Текст книги "Уарда"

XII

Утром следующего дня, еще до восхода солнца, Нему переправился через Нил, держа в поводу маленького белого ослика, которого много лет тому назад подарил ему покойный отец колесничего Мены. Карлик воспользовался утренней прохладой, чтобы пересечь некрополь. Когда он поднялся до половины горы, он услышал позади себя шаги путника, подходившего к нему все ближе и ближе.

Горная тропинка была узка, и когда Нему заметил, что нагонявший его человек – жрец, он придержал ослика и сказал почтительно:

– Проходи вперед, жрец: ты на своих двух ногах продвигаешься быстрее, чем я на четырех копытцах.

– Больная нуждается в моей помощи, – пояснил свою торопливость Небсехт, друг Пентаура, обгоняя медлительного всадника.

В это время над пурпурным горизонтом всплыло жаркое солнце, и из храма внизу донеслись звуки благочестивого многоголосного мужского пения. Карлик соскользнул со спины осла и принял позу молящегося. Жрец последовал его примеру, но Нему с благоговением поднял свой взор к небесному светилу, а глаза Небсехта были обращены к земле. Одна из его вскинутых рук опустилась, чтобы поднять редко встречающуюся окаменелую раковину. Через несколько минут Небсехт встал, и Нему сказал ему:

– Прекрасное утро. Святые отцы поднялись сегодня раньше обыкновенного.

Лекарь улыбнулся и спросил:

– Разве ты обитаешь в Городе мертвых? Кто здесь содержит карликов?

– Никто, – ответил Нему. – Но и я задам тебе вопрос: кто из живущих здесь настолько знатен, что лекарь из Дома Сети тратит на него время и силы?

– Та, к которой я иду, – человек маленький, но ее страдания велики, – ответил Небсехт.

Нему посмотрел на него с удивлением и пробормотал:

– Это благородно, это… – но он не закончил фразу, а только потер себе лоб и затем внезапно вскричал: – Ты идешь, должно быть, по поручению царевны Бент-Анат к раненой дочери парасхита. Как здоровье бедной девочки?

В последних словах звучало такое участие, что Небсехт ласково ответил:

– Ей лучше, она выживет.

– Благодарение богам! – воскликнул Нему в спину удаляющемуся спутнику.

Небсехт с удвоенною скоростью стал подниматься на гору. Он уже спустился с противоположного ее склона и давно сидел в хижине парасхита, когда Нему приблизился к жилищу своей матери Хект, колдуньи, от которой Паакер получил любовный напиток.

Старуха сидела перед дверью своего логова. Около нее лежала доска с поперечными перекладинами, на которые был положен маленький мальчик таким образом, что в перекладины упирались его голова и ступни.

Хект обладала искусством производить карликов, за этих игрушечных человечков хорошо платили. Истязуемый ею ребенок с хорошеньким личиком обещал превратиться в дорогостоящий товар.

Как только колдунья увидела приближавшегося путника, она нагнулась к мальчику, взяла его на руки вместе с доскою, отнесла в свою пещеру и сказала строго:

– Если ты пошевелишься, будешь бит. А теперь я тебя привяжу.

– Пожалуйста, не привязывай! – попросил ребенок. – Я буду молчать и лежать спокойно.

– Вытянись! – приказала старуха и привязала заплакавшего ребенка веревкой к доске. – Если ты будешь лежать смирно, я дам тебе медовую лепешку и позволю поиграть с цыплятами.

Дитя успокоилось, улыбка радости и надежды засветилась в его глазках. Он уцепился ручонками за платье старухи и жалобно сказал:

– Я буду тих, как мышонок, и никто не узнает, что я здесь, а когда ты дашь мне лепешку, то отпусти меня на волю и позволь сходить к Уарде.

– Она больна, зачем тебе туда?

– Мне бы хотелось отнести ей лепешку, – тихо проговорил мальчик со слезами на глазах.

Старуха дотронулась пальцем до подбородка мальчика, таинственная сила побуждала ее поцеловать его. Но она резко отвернулась и сказала строго:

– Лежи смирно. Видно будет.

