Текст книги "Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века"

Война и новая ссылка

В начале Первой мировой войны Николаевский вновь был арестован и сослан, на этот раз гораздо дальше – в Енисейскую губернию. Этапное путешествие было долгим, продолжалось около пяти месяцев. Этап побывал в пересыльных тюрьмах Екатеринбурга, Омска, Красноярска. Из Красноярска путь продолжался частично пешком, частично на подводах, несмотря на суровые морозы в 30–35 градусов. Но Борис был еще молод, здоров и силен. Он ощущал происходившее как новое жизненное приключение, важный опыт, который следовало воспринимать как должный результат его деятельности. На много лет сохранились впечатления от суровой природы Восточной Сибири: «Я помню, как ехали Ангарой; высокая, высокая скала, скалистый берег, и весь берег этот – скала, и падал ручей, и он замерз, и всеми цветами радуги отливался на солнце. Красиво было, дико! И там наверху было какое-то дерево, кедрач, кажется, и сидел на нем косач[112]112
  Косач – тетерев, крупная птица, обитающая в лесах Евразии.


[Закрыть] с таким хвостом!»[113]113
  МР, box 38, folder 4.


[Закрыть]

Многие из его товарищей по этому нелегкому путешествию отморозили руки или ноги. Борис Иванович существенно не пострадал. Вначале он получил назначение в село Климено, где, верный своим интересам, почти тотчас же занялся доступными изысканиями. Он обнаружил стоянку каменного века, начал ее раскопки, отыскал костяной нож и обсидиановый топор[114]114
  Обсидиан – вулканическое стекло в расплавленных горных породах, прошедшее через быстрое охлаждение. Его находят в горах Сибири, Средней Азии и других регионах. Из обсидиана древние люди изготовляли орудия труда, оружие и украшения.


[Закрыть]. И то и другое он в ссылке использовал по практическому назначению (топор служил у него пресс-папье). Но после возвращения из ссылки, вновь побывав в Самаре, Николаевский передал эти экспонаты в местный исторический музей.

С удовольствием поглощая домашние лепешки, которые получал от матери, Николаевский и здесь продолжал обрабатывать свои этнографические исследования Русского Севера и посылать их в Архангельск. Все эти его статьи и очерки были вскоре изданы Обществом изучения Севера в трех объемистых книгах, являвшихся первыми значительными (по крайней мере, по объему) публикациями будущего плодовитого ученого.

Иногда удавалось на телеге или санях, получив разрешение местного начальства, выезжать в другие поселения ссыльных, где Николаевский встречался с находившимися сравнительно неподалеку от него также сосланными меньшевиками, в числе которых были Ф.И. Дан, грузинский меньшевистский лидер И.Г. Церетели, совершавший переход от большевизма к меньшевизму B.C. Войтинский, историк H.A. Рожков, остававшийся еще большевиком, но постепенно под влиянием и местной обстановки, и идейного воздействия товарищей по ссылке освобождавшийся от «ленинских чар», и другие образованные и преданные своим идеям люди. Вся эта группа образовала кружок так называемых иркутских циммервальдовцев. Когда взаимные визиты не получались, участники этой группы общались при помощи подробных деловых писем.

У Бориса установились дружеские отношения с Рожковым. Через десятилетия, готовя фундаментальную публикацию документов о внутреннем положении в российской социал-демократии после революции 1905–1907 гг., Николаевский писал о том, как в сибирской ссылке проходила быстрая эволюция мировоззрения этого талантливого историка: «В Сибири, в Иркутске, он оказался осенью 1910 г. Это было время, когда Сибирь проходила через полосу бурного развития и ее экономики, и ее общественной жизни. Одна особенность бросалась в глаза: развитие края во всех областях наталкивалось на заставы, которые были расставлены и старым законодательством, и старой административной практикой. Именно поэтому огромные успехи страны в области хозяйственного строительства не только не снижали оппозиционных настроений в самых широких слоях населения, а, наоборот, усиливали и заостряли его. Рожков-историк не мог не подметить огромной важности совершающегося в стране «процесса нарождения культурного капитализма». Мысль о последнем стала центральной во всех его настроениях, конечно, очень далеко уходивших от правоверного ленинизма… Ленин выступил против него со всей присущей ему резкостью»[115]115
  NC, box 549, folder 4.


