Текст книги "Уарда"

XIV

Пентаур также вскоре покинул жилище парасхита. Он задумчиво шел по горной тропинке, ведущей к храму, управление которым поручил ему Амени. Он понимал, что для него наступили тяжелые времена. Храм, настоятелем которого он теперь был, основала представительница низвергнутой династии царица Хатшепсут[81]81
  Дочь Тутмоса I, жена своего брата Тутмоса II, соправительница другого брата Тутмоса III. Эту энергичную женщину, сыгравшую значительную роль в истории Египта, изображали в шлеме и с бородой.


[Закрыть] в честь богини Хатор; он стал памятником самой царице.

Служившие там жрецы пользовались особыми, письменно подтвержденными привилегиями, которые строго соблюдались до сих пор. Сан жреца был наследуемым, переходил от отца к сыну, жрецы имели право выбирать настоятеля храма из своей собственной среды – им становился один из них.

Предыдущий настоятель храма Руи тяжело заболел, и Амени назначил на его место Пентаура, не спросив на это согласия жрецов храма.

Они с большим недовольством приняли навязанного им сверху начальника и противились его действиям, особенно когда оказалось, что он намерен ввести строгие порядки и устранить укоренившиеся в храме злоупотребления, ставшие здесь привычными.

Приветствовать пением восходящее солнце они поручили храмовым прислужникам – Пентаур сразу же потребовал, чтобы хотя бы младшие жрецы участвовали в пении утреннего гимна, и сам стал управлять хором. Они торговали богатыми дарами, которые миряне жертвовали на алтарь богини, – их новый настоятель запретил это делать, так же как и вымогать подношения, что они позволяли себе в отношении боязливых женщин, которые во множестве посещали храм Хатор, – значительно чаще, чем другие святилища.

Приученный в Доме Сети к строгости и самодисциплине, к порядку, аккуратности и чистоте нравов, глубоко осознавая достоинство своего сана, он с особенным рвением восставал против телесной и умственной лени. Поэтому ему была противна праздная жизнь и лживость его подчиненных, и он решил устроить здесь все по-новому. За это дело Пентаур взялся так решительно еще и потому, что, посетив хижину бедняков, он проникся бедами и заботами простых людей.

Убеждение в том, что ленивая толпа, над которою он стал начальником, призвана утешать сотни страждущих сердец, осушать потоки слез и возрождать угасшие надежды, побуждало его действовать энергичнее. Не далее как вчера он был свидетелем холодного равнодушия его подчиненных, которые выслушивали сетования и покинутой жены, и обманутой девушки, и бесплодной женщины, озабоченной матери и одинокой вдовы, думая только о том, как бы извлечь выгоду из их несчастий и выманить побольше даров для богини Хатор, а в сущности, для своего кармана и чрева.

И вот он снова приближался к той арене, где собирался отстаивать идеалы справедливости. Величественный храм террасами спускался в долину, а на западе упирался в гигантскую отвесную стену желтоватой меловой горы. На аккуратно сложенном фундаменте нижних построек виднелись вытесанные из камня изображения исполинских ястребов, олицетворяющих Гора, сына богини, побуждающего все увядшее вновь расцвести, а все умирающее – воскреснуть.

На каждой террасе находился открытый с восточной стороны зал с двадцатью двумя древними колоннами. На задней стене каждого зала виднелись прекрасные изображения и надписи, высеченные рукой мастера. Они повествовали потомкам о великих деяниях Хатшепсут, совершенных ею с помощью фиванскнх богов.

На третьей и четвертой террасах находились небольшие, упиравшиеся в стену постройки, к которым вели высеченные в граните ворота. Там совершались омовения, поклонялись статуям богини, приносили жертвы духу царицы и выслушивали исповеди знатных богомольцев. В одной из боковых пристроек помещались священные коровы богини.

Подойдя к главным воротам храма, Пентаур стал свидетелем зрелища, которое вызвало у него негодование. Женщина просила впустить ее на передний двор, чтобы у алтаря богини помолиться за своего тяжело заболевшего мужа, но толстый привратник грубо отказал ей.

– Вон там значится, – кричал он, указывая на надпись над воротами, – что через этот порог могут переступать только чистые, для очищения же необходимо совершить окуривание благовониями.