И она прикрыла его коричневым мешком. Затем снова вышла наружу, поздоровалась с Нему, угостила его молоком, лепешкой и медом, сообщила ему, как чувствует себя Уарда, здоровье которой интересовало его, и наконец спросила:

– Что привело тебя сюда? Нил еще был узок, когда ты последний раз приходил ко мне, а теперь вода уже начала убывать[76]76
  События происходят в первые дни ноября. Вода в Ниле начинает медленно прибывать, между 15 и 20 июля ее уровень резко повышается, а в первой половине октября наступает полный разлив Нила. Вскоре вода начинает убывать, сначала медленно, а потом все быстрее.


[Закрыть]. Может быть, тебя послала твоя госпожа? Или ты сам нуждаешься в моей помощи? Низкие люди везде одинаковы: никто ни к кому не пойдет без выгоды для себя. Что тебе нужно от меня?

– Я не нуждаюсь ни в чем, – возразил карлик, – но…

– Но ты пришел по поручению третьего лица, – со смехом сказала колдунья. – Это одно и то же. Требующий чего-нибудь для других думает всегда в первую очередь о себе.

– Пожалуй что и так, – согласился карлик. – Во всяком случае, твои слова доказывают, что ты не поглупела с тех пор, как я видел тебя в последний раз, а это меня радует, ведь мне нужен твой совет.

– Я готова помочь тебе. Что у вас произошло?

Нему вкратце рассказал своей матери, прямо и без утайки, что ждет его госпожу и какой позор грозит ей из-за безрассудства сына.

Старуха неоднократно качала седой головой, но она не прерывала карлика, пока он не закончил. Затем, пристально посмотрев на него, она спросила:

– И вы действительно думаете, что вам удастся посадить воробья на место орла – какого-то Ани на трон Рамсеса?

– На нашей стороне войска, сражающиеся в Эфиопии! – воскликнул Нему. – Все жрецы против царя, они признали, что в Ани течет настоящая кровь Ра…

– Это много значит, – согласилась старуха.

– А много собак – смерть для лани, – со смехом сказал Нему.

– Но ведь Рамсеса трудно назвать загоняемым зверем: это не робкая лань, а скорее лев, – серьезно проговорила старуха. – Вы играете в опасную игру.

– Мы это знаем, – сказал Нему, – но выигрыш может быть очень большой.

– Но можно проиграть все, – пробормотала старуха, чиркнув пальцем по своей жилистой шее. – Делайте, что хотите, мне решительно все равно, кто посылает юношей на смерть, а у стариков отбирает скотину. Что нужно вам от меня?

– Я пришел по собственной воле и хочу спросить тебя: что должна делать Катути для спасения своего дома и сына от бесчестья?

– Гм, – буркнула колдунья. Она выпрямилась, опираясь на палку, и вопросительно посмотрела на Нему. – Что же это делается с тобой? Ты так близко к сердцу принимаешь судьбу этих важных господ, точно все это касается тебя самого!

Карлик покраснел и ответил, запинаясь:

– Катути добрая госпожа, и если она будет благоденствовать, то и на нашу с тобою долю кое-что достанется.

Хект, недоверчиво покачав головой, сказала, ухмыляясь:

– Может быть, тебе и достанется лепешка, а мне – только крохи! У тебя на уме еще что-то, но для меня твоя душа открыта так же, как грудь этой выпотрошенной вороны. Ты принадлежишь к числу тех людей, чьи руки не могут оставаться спокойными и постоянно должны что-то мять, двигать, до всего тебе есть дело. Будь ты на три головы выше и сыном жреца, то бы далеко пошел. Ты стремишься к вершине и кончишь жизнь высоко: или другом царя, или на виселице.

Старуха рассмеялась, а Нему закусил губу и сказал:

– Если бы ты посылала меня в школу и если бы я не был сыном колдуньи и карликом, то играл бы людьми, как они играют мною, я умнее их всех, и они не могут скрыть от меня ни одной своей мысли. Сто путей открыты передо мной в то время, как они не знают, что делать, а там, где они беззаботно идут вперед, я вижу угрожающую им пропасть.

– И все-таки ты приходишь ко мне, – насмешливо проговорила старуха.

– Мне надо посоветоваться с тобою, – сказал Нему серьезно. – Две пары глаз увидят больше одной, а посторонний наблюдатель видит яснее, чем игрок, да ведь ты и обязана помогать мне.

Колдунья рассмеялась и спросила с удивлением:

– Я? Обязана?