[Закрыть].

Из контекста видно, что, рассказывая о взглядах Рожкова, сам Николаевский был весьма близок к его социально-экономической и политической позиции. Но особое влияние оказал на Николаевского Церетели, отбывавший ссылку в селе Усолье под Иркутском. Встречи с этим обаятельным, красноречивым и лишенным сектантской замкнутости грузином сыграли немалую роль в завершении формирования мировоззрения Николаевского как социалиста умеренной ориентации. Для него, как и для его новых товарищей и коллег, был решительно неприемлем ленинский курс на «поражение своего правительства в империалистической войне», на «перерастание империалистической войны в гражданскую».

Последующие рассказы Церетели и других бывших ссыльных меньшевиков ярко свидетельствуют, что условия содержания политических осужденных в царской России были довольно мягкие. Находясь в эмиграции, Церетели рассказывал как-то: «Снится мне вчера, что гонят меня по царской России из централа в централ и пригоняют в Сибирь, в мою ссылку. И живу я там во сне… но отчего-то мне во сне очень хорошо… Проснулся – лежу в Берлине, оказывается. И так стало мне жаль, что не в своей я сибирской ссыльной избе. Хорошее, думаю, было время!»[116]116
  Гуль Р. Я унес Россию: Апология эмиграции, т. I. Россия в Германии. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2001. С. 78.


[Закрыть] Наверное, то же вспоминал о своей ссылке и Николаевский.

Когда ссыльные получили известие о состоявшейся в сентябре 1915 г. в местечке Циммервальд в Швейцарии конференции социалистов ряда европейских стран, выступавших против войны, они поддержали решения конференции, ориентированные на достижение мира без аннексий и контрибуций путем заключения справедливого мирного договора, и решительный отказ конференции принять лозунги Ленина. Именно поэтому группа, к которой принадлежал Николаевский, получила название иркутских меньшевиков-циммервальдовцев. Впрочем, у иркутских циммервальдовцев, прежде всего у их бесспорного лидера Церетели, были некоторые оценочные особенности. В отличие от «полноценных» интернационалистов (каким, например, был Мартов), Церетели, а вслед за ним Николаевский считали, что война может из империалистической превратиться в оборонительную и справедливую войну, в борьбу за сохранение нации. В этом случае социалисты должны будут поддержать сопротивление агрессорам.

Иркутские меньшевики терпимее, чем их однопартийцы в эмиграции, относились к эсерам, чему способствовали контакты с одним из эсеровских лидеров А.Р. Гоцем, отбывавшим здесь ссылку. В этой меньшевистской группе полагали, что роль крестьянства в социальной революции будет значительно более прогрессивной, нежели обычно считалось в социал-демократических небольшевистских кругах. Отсюда вытекала возможность совместных действий двух социалистических партий[117]117
  Галили 3. Лидеры меньшевиков в русской революции: Социальные реалии и политическая стратегия. М.: Республика, 1993. С. 143–144, 159.


[Закрыть].

Сибирские циммервальд овцы, и Николаевский в их числе, одобрили участие представителей их партии в рабочих группах при военно-промышленных комитетах, созданных в 1915 г. по инициативе российских предпринимателей для содействия военным усилиям России. Однако они рассматривали эти группы не как органы сотрудничества с капиталистами и властями и даже не в качестве средства рабочей самозащиты, а как одну из форм самоорганизации, которая при благоприятных условиях могла бы быть использована в интересах демократической революции. Для пропаганды взглядов своей группы Николаевский активно участвовал в попытках создания местных социал-демократических изданий «Сибирский журнал» и «Сибирское обозрение» (удалось выпустить всего по одному номеру каждого из них), писал статьи в столичную печать.