– Ну так окури меня и возьми это серебряное кольцо, больше у меня ничего нет, – сказала женщина.

– Серебряное кольцо! – с негодованием воскликнул привратник. – Неужели богиня должна бедствовать из-за тебя? Ладан, который мы употребляем для очищения, стоит вдесятеро дороже.

– Но у меня нет ничего больше, мой муж, за которого я пришла помолиться, болен, а мои дети…

– Значит, их ты будешь кормить, а богиню хочешь лишить того, что ей положено? Давай три кольца, или я запру ворота!

– Будь милостив! – с плачем вскричала женщина. – Что будет с нами, если богиня не поможет моему мужу?

– А разве наша богиня обязана давать ему лекарство? У нее есть более важные заботы, чем лечение больных нищих. Да это и не ее дело. Отправляйся к Имхотепу[82]82
  Сын Пта, греки называли его Асклепий (Эскулап), художник и архитектор фараона Джосера. Его считали мудрецом, чародеем, ему приписывали различные магические и медицинские сочинения, а с VIII в. до н. э. он был объявлен полубогом, сыном Пта и покровителем медицины. Главным местом поклонения ему был Мемфис.


[Закрыть] или Хонсу[83]83
  Третий из фиванской троицы, сын Амона и Мут, отождествляемый с богом Тотом, которого часто призывали в качестве советчика при лечении больных. Большой храм в Карнаке, построенный в его честь, хорошо сохранился.


[Закрыть], или к великому Техути, которые помогают больным, а здесь не место лекарской пачкотне.

– Я прошу только утешения в моем горе, – сказала женщина сквозь рыдания.

– Утешения? – Привратник ухмыльнулся, окинув взглядом молодую, довольно полную женщину. – Утешение ты можешь найти здесь за более низкую цену.

Женщина побледнела и ударила по протянутой к ней руке привратника.

В эту минуту взбешенный Пентаур встал между ними. Он с благословением простер свою руку над низко поклонившейся ему женщиной и сказал:

– Богиня нисходит к тому, кто возносит ей молитву. Ты чиста, войди во двор.

Как только женщина вошла во двор храма, жрец, гневно глядя на привратника, вскричал:

– Так-то вы служите богине?! Вы пользуетесь тем, что сердца приходящих в храм страждут и томятся беспокойством. Подай сюда ключи от ворот. Ты отстраняешься от должности и завтра отправишься пасти гусей богини Хатор.

Привратник с громким воплем упал на колени, но Пентаур отвернулся от него, прошел за ограду храма и начал взбираться по ступеням, которые вели к его жилищу, находившемуся на верхней террасе.

Одни жрецы, мимо которых он проходил, поворачивались к нему спиной, другие громко чавкали, уставившись на свои кушанья, делая вид, что не замечают его. Они все были настроены против него и решились во что бы то ни стало выжить непрошеного чужака.

Войдя в свою комнату, пышно убранную для его предшественника, он, надевая свое новое облачение, с горечью сравнивал минувшие дни и теперешние.

На какие перемены обрек его Амени! Здесь, куда бы Пентаур ни обращал взоры, его встречали тупость и недоброжелательство, между тем как в Доме Сети сотни мальчиков спешили к нему навстречу и с любовью хватались за его платье. Там он был уважаем всеми, каждое его слово имело вес. Он ежедневно работал над собой и чувствовал, что в серьезных разговорах с товарищами и учителями его дарования раскрываются, его духовная жизнь становится богаче, обретает новый смысл.

События последних дней мелькали перед его внутренним взором. Он явственно увидел перед собой Бент-Анат, прекрасную и обольстительную. Его сердце начало биться сильнее, кровь быстрее потекла в жилах, он закрыл лицо руками, вспоминая каждый ее взгляд, каждое слово.

«Я охотно последую за тобой», – сказала она ему возле хижины парасхита, и теперь он спрашивал себя: достоин ли он руководить ею?

Он посягнул на древние законы, но не для того, чтобы нанести вред дому, который для него дорог, а для того, чтобы впустить новый свет в его мрачные комнаты.

«Делать то, в справедливости чего мы совершенно убеждены… За это тебя могут осудить люди, но не боги», – думал Пентаур.

Он глубоко вздохнул и вышел на террасу, воспрянув духом и с твердой решимостью не только здесь говорить правду, но и сделать это место прибежищем для нее.