– Помогать мне, – настойчиво повторил карлик тоном отчасти просьбы, отчасти упрека. – Ты лишила меня роста и сделала калекой.

– Потому что карликам живется лучше, чем кому-либо.

Нему покачал головой и возразил с грустью:

– Ты часто говорила мне это, и если вспомнить других, рожденных в нищете, подобно мне, можно с тобой и согласиться. Но мне ты испортила жизнь, искалечила не только тело, но и душу, и обрекла меня на невыразимые страдания.

Большая голова карлика опустилась на грудь, а левую руку он прижал к сердцу. Старуха наклонилась к нему и ласково спросила:

– Что с тобой? Я думала, что тебе живется хорошо в доме Мены.

– И это говоришь ты, которая только что рассказала мне, кем бы я мог стать! Ты, изуродовав меня, продала казначею Рамсеса, а он подарил меня отцу Мены, своему зятю. Это было пятнадцать лет тому назад. Я был тогда обычным мальчиком, разве что обладал живым умом и нрав у меня был беспокойным и пылким. Меня отдали, как игрушку, маленькому Мене, и он запрягал меня в свою колясочку, украшал перьями и лентами и бил плетью, если я вез его не очень быстро. Как смеялась девушка, дочь привратника, за которую я готов был отдать жизнь, когда я в пестром наряде бежал перед колясочкой, а плеть молодого хозяина свистела над моей головой, пот застилал мне глаза, и мое сердце обливалось кровью! Когда умер отец Мены, мальчишку отдали в школу Дома Сети, я же стал служить жене домоправителя, которого Катути сослала в свое родовое имение в Гермонтисе. То были тяжелые годы! Девочки играли со мною, как с куклой, укладывали в колыбель и заставляли притворяться спящим, между тем как в душе моей зрели любовь и ненависть и зарождались великие планы. Когда я пытался сопротивляться, они секли меня розгами. А когда я однажды ударил до крови одну из девочек, то видевший это Мена подвесил меня за пояс на гвоздь в кладовой и оставил там. На меня напали крысы, и после этого шрамы остались у меня на всю жизнь. Но что шрамы – сердечные раны не заживут никогда. Затем Мена женился на Неферт, и его теща Катути поселилась в его доме. Она взяла меня к себе, я сделался ей необходим, она обращается со мною, как с человеком, ценит мой ум и слушается моих советов. Поэтому я хочу возвеличить ее и вместе с нею сделаться могущественным. Когда Ани взойдет на трон, мы будем управлять им – ты, я и она. Рамсес должен пасть, а вместе с ним Мена, который, будучи мальчишкой, надругался над моим телом и отравил мою душу.

Старуха молча стояла возле карлика, слушая его. Затем она опустилась на грубую деревянную скамью и сказала:

– Теперь я понимаю тебя: ты хочешь отомстить, надеешься возвыситься, а я должна точить твой нож и держать тебе лестницу. Бедный малютка! Садись, выпей молока и послушайся моего совета. Катути нужно много денег, чтобы не допустить бесчестья. Ей же надо только поднять их, так как они лежат у ее порога.

Карлик удивленно посмотрел на старуху.

– Махор Паакер – сын ее сестры Сетхем, не так ли? – спросила она.

– Да.

– Дочь Катути, Неферт, жена твоего господина Мены, и кому-то очень желательно заманить оставленную курочку на свой двор.

– Ты говоришь о Паакере, который был помолвлен с Неферт, прежде чем она вышла за Мену.

– Паакер был у меня третьего дня.

– У тебя?

– Да, у меня, у старой Хект. Ему понадобился любовный напиток. Я дала ему кое-что подходящее, а так как я очень любопытна, то отправилась вслед за ним, видела, как он подал молодой госпоже воду, и узнала, кто она.

– И Неферт выпила это зелье? – с ужасом спросил карлик.

– Уксус и морковный сок, – со смехом сказала старуха. – Вельможа, являющийся ко мне, чтобы приобрести расположение женщины, готов на все. Пусть Неферт попросит у Паакера денег – и долги молодого ветрогона будут оплачены.

– Катути гордо и решительно оборвала меня, когда я заикнулся ей об этом.

– Ну, так Паакер должен сам предложить деньги. Ступай к нему, намекни на возможность благосклонности со стороны Неферт, расскажи, какое несчастье обрушилось на этих женщин, а если он станет упираться, тогда намекни ему, что тебе кое-что известно о моем зелье.