Летом 1916 г. в связи с болезнью (это было какое-то случайное заболевание, которым он просто воспользовался, ибо был человеком вполне здоровым) Николаевский получил разрешение переехать в Енисейск. О том, что никакого реального ухудшения здоровья не было, свидетельствовал способ перемещения – Николаевский купил лодку и отправился на ней по могучей реке. Здесь он также стремился продолжать ту работу, к которой все более склонялись его интересы: устроился на должность секретаря местной музейно-краеведческой комиссии и продолжал эту работу до начала 1917 г.[118]118
  МР, box 21, folder 19.


[Закрыть], одновременно работая бухгалтером на кожевенной фабрике братьев Швецовых (возможно, в бухгалтерии помогли прежние занятия статистикой).

Слухи о том, что в России назревают какие-то крупные, хотя пока еще непонятные события, доходили даже до провинциальной глуши. Как-то во время самодеятельного спектакля в январе 1917 г. к Николаевскому подсел местный жандармский ротмистр и шепотом поведал: «Я только что из Петербурга. Что там творится! Что там творится! Вы не представляете, до чего они довели Россию!» И жандарм повторил дошедшие до него истории о том, кто именно и за что прикончил царского временщика Григория Распутина[119]119
  Ibid, folder 4.


[Закрыть].

В это время в Енисейске готовился съезд местных кооперативов, и Николаевский, как обычно находившийся в центре общественного начинания, стал секретарем организационного комитета по созыву съезда, открывшегося в конце февраля. Николаевский как раз вел заседание, когда его отозвали за кулисы и сообщили, что в Петрограде происходят массовые уличные волнения и что будто царь отрекся от престола. Возвратившись в президиум, Николаевский тотчас сообщил об этом присутствовавшим, причем так волновался, что разбил стакан. Тут же на съезде был избран общественный комитет, в который, естественно, включили Николаевского, который затем был избран его председателем. Почти сразу за этим появился на свет и местный Совет рабочих депутатов, куда Николаевский тоже вошел. Ему, однако, было теперь не до местных дел. Оставив их, он немедленно установил связь со «столицей ссыльных» Иркутском и, договорившись с Церетели и другими руководящими меньшевиками, начал подготовку к отъезду в столицу, где разворачивались революционные страсти.

Глава 2
РОССИЯ 1917–1922 гг.

В лагере социалистической демократии

О том, как иркутские и енисейские циммервальдовцы, включая Бориса Николаевского, встретили известие о Февральской революции 1917 г., мы узнаём из воспоминаний B.C. Войтинского, который, так же как и Николаевский, начинал свою политическую деятельность большевиком, но продержался в ленинском лагере дольше и стал от него отходить только в Сибири. Тот факт, что происходит что-то важное, группа ссыльных узнала по телеграфу. Видный эсер А.Р. Гоц 28 февраля получил телеграмму от родных из Москвы: «Поздравляем, скоро увидимся». Не без юмора Войтинский писал, что этот текст стал известен чуть ли не всему городу и трактовался по-разному – от предполагаемой амнистии политическим заключенным и ссыльным до ссылки родственников Гоца. Но на следующий день пришла новая телеграмма: образован Временный комитет Государственной думы, к которому перешла власть. Еще через день в каком-то информационном сообщении мелькнуло упоминание о Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов[120]120
  Войтинский B.C. 1917-й: Год побед и поражений / Под ред. Ю.Г. Фельштинского. М.: Терра, 1999. С. 23–25.


[Закрыть].

2 марта в Иркутске был образован Комитет общественных организаций, охвативший своим влиянием не только Иркутскую, но и Енисейскую губернию. Председателем комитета стал И.Г. Церетели. Нам неизвестно, вошел ли Николаевский в его состав, но то, что он активно участвовал в его деятельности, хотя и находился за пределами города, бесспорно. Комитет взял в свои руки местное управление, освободил политических заключенных и объявил о признании Временного правительства, которому направил приветственную телеграмму[121]121
  Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 7 марта.


[Закрыть]. Комитет сосредоточил усилия на сохранении порядка в Иркутске и Енисейске, обратив особое внимание на привлечение на свою сторону местных гарнизонов, чье командование сохраняло, однако, выжидательную позицию.