Поэт не нашел на верхних террасах ни одного из своих подчиненных. Все они собрались на переднем дворе храма и слушали рассказ привратника, явно разделяя его гнев. Пентаур понимал, что все они настроены против него.

Твердой поступью он подошел к ним и сказал:

– Я изгнал этого человека из храма, потому что он позорит нас. Завтра его здесь уже не будет.

– Я-то уйду, и прямо сейчас, – проворчал привратник. – Но по поручению святых отцов (при этом он переглянулся с жрецами) спрошу главного жреца Амени: дозволено ли отныне нечистым входить в святилище?

Он уже приближался к воротам, но Пентаур загородил ему дорогу и сказал решительно:

– Сейчас ты останешься здесь, а завтра, послезавтра и в последующие дни будешь пасти гусей, пока я не решу, что тебя можно простить.

Привратник вопросительно посмотрел на жрецов. Ни один из них не пошевельнулся.

– Ступай в свое жилище! – вскричал Пентаур, подступая к нему вплотную.

Привратник повиновался.

Пентаур запер ворота, отдал одному из храмовых служителей ключ и сказал:

– Ты будешь выполнять его обязанности. Наблюдай за этим человеком, и если он станет отлынивать от порученного ему дела, то отведи его завтра к гусям. Посмотрите, друзья мои, как много богомольцев стоит на коленях перед нашими алтарями: идите туда и исполняйте свой долг. Я же иду в исповедальню выслушивать покаяния и утешать страждущих.

Жрецы направились к жертвователям.

Пентаур поднялся по лестнице и уселся в тесной, перегороженной занавеской исповедальне, на стене которой была изображена Хатшепсут, пившая из сосцов священной коровы богини Хатор[84]84
  Необыкновенно живое и хорошо сохранившееся рельефное изображение.


[Закрыть] молоко вечной жизни.

Едва Пентаур сел, как один из неокоров[85]85
  Неокоры составляли низший разряд жрецов.


[Закрыть] сообщил ему о прибытии какой-то знатной женщины, лицо которой было скрыто под покрывалом. Лица слуг, которые несли ее паланкин, были тоже прикрыты. Женщина просила проводить ее в исповедальню.

Пентаур удалился за занавеску и стал ждать незнакомку, испытывая беспокойство и удивляясь этому, так как он довольно часто оказывался в подобном положении. Амени посылал к нему даже знатнейших сановников, когда они являлись в Дом Сети, желая получить объяснение своих сновидений.

Высокая женщина вошла в тесную душную каморку, опустилась на колени и долго сосредоточенно молилась перед изображением богини Хатор. Пентаур, невидимый ею, тоже воздел свои руки вверх и обратился к всевышнему, прося у него силы и мудрости.

Женщина выпрямилась и сбросила с себя покрывало. Это была Бент-Анат. В смятении чувств явилась она к богине Хатор, управляющей биением женского сердца и прядущей нити, соединяющие мужчин и женщин.

– Великая владычица небес, многоименная, прекрасноликая, – громко начала молиться Бент-Анат, – золотая Хатор, знающая горе и блаженство, видящая настоящее и будущее, снизойди к твоей дочери и даруй мудрость своему служителю, чтобы он дал мне благой совет. Я дочь великого отца, благородного и правдивого, подобного божеству. Он советует мне – он не хочет меня принуждать – выйти за человека, которого я никогда не смогу полюбить. А теперь я встретила другого, незнатного по рождению, но великого духом и дарованиями!

Пентаур, не в состоянии вымолвить хоть слово, слушал царевну. Неужели ему следовало скрываться далее и узнать ее тайну, или же он должен выйти и показаться ей? Его гордость твердила ему: «Теперь она назовет твое имя. Ты избранник этой прекраснейшей и знатнейшей женщины». Но другой голос, внимать которому он приучился, пройдя тяжкую школу самовоспитания, говорил ему: «Пусть не знающая не скажет ничего такого, чего стыдилась бы знающая!» Он покраснел, раздвинул занавес и явился перед Бент-Анат.

Царевна в испуге отшатнулась и спросила:

– Не Пентаур ли ты, или же один из небожителей явился в его облике?

