Текст книги "До. Там. После. Избранные стихотворения"

* * *

Мери

Когда октябрьские снежинки

Тебе упали на лицо,

Я с грустью вспомнил бабье лето

И золоченое кольцо.

И ранней осени убранство,

И безысходный волжский плес,

И слов твоих непостоянство,

И пьяный русский перевоз,

И рот, хохочущий в чернике,

И игры в девственном лесу,

И мхи, дразнящие брусникой,

И возрожденную красу.

Углич

1976 г.

ОСЕНЬ

Отшумела, листвою осыпалась,

Слезным поздним дождем пролилась.

Босиком по морозцу помыкалась,

Снегу чистому отдалась.

Принакрылась фатою белою,

Затерявшись в седой бороде,

Подмигнула калиною зрелою —

Не оставила зиму в беде.

* * *

Мери

Ты ушла, и снегом засыпало

Все следы на больничном дворе,

Невеселые дни мне выпали

В високосном больном декабре.

Да, я болен, но болен – тобою —

И об этом хочу кричать!

Я вдохну новогоднюю хвою,

Нежный запах родного плеча.

И спою тебе песню добрую,

Расскажу о дальних морях,

Твои губы на вкус попробую,

Подниму на руках-якорях.

Отнесу тебя в снег или в сено,

Что больному – все нипочем!

И шального шампанского пена

Заструится веселым ключом.

Если ты понять меня сможешь,

Если ты настоящий друг,

Сохранить мне его поможешь —

Этот самый счастливый недуг.

Москва, 1-я Градская больница

после ДТП на Варшавке

Декабрь 1976 г.

Часть вторая
Там
Испытание

Возьмите чашу терпения, влейте туда полное

сердце любви, бросьте две пригоршни щедрости,

плесните юмора, посыпьте добротой, добавьте

как можно больше веры и все это хорошо

перемешайте. Потом намажьте на кусок

отпущенной вам жизни и предлагайте всем, кого

встретите на своем пути.

Чтобы жить честно, надо рваться, путаться,

биться, ошибаться, начинать и бросать,

и опять начинать и опять бросать,

и вечно бросаться и лишаться.

А спокойствие – душевная подлость.

Л. Н. Толстой

Ты должен за жизнь держаться,

Пусть это несчастье, но знаешь сам –

Это долг твой – сопротивляться

И жить лишний день назло врагам.

Назым Хикмет

Г.П. Босняцкий и В.М. Рогальский на фоне грузовика, доставившего их к месту заключения. 1977 г.

Фото конвоира

НАЧАЛО ТЕРПЕНИЯ

Над туманной, заснеженной тундрой

Лайнер долго искал полосу.

Все казалось мне сном абсурдным,

В первый раз материл красу.

В Алыкеле[2]2
  Алыкель – аэропорт Норильска


[Закрыть] – шкала за сорок

Скрип ремней, конвоиры грубы...

Снова город, что был нам дорог,

Мы теперь Норильска рабы.

В КПЗ, с уголовным миром:

Матерщина, зловоние, вши,

Здесь свои короли и кумиры,

Здесь цена человеку – гроши.

Передачу любую с воли

Честно делит пахан на всех,

Под горбушку черную с солью

Сотрясает камеры смех.

Здесь без юмора – как без хлеба,

А неравенство – номер статьи,

Здесь в копейку кажется небо —

Арестантам в заказе пути.

Зла цветы распустились пышно.

Злопыхает предателей хор,

Голоса любимых чуть слышно

Бога молят – смягчить приговор.

Лишь баландой отмечено время,

Смысл теряют часы и дни,

Знать, судьба нести это бремя.

Пусть! Но с верой, что мы не одни!

Я молчу, когда тянут допросы,

Когда очники наглые лгут,

Когда снова вопросы, вопросы,

И... когда в Каларгон увезут...

День настанет, уйдет все в прошлое,

Подрастут наши дети, но мы

Не забудем все подлое, пошлое,

И застенки Таймырской тюрьмы.

2 декабря 1977 г.