10 или 11 марта ссыльные выехали из Иркутска в Петроград. Николаевский присоединился к этой группе в Красноярске, куда добрался на санях. В Томске в их вагон сел большевик А.И. Рыков, выступавший за сотрудничество с меньшевиками и, отчасти пользуясь семейной близостью, долго обсуждал с Николаевским возможные планы совместной работы при новом революционном режиме[122]122
  МР, box 38, folder 4.


[Закрыть].

Уже проехав Урал, путники получили обращение Петроградского совета «К народам всего мира» с призывом прекратить бойню, позорящую все человечество. Войтинский писал: «Циммервальдская идея прекращения войны объединенными усилиями восставших народов органически сливалась здесь с идеей обороны революционной России от угрожающих ей сил германского империализма. Вопрос был поставлен именно так, как ставили мы его в Иркутске»[123]123
  Войтинский B.C. 1917-й: Год побед и поражений. С. 40–41.


[Закрыть].

Возвращавшиеся иркутские циммервальдовцы, занимавшие во многом отличные от большевистских позиции, все-таки возлагали надежды на то, что в новых условиях единство российской социал-демократии будет восстановлено. Церетели, являвшийся наибольшим авторитетом для Николаевского, в этом вопросе был значительно осторожнее, нежели его товарищи. Он полагал, что пути развития революции еще далеко не определены, что это от большевиков зависит – предотвратить гражданскую войну или толкнуть страну к анархии, что реальная роль большевизма определится только тогда, когда в Россию возвратится Ленин[124]124
  Войтинский B.C. 1917-й: Год побед и поражений. С. 41–42.


[Закрыть]. Весьма прозорливые предположения опытного и реалистичного политика вскоре оправдались в самом худшем варианте.

Поезд из Иркутска прибыл в Петроград 23 марта. На вокзале состоялась торжественная встреча. Циммервальдовцев приветствовали от имени столичного Совета, хотя далеко не все его деятели разделяли их взгляды. Николаевский, как и его товарищи, сразу же отправился в Совет, затем во фракционный комитет меньшевиков, чтобы получить информацию о последних событиях и партийные задания. Он мгновенно включился в работу, был избран в местный фракционный комитет и направлен им в Исполком Петроградского совета.

На одном из очередных заседаний Совета, 7 апреля, при обсуждении вопроса о выпуске Займа свободы (его инициатором было Временное правительство, оказавшееся в состоянии финансового дефицита и стремившееся к получению дополнительных средств на ведение войны) меньшевики заняли различные позиции. Часть из них поддержала выпуск займа, считая, что он будет способствовать укреплению обороноспособности и безопасности страны. Несколько человек заняли нейтральную позицию, отказавшись поддержать заем, но предлагая не мешать его выпуску. Николаевский был в числе тех, кто не только голосовал против займа, полагая, что недопустимо передавать народные деньги правительству, не отказавшемуся от империалистических планов, но вместе с другими меньшевиками и группой умеренных большевиков выступил с письменным заявлением против Займа свободы. Кстати, под этим документом стояла и подпись И.В. Сталина[125]125
  Рабочая газета. 1917. 26 апреля.


[Закрыть], который, возвратившись из ссылки, вместе с Л.Б. Каменевым выступал за условную поддержку Временного правительства (за что подвергся резкой и грубой критике со стороны Ленина, все еще находившегося в эмиграции).

До приезда Ленина в Петрограде состоялось несколько совещаний социал-демократов, в которых принимали участие большевики. Николаевский вспоминал, что он заседал вместе с Л.Б. Каменевым, И.В. Сталиным и А.Г. Шляпниковым. После возвращения Ленина таких совещаний больше не было[126]126
  MP, box 38, folder 4.


[Закрыть].

Вместе с другими столичными меньшевиками и эсерами Николаевский находился на Финляндском вокзале в числе встречавших Ленина в начале апреля, а затем на объединенном собрании социал-демократов в Таврическом дворце (4 апреля), на котором Ленин выступил со своим знаменитым докладом «О задачах пролетариата в данной революции», который обычно называют «Апрельскими тезисами».