Карлик, опустив голову, задумался, а потом воскликнул, восхищенно глядя на старуху:

– А это действительно мудро!

– Ваше дело, может быть, не так уж безнадежно, как мне показалось сначала. Катути должна благодарить негодяя, проигравшего мумию своего отца. Ты не понимаешь меня. Ну если ты действительно самый умный человек по ту сторону Нила, то каковы же там другие?

– Ты думаешь, – сказал карлик, – что мою госпожу будут расхваливать за то, что она пожертвовала такой огромной суммой ради доброго имени…

– При чем тут имя, за что тут хвалить? – нетерпеливо вскричала старуха. – Дело совсем в другом. Для нас важны отношения Паакера и жены Мены. Если махор готов пожертвовать ради молодой женщины целым состоянием, то он захочет обладать ею, и Катути не станет ему мешать. Ведь ей будет известно, за что заплатил племянник. Но его соперник, то есть Мена, стоит поперек дороги: его-то и нужно устранить. Возница близок к фараону, и петля, накинутая на одного, очень легко может обвиться и вокруг шеи другого. Сделайте махора вашим союзником, сумейте благоразумно его использовать – и тогда вполне может случиться, что укусы крыс, которым ты подвергся, будут отомщены смертельными ранами, и Рамсес, который стер бы вас с лица земли, если бы вы напали на него открыто, погибнет от удара дротика, брошенного в него из засады. Когда трон освободится, то наместник вскарабкается на него, правда, если жрецы помогут ему в этом, так как у него слабые ноги. Вот ты сидишь, разинув рот, а я ведь не посоветовала тебе ничего такого, чего бы ты не мог придумать сам.

– Ты – кладезь мудрости! – воскликнул карлик.

– А теперь ступай, – сказала Хект. – Расскажи своей госпоже и племяннику об этом плане, пусть они подивятся твоей сообразительности. Сегодня ты еще помнишь, что это я придумала, как следует поступить, завтра ты забудешь об этом, послезавтра вообразишь, что тебя вдохновили девять великих богов. Я знаю, что так и будет. Но я не могу ничего давать даром. Тебя кормит твой маленький рост, других – их сильные руки, а я зарабатываю свой скудный хлеб, давая бесценные советы. Послушай же: когда вы уже все решите с Паакером, а Ани согласится воспользоваться его услугами, то скажи ему, что мне известна тайна, которая делает махора орудием его желаний и что я согласна продать ее.

– У тебя купят ее, это верно! – вскричал карлик. – Чего ты требуешь?

– Немногого, – отвечала старуха. – Я хочу, чтобы мне дали письменное разрешение заниматься своим делом, чтобы меня не трогали даже жрецы и чтобы, когда придет смерть, мне не было отказано в достойном погребении.

– На это едва ли согласится наместник, так как он должен избегать всего, что оскорбляет служителей божества.

– И делает все, чтобы унизить Рамсеса в их глазах, – прервала карлика старуха. – Пойми: наместнику не придется писать новое разрешение, пусть только подтвердит, что действительно старое, которое выдал мне Рамсес, когда я вылечила его любимую лошадь. Они сожгли это разрешение со всем моим имуществом, когда разрушили мою хижину и объявили меня колдуньей, а мои вещи – оскверненными дьяволом. О погребении еще будет время подумать. Я желаю, чтобы мне возвратили разрешительную грамоту Рамсеса, и ничего больше.

– Ты ее получишь, – сказал карлик. – Прощай. Мне поручено заглянуть в гробницу нашего дома, узнать, приносятся ли там как следует заупокойные жертвы, приказать налить новых благовоний в сосуды и кое-что подновить. Когда станет прохладнее, я еще раз буду проходить здесь. Мне хочется поговорить с парасхитом Пинемом и узнать, как здоровье бедной Уарды.

XIII

Перед хижиной парасхита два человека усердно забивали в землю колья и растягивали на них кусок старой холстины.

Один из них, Пинем, время от времени просил другого не забывать о больной и стучать потише.

Когда они закончили свою работу и устроили под легким навесом ложе из свежей пшеничной соломы, то оба сели на землю и стали смотреть на хижину, у входа в которую сидел лекарь Небсехт, ожидая пробуждения спавшей подопечной.