БЕСПРЕДЕЛ

«Светлой» памяти Генсека,

тогда еще живого

Много книг прочитал я о тюрьмах,

Много слышал рассказов о них,

Звон кандалов я слышал в ноктюрнах,

Звон оков до сих пор не утих.

Так же тащит этапы «Столыпин»,

От наручников кожа кровит,

И охранный наряд неусыпен,

Сволочить без нужды норовит.

То от века идет и поныне,

Что за все в ответе народ:

Плаха, розги, настой из полыни —

Мол, с историей все отойдет,

Отойдут в невозвратное прошлое

Миллионы загубленных душ...

Как насмешка жестокая, пошлая,

Нам дарован бравурный туш.

В этом сытом, пропитом мажоре

Слышен чуть арестантов хор:

От Кавказа – на Север к Печоре,

По Уралу – в Сибирский простор.

Рубят лес, ковыряют породу,

Повышают народный доход.

В беспредельность уносятся годы,

Остается лишь лозунг: «Вперед!»

В этом исстари жутком вертепе

В КПЗ и на зонах, в СИЗО,

Маскируется все в благолепие,

Кто не здесь, тем, считай, повезло.

Повезло – не ошибся в кумире,

Повезло – струсил в равном бою,

Повезло – не насилует лиру,

Повезло – не стоит на краю.

Повезло – ты не пойман с поличным,

Повезло – не пошел на раскол,

Повезло – у начальства в отличных,

Повезло – просто гол как сокол.

Повезло – корешит с ментами,

Повезло – прокурору родня,

Повезло, потому и не с нами, —

Вот блатного везенья броня.

Проржавели законов скрижали.

В позолоте – пилюли лжи.

Беспредел по законам спирали

И на каждом витке сажали.

Что посеяли, то и пожали,

Заточив подлиннее ножи.

1977 г.

НОВОГОДНЕЕ, КАЛАРГОНСКОЕ

ВР.

У волчка на двери нашей камеры

Нацарапано: «С Новым Годом!»,

В коридорах приняты меры —

Автоматчики гулким ходом.

Накануне – придирчивый шмон

При участии двух «дубачек»,

Не впервые блатной Каларгон[3]3
  пос. Каларгон – в переводе с ненецкого Долина Смерти


[Закрыть]

Слышит лай новогодних собачек.

Отменили прогулку – пурга

Над Долиною Смерти крутит,

Не Снегурка, а Баба Яга

С поседевшим Морозом шутит.

Вместо елки – ночной «вертолет»,

Пироги заменяет пайка,

Про надежду Герман поет,

Наш девиз – арестантская спайка.

Бог не выдаст, свинья не съест,

Отшумят календарные даты.

Понесем нам присуженный крест

И вернемся в родимые хаты.

Будут елки и свечи сверкать

Под домашним уютным сводом,

И уронит слезинку мать,

И шепнет: «Со свободным Годом!»

Будет музыка наша звучать:

«Бабье лето», «Эль Бимбо», «Лав Стори»,

Мы от радости будем молчать...

Пережитое станет историей.

1978 г.

* * *

Ты приходишь, тюремная радость,

С томным светом преданных глаз,

Гибкость стана и губ твоих сладость,

И греховность наших проказ.

Греешь душу улыбкой милой,

Веселишь нежной шалостью уст.

И, забывшись, в келье постылой

Я во сне твой ласкаю бюст.

Не сердись. Это узника бредни.

Разделяет нас скряга-замок.

Навещай меня чаще, вредная,

Ну хотя бы за искренность строк.

НОЧИ КАЛАРГОНА

Вдоль «запретки» колючки звон,

Луч прожектора шарит по зоне,

Арестантам не в руку сон,

Им не спится в ночном Каларгоне.

В каждой камере – свой базар,

И рассказчиков хор в ударе,

В шконцах тащится сизый угар,

А в волчках – смотровые хари.

Каждый лепит на свой фасон,

На свободные вешает уши,

Обсуждается долго вечерний шмон,

Бьют как могут ночные баклуши.