Еще в поезде, по дороге из Сибири, Лидия Осиповна Дан предложила Борису Ивановичу остановиться в их квартире, в которой он жил перед последней ссылкой. С благодарностью приняв это предложение, Николаевский действительно некоторое время жил в одной квартире с супругами Дан и Мартовым, возвратившимся из эмиграции в мае. Николаевскому предоставили отдельную крохотную комнату с письменным столом, что было для него, человека непрерывно пишущего, особенно важно.

Правда, Мартов был несколько раздражен, что непосредственно после свержения царизма, еще находясь в Енисейске, Николаевский вместе с другими сибирскими циммервальдовцами послал ему в Швейцарию телеграмму с призывом не возвращаться в Россию через Германию – они полагали, что это сильно скомпрометирует социалистического лидера. Юлий Осипович считал, что на такие мелочи не следует обращать внимание, что гораздо важнее как можно скорее оказаться в Петрограде и своим бесспорным влиянием содействовать формированию политического курса социал-демократов в духе интернационализма.

Но возникшее охлаждение во взаимоотношениях сравнительно быстро сгладилось, хотя полностью не исчезло. Присоединившись к левой меньшевистской группе интернационалистов, во главе которой стоял Мартов (она составляла в партии меньшинство, большинство принадлежало в то время революционным оборонцам), Борис Иванович стал членом редколлегии их центрального органа «Рабочей газеты», а на I Съезде Советов летом 1917 г. был избран в состав Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК), который превратился во вторую ветвь в том двоевластии, которое возникло после февраля 1917 г. (первой ветвью было Временное правительство).

Впрочем, сколько-нибудь заметной (по крайней мере, отраженной в официальных отчетах) активности в этих высших властных органах Николаевский не проявлял, соглашаясь на исполнение поручений тех однопартийцев, которым он в наибольшей степени доверял. А таковыми являлись принадлежавшие к двум течениям меньшевизма интернационалист Мартов и революционный оборонец Церетели. Николаевский был, однако, весьма активен во внутрипартийных делах, в Петроградском совете и во множестве других органов, которые как грибы после дождя возникали в российской столице.

Вместе с тем, как через много лет вспоминала Л.O. Дан, многие будущие официальные решения вызревали на частных совещаниях, происходивших по ночам на квартире супругов Дан. Здесь, как мы уже знаем, жил ее брат – Юлий Мартов, продолжавший оставаться не только руководителем меньшевиков-интернационалистов, но и признанным авторитетным лидером для всех меньшевистских течений и для демократических сил в целом. Сюда часто приходил брат Юлия и Лидии Сергей Цедербаум (давно уже известный под псевдонимом Ежов), примыкавший к меньшевистскому правому центру. Иногда эти ночные политические посиделки посещал Церетели, ставший в начале мая министром почт и телеграфов Временного правительства.

На встречах доминировал Мартов. По воспоминаниям Церетели, он фиксировал особое внимание на противоречиях между политическими взглядами Ленина, считавшего продолжение войны полезным для революции, и его обращенным в массы демагогическим лозунгом немедленного прекращения войны[127]127
  Церетели И.Г. Воспоминания о Февральской революции. Т. 1. Paris: Mouton & Со, 1963. С. 242.


[Закрыть]. Л.O. Дан отмечала участие во встречах их «общего друга» Николаевского[128]128
  МР. Dan L. Interview # 22; Галили 3. Ненароков А. Кризис коалиционной политики и усиление центробежных тенденций в меньшевистской партии. Июль – август // Меньшевики в 1917 году. М.: Прогресс-Академия, 1995. Т. 2. С. 17.


[Закрыть]. Вряд ли Николаевский отвечал Данам взаимностью и считал их своими друзьями. Подлинной близости с Данами у него не было. Но у Николаевского было важное для него преимущество: он имел возможность несколько со стороны наблюдать жаркие споры, прислушиваться к страстной аргументации лидеров разных течений меньшевизма, к которым не принадлежал.

Участие в неофициальных совещаниях высших партийных лидеров, однако, не означало, что Николаевский оказался одним из видных меньшевистских руководителей. Он стал столичным деятелем средней руки. На собрании петроградской организации РСДРП 26 марта он был кооптирован в ее комитет, избранный тремя неделями ранее[129]129
  Рабочая газета. 1917. 5 апреля.