– Кто этот человек? – спросил лекарь старика, указывая на его младшего товарища, высокого загорелого воина с густой рыжей бородой.

– Мой сын, он вернулся из Сирии, – ответил парасхит.

– Отец Уарды? – уточнил Небсехт.

Солдат утвердительно кивнул и сказал грубым голосом, не лишенным, впрочем, оттенка чистосердечия:

– Этому трудно поверить – она ведь так бела и румяна, но ее мать была иноземкой, и Уарда своим нежным сложением похожа на нее. Я боюсь тронуть ее мизинцем, но вот эту хрупкую куколку переехала колесница, и она выдержала это, и еще жива!

– Без помощи этого святого отца она бы не выжила, – заметил парасхит, склонившись перед лекарем и целуя край его одежды. – Да наградят тебя боги за то, что ты сделал для нас, бедных! – прибавил он, обращаясь к Небсехту.

– Мы теперь можем заплатить! – вскричал солдат, ударяя по туго набитому кошелю, висевшему у него на поясе. – В Сирии мы хорошо поживились, захватили много добычи, и я куплю тельца, чтобы пожертвовать его вашему храму.

– Лучше пожертвуй животное из теста[77]77
  Геродот писал, что бедные люди из-за отсутствия средств пекут из пшеничной муки фигурки свиней и приносят их в жертву.


[Закрыть], – сказал лекарь, – и если желаешь отблагодарить меня, то дай денег своему отцу, чтобы он мог хорошо кормить твое нежное дитя и ухаживать за ним так, как я ему велю.

– Гм… – пробормотал солдат. Он снял с пояса кошель, взвесил его в руке и, подавая его парасхиту, сказал: – Ведь я пропил бы все это! Возьми его, отец, это для девочки и для матушки.

Старик нерешительно протянул руку к этому щедрому подарку, но тут воин одумался и сказал, открывая кошель:

– Позволь мне только вынуть несколько колец, потому что сегодня я могу оказаться на мели: меня ждут несколько товарищей в кабаке. Этого мне хватит и на завтра, и на послезавтра. На, возьми остальное.

Небсехт одобрительно кивнул, и пока парасхит в знак благодарности целовал руку лекарю, солдат вскричал:

– Вылечи мою малютку, жрец! О жертвах и подарках речь уже не идет, так как я теперь уже ничего не имею. Все, что у меня есть, – два железных кулака и грудь твердая, как зубец крепости. Если ты будешь когда-нибудь нуждаться в помощи, то призови меня, и я защищу тебя от двух десятков врагов. Ты спас мое дитя. Значит – жизнь за жизнь! Я прошу тебя считать меня своим кровным братом. Кашта отдался тебе, и ты можешь располагать его жизнью, как своею собственною.

Он вынул нож-кинжал из-за пояса, сделал небольшой надрез на своей руке, и несколько капель крови упали на камень у ног лекаря.

– Взгляни сюда, – сказал он, – это моя расписка. Мое слово крепко.

– Я человек мирный, – проговорил, запинаясь, Небсехт, – и меня защищает моя белая одежда. Но кажется, наша больная проснулась.

Лекарь встал и вошел в хижину. Голова прекрасной Уарды лежала на коленях ее бабки, и взгляд ее больших голубых глаз медленно обратился на жреца.

– Ей хочется встать и выбраться на вольный воздух, – сказала старуха. – Она долго и крепко спала.

Лекарь пощупал ее пульс, осмотрел рану, на которой лежали листья какого-то растения, и сказал:

– Превосходно. Кто дал вам это целебное растение?

Старуха, смутившись, медлила с ответом, но Уарда сказала без колебания:

– Старая Хект, которая живет вон там, в темной норе.

– Колдунья, – пробормотал лекарь. – Но пусть эти листья остаются на ране, ведь они помогают, так не все ли равно, откуда они появились.

– Хект попробовала капли, которые ты дал, и признала, что они приносят большую пользу, – сказала старуха.

– Значит, мы с ней довольны друг другом, – заметил Небсехт с лукавою улыбкой. – Теперь мы перенесем тебя на свежий воздух, девочка, потому что здесь воздух тяжел, как свинец, а твои израненные легкие требуют более тонкой пищи.

– Да, вынесите меня отсюда! – попросила больная. – Хорошо, что ты не привел теперь с собой того, который пугал меня своими заклинаниями.