Кости моют ментам и рвачам,

Прокурору, судам и защите.

Доверяется многое долгим ночам,

Достается подчас и элите.

Кто надежно косит в дурдом,

От другого катит измена,

Здесь блатная Гоморра и мини-Содом,

Так готовится новая смена.

Вор в законе и мелкий жучок,

Хулиган, педераст и убийца,

Наркоман-малолетка и просто бичок,

Казнокрад и садист-кровопийца.

Вот казенного дома жильцы,

Что не чтут уголовную ксиву.

Седовласые старцы и хлопцы-мальцы —

Вот посев в «благодатную» ниву.

Ночь хохочет и слезы льет,

Обнажая сердца и души...

Завтра новый этап уйдет,

Запасай сухари посуше.

ТЮРЕМНЫЙ СОНЕТ

М. П.

Надейся, женщина, и жди —

И я вернусь! Хоть с края света.

Ты – луч надежды впереди

И искра Божья для сонета.

Да, я вернусь хоть с края света,

Пусть я блаженный! Уповай!

И если долго нет привета,

Трамвай желанья снаряжай.

Ты – луч надежды впереди

Во мраке ночи заполярной.

Я слышу голос твой: «Иди» —

И я пройду свой круг коварный.

Но искру Божью для сонета

Не погаси в душе моей,

Ведь песня наша не допета

На трудном исчисленье дней.

Ты – искра Божья для сонета

И луч надежды впереди.

Да, я вернусь! Хоть с края света!

Надейся, женщина, и жди...

* * *

Ответ прокурору Кожемякину,

хотя он его не заслуживает

Пятьдесят задушенных дней

В КПЗешном подвальном дне,

В замороченном полусне,

На зловещем пиру у вшей.

По баланде ведется счет —

Счет, которому нет конца...

Узаконены жертвы ловца,

И ловцам законный почет.

И не сметь писать никуда!

У бесправных какие права?

Беспредельности трын-трава

Процветает вплоть до суда.

Соцзаконность стоит начеку,

Не моги ее очернить!

А не то... Да помогут сгнить!

Вся цена – понюх табаку.

Но держаться велел сам Бог, —

Человеку плошать не велел.

Суд вершит вековой беспредел,

Совершая втайне подлог.

Пятьдесят отошли назад.

Но улыбку-знамя несу,

И в охранном мрачном лесу

Я сиреневый вижу сад.

Апрель 1978 г.

ПАСХАЛЬНОЕ

Весна приходит даже в Каларгон,

В решетку заглянув сосулькой ржавой.

И ночи белые ломают тяжкий сон,

В глазах темно от мальчиков кровавых.

Ни передач, ни писем с воли нет

От Первомая и до дня Победы.

А на прогулки праздничный запрет,

И в унитаз сливаются обеды.

Пасхальный звон сюда не долетал.

И что с Христом? Воскрес или не дали?

А вот Генсек в Германию скатал,

Об этом нам по радио сказали.

И песни недопетые отцов

О ночи темной, заплутавшем счастье

Сидят и слушают наследники бойцов —

Заложники почти безгрешной власти.

Как метроном тревожный и бесстрастный,

Стучит капель, отсчитывая дни...

Позаросли поля, и труд напрасный,

Когда до нас не корчевали пни.

«Турбаза», Каларгон

8 мая 1978 г.

ПИСЬМО

М. П.

Четвертый месяц... И ни строчки от тебя.

Забыла ль? Помнишь? Как там наша дочь?

Уже смеется? Груди теребя,

С тобой усталой коротая ночь...

Не плачь, любимая, мне каждая слеза

Стучится в сердце. Успокойся,

Поставь свечу под наши образа...

Храни тебя Господь: ему откройся.

Любила ль ты меня? Наверное, любила...

Пусть обману себя, твой искупая грех.

Но мне ты это счастье подарила:

Любовь и музыку, уверенность и смех,

Иконный отсвет, святость очага —

Я принял их и понял лишь с тобою.