[Закрыть], и добросовестно выполнял организационные и пропагандистско-агитационные поручения, которые ему давало бюро организации – в него, впрочем, также не вошли наиболее известные партийные руководители. По заданию комитета он принимал участие в работе Центральной избирательной комиссии.

По своей ментальности Николаевский вполне вписывался в тот слой, к которому принадлежали его старшие товарищи, среди которых, наряду с русскими интеллигентами, было немало грузин и русифицированных евреев. Американская исследовательница Зива Галили пишет, что это были люди образованные: «Они либо окончили высшие учебные заведения, либо получили образование самостоятельно… Как правило, меньшевики были горожанами и по происхождению, и по психологии, и марксистский интернационализм (космополитизм), как и перспектива универсального социального порядка, был созвучен их врожденному урбанизму…»[130]130
  Галили 3. Лидеры меньшевиков. С. 33.


[Закрыть]

При всех расхождениях по конкретным политическим и тактическим вопросам, которые были свойственны меньшевистским группам в это бурное время, они оставались приверженцами поэтапного социально-экономического и политического развития страны, считали первоочередной задачей переход к демократическому строю, который будет способствовать быстрому капиталистическому развитию страны и созданию предпосылок для перехода к социализму в будущем. Этого курса неуклонно придерживался Николаевский.

Примкнув после известных колебаний к меньшевикам-интернационалистам, он находился, можно сказать, на их «правом» фланге, то есть по некоторым вопросам приближался к революционным оборонцам. Иначе говоря, Борис не придерживался жестких догматических убеждений, находился в подвижном политическом центре, склоняясь то вправо, то влево. Это можно объяснить не только политическими влияниями (прежде всего со стороны И.Г. Церетели), но также примирительным характером, опытом сотрудничества с разными общественными кругами, даже происхождением и воспитанием в семье священнослужителя.

На заседаниях Петроградского комитета меньшевиков и в публичных выступлениях Борис Иванович неуклонно высказывался за единство социал-демократов различных направлений и взглядов. Он призывал не обострять внутренних конфликтов, подчеркивал, что общая социал-демократическая программа-минимум решена, что теперь необходимо добиваться заключения справедливого мира, но так, чтобы во что бы то ни стало предотвратить партийный раскол. Он не замечал или, скорее, всячески уговаривал себя не замечать, что действительный партийный раскол уже произошел в январе 1912 г. на Пражской большевистской конференции, что большевики с того времени стали совершенно самостоятельной экстремистской партией (правда, имевшей в своем составе более умеренное меньшинство), хотя вплоть до своей Апрельской конференции 1917 г. они не оформили этого раскола юридически.

Николаевский не был доволен практической деятельностью меньшевиков. Он вынужден был пронаблюдать, что, проводя верную, с его точки зрения, политическую линию, меньшевики не были в состоянии убедить низы в своей правоте. Он видел, что его единомышленники, как и он сам, страшатся массовых собраний, где разнузданная толпа поддавалась коллективному внушению, чуть ли не психозу, который навязывали ей экстремистские большевистские агитаторы под лозунгом «грабь награбленное». Россия стремительно двигалась к красной смуте, грянувшей через несколько месяцев.

Между тем, по справедливому мнению Николаевского, меньшевики оказывались в заколдованном кругу. Они не желали поддерживать демагогические лозунги, но и не были в состоянии опровергнуть их доступными для толпы аргументами. Через много лет Борис Иванович вспоминал в этой связи близкого к нему И.Г. Церетели, который апеллировал к разуму и на собраниях часто пасовал перед большевистскими демагогами, в частности перед Г.Е. Зиновьевым[131]131
  MP, box 38, folder 4.


[Закрыть].

Тем временем в «Рабочей газете» были опубликованы несколько статей Николаевского по текущим политическим вопросам. Одна из них была посвящена известной ноте министра иностранных дел П.Н. Милюкова союзникам России по Антанте, появившейся 20 апреля. Стремясь успокоить руководство Антанты, весьма взволнованное событиями в России, министр заявлял о готовности правительства «соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников», о стремлении довести войну «до решительной победы».

