполнена едким дымом, и этот факт тотчас занесли в протокол. Уже после 1917 г. Николаевский, работая в архивах, установил, что он был выдан агентом охранного отделения, тайно проникшим в «Центр» незадолго до приезда Николаевского в Баку. Фамилия этого агента так и не была установлена.

Впрочем, единственное обвинение, которое оказались в состоянии предъявить Николаевскому охранники, состояло в том, что он жил по чужому паспорту (в документе были какие-то дефекты, установленные следствием). Жандармский ротмистр дал «добрый совет»: «Если в вашем прошлом нет крупного дела, назовите ваше настоящее имя. Нам нет охоты возиться с вами». Борис так и поступил. Тогда выяснилось, что он бежал из ссылки, куда его возвратили без дополнительного наказания. Время было либеральное.

Еще одна встреча со Сталиным произошла у Николаевского в пересыльной тюрьме в Вологде – мощном серо-белом здании, известном политическим заключенным всей России. Они почти обязательно попадали туда в ожидании этапа. Встретились Сталин и Николаевский, когда оба ожидали отправки в места ссылки – Сталин в Восточную Сибирь, Николаевский – снова в Архангельский край. «Когда меня ввели в полутемную камеру временной Вологодской пересыльной тюрьмы, – вспоминал Николаевский, – с полу поднялась растрепанная фигура и с мрачной иронией провозгласила: «Ну как, можем мы теперь продолжить наши споры?» В тон ему я ответил: «Охотно, но в тюрьмах я веду споры только по вопросам практического тюрьмоведения». Он рассмеялся: «Это тоже большая тема». О партийной политике мы не говорили, только перебирали общих знакомых».

Николаевскому запомнилось, что по просьбе Сталина он подарил ему эмалированный чайник, имея в виду, что сам он должен был отправиться в группе ссыльных (в группе у кого-то чайник точно будет), к тому же не на очень дальнее расстояние. Сталин же высылался в одиночестве[104]104
  Впервые Николаевский рассказал об этом в интервью Хеймсону в январе 1962 г. (MP, box 38, folder 2).


[Закрыть]. Автор предисловия к одной из книг Николаевского позже остроумно заметил по поводу этого подарка: «Б.И. Николаевский никогда не жалел «кипятка» для Иосифа Виссарионовича, который, вероятно, очень обжигался, когда читал критические статьи Б.И. Николаевского в «Социалистическом вестнике» о тоталитарном режиме Сталина»[105]105
  Шевырин В.М. Б.И. Николаевский и «герой» его книги // Николаевский Б. История одного предателя: Террористы и политическая полиция. М.: Высшая школа, 1991. С. 5.


[Закрыть].

Мы столь подробно остановились на встречах Николаевского со Сталиным не только потому, что его собеседнику предстояло стать могущественным советским диктатором. Л. Кристоф, многократно встречавшийся с Николаевским в последние годы его жизни, пишет в своем очерке, что «косвенно пути Бориса Ивановича пересеклись с путями Сталина более значительно, чем непосредственно показывают эти встречи с глазу на глаз. Тень сталинских операций оказала глубокое влияние не только на его девятимесячное пребывание в Баку, но и на все его отношение к большевизму и позже к Советскому Союзу. Надо подчеркнуть, что его отношение к большевикам не выкристаллизовалось моментально или даже за те месяцы 1906–1907 годов, когда он перешел к меньшевикам. Напротив, это был медленный процесс… В России мысль о полном расколе партийной организации встречала значительно более долгое сопротивление, даже в тех центрах, где доминировали идеи Ленина»[106]106
  Kristof L.K.D. B.I. Nicolaevsky: The Formative Years. P. 24–25.


[Закрыть].

Николаевский действительно стремился к восстановлению партийного единства, хотя, перейдя в меньшевистскую группу, не менял более своих умеренных убеждений и в принципиальных вопросах не шел на компромиссы с большевиками.

Отбыв ссылку, Николаевский в сентябре 1913 г. посетил мать и других родных в Уфе, побывал в Самаре, где, в частности, принял участие в нелегальном собрании социал-демократической группы Трубочного завода, на котором убеждал собравшихся в преимуществах меньшевистской тактики, пропагандировавшейся в то время петербургской «Новой рабочей газетой»[107]107
  Попов Ф.Г. Летопись революционных событий в Самарской губернии. С. 338.


[Закрыть]. Затем он возвратился в Петербург и продолжил работу в качестве «сведущего лица» (так называли образованных помощников думских социал-демократических депутатов, которые писали тексты выступлений, запросов и просто давали компетентные советы касательно политического поведения). Одновременно Николаевский сотрудничал в разнообразных периодических изданиях, главным образом меньшевистского характера, прежде всего в газете «Луч», причем стал секретарем редакции этой газеты.

В 1913–1914 гг. Николаевский принял активное участие в кампании торгово-промышленных служащих Петербурга, для которых социал-демократы разработали программу создания комиссии по выработке правил о рабочем времени на основании существовавшего законодательства. По этому вопросу он опубликовал несколько статей в меньшевистской прессе под псевдонимом Иванов[108]108
  МР, box 38, folder 2.


[Закрыть]. Огромная публицистическая деятельность Николаевского до 1917 г. в целом не отражена ни в библиографическом указателе, составленном А.М. Бургиной (она только смогла перечислись свыше 30 газет и журналов, в которых он печатался[109]109
  Bourgina A.M. The Writings of B.I. Nicolaevsky: A Selected Bibliography // Revolution and Politics in Russia. P. 323 (этот перечень был составлен самим Николаевским в 1940 г., сразу после прибытия в Нью-Йорк, и Бургина его просто воспроизвела).


[Закрыть]), ни в других аналогичных изданиях[110]110
  См., например: Крылов В.В. Живая энциклопедия революционного и освободительного движения // Библиография. 1992. № 5–6. С. 121–137.


[Закрыть]. Можно предполагать, что публикации Николаевского тех лет исчислялись сотнями.

Николаевского собирались направить на очередной конгресс II Интернационала, который намечался в 1914 г., но не состоялся из-за начала мировой войны. В связи с предполагавшимся конгрессом в мае – июне того года он совершил агитационную поездку в Поволжье и на Урал, побывал в Нижнем Новгороде, Самаре, Саратове, Уфе, становясь, таким образом, все более известным социалистическим деятелем. В Петербурге в это время он жил в квартире Ф.И. Дана, где ему отвели отдельную комнату[111]111
  МР, box 38, folder 3.


[Закрыть].