Твоя судьба мне тем и дорога,

Что стала и судьбой заблудшего изгоя.

Мне повезло. Когда я уходил

В глухую неизвестность дней,

Я образ твой вселенский уносил,

Улыбку дочери и грусть твоих очей.

Март 1978 г.

РАЗГОВОР С МАЙОРОМ

Под впечатлением от прочитанного наброска

рассказа Федора Васильевича Черкасова,

начальника тюрьмы, бывшего моряка

Майор, прости, что я с тобой на «ты»,

Но «ты» на Кубе – признак уваженья,

И я, забыв, что за окном посты,

Засел писать тебе стихотворенье.

Ты покорил меня своею простотой,

Рассудком здравым, трезвостью суждений,

Неделанной сибирской прямотой,

Законченностью зрелых убеждений.

Да, для меня ты – гражданин майор,

А я твой узник – такова планида.

Но ты отбросил инструктивный вздор,

И я поверил в искренность Фемиды.

Поверил потому, что ты моряк

И человек не на словах – на деле,

И хоть не первый ты и не варяг,

Но честно тянешь лямку карусели.

Пытаешься понять вопрос веков:

«Зачем я есть и для чего явился:

Ужель тюремщиком, радетелем оков?» —

От этой мысли крепко матерился.

Я понимаю: груз семьи велик,

И груз души совсем не просто сбросить,

Душа не полуостров – материк,

Устроилась хозяином, не гостем.

Еще прости за дерзость, за совет,

Но в духоте СИЗОнного бесправья

Советую (семь бед – один ответ) —

Не разменять себя на мелкотравье.

Не отвергай призванья Божий дар,

Берись за повести, романы и рассказы,

Строкою каждой наноси удар

По очагам зарвавшейся заразы.

Тогда, уверен, слово «гражданин»

Приобретет особое значенье,

И на поверке прожитых годин

Ты отстоишь свое предназначенье.

Май 1978 г.

* * *

К Мери

Где-то лето в соловьиных трелях,

Земляника рдеет без стыда...

Доченьку качаешь на коленях,

А в глазах вопрос: «Когда? Когда?!»

В первый раз волшебную восьмерку

Встретишь ты с ребенком на руках,

И свою жемчужную каморку

Озаришь улыбкой на устах.

Да, улыбкой! Слышишь? Не печалься!

Не на тех нарвался дерзкий рок.

Он отступит, как бы ни старался,

И ему я преподам урок.

Что ж, судьбе угодно, очевидно,

Разлучать нас в этот чудный день.

Как нелепо все и как обидно

Созерцать лишь камерную тень.

Береги дочурку, пусть отрадой

Будут ваши дружба и любовь.

И, поверь, бесценною наградой

Станет обновляющая новь.

На знакомой улице, я верю,

Побывает праздничный настрой.

И мои часы с твоими сверю —

Этот день уже не за горой.

«Ты пришла на Землю не напрасно.

Ты живешь и украшаешь мир.

С кем сравнить и кто тебя прекрасней?» —

Так сказал бы, открывая пир.

Пусть отпето лето соловьями.

Ну а осень? Разве не страда?..

Доченьку качая на коленях,

Я скажу: «Вернулся! Навсегда!»

Август 1978 г

* * *

Затихает говор и смех,

Камера спит.

Души. На каждой грех.

Кто же простит?

Сутками свет в глаза —

Не лампада.

Матрацная полоса —

Не отрада.

Решетка. Порвано небо.

Где-то живут.

Съедена пайка хлеба.

Новый сожнут.

Стены. Зеленая плесень

Разных времен.

Каземат. Духота. Тесно.

Тягостный сон.

Что тебе снится, узник?

Дом и семья.

Выход на волю узок.

Крик воронья.

Коридор. Топает стража.

Крепок сапог.

Самую подлую кражу

Ржавый хранит замок.

15 августа 1978 г.

* * *

Нет отзвука мольбе моих стихов

В душе твоей, уставшей от надежды.