Нота вызвала первый общественно-политический кризис после начала революции, который завершился отставкой Милюкова и образованием первого коалиционного Временного правительства с участием представителей левых партий. Николаевский же в своей статье писал, что требование Милюкова о признании интересов России на черноморские проливы Босфор и Дарданеллы угрожает политике мира. В другой статье, приуроченной к празднованию 1 мая, содержался призыв Николаевского объявить в этот день на фронте перемирие и тем продемонстрировать волю России к миру.

Николаевский был в числе первых петроградских меньшевиков, отказавшихся от первоначальной принципиальной позиции невхождения в состав Временного правительства и от недопустимости какой бы то ни было коалиции с «буржуазными» партиями. Совместно с возвратившимся из Стокгольма Д.Ю. Далиным, с которым у него стали устанавливаться личные дружеские отношения, он поддержал предложение независимых интернационалистов H.H. Суханова, В.А. Базарова и других о возможности коалиции с Временным правительством с целью более эффективно влиять на его политику в интересах рабочих и солдат.

Это было еще до возвращения в Россию Ю.О. Мартова, который считался официальным лидером меньшевиков. Когда же Мартов появился в столице, он выразил недовольство, что вопрос о коалиции был решен без его участия, без учета его мнения. Обида была высказана и в адрес Николаевского и других, которые предостерегали его от использования «германского пути» возвращения на родину. Юлий Осипович буквально выражал возмущение, что ему не обеспечили иной способ приезда, хотя, как это можно было бы осуществить, никто не ведал.

Судя по устным воспоминаниям Николаевского, у него накопилась довольно острая горечь «придирками» к нему Мартова, что, в свою очередь, влекло за собой явный субъективизм в оценке этой исторической фигуры. В публикациях, посвященных Мартову, историк попытается преодолеть предвзятое отношение, но в разговорах и интервью оно вырывалось на первый план. Мартов был «довольно личный человек», жаловался Николаевский в интервью 10 июня 1962 г., поясняя, что «личное», быт и супруги Дан оказывали на Мартова большое влияние; что Мартов приехал в Россию, будучи плохо знакомым с ее внутренним положением[132]132
  MP, box 38, folder 4.


[Закрыть]. В следующих интервью фактические нападки на Мартова продолжались. Николаевский упрекал его в резкости и грубости, вспоминал, как И.А. Исува Мартов обвинял, что тот готов услужить начальству, а другого однопартийца – М.И. Либера – обозвал мерзавцем[133]133
  МР, box 38, folder 5. Совсем по-иному оценивал Мартова Церетели, хотя он принадлежал к прямо противоположному крылу меньшевистской партии, возглавляя в ней течение революционных оборонцев: «Товарищи, соприкасавшиеся с Мартовым в работе, не только ценили его беззаветную преданность делу и его большой публицистический талант, но и находились под обаянием его своеобразной моральной индивидуальности – необычайной скромности, отсутствия всякой заботы о себе и, что особенно редко встречается в политике, отсутствия всякой личной амбиции» (Церетели И.Г. Указ. соч. С. 257–258).


[Закрыть].

Следует, однако, указать, что оценки Мартова Николаевским во многом были справедливы. Из-за своего упрямства в отстаивании «левой» линии меньшевистской партии, из-за отказа от решительной борьбы против большевистской угрозы, из-за выступлений против сотрудничества с другими демократическими силами Мартов постепенно терял руководящую роль в собственной партии, хотя и сохранял в ней немалое влияние. Именно из-за разногласий с Мартовым Николаевский вместе с Далиным вошел в особую группу меньшевиков-интернационалистов, которая поддерживала идею вхождения в коалиционное Временное правительство с участием либеральных «буржуазных» партий.

В частых спорах со сторонниками Мартова и с самим Мартовым Николаевский обосновывал свою позицию необходимостью сохранения и укрепления союза с Великобританией и Францией, являющимися демократическими державами. Мартов же продолжал именовать эти государства империалистическими и требовал разрыва с Антантой. Все это вело к тому, что процесс фрагментации и общего ослабления социал-демократов, и без того не очень влиятельных, продолжал усиливаться или, говоря словами Николаевского, «фактически меньшевики друг друга парализовали»[134]134
  МР, box 38, folder 5.