– Ты говоришь о слепом Тете, – понял Небсехт. – Он не придет больше, но молодой жрец, который успокоил твоего отца, когда он прогонял царевну, будет посещать вас. Он дружески к вам расположен, и тебе следовало бы…

– Пентаур придет? – живо переспросила девушка.

– Еще до полудня. Но откуда тебе известно его имя?

– Я знаю его, – решительно ответила Уарда.

Лекарь с удивлением посмотрел на нее и сказал:

– Тебе не следует больше говорить, твои щеки пылают, боюсь, лихорадка может вернуться. Мы приготовили тебе место в тени и сейчас перенесем тебя на воздух.

– Подождите, – остановила их девушка. – Бабушка, расчеши мне волосы, они спутались.

И она попыталась разделить своими маленькими пальчиками густые золотистые волосы на пряди и освободить их от набившихся соломинок.

– Пожалуйста, успокойся, – уговаривал ее лекарь.

– Они такие тяжелые, – сказала она, улыбаясь Небсехту с таким видом, будто волосы были для нее неприятным бременем. – Помоги мне, бабушка.

Старуха склонилась над больной и осторожно стала расчесывать ее длинные волосы грубым серым гребнем из рога, осторожно вынимая соломинки, и наконец уложила две пышные блестящие косы на плечи своей внучки.

Небсехт знал, что резкие движения вредны для больной, и хотел уже запретить беспокоить девушку, но внезапно онемел. Удивленный, он неподвижно, с раскрасневшимися щеками стоял перед Уардой и со страхом внимательно следил за каждым ее движением.

Она не замечала его состояния.

Когда старуха отложила гребень в сторону, Уарда, глубоко вздохнув, попросила зеркало, и бабушка подала ей осколок темной пережженной полированной глины. Больная обратила его блестящею стороной к себе, с минуту вглядываясь в неясное отражение, затем проговорила:

– Я так давно не видала цветов, бабушка.

– Вот, возьми, дитя мое, – сказала старуха и вынула из кружки с водой розу, положенную царевной Бент-Анат на грудь девушки. Но прежде чем Уарда взяла цветок, засохшие лепестки его опали и осыпали ее. Небсехт нагнулся, собрал их и положил в руку больной.

– Как ты добр, – сказала она. – Меня называют Уардой – так же, как этот цветок. Я люблю розы и свежий воздух. Вынесите меня.

На зов Небсехта в хижину вошел парасхит, а за ним его сын, они перенесли больную под простой, изготовленный ими навес. Колени у воина дрожали, когда он держал на руках такую легкую ношу, и он вздохнул полной грудью, лишь опустив ее на циновку.

– Какое синее небо! – воскликнула Уарда. – Дед поливал мой гранатовый куст, я так и думала. Вон и мои голуби прилетели. Дай мне зерен, бабушка. Как они радуются!

Красивые птицы с черными колечками на серовато-красноватых шейках беззаботно летали вокруг девушки и склевывали зерна, которые она клала себе на губы.

Небсехт с удивлением наблюдал за этим необыкновенным зрелищем. Перед ним точно открывался новый мир, и в его груди зашевелилось что-то неведомое. Он молча опустился на землю около хижины и стал тростниковой палочкой чертить на песке изображение розы.

Голуби улетели и расселись на крыше, все было тихо кругом, но вдруг залаяла собака парасхита, послышались чьи-то шаги. Уарда приподнялась и сказала:

– Бабушка, это жрец Пентаур.

– Как ты можешь знать это? – спросила старуха.

– Просто знаю, и все, – с уверенностью проговорила девушка, и через несколько минут раздался звучный голос:

– Привет вам, как здоровье больной?

Пентаур остановился около Уарды, порадовался, услышав благоприятный прогноз лекаря, и залюбовался прелестным личиком больной. Он держал в руках цветы, возложенные обретшей счастье девушкой на алтарь богини Хатор, жрецом которой он стал со вчерашнего дня. Уарда покраснела. Взяв цветы, она держала их перед своим лицом.

– Это посылает тебе великая богиня, которой я служу, – сказал Пентаур. – Она дарует тебе исцеление. Оставайся подобною ей. Ты чиста и прекрасна, как и она, ты, словно светом, озаряешь радостью эту мрачную хижину. Сохрани свою невинность, и повсюду, куда ты направишь свои стопы, будешь пробуждать любовь, подобно тому, как цветы вырастают на том месте, которого коснется Хатор своей золотой ногой[78]78
  Хатор во многих местах, например в Дендера, называли «золотой». У этой египетской богини удивительно много общего со «златовласой Афродитой».