К тебе не долетает звон оков,

Наброшенных слепой рукой невежды...

И как узнать, кто роется в письме,

Прочтенном «почтальонами» спецчасти,

И что же думать, как бороться мне

С «гуманными» ревнителями власти?

Утроба камеры родит дурные сны.

Их толковать совсем небезопасно.

Конвои – акушеры сатаны —

Следят за «эмбрионами» негласно.

Лишь редкий луч, раздробленный решеткой,

Несет мне весть, что где-то на земле

Его собрат веселою походкой

Придет к тебе зайчонком на стене.

И с этим бесконвойным почтальоном

Шлю телеграммы на волнах любви,

В известном только нам диапазоне —

Словами верности, омытыми в крови.

16 августа 1978 г.

* * *

М. П.

Здесь стоит золотая осень,

Но она не похожа на ту:

С голубыми отливами сосен,

Подчеркнувших твою красоту...

Тундра вспыхнула бабьим летом,

И отбросила юбки на юг.

Три сезона прошли под запретом,

Снова близится посвист вьюг.

Над тобой пролетят караваны

Мне махнувших крылом лебедей.

Где-нибудь на озерах саванны

Вспомнят северных черных людей.

Ну а ты, моя лебедь-царевна,

Помаши этой стае вслед.

И она криком нежно-напевным

Пусть напомнит осенний сюжет.

Я хочу, чтоб, как в доброй сказке,

Мы вернулись на волжский плес,

Где сводили с ума твои ласки

Под шатрами березовых кос.

Чтобы снова губами жадными

Оборвать твой черничный смех,

И следить за ногами ладными,

Уводящими в дрожь и грех.

Я хочу на Плещеево озеро,

На аллею усадьбы Петра,

В монастырские кельи грозные

Александровского двора.

И еще. Чтобы роща дубовая

Поднесла нам умыться росы...

Чтобы эта разлука чертова

Прокрутила назад часы.

Но разлука – поденщица времени —

Продолжает творить разбой!

Циферблат у закона в стремени,

Не торопит уход домой...

Но картины мечты-предания

Мне рисуют завтрашний день:

Вижу наше святое свидание,

Победившее мрачную тень.

Мы тогда каждой осени новой

Золотую набросим парчу...

И в приделе церквушки знакомой

Восковую поставим свечу.

5-7 сентября 1978 г.

* * *

Рафу Алимову —

ко Дню его Освобождения

У тебя впереди Свобода —

Это лучше любой тюрьмы.

Не теряй под ногами брода,

Чтобы следом прошли и мы.

Что ж... Недолгими были встречи

В нашей темной тюремной судьбе,

Твои взгляды и крепкие плечи

Поддержали меня в борьбе.

Верю свято в приливы энергии

Из источника родственных душ,

Чтоб упрямо идти сквозь тернии,

Через эту колючую глушь.

Вспомнишь мрак беспредельных подвалов,

Клетки, полные полулюдей,

Угодивших в ментовские тралы

Под звучание лживых идей.

Вспомнишь тяжкие сны Каларгона

И бессонные схватки ночей,

Несусветную ложь закона

И елей прокурорских речей.

Арматурный дуэт в работе.

Подогрев и стихи на трубе...

И тоску на высокой ноте,

И мечты о таежной избе.

Улетающих птиц караваны,

И прощальный солнечный луч,

Что пробился сквозь рваные раны

Нескончаемых северных туч.

Вспомни символ будущей дружбы —

Многоцветной радуги мост...

Где-нибудь за пиршеством дружным

Предложи искрометный тост.

Выпей стопку за Нашу Свободу,

За Надежды и Радость Побед!

За улыбку в любую погоду

И за сложенный сердцем сонет.

Сентябрь 1978 г.

* * *

Машеньке Босняцкой к 5 октября

Нашей дочери год...

На два месяца старше она моего заточенья.

Не забудутся хлопоты милых забот

И твое Великое Отреченье.

Не карай меня строго. Не полем идем —

А по жизни. Шагать не просто.