[Закрыть].

В связи с созывом общегородской партийной конференции в начале мая Николаевский был включен в состав комиссии, которая должна была рассмотреть и утвердить тезисы представленных на нее докладов, причем в составе комиссии его фамилия была названа первой, то есть он рассматривался как неофициальный руководитель этой комиссии[135]135
  Рабочая газета. 1917. 28 апреля.


[Закрыть]. На самой конференции он участвовал в обсуждении вопроса о созыве Учредительного собрания, внеся один из проектов резолюции, конкретизировавшей позицию Петроградского комитета по названному вопросу. Вместе с Далиным он внес проект резолюции о коалиционной политике, энергично ее поддерживая (проект, однако, был отклонен)[136]136
  Меньшевики в 1917 году. Т. 1. С. 260.


[Закрыть].

В качестве члена Петроградского комитета он принимал участие в работе Петроградского совета и его Исполнительного комитета, причем с решающим голосом, что свидетельствовало об определенной путанице в понимании статуса официальных членов этого органа и лиц, которые привлекались к его работе (5 апреля Николаевский был выдвинут в Исполком временно, взамен выехавшего из Петрограда Н.В. Рамишвили[137]137
  Рабочая газета. 1917. 7 апреля.


[Закрыть]).

Борис Иванович продолжал живо участвовать в непрекращавшихся острых дебатах послефевральских месяцев по вопросу об участии во Временном правительстве и о взаимоотношениях между обеими ветвями власти – правительством и Советами. Большинство меньшевиков в марте-апреле занимало в этом вопросе осторожную позицию, полагая, что вступать в правительство либо не следует вообще, либо следует, но на определенных жестких условиях. В отличие от большинства Николаевский (а вместе с ним Д.Ю. Далин и некоторые другие) полагал, что социалисты должны участвовать в коалиционном кабинете, оказывая в нем давление на буржуазию, принуждая ее принимать меры, затрагивающие ее собственнические интересы и даже выходящие за рамки буржуазной революции[138]138
  Галили 3. От группы кружков до зенита политического влияния: Документы меньшевистской партии первых шести месяцев революционного 1917 г. // Меньшевики в 1917 году. М.: Прогресс-Академия, 1994. Т. 1. С. 85.


[Закрыть].

Николаевский неизменно участвовал во всех съездах, совещаниях, массовых собраниях, митингах, демонстрациях, организуемых руководством его партии. Он всячески содействовал возрождению меньшевистских организаций в новых условиях легальности. Как всегда бывает в таких случаях, возникал, по его оценке, подтвержденной другими наблюдателями, весьма неоднородный конгломерат лиц, ставивших подчас довольно далеко расходившиеся общественные и личные цели и конкретные задачи.

Позже он рассказывал об Общероссийской конференции меньшевиков, состоявшейся 7–12 мая:

«Кого только здесь не было! И старые члены партии, когда-то игравшие в ней заметную роль, но уже давно отошедшие от всякой работы и числившиеся, так сказать, в партийном резерве; и долголетние обитатели тюрем и ссылок; и молодежь, впервые революцией разбуженная к политической активности; рабочие и интеллигенты, студенты и солдаты… Было немало и карьеристов, смотревших на партию как на трамплин для продвижения вверх по социальной лестнице».

Николаевский отлично понимал все трудности, которые были связаны с таким составом партийного представительства – ведь оно достоверно отражало состояние дел на местах. «Освоить» всю эту пеструю массу, – вспоминал он, – было очень трудно и крепкой партии, – хорошо слаженной в отношении организационном, и хорошо спевшейся в отношении идеологическом. А у меньшевиков в 1917 г. не было ни того ни другого»[139]139
  Николаевский Б.И. П.А. Гарви в России // П.А. Гарви: Воспоминания социал-демократа: Статьи о жизни и деятельности П.А. Гарви. Нью-Йорк: Фонд по изданию литературного наследства П.А. Гарви, 1946. C. XXIV.


[Закрыть].