– Я Пентаур, – твердо проговорил он, – человек со всеми его слабостями, но стремящийся к добру. Останься здесь и излей свою душу перед нашей богиней. Вся моя жизнь будет молитвой за тебя.

Поэт выразительно посмотрел на нее и тотчас, будто чего-то испугавшись, быстро направился к выходу из исповедальни. Бент-Анат окликнула его, и он остановился.

– Дочь Рамсеса, – сказала она, – не должна оправдываться из-за того, что пришла сюда, но девушка Бент-Анат, – при этих словах она покраснела, – ожидала встретить здесь не тебя, а старого Руи, с которым хотела посоветоваться. Теперь же я помолюсь.

Бент-Анат упала на колени, а Пентаур вышел из исповедальни. Когда царевна вышла на террасу, послышались голоса. Она подошла к балюстраде.

– Да здравствует Пентаур! – донеслись снизу голоса.

Поэт бросился вперед и встал рядом с дочерью царя. Оба глядели вниз, в долину, и их видели все.

– Да здравствует Пентаур! Да здравствует наш наставник! Возвратись в Дом Сети. Да сгинут преследователи Пентаура! Долой наших поработителей!

Предводителем юношей, которые, узнав, куда сослан их учитель, бежали из Дома Сети, чтобы показать ему свою преданность, был царевич Рамери, и теперь он с торжествующим видом кивнул своей сестре. Молодой Анана выступил вперед, чтобы произнести подготовленную речь. Он заявил наставнику, что в случае отказа Амени возвратить его в Дом Сети, они решили просить своих отцов перевести их в другую школу.

Юноша говорил хорошо, и Бент-Анат слушала его, одобрительно кивая. Но лицо Пентаура все более и более омрачалось, и, прежде чем его любимый ученик закончил свою речь, он прервал его, посерьезнев.

Его голос звучал сначала укоризненно, потом грозно, но, как ни громко говорил он, в его словах не было гнева, а только боль.

– Действительно, – в заключение сказал он, – мне приходится жалеть о каждом слове, когда-либо произнесенном мною перед вами, если оно подвигло вас на этот безумный поступок. Вы рождены в дворцах, научитесь же повиноваться, чтобы со временем быть способными повелевать. Отправляйтесь назад в школу! Вы колеблетесь? Ну, так я приду со своими охранниками и прогоню вас насильно, так как вы не делаете мне чести изъявлениями вашего расположения.

Ученики ничего не могли возразить. Удивленные и разочарованные, они отправились обратно.

Бент-Анат опустила глаза, когда встретилась со взглядом своего брата, растерянно пожимавшего плечами, и посмотрела на поэта со страхом и восхищением. Но потом ее взор обратился на равнину, где поднялись густые облака пыли, раздался лошадиный топот и стук колес, и в ту же минуту у террасы остановилась колесница Септа, первого астролога, и повозка с хорошо вооруженными стражами Дома Сети.

Старик проворно спрыгнул с колесницы, строго прикрикнул на толпу поспешивших убраться учеников, приказал стражам отвести их обратно в школу и торопливо направился к воротам храма.

Жрецы приняли его с глубочайшим почтением и тотчас же высказали ему все свои жалобы.

Он сначала милостиво слушал их, но, не дав им договорить, стал, хотя и с трудом, но поспешно подниматься по ступеням, по которым ему навстречу спускалась Бент-Анат.

Царевна понимала, что если астролог узнает ее, то не одобрит ее присутствия здесь и о ней пойдет недобрая молва. Она протянула было руку к своему плотному покрывалу, но тут же отдернула ее и, со спокойным достоинством взглянув на разгневанного старика, гордо прошла мимо него. Астролог поклонился ей, не благословив. Встретив Пентаура на второй террасе, он приказал ему удалить из храма всех богомольцев.

Это было исполнено немедленно, и жрецы стали свидетелями одной из самых тяжелых сцен, когда-либо разыгранной в их тихом убежище.

Первый астролог Дома Сети был ярым противником раннего посвящения поэта в мистерии. Смелый ум Пентаура пытался расшатать древние устои, укрепить которые старик настойчиво пытался всю свою жизнь. Неприятные происшествия, свидетелем которых он был в Доме Сети и также здесь – несколько минут назад, он считал последствиями необузданности сбившегося с пути истинного мечтателя. Он в самых резких выражениях заявил, что вся ответственность за бунт учеников падает на Пентаура.