Счастье трудно пришло и его сбережем,

Преходящи болезни роста.

Как вы там, без меня, без отеческих рук?

Кто спускает во двор коляску?

Сколько ты испытала мук,

Создавая улыбку-сказку?

Мне б увидеть ее, ну хотя б на часок,

Приласкать и пропеть «Эль Бимбо»,

Услыхать, как молитву, родной голосок,

Любоваться ангельским ликом.

Я в глазах твоих радость увидеть хочу

И почувствовать рук твоих нежность.

Ради вас я разлуке хребет сворочу

И пройду через лед и снежность.

С каждым днем сокращается путь домой.

Для мужчин – не соперник время.

Я не знаю когда, но счастливой порой

Разорву невольничье бремя.

В ожидании долгом – залог перемен,

Отвергающих дней равномерность.

Пусть же Вера поможет мне выровнять крен

И хранит наш очаг ваша Верность!

1978 г.

РАЗДУМЬЯ В ТЮРЕМНОМ ДВОРЕ
(К событиям в Никарагуа и Иране)

Поседел наш прогулочный двор —

Нарядился узором снежным.

Неба черного узкий створ,

Как глазок в океан безбрежный...

Сколько в нем забытых углов,

Сколько кружит планет забытых,

Сколько бито и брито голов,

Сколько лун, пока не отмытых.

Войны, тюрьмы и мракобесие —

Эти спутники – наш позор.

И нельзя уповать на Мессию,

Заучив раболепный вздор.

По законам жестокой спирали

Повторяется горький урок:

С непокорных семь шкур содрали,

А покорных растлил порок.

И доколь же в земной юдоли

Будет зло на крови пировать,

И речами в сытом застолье

Всех обманутых поминать?

ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК НАШЕГО ВРЕМЕНИ
НЕОКОНЧЕННОЕ

На старинном тюремном подворье

С новой осенью разлучен,

Я, как кот на цепи в Лукоморье,

Научен и судом отлучен...

Годы катятся царь-колесницей

По хребтам охмуренных рабов,

Господа лишь меняют лица,

Тянет жутью затасканных слов.

Как и в древние праведны годы

По Сибири этапы идут,

И сплоченные наши народы

Направляет зарвавшийся кнут.

Мы единою дружной семьею

Гоним дуру в семейной тюрьме,

Что весной, что осенней порою,

В загулявшей хмельной кутерьме...

Август 1979 предолимпийского года

ИЗ КАЛАРГОНСКИХ РАЗДУМИЙ
1977–1980

«А между тем каторжник, как бы глубоко он ни был испорчен и несправедлив, любит всего больше справедливость и, если ее нет в людях, поставленных выше его, то он из года о год впадает в озлобление, в крайнее неверие. Сколько благодаря этому на каторгах пессимистов, угрюмых сатириков, которые с серьезными злыми лицами толкуют без умолку о людях, о начальстве, о лучшей жизни, а тюрьма слушает и хохочет, потому что в самом деле выходит смешно.»

А. П. Чехов «Остров Сахалин»

В каждой обстановке, в которой может оказаться человек, должен присутствовать здравый смысл. Но главное, и что очень важно, чтобы здравый смысл сочетался с человечностью.

«Мне что! Мне до пенсии осталось четыре месяца. Пойду сторожем в магазин политической книги. Нечего опасаться – никто не ограбит. Спи да спи!» (Из откровений прапорщика).

Не до жиру, быть бы живу. Здесь это хорошо усваивается.

Если говорят, что вся жизнь – игра, то как же не принимать в ней участия? Еще замечено, что детство в человеке умирает вместе с ним. Значит, нельзя лишать его игрушек, даже опасных. Он все равно их вымолит или придумает, или же у кого-нибудь послабее отнимет. Не обижайте детей! Играйте каждый в свои игрушки! А сыграет с вами жизнь злую шутку или нет, будет зависеть от того, какую игрушку вы предпочли и кого избрали себе в партнеры.

Друг познается в беде. Выходит, что враг – в дружбе. Человек человеку волк. Интересно, а как же у волков?