[Закрыть]. Да пребудет с вами ее благословение!

Он произнес последние слова, обращаясь и к Уарде, и к старикам, и собирался уже уходить, когда из-за маисовых стеблей, сваленных вблизи навеса, раздался боязливый детский крик и вслед затем появился мальчик, державший в высоко поднятой руке небольшой кусок лепешки, половину которого, по-видимому, отняла у него собака, явно хорошо знакомая с ребенком.

– Как ты попал сюда, Шерау? – спросил парасхит плачущего мальчика. Это был тот самый несчастный ребенок, которого Хект превращала в карлика.

– Я хотел, – плача проговорило дитя, – принести Уарде лепешку. Она больна, а я так хотел…

– Бедняжка, – сказал парасхит, гладя мальчика по голове. – Ну, дай же ее Уарде.

Шерау приблизился к больной, стал перед ней на колени и проговорил, поблескивая глазенками:

– Возьми. Она очень вкусная и сладкая, а когда мне опять дадут лепешку и Хект отпустит меня, я принесу ее тебе.

– Благодарю тебя, ты добрый мальчик, Шерау, – сказала Уарда, целуя ребенка. Затем, обращаясь к Пентауру, она добавила: – Он уже несколько недель не ел ничего, кроме сердцевины стеблей папируса[79]79
  Египтяне употребляли в пищу корневища папируса (а также и сердцевину стебля), чаще всего – подсушенные на огне.


[Закрыть] и сухих лепешек из лотоса[80]80
  По свидетельству Геродота, зерно лотоса, похожее на мак, толкли в ступе и пекли из него хлеб.


[Закрыть], а все же принес мне лепешку, которую моя бабка дала вчера старой Хект.

Мальчик вспыхнул и проговорил:

– Осталась только половина, но я не трогал ее, ваша собака отхватила и тут, и тут. – Он подхватил пальцем капельку меда, стекавшую с лепешки, и слизнул ее. – Я уже давно жду здесь, но боялся вон тех чужих господ, – добавил он, указывая на Небсехта и Пентаура. – А теперь мне пора домой.

Спустившись в долину, мальчик остановился. Солнце стояло почти в своей верхней точке, и он должен был возвратиться к колдунье, снова улечься на доску, но ему так хотелось пройти дальше, хотя бы до строившейся гробницы царя.

Перед входом в гробницу был устроен навес из пальмовых листьев, под ним часто отдыхал скульптор Батау, уже дряхлый старик. Он был глух, но по праву считался первым мастером, это он создал великолепные барельефы и бесконечные ряды иероглифов в величественных храмах, построенных Сети в Абидосе и Фивах, а теперь он работал над украшением стен в строящейся гробнице Рамсеса.

Шерау часто подкрадывался к скульптору, с благоговением наблюдал за его работой и пытался сам лепить из глины фигурки зверей и людей.

Однажды старик заметил его, молча взял у него из рук вылепленную им фигурку, осмотрел ее и с улыбкой одобрения вернул мальчику. С тех пор между ними установились особые отношения. Шерау получил разрешение сидеть возле скульптора и лепить фигурки, подражая старику. Все это происходило в полном молчании, но иногда глухой старик уничтожал работу мальчика, иногда исправлял ее точными движениями пальцев и нередко одобрительно кивал ему.

Когда мальчик не приходил, учитель скучал по нему. И для Шерау самыми счастливыми часами были те, которые он проводил со старым скульптором. Мальчику также не запрещалось брать глину домой. Там он тайком от старой Хект лепил разные фигурки, которые, едва закончив, тотчас уничтожал.

Лежа на одре своих страданий, он старался остававшимися свободными руками воспроизвести те образы, которые возникали в его воображении, и при этом занятии он забывал о настоящем, и его горькая судьба приобретала сладостный привкус счастья.

Было уже слишком поздно, и мальчику пришлось отказаться от прогулки к гробнице Рамсеса.

Он еще раз посмотрел туда, где находилась хижина парасхита, и затем поспешно направился к мрачной пещере колдуньи.