– Ты сбил с толку не только наших воспитанников, но также и дочь Рамсеса. Осквернение еще не было снято с нее, а ты назначил ей свидание, и не в каком-то другом месте, а в священном храме этой чистой богини.

Пентаур с гневом отверг упреки старика, назвал их недостойными его возраста, сана и имени. Опасаясь не справиться с гневом, он собирался уйти, но астролог приказал ему остаться и в его присутствии допросил жрецов, которые показали, что Пентаур, кроме Бент-Анат, позволил войти в храм еще одной нечистой женщине, а также прогнал и велел запереть привратника, сопротивлявшегося подобному беззаконию.

Астролог приказал освободить «обиженного».

Пентаур воспротивился этому приказанию, напомнил о своем праве распоряжаться здесь и с дрожью в голосе попросил астролога удалиться из храма.

Тогда Септа показал ему перстень Амени, знак того, что главный жрец на время пребывания астролога в Фивах уполномочил его действовать от своего имени. Затем он объявил, что Пентаур лишен сана, но приказал ему пока не покидать храм и вышел из святилища Хатшепсут.

Пентаур молча склонил голову при виде перстня своего наставника, затем удалился в исповедальню, в которой встретился с Бент-Анат. Он был потрясен, его мысли путались, чувства кипели, его била лихорадка. Услышав смех жрецов и привратника, радовавшихся быстрой победе, он содрогнулся, точно обесчещенный, который увидел в зеркале клеймо у себя на лбу.

Но мало-помалу он пришел в себя. Разум его прояснился, и когда он вышел из исповедальни, чтобы взглянуть на противоположный берег Нила, где находился дворец, в котором жила Бент-Анат, он почувствовал глубокое презрение к своим врагам, в нем проснулась гордость от осознания своего мужества и силы. Он понимал, что имеет врагов, что для него наступает время борьбы, но ждал этого так, как юный герой ожидает наступления утра первой битвы.

XV

Послеполуденные тени стали удлиняться, когда великолепная колесница показалась на дороге к храму.

На колеснице стоял Паакер, лазутчик царя, он сам правил горячими сирийскими лошадьми. Позади него стоял старый невольник, эфиоп, а огромная собака неотступно следовала за колесницей, высунув запекшийся язык.

Неожиданно Паакера окликнули, и он придержал своих коней. Тщедушный человечек шел ему навстречу. Узнав карлика Нему, Паакер воскликнул с негодованием:

– Из-за тебя, дрянь, я остановил своих коней! Чего тебе надо?

– Я хочу попросить тебя, – смиренно кланяясь, сказал карлик, – взять меня с собою в Фивы на обратном пути.

– Ты – карлик возницы Мены? – спросил лазутчик.

– Точно так, – ответил Нему. – Я принадлежу его супруге, госпоже Неферт. Я из-за своих маленьких ног едва тащусь, а твои кони мчатся так быстро!

– Садись, – милостиво бросил Паакер. – Разве ты пришел пешком в Город мертвых?

– Нет, господин мой, – ответил Нему, – я приехал на осле, но какой-то злой дух влез в мою скотину и поразил ее хворью. Я должен был бросить ее на дороге. Звери Анубиса[86]86
  Шакалы.


[Закрыть] поужинают сегодня лучше нашего.

– Говоришь, дела твоей госпожи плохи? – спросил лазутчик.

– Лепешки-то у нас еще есть, – пояснил Нему, – а в Ниле воды довольно. Женщинам и карликам не нужно много мяса, но наша последняя скотина уже имеет такой вид, что слишком жестка для человеческих зубов.

Лазутчик не понял шутки карлика и вопросительно взглянул на него.

– Скот превращают в деньги, а их не разгрызть, но скоро эта проблема отпадет, и тогда придется придумывать, как испечь сытные лепешки из земли, воды и пальмовых листьев. Мне-то ведь все равно, карлику нужно немного, но жаль мою бедную изнеженную госпожу!

Паакер так сильно стегнул плетью своих лошадей, что они взвились на дыбы, и ему понадобилась вся его сила, чтобы сдержать их.

– Ты сломаешь им челюсти, – заметил старый раб, стоявший за Паакером. – Жаль прекрасных животных.

– Тебе, что ли, придется платить за них? – огрызнулся Паакер, а затем снова обратился к карлику и спросил с волнением: – Почему Мена допускает, чтобы женщины так нуждались?

– Он разлюбил свою жену, – ответил карлик, печально опустив глаза. – При последнем разделе добычи он отказался от серебра и золота и взял себе чужеземку. Злые духи ослепили его, разве есть на свете женщина прекраснее Неферт?

– А ты любишь свою госпожу?

– Она свет моих очей!

Разговаривая, они не заметили, как подъехали к воротам храма. Паакер бросил вожжи рабу и велел ему и карлику ждать его. Он заявил привратнику о своем желании видеть настоятеля храма Пентаура. Требование свое он подкрепил полной горстью колец.

Привратник, помахивая перед ним кадилом, впустил его в святилище и сказал:

– Ты найдешь его на третьей террасе, но он уже не наш настоятель.

– Однако же таковым его считают в Доме Сети, откуда я приехал, – возразил Паакер.

Привратник с презрительной улыбкой пожал плечами и сказал:

– Пальмовое дерево скоро поднимается, но еще скорее падает.

Затем он велел храмовому служителю проводить Паакера к Пентауру.

Поэт тотчас узнал махора и спросил, что ему нужно. Оказалось, что тот явился, чтобы ему растолковали виденный им странный сон.

Прежде чем начать рассказывать свой сон, Паакер заявил, что он просит оказать ему эту услугу не безвозмездно. Заметив, что при этих словах лицо жреца омрачилось, он добавил:

– Я принесу вашей богине в жертву прекрасное животное, если твое толкование сна будет благоприятным.

– А в противном случае? – спросил Пентаур, который в Доме Сети никогда не был связан с платежами богомольцев и дарами ханжей.

– Тогда я пришлю барана, – ответил Паакер, уловив в словах жреца тонкую насмешку.

Он вообще имел обыкновение соразмерять размер своих пожертвований с той выгодой, которую он в результате получал.

Пентаур вспомнил, что говорил о Паакере жрец Гагабу, и ему вздумалось оценить, до какой степени ослеплен этот человек. Поэтому он, с трудом сдерживая улыбку, сказал:

– А если я тебе не предскажу ничего дурного, но и ничего хорошего?

– Тогда – одну антилопу и четырех гусей, – быстро ответил Паакер.

– А если я вовсе не захочу служить тебе? – спросил Пентаур. – Что, если я считаю недостойным жреца брать плату богам, будто каким-то продажным чиновникам, в соответствии с оказанной ими милостью? Что, если я тебе – а я ведь знаю тебя со школьной скамьи – захочу доказать, что есть вещи, которые нельзя купить, какое бы наследство ты ни получил?

Изумленный лазутчик отступил назад, а Пентаур спокойно продолжил:

– Я служитель божества, но, как видно по выражению твоего лица, еще немного, и ты со всей необузданностью, свойственной твоему нраву, обрушишь на меня свой гнев. Боги посылают нам сны не для того, чтобы радовать нас или предостерегать от несчастий, через сновидения они дают нам только совет подготовить наши души так, чтобы мы были способны с покорностью переносить дурное и с сердечной благодарностью принимать хорошее и из того и другого извлекать пользу для совершенствования души. Я не стану истолковывать твои сны! Приходи без даров, но со смиренным сердцем, с жаждой внутреннего просветления, и тогда я буду просить богов вразумить меня, а тебе даже дурной сон объясню так, чтобы он послужил тебе во благо. Оставь меня и храм!

Паакер заскрежетал зубами от гнева, но сдержался и сказал только, медленно удаляясь:

– Если бы ты не был уже смещен с твоей должности, то, может быть, поплатился бы за дерзость, с которою ты отталкиваешь меня. Мы еще встретимся, и тогда ты узнаешь, что хорошее наследство в надлежащих руках может сделать больше, чем ты можешь предположить.

«Еще один враг», – подумал Пентаур, оставшись один, и выпрямился, с радостью осознавая, что он и в этом служит правде.

Пока лазутчик разговаривал с Пентауром, карлик Нему поболтал с привратником и узнал от него о происшедших в храме событиях.

Бледный от бешенства, Паакер вскочил в свою колесницу и погнал лошадей прежде, чем Нему успел вскарабкаться на подножку, но раб-эфиоп схватил карлика и, целого и невредимого, поставил его за своим господином.

– Мошенник, негодяй, он поплатится за это, эта собака Пентаур! – бормотал махор.

От карлика не ускользнуло ни одно из его слов, и как только он услышал имя поэта, сказал Паакеру:

– Настоятелем этого храма они назначили мерзавца, его зовут Пентауром. Он был изгнан из Дома Сети за безнравственность, а здесь, говорят, подстрекал учеников к бунту и зазывал нечистых женщин в святилище. Мои уста не смеют выговорить это, но привратник клялся, что первый астролог из Дома Сети застал его, когда он встречался с Бент-Анат, дочерью царя, и тотчас же удалил его из храма.

– С Бент-Анат? – переспросил Паакер и, прежде чем карлик успел ответить, пробормотал: – Да, с Бент-Анат. – Он вспомнил о том, как долго позавчера царевна оставалась со жрецом в хижине парасхита, пока сам Паакер говорил с Неферт и ходил к колдунье.

– Не желал бы я оказаться в шкуре этого жреца, – сказал Нему, – потому что, хотя Рамсес и далеко, но наместник Ани рядом. Правда, это такой человек, что редко бывает суров, но ведь и голубь не позволяет приближаться к своему гнезду.

Паакер вопросительно посмотрел на карлика.

– Мне все известно, – заявил Нему. – Наместник просил у Рамсеса руки его дочери. Да, он уже сватался, – продолжал карлик, заметив недоверчивую улыбку лазутчика, – и царь не прочь дать свое согласие, ведь он с удовольствием устраивает свадьбы, ты это знаешь не хуже меня!

– Я? – с удивлением спросил махор.

– А разве не он заставил Катути выдать свою дочь за возницу Мену? Я знаю это от нее самой, и она может подтвердить тебе это.

Паакер недоуменно помотал головой, но карлик был настойчив.

– Однако это действительно так. Катути хотелось бы, чтобы ты и только ты был ее зятем, но царь, а вовсе не она, расстроил эту свадьбу. Ты тогда, должно быть, впал в немилость – Рамсес говорил о тебе много плохого. Мы, маленькие люди, подобно мышам, слышим много чего, притаившись за занавеской.

Паакер разом остановил лошадей, сошел с колесницы, бросил вожжи рабу, подозвал карлика к себе и сказал:

– Отсюда мы дойдем до реки пешком, и ты расскажешь мне то, что тебе известно, но если с твоих губ сорвется хоть одно слово неправды, то я велю своим собакам разорвать тебя.

– Я знаю, что ты всегда держишь свое слово, – со вздохом заметил карлик, – но иди потише, если ты не хочешь, чтобы я задохнулся. Пусть сама Катути расскажет тебе, как все произошло. Рамсес принудил ее отдать Неферт вознице. Не знаю, что именно наговорил о тебе Мена, только это были явно далеко не лестные отзывы. Бедная моя госпожа! Она позволила шалопаю, баловню женщин, уговорить ее, а теперь жалуется и плачет. Когда я с Катути прохожу мимо высоких ворот твоего дома, то часто женщина горько вздыхает и сетует, конечно с полным на то основанием, потому что скоро наступит конец нашему благоденствию и нам придется искать скромное убежище в нижней стране, среди аму[87]87
  Семитские племена, населявшие восточную часть дельты Нила во времена, к которым относится этот рассказ.


[Закрыть], потому что благородные особы будут избегать нас, как отверженных. Ты можешь порадоваться, что не связал свою судьбу с нашей, но я верен своей госпоже и разделю ее несчастье.

– Ты говоришь загадками, – сказал Паакер. – Что вам грозит?

Карлик рассказал, что брат Неферт проиграл мумию своего отца, сообщил, насколько велика проигранная сумма и что его госпожа Катути вместе со своею дочерью теперь будут обесчещены.

– Где же Неферт искать спасения? – проговорил он, запинаясь. – Ее бессовестный муж проматывает наследственное имущество и добычу, у Катути нет ничего, а слово «дай» разгоняет друзей подобно тому, как кур разгоняют крики коршуна. Бедная моя госпожа!

– Сумма велика, – пробормотал Паакер.

– Она громадна. – Карлик вздохнул. – Да и где найти ее в эти тяжелые времена? С нами ничего бы не случилось, если бы… если бы… Притом, это способно свести с ума! Я не думаю, что Неферт хоть капельку волнует судьба ее хвастливого супруга. Она больше думает о тебе, чем о нем.

Паакер посмотрел на карлика и недоверчиво, и угрожающе.

– Да, о тебе! – подтвердил карлик. – Со времени вашей поездки в Город мертвых, а это было позавчера, она говорит только о тебе, восхваляет твои способности и твердый, мужественный характер. Точно какие-то чары заставляют ее думать о тебе.

Паакер пошел так быстро, что Нему снова был вынужден просить его умерить шаг.

Молча дошли они до Нила, где Паакера ожидала богатая барка. Вскоре на нее вкатили и его колесницу. Он сошел в каюту, позвал к себе Нему и сказал:

– Я ближайший родственник Катути, и мы недавно помирились. Почему же она не обратилась ко мне за помощью?

– Потому что она гордая женщина, в ее жилах течет та же кровь, что и у тебя. Она скорее умрет вместе со своею дочерью, – она так и сказала, – чем станет просить милостыни у тебя, перед кем она так виновата.

– Так она вспоминала обо мне?

– Сразу же, причем нисколько не сомневалась в твоем благородстве. Я повторяю, она высоко ценит тебя, и если бы стрела врага или кара богов поразили Мену, она не раздумывая отдала бы свою дочь в твои объятия, и мне кажется, что и Неферт не забыла товарища своего детства. Позавчера вечером, возвращаясь из Города мертвых, еще прежде, чем мы получили письма из лагеря, она была полна тобой[88]88
  «Быть полным» кем-нибудь употребляется в египетском языке вместо выражения «быть влюбленным» в кого-нибудь.


[Закрыть], даже звала тебя во сне, я знаю это от Кандаке, ее чернокожей служанки.

Лазутчик опустил глаза и сказал:

– Странно: в ту же ночь и я видел сон, в котором мне явилась твоя госпожа. Я хотел, чтобы дерзкий жрец в храме Хатор объяснил мне его…

– И он, глупец, отказал тебе? Но есть и другие люди, понимающие кое-что в сновидениях, и я не последний среди них. Спрашивай своего слугу. Девяносто девять раз из ста мои толкования сбываются. Что же тебе снилось?

– Я стоял возле Нила, – начал Паакер, опустив глаза и водя хлыстиком по пестрому ковру на полу каюты, – воды были спокойны, и я увидел Неферт, которая стояла на другом берегу и кивала мне оттуда. Тогда я позвал ее, и она пошла по волнам, точно по этому ковру, точно по камням, лежащим в пустыне, не замочив своих ног. Странное зрелище! Она подошла ко мне близко, и я хотел уже схватить ее за руку, но она нырнула в воду, как лебедь. Я вошел в воду, чтобы поймать ее, и, когда она вынырнула снова, обхватил ее руками, но вот тут и произошло самое странное, необычайное! Она растаяла, как снег в сирийских горах, когда его берут в руку. Впрочем, не так – ее волосы превратились в водяные лилии, глаза – в две светленькие резвящиеся рыбки, губы – в две коралловые ветки, а из тела ее образовался крокодил с головою Мены, который смотрел на меня, смеясь и оскалив зубы. Тогда мною овладела такая сильная ярость, что я бросился на него с обнаженным мечом, он вонзил свои зубы в мое тело, а я ударил его своим оружием. Нил потемнел от нашей крови, и так мы боролись друг с другом, боролись целую вечность. Наконец я проснулся.

Лазутчик глубоко вздохнул, произнося последние слова, и казалось, что странный сон снова заставил его ужаснуться.

Карлик слушал его с напряженным вниманием, но прошла не одна минута, прежде чем он заговорил:

– Странный сон! Однако для человека знающего объяснить его нетрудно. Неферт стремится к тебе, она хочет сделаться твоею, но она ускользнет из твоих рук, хотя бы тебе казалось, что ты уже держишь ее; она растает, как лед, и рассеется, как песок, если ты не сумеешь устранить крокодила со своего пути.