Некоторым римским сенаторам великие мысли приходили в бане. Рождению мыслей, как утверждают очевидцы, способствовали массаж, чревоугодие и прелюбодеяния... О римских сенаторах я вспомнил в тюремной бане, откуда нас часто выгоняют намыленными. Откуда же взяться хорошим мыслям, не говоря уже о великих. Но не надо завидовать сенаторам. Их великие мысли часто становились причиной великих испытаний. Так как же поступать? Генерировать мысли в банях или же, не домыслив, убегать из бани намыленным?

Хочешь жить – умей вертеться. Я согласен. Но скорость вращения, на мой взгляд, должна соответствовать тому, как ты хочешь жить. Хорошо или плохо. Обидно, что коробка передач – это темный ящик. Причем у каждого живущего свой. Изучая ящик, учишься жить, а изучив, понимаешь, что отвертелся.

Жизнь не научила, тюрьма научит. Воистину. Учиться никогда не поздно. А если тюрьмы упразднят, то где же мы станем доучиваться? Если вы утверждаете, что учиться никогда не поздно, поторопитесь в тюрьму.

«Учиться, учиться и еще раз учиться!» Хорошо ему было так рассуждать, у него было на это достаточно времени.

Говорят, раньше сядешь, раньше выйдешь. Недурно было бы отсидеть в грудном возрасте. Во всяком случае не было бы перебоев с молоком.

На пасхальное приветствие: «Христос Воскресе!» следователь ОБХСС заводит на вас дело. Протокол вопрошает: «Где, когда, за сколько воскресили, с кем поделили?» Затем дело передается в суд. Суд решает: «Христа снова распять, но так, чтобы он снова сумел воскреснуть». Упаси, Боже, от безделия.

Горбатого могила исправит. Хоть мрачная, но все же перспектива. А вот что ожидает безгорбых?

Гусь свинье не товарищ. Человек не свинья, все съест. В каких же отношениях состоит человек с гусем? Настораживает, что иногда о человеке говорят: «Свинья!», а о другом: «Хорош гусь!»

Запретный плод сладок. Почему же тогда нам дают такие кислые щи?

Утверждали, что тюрьма не санаторий. Не могу спорить, так как в ту пору не пришлось побывать в последнем.

Большое видится на расстоянии. Очевидно, поэтому нас так далеко отправляют.

Сосед по камере спросил у меня, имея в виду тюрьмы: «Кто все это придумал?» Я поспешил ответить: «Только не я».

Голый лысому не товарищ. А кто же тогда потрет тебе спину в тюремной бане?

Его дело – труба. Очевидно, он – строитель трубопроводов.

Не путайте точку зрения с углом зрения. Но вот парадокс. Чем чаще вы меняете точку зрения, тем шире ваш кругозор.

Жизнь – это борьба. Но никто не осмелится уточнить, а какая именно? Классическая, вольная, самбо, дзюдо или каратэ?

Человек человеку брат. Но почему же никто об этом не указывает в анкете, в графе «ближайшие родственники». Наверное, на случай раздела имущества.

Люди по природе очень музыкальны: «Не играй на нервах!», «Натяну шкуру на барабан!», «Ты у меня запоешь!», «Твоя песенка спета»...

Говорят, что бьют не за то, что делаешь, а за то, что попадаешься. Тогда становится понятна философия воров и лентяев.

Какая разница, в какую клетку видеть небо, в мелкую или крупную.

По-моему, идея совмещенных санузлов в жилых домах заимствована из тюремного интерьера.

Свет в тюрьмах горит со времен их основания, даже в местах, где белые ночи. Теперь я понимаю необходимость постройки сети АЭС.

Рацион следственного изолятора рассчитан так, чтобы, прибыв на суд и услышав команду: «Встать! Суд идет!», подследственный не смог бы ее выполнить.

Предложение: в связи с ростом детской преступности занятия из школ перенести в тюрьмы.

Мы все хороши, когда спим... зубами к стенке. Спокойной